Глава двенадцатая Заключительная

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава двенадцатая

Заключительная

I

1

Совершенно праздно обсуждать в настоящее время, что бы было, если б русское правительство, вместо того чтобы присоединять Грузию, оставалось при протекторате и, отложив временно вопрос о более тесном единении, не мешало Давиду провозгласить себя царем, а, напротив, поддержало бы его, как наследника, утвержденного в этом достоинстве Императором. Точно также лишне гадать, что бы произошло, если бы, как одно время думали, тотчас после смерти Георгия были уведены русские войска из Грузии[190] и предоставлено было претендентам самим решить, как им угодно, вопрос о грузинском престолонаследии.

Мы не касаемся всех этих споров между царевичами, делений на партии, искания помощи извне и т. д. Основные черты этой пестрой картины тянутся через всю грузинскую историю за последние века; предприимчивые царевичи, стремящиеся добыть престол с помощью персиян или лезгин; эти дяди, оспаривающие корону у племянников, — все это старые, давно знакомые грузинам вещи; все это связано с тем уровнем общественности, на котором стояла Грузия; любая страна переживала в свое время эти распри. Но Грузия издавна искала таких условий, при которых можно бы было перейти к более высоким формам гражданственности. Так что те неурядицы, которые в глазах России делали присоединение Грузии политически необходимой мерой, те невзгоды, которые как бы служили оправданием русскому правительству, вынужденному для их устранения уничтожить самостоятельность Грузии, — эти неурядицы и невзгоды существовали искони, и они-то и побуждали Грузию в течение веков, искать русского подданства, как она его понимала.

Мы уже не раз говорили, что внешняя необеспеченность и внутренняя шаткость взаимно обусловливали друг друга.

Политическая обстановка Грузии 1800–1801 гг. не представляет чего-нибудь чрезвычайного, не виданного до того. Конечно, страна, особенно за последнюю четверть века, вынесла много испытаний и стала много слабее, но не это является новостью, а то, что теперь явилась с твердым намерением управиться в Грузии уже не Персия и не Турция, а Империя с европейски организованными военной силой и администрацией. Каждое из государств, желавших обосноваться в Грузии, применяло для достижения этой цели те средства — военные и административные, — какими оно располагало. Благодаря несовершенству этих средств у персиян никогда их власть в Грузии, даже после опустошительных походов лучших шахов, не могла быть прочной. Но Россия с ее знаменитой армией и с ее развитой при всей односторонности техникой управления, очевидно, применила к Грузии те приемы, к которым издавна привыкла обращаться у себя дома. Она не могла дать Грузии ни ханов, ни резидентов на английский лад, она прислала генерал-губернаторов, генералов и капитан-исправников.

Определять права Империи к подвластному народу[191] двусторонним соглашением — это нечто предполагающее либо слабость, либо очень высокую культуру. А тогда еще не возвысились даже до понимания необходимости определять отношение власти к подданным законом, а если и возвысились, то не умели и не желали осуществить этот принцип на деле.

Так что между тем, чего Грузия ожидала от России, тем способом соединения, который Грузия считала для себя необходимым, и тем, что Россия могла ей дать, тем, как она могла ответить на ее искания, не только не было предустановленной гармонии, а, напротив, было явное несоответствие.

2

Проследите историю грузино-русских сношений за ряд веков, и вы увидите, что основная идея грузинских просьб — это идея подданства. Ищут подданства у России. Это «подданство» — стержень, вокруг которого повернулась Грузия в 1801 г., чтобы из царства стать провинцией.

Просили подданства в 1800-м и в 1801 г. также, как и в конце XVI века, как и при Алексее Михайловиче, подданства с царем. Россия же приняла эту просьбу, но в ее русской редакции: как просьбу о подданстве полном. Отсюда произошло присоединение безусловное, annexion pure et simple[192].

Но веками выработанная идея не сразу забывается, и в 1802 г. грузины еще раз формулировали свое заветное, но не отвечавшее уже обстоятельствам желание; мы приведем целиком этот замечательный документа, отголосок многовековой истории, отчетливо выражающий политическое воззрение старых грузин — легитимистов на их присоединение к России.

Прошение на Всевысочайшее Е. И. В. имя. «Все Кахетинские жители, духовные и светские, на коленях стоя, просим у В. И. В. Всемилостивейшего покровительства.

Всемилостивейший Государь! Когда мы присягали на верность Е. И. В., тогда объявлен был нам Высочайший Манифест, в котором между прочим изображено, якобы мы донесли Высочайшему двору, что царя не желаем иметь и будто без царя поступили мы под покровительство Е. И. В.

Сие было бы с нашей стороны республиканство на французский лад! Наши цари пред нами никакой вины не сотворили, и нам от них не для чего отрекаться. Более 1000 лет, как род Багратионов есть царственный; многие из них за Христа и за нас мучение восприяли и кровь свою проливали, и мы при них умирали.

Итак, отрицание от них не есть наше дело, а выдумка обманщиков; наше желание и просьба в том состоит, чтоб духовное завещание ознаменовавшего себя великими подвигами на пользу отечества покойного царя Ираклия было утверждено и по силе его дан бы был нам царь, с которым оставались бы мы под Высочайший покровительством Вашим и по мере сил наши и употребили бы себя на службу В. В. Сего просим от В. И. В. с коленопреклонением и воздыханием»[193].

Шероховатости и конфликты, сопровождавшие введение русских порядков вслед за падением царства Грузинского должны были быть тем сильнее, неприятности и разочарования тем ощутительнее, что, несмотря на многовековое общение, грузины имели самое смутное представление о России. Добиваясь ее поддержки, они не старались, да и не могли бы отдать себе отчета в том, что сулит им помощь России, чем все это может кончиться, каковы вообще строй России, ее государственные порядки и т. д. Грузины хорошо знали, были наслышаны о могуществе России, затем глядели на нее суеверными глазами православных людей, ищущих спасения от «агарян» в Третьем Риме. Впрочем, мы уже говорили о несложности и нехитрости их политики. Далее, этот народ, состоявший из дворянства, духовенства и крестьян — всех, одинаково порабощенных всяческой рутиной, — так привык к формам и явлениям жизни, не изменявшимися веками; этот консервативный в силу этого народ, говорю я, не мог предвидеть, какая коренная и всесторонняя ломка его ожидает, поэтому неудивительно, что грузины почувствовали себя на первых порах очень жутко, когда очутились лицом к лицу с государственностью иного масштаба и иного пошиба, чем привычные для них.

Народ во всех отношениях «иррегулярный», они не могли сразу сжиться со строгостями такого полицейского государства, каким была Россия; вдумайтесь в это обращение кахетинского дворянства к ген. Гулякову летом 1802 г., сопоставьте его с приведенным выше адресом Государю, и мировоззрение тогдашних грузин будет у вас на ладони[194].

Но времена изменились, и это обращение, в каждой строке которого чувствуется старина с ее наивной пластикой слов и убеждений, цельных, как глыба, выкованная молотом истории на наковальне времен, это обращение приобщено было к делу о бунте. И, конечно, хотя мало соответствия между благородным стилем этих заявлений и теми героями военной и гражданской служб, которые призваны были судить их авторов, но именно последние были представителями умирающего прошлого, осужденного историей, а первые или, вернее, тот порядок, представителями которого они являлись, открывал для Грузии двери если не лучшего, то более регулярного будущего.

Как совершались водворение и упрочение русских властей в крае, как постепенно Грузия стала на новые рельсы и как старая лояльность переродилась в иную, имперскую лояльность, это выходит за пределы нашей темы и относится к истории Кавказа в XIX веке.

Но не сразу рушились все элементы старой Грузии: сначала пало царство и царь, затем самостоятельная церковь, наконец, медленно, но все ускоряясь, шло и идет распадение старых сословий, старых форм хозяйства, старых суеверий, нравов, обычаев.

II

Императрица Екатерина II, как мы показали, смотрела на Грузию с точки зрения своих отношений к Турции и Персии. Для чего нужны были грузины в 1769–1774 гг.; и какое отношение имел трактат 1783 г. к персидским предприятиям России, все это нами рассмотрено.

Спрашивается, что побудило императора Павла так неожиданно присоединить Грузию? Присоединение это не входило в планы екатерининских вельмож первого и второго призывов, конечно, не из уважения к «правам народов», а просто потому, что об этом не думали, это не стояло на очереди. Правда, когда между графом Тотлебеном, начальником экспедиционного отряда, и царем Ираклием произошли крупные разногласия, дело дошло до того, что Тотлебен стал приводить население к присяге на верность Императрице и собирался низложить Ираклия; когда посылали в Грузию и снабжали инструкцией гвардии офицера Языкова для расследования дела, то ему давали указания и на тот случай, если Ираклий уже лишен Тотлебеном владения[195]. Так широко понимали в Петербурге полномочия русского генерала и так мало значили там права царя, приглашенного, в качестве единоверца, действовать в борьбе с общим неприятелем[196].

Но позже преемнику Тотлебена, генералу Сухотину, внушали, что не имеют в виду приобретения Грузии[197].

В 1783 г. начинается протекторат России над Грузией; рушатся предположения Потемкина насчет овладения персидскими провинциями, и протекторат осуществляется вяло, чтобы не сказать большего. С предпринятием похода в Персию 1796 г. Грузия опять привлекает внимание; и не только не думают присоединять ее, но, напротив, мечтают об ее усилении, об увеличении ее территории, об упрочении там царской власти. Но это желание видеть Грузию сильной имеет тот же смысл, как и желание Панина, чтобы все грузинские владетели действовали дружно, заодно: пока смотрят на Грузию, как на орудие, предпочитают, чтобы оно было в полной исправности.

Что это именно так, следует из того, что, как было указано, те же самые Зубовы, которые убеждали Ираклия в преимуществах единовластия и остерегали его делить царство на уделы, были в 1801 г. главными сторонниками присоединения Грузии.

Когда поход 1796 г. окончился отозванием войск обратно, то ушел и отряд, находившийся в Грузии. Отношение Павла к Грузии началось с полной индифферентности. Если в 1798–1799 гг. трактат 1783 г. как бы возобновлен во всей своей силе, если прислан был резидент и проч., то это потому, что, в противном случае можно было ожидать со стороны Грузии какого-нибудь соглашения с одной из двух мусульманских держав. Так что в этих актах императора Павла нет ничего, кроме желания сохранить уже добытые связи и влияние, не уступать их другим. Инструкция, данная резиденту, совершенно дипломатического характера; предписывается оберегать силу русского влияния от всяких на него покушений; до полного присоединения еще так далеко, что предлагается поощрять грузин к устройству регулярной армии и артиллерии[198].

Но уж такова была полная неожиданностей политика императора Павла: начав с отозвания вспомогательных войск из Грузии, он кончил ее присоединением.

С двух сторон его внимание привлекалось и сосредоточивалось на Грузии.

Во-первых, искания царя Георгия, желавшего самого тесного единения с Россией, мы говорили уже, в чем заключались эти желания. Форма и содержание «просительных пунктов» были таковы, что не оставалось сомнения в серьезности и искренности исканий грузинского царя.

К этому присоединились и одновременно влияли на Императора донесения графа Мусина-Пушкина. Этот искатель руд и политик-доброволец исчерпал решительно все точки зрения, с которых можно говорить о желательности, пользе, выгодности, необходимости и неизбежности присоединения Грузии, и все это с такой наглядностью, такой уверенностью, что можно положительно утверждать, именно эти донесения, подкрепляя и восполняя просьбу грузинских уполномоченных, побудили Павла решиться на присоединение Грузии[199]. А раз эта мысль запала в его душу, то с такой же судорожностью, с какой он отозвал за четыре года назад свои войска из Грузии, он торопится не упускать из рук того, что так неожиданно добыто. И вот, не ожидая исполнения программы, им же начертанной, насчет двухстороннего соглашения, он порывисто произносит свое решительное и окончательное слово, и вместо того, чтобы начать с приема депутатов выслушать их, а затем манифестом объявить о присоединении Грузии, он поступает как раз наоборот: начинаете с манифеста, а затем вызывает депутатов, желает принять их в торжественной аудиенции и даже готовит для этого особый костюм. Прибавим сюда намерение — сделать Грузию великим приорством ордена иоаннитов, — и согласимся, что стиль царствования императора Павла Петровича соблюден вполне. В Грузии не сталкивались интересы европейских держав; ее можно было присоединить, ничем не рискуя. Философия ее присоединения императором Павлом не сложнее, чем философия любого выгодного и легкого, ничем не грозящего приобретения, все равно, частного или государственного. Итак, именно это стечение обстоятельств влияло на то, как была присоединена Грузия при Павле.

При восшествии на престол Александра дело уже было сделано. Сомнений Императора хватило на то, чтобы отложить на несколько месяцев решительные действия, но и только. Достаточно, однако, этих сомнений, чтобы предположить, что на месте отца Александр поступил бы иначе.

Затем торжество в Государственном совете мнений гр. Зубова очень понятно: действительно, наконец-то добились серьезного успеха в этой части Азии. Подумать, чего стоили предприятия в Персии и как мало они дали результатов. Теперь, с присоединением Грузии, начинается новая эра в истории Передней Азин. Попытки утвердиться на южном берегу Каспия не увенчались успехом, потому что базой не могла же быть Астрахань! Бескровное приобретение Грузии, с точки зрения ценности и выгоды, нечто легендарное, случающееся в тысячелетие раз. Ведь, очутившись в центре Закавказья, на равном расстоянии от двух морей, Россия уже и не заметит, как овладеет всеми землями между этими морями. Округление новых границ, создание постепенно из первоначального приобретения целого огромного края — все это уже шло само собой.

Ослабление Турции, унижение Персии, превращение Каспийского моря в русское озеро — и дальнейшее распространение колоний и владений в Среднюю Азию, власть над прекрасными странами и прилив сил благодаря позициям и шансам, выгоды которых и теперь далеко еще не исчерпаны, словом, могущество России в этой части Азии — вот что в конечном результате означало и значило для России приобретение Грузии, решительный шаг на этом пути.

И, что особенно важно, Грузия приобретена, так сказать, заблаговременно; еще немного, и, быть может, в эти суровые края проникли бы агенты державы, которой присоединение Грузии грозило в будущем осложнениями и тревогами.

Итак, в общем итоге даровое приобретение это с избытком покрывало бесплодные траты прежнего времени — стоимость персидских затей Петра и Екатерины. Русские политики стучались не в ту дверь; а когда неожиданно для них открылась по соседству другая и увидели, какие за ней открываются заманчивые перспективы, то стремительно бросились внутрь, сбив с ног доверчивого гостеприимного хозяина; на минуту стало неловко, и подумывали даже уйти обратно, но затем предпочли остаться — и уж навсегда.

III

Крайне своеобразно было положение Грузии в международном обороте. В XVIII веке разные грузинские владения, соседние ханства и пашалыки представляют особый мирок «международных» отношений, с договорами, коалициями, войнами, дипломатией, посольствами и проч. Эта плеяда политических единиц как бы заслоняла Грузию от более широкой арены международного общения. Попытки ее завязать сношения с державами Европы не удавались — державы эти не имели с ней никакого соприкосновения[200]. С торговлей вывозной Грузия не имела ничего общего. Грузинские земли, прилегающие в Черному морю вели меновой торг с турецкими купцами, поставляя невольников[201] и всякое сырье. Классическое описание этого хозяйства, где не имеют применения деньги, находим у Шардена, бывшего в Грузии во 2-й половине XVII века. Торговые люди Восточной Грузии, преимущественно армяне, были, конечно, и тогда умелыми коммерсантами, но еще в восточном стиле. Европейские торговые сношения с Персией были очень живы при Сефевидах; в том Испагане, который нам описали многочисленные путешественники, можно было встретить купцов всех европейских национальностей. Тогда и Восточная Грузия с ее сравнительно более сложной цивилизацией[202] вела оживленную торговлю с Персией, но это была пора царей-мусульман и наибольшего иранского влияния. Позже, в XVIII веке, возродились национальные стремления в Грузии, но в эту эпоху бесконечных гражданских войн в Персии падает ее торговля с Европой; благодаря отсутствию всякой обеспеченности, европейские товары не направляются уже туда в таком количестве, страна беднеет, пустеет.

Поэтому условия для сближения Грузии с Европой в XVIII веке едва ли не хуже, чем в XVII. Европейские влияния могли прийти еще путем католической пропаганды, и действительно, миссионеры немало принесли пользы грузинам, но католицизм не получил большого распространения. Так что, не будучи рынком ни для вещественных, ни для духовных продуктов, отдаленная изолированная Грузия мало занимала Европу.

В конце концов, Грузия имела дело только с восточными государствами и с Россией. Мы подробно говорили о том, как складывались ее отношения к соседям и как это завершилось протекторатом России.

Протекторат этот своеобразен потому, что был с самого начала как бы домашним делом между Россией и Грузией, но это трогательное единение не было выгодно для последней. Если бы протекторат этот осуществлялся в условиях международного общения — в атмосфере взаимодействия нескольких, притом цивилизованных государств, дело приняло бы другой оборот. Тогда пришлось бы исполнять обязательства, лежащие на сюзерене, с гораздо большей точностью, иначе конкурирующим державам открывался бы повод привлекать на свою сторону недовольное сюзереном, подначальное государство. Именно этой обстановки не было в нашем случае; и именно поэтому протекторат России осуществлялся так, как мы видели.

То же самое надо сказать и о присоединении. Что оно совершилось так, а не иначе, это прямо зависело от того, что Россия, решая судьбу Грузии, считалась только со своими интересами и своей щепетильностью; ей не приходилось бороться со встречными влияниями одинаково сильных и культурных государств. Если бы это было так, то, конечно, присоединение Грузии, чреватое огромными последствиями, произошло бы в иной обстановке и в других формах.

Но, повторяем, момент присоединения был чрезвычайно удачный для России — этих краев еще не коснулась стихия стяжания с разных концов, соперничества разных народов, стихия, родившая из себя так часто оклеветанное, но все же необходимое международное право.

Немного позже обстоятельства уже усложняются. Спор Персии с Россией из-за Закавказья был сначала, по выражению одного автора, поединком без свидетелей, пока не выступили на сцену в качестве секундантов Франция и Англия[203]. Наполеон в своем грандиозном плане борьбы с Англией остановился на смелом замысле — нанести ей удар в чувствительном месте, в Индии. Через Персию думал он двинуть свои армии, и вот что привело его агента Жобера (Jaubert) ко двору Фетали-шаха с подарками и предложением союза. Перед Персией явилась сладкая надежда вернуть Грузию и отнятия уже Россией ханства при посредстве французского императора. В 1807 г. в лагере Наполеона при Финкенштейне заключен был между Францией и Персией оборонительный и наступательный союз.

Как французские инструкторы муштровали войска Аббас-мирзы, сына Фетали-шаха, заклятого врага России и правителя Адербейджана; как окончилась неудачно миссия генерала Гардина и как после Тильзитского мира соглашение с Россией не позволило Франции исполнить обещанное ею Персии, как этим ловко воспользовалась англо-индийская дипломатия и французское влияние уступило место английскому, изложение всего этого выходит за пределы нашей темы.

Россия остановилась у Аракса, и эта река с помощью международного права и политических балансов стала границей России вместо такой «естественной» преграды, как Кавказский хребет.

Присоединение Грузии и было тем событием, которое наперекор расчетам природы и людей привело к неожиданному и до сих пор еще не исчерпанному циклу явлений.

IV

Мы видели, как история навязала Грузии связь с Ираном и как, уходя от этой связи, страна эта обращалась к России. Мы видели, как до самого последнего времени смотрела Персия на Грузию; видели и то, что Россия всегда знала Грузию как православное царство, ищущее ее поддержки. Никогда Россия не считала его частью Персии.

К этим двум воззрениям на Грузию — грузино-русскому и персидскому — примыкает два ряда политических событий в дальнейшем. На почве первого рождается сперва протекторат, затем полное политическое слияние.

Европейские же державы, Англия и Франция, не знавшие Грузии, смотревшие на нее глазами Персии[204], проглядели присоединение ее к России. А позже, с упрочением России в крае, притязание Персии на Грузию и надежда вернуть ее с помощью Франции и Англии были несбыточной мечтой. Гюлистанским трактатом 1813 г. Персия отказалась от того, что утратила уже очень давно, задолго до присоединения Грузии, от своих «прав» на эту страну, «прав» которые христианская Грузия никогда не переставала с оружием в руках отрицать и во время их силы.

V

1

Для освещения многих фактов, изложенных в этом очерке, и для большего уяснения того, почему мы так мало встречались с примерами соблюдения простейших истин международного права, нелишне будет привести замечательное изложение принципов русской азиатской политики, сделанное самим Министерством иностранных дел в 1816 г. По мнению гр. Нессельроде, «отношения России к государствам и народам Азии, находящимся в этой части света у наших границ, до такой степени своеобразны, что подвергаешься величайшим неудобствам, применяя к ним начала, на которых основываются политические отношения в Европе. Тут все основывается на взаимности и добросовестности; у народов азиатских, напротив, только страхом можно себя обеспечить, и святости трактатов у них не существует».

Но и страх перестанет быть для них сдерживающим стимулом, если явится надежда с помощью третьей державы противостоять интересам другой стороны. Поэтому-то твердо усвоен в русской азиатской политике принцип: никогда не допускать ни посредничества, ни вмешательства, ни даже добрых услуг иностранных держав и «рассматривать эти отношения, скорее, как дела домашние».

Принцип этот обратился в России в политическую аксиому, и «если имеется держава, которая наилучшим образом в состоянии понять причины, не позволяющие отступать от этой аксиомы, то это Англия, отношения которой с народами Индии представляют столько сходства и аналогии с нашими азиатскими сношениями»[205].

В данном случае речь шла о «народах Азии», враждебных России. Но нетрудно понять, что под категорию «домашних дел» отношения к Грузии подходили больше, чем что бы то ни было. Грузия была клочком Азии, «домашнее» отношение к которому усугублялось его единоверием и дружественностью.

Благодаря азиатству, православию и дружественности, дела Грузии и решались так патриархально (недаром Екатерина изъявляла грузинам «матерное» благоволение, а уполномоченные просили у императора Александра «отеческого благопризрения»).

2

Однако в вопросе о протекторатах разница между Англией и Россией особенно велика. Почти одновременно с присоединением Грузии в Индии усвоена и стала в больших размерах применяться система превращения независимых до того туземных государств в подвластных союзников (subject-allies, или, как их еще называют, «Subsidiary Allies»). Англия содержит войска в таких государствах и защищает их с отнесением расходов на счет туземных принцев. Последние сохраняют за собой внутреннее управление целиком, но, понятно, в действительности агент британской власти, имеющий пребывание в столице каждого такого государства, влияет и на внутреннее управление[206].

Система эта, связанная с именем лорда Корнваллиса, является, конечно, разумным примирением английских интересов в Индии и неполной хотя бы независимости туземных государей. Иначе для Англии было бы немыслимо распространять власть на такое огромное и так населенное пространство Индии при ограниченности вооруженных сил и малочисленности там англичан. Россия же не могла усвоить такую систему, потому что для этого она должна была быть, во-первых, слабее, во-вторых, она слишком привыкла у себя ко всесторонним, всепоглощающим способам управления.

Соотношение сил и административные традиции России не благоприятствовали протекторатам над грузинскими владениями. Роль сюзерена никогда не нравилась России, и все феодальное, «иррегулярное» отнюдь не прельщало тех, кто прошел школу Руси Московской и Петра Великого.

VI

Два течения, столкнувшиеся в Государственном совете по поводу вопроса о Грузии, одинаково исходили из того, что этот шаг неминуемо повлечет за собой большое напряжение военных и финансовых сил России, что он разрастется в целую новую отрасль русской политики.

Но одни открыто говорили, что с присоединением Грузии свяжется исполнение заветных планов относительно Азии, и приветствовали это присоединение, другие считали такой шаг уклонением от задач гражданской культуры и внутренних улучшений[207].

В Государственном совете мнение гр. Кочубея оказалось в меньшинстве, как и вообще люди этой полосы составляли меньшинство в России, скоро увидевшей падение и ссылку Сперанского. Были ли они не правы? Нельзя этого сказать. Но их противники, очевидно, ближе стояли к истинному духу русской политики. Те методы разрешения вопроса о Грузии, которые предлагались противниками ее полного присоединения, едва ли когда-нибудь применялись Россией. Напротив, сторонники присоединения говорили языком и тоном, какие России пришлось слышать очень часто.

Течение, победившее в разобранном нами случае, побеждало почти всегда и позже. Очевидно, за него стоит «история», и сочетание широкого «империализма» с «гражданскими» стремлениями, по-видимому, примиряет два, в сущности, и не противоречащие взаимно направления.

Император Александр I очень благожелательно относился к народам нерусской национальности, которым довелось стать при нем русскими подданными. Нежелание Императора доводить до конца оккупацию Грузии и лишать ее всякой независимости против воли ее населения, вполне вытекает из его характера и тех убеждений, с которыми он вступил на свое политическое поприще. Правда, на этот раз точка зрения государственного интереса взяла верх над нерешительностью, проявленной было монархом, и первоначальное настроение его не принесло Грузии осязательных результатов. Зато восемь лет позже финляндцам явлены были в полной мере знаки расположены Императора, желавшего нравственной связи с новыми своими подданными, а не одной материальной, основанной (в данном случае) на завоевании. Всем известно, что отсюда последовало для Финляндии.

Еще позже, после Венского конгресса Александр даровал конституцию русской Польше, учреждая сперва в завоеванной стране представительный порядок правления, который он думал ввести затем и во всей Империи.

В отношении Императора к финляндцам и полякам легко узнать Александра, не пожелавшего по вступлении на престол согласиться на присоединение Грузии, считая такое присоединение несправедливостью. Тот же человек, то же настроение; и если так различны результаты, то виной этому прежде всего обстановка, при которой разрешались вопросы: «домашние» приемы, уместные по отношению к Грузии, не годились, когда дело происходило на глазах всей Европы.

Конечно, многое надо отнести и на счет разницы культур, но мы видели, что грузины не были отнюдь безгласны и держались определенной, веками выработанной почвы.

Именно в условиях международного оборота, различных для Грузии и ее европейских товарищей по судьбе, надо искать разгадку того, странного на первый взгляд явления, что больше внимания было уделено желаниям завоеванной шведской провинции и русской части рассеченной натрое Польши, чем просьбам единоверного, искони дружественного народа, имевшего вдобавок старинную, хотя и крайне отсталую государственную организацию.

После падения царства Карталино-Кахетинского присоединение остальных грузинских владений было делом лишь времени. Мы знаем, как широки были планы, подсказавшие инкорпорацию Грузии. В нескольких шагах от Черного моря Россия не могла остановиться, а остановить ее не могли владетели, с упоением терзавшие друг друга. В интересах культуры, могущества России, в интересах грузинского народа, как бы то ни было, сплоченного теперь под одними законами, владения Западной Грузии постепенно лишились автономии путем отчасти добровольным, отчасти manu militari, притом, не без «авангарда» из благородных металлов.

Золотое руно Колхиды нашло наконец своего хозяина; явился он из Скифии, а не из Эллады. Но бесчисленные аргонавты разных пород и разных веков много вырвали клочьев из этого руна, и в каком поврежденном виде попало оно в руки России! Как оно износилось со времен Язона!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.