Владимир Тюрин Бедный Павел

Владимир Тюрин

Бедный Павел

Собрались у преображенца Талызина, ужинали. У генерала Талызина, командира гвардейского Преображенского полка, что квартировал в пристройке Зимнего дворца. Хозяин отсутствовал, но вино лилось рекой. Больше всего было обер-офицеров, молодых людей от прапорщика до капитана, появилось и несколько штаб-офицеров, солидных полковников гвардии. Как обычно, разговоры, анекдоты и… насмешки в адрес государя. Заурядная офицерская попойка в промозглом Петербурге вечером одиннадцатого марта 1801 года. Правда, странно, что гости, не бог весть какая знать, собрались по личному приглашению наследника российского престола Александра Павловича и генерал-губернатора столицы Петра Алексеевича Палена…

Время близится к полуночи, ужин — к концу. И вот появляются генералы — граф Пален, барон Беннигсен и братья Зубовы. Принесли еще шампанского. Пален и Беннигсен не пили, но молодым людям подливали щедро. Шум, напряженное возбуждение. Наконец Пален просит шампанского и поднимает тост за здоровье его императорского величества Александра. Александра? Позвольте, ведь Александр — наследник. Это ошибка. Нет, не ошибка. Платон Зубов, фаворит Екатерины, громогласно заявляет, что такова была еще воля покойной императрицы, а Пален говорит, что наследник согласен. Сомнений у разгоряченных вином людей нет. Но как быть с нынешним царем? Что если он станет сопротивляться? Там видно будет. И глава заговорщиков, граф Пален, произносит (разумеется, по-французски) свою вошедшую во все мемуары фразу: «Не разбив яиц, не приготовишь омлета».

Пален делит нетрезвых офицеров на две партии: одна пойдет с ним, другая — с Платоном Зубовым и Беннигсеном. Пойдут разными путями. Но место встречи одно и цель одна. Место — Михайловский замок, цель — убийство императора Павла I.

Павел Петрович родился 20 сентября 1754 года. Ему было восемь лет, когда по воле матери Екатерины был убит его отец, Петр III. И сорок два года, когда он, дважды женатый, отец многочисленного семейства, затаившийся в своей крепости Гатчина, нервный, экзальтированный, униженный своей матерью и всю жизнь ее страшившийся, взошел на долгожданный и столь желанный престол.

С воцарением Павла оборвался екатерининский век. Все присутствовало в этом веке и все переплелось — просвещение и цинизм, блестящие победы Румянцева и Суворова и страшный, беспощадный пугачевский бунт; князь Щербатов, бичевавший пороки общества и вздыхавший об «изгнанной добродетели» и «странной нравственности», и Радищев, со слов которого «душа моя страданиями человеческими уязвлена стала» началась история русской интеллигенции, вольтерьянство и масонство.

И наследник престола цесаревич Павел был дитятей екатерининской эпохи, эпохи, которую он так страстно возненавидел. Его воспитателем был Никита Иванович Панин, просвещенный вельможа, сибарит, развратник, интриган и… вольнодумец. Екатерина хотела пригласить д’Аламбера, но тот, прочитав манифест, в котором смерть Петра III объяснялась геморроидальной коликой, сказал, что в Россию не поедет, поскольку подвержен той же болезни. Панин пытался воспитывать Павла, правда, непоследовательно, в духе Руссо, но наследнику нравился и Фридрих Великий, недостатка в поклонниках которого не было при дворе. Павел был неглупым, резвым, жизнерадостным, полным великодушных порывов ребенком. Но очень рано определился тот разрыв между безудержной фантазией и волей, который стал несчастьем для будущего императора и России: Павел желал немедленно реализовать свои фантазии, его натуре было неведомо расстояние между импульсом и действием. А импульсы эти были импульсы самодержца… У него настойчивый, болезненный интерес к тайне своего рождения (ходили слухи, что отцом Павла был граф Салтыков). Он неотвязно размышлял о судьбе отца, Петра III, о котором при дворе говорили глухо и неохотно. Но едва ли не главное — отчуждение от матери, стыд за ее образ жизни, ненависть к ее бесконечно сменяющимся фаворитам и, конечно, страх. Страх перед возможностью быть лишенным престола, ведь отобрала же Екатерина у Павла и его жены первенца Александра. Чувства эти застилали глаза, заставляли видеть только дурное в правлении матери, не давали понять, почему мать называли Великой. В конце ее царствования мать для него — враждебная, развратная лгунья, отнявшая у него, законного наследника, российский престол.

Гамлетом представлялся европейским дворам великий князь Павел, путешествовавший со своей супругой по Европе в 1781–1782 годах. Австрийский актер Шредер получил от императора Иосифа II 50 дукатов за счастливую мысль «не ставить трагедию Шекспира на императорской сцене во время пребывания в Вене графа Северного (под таким именем путешествовал Павел. — В. Т.), поскольку в зале очутятся два Гамлета». Сам цесаревич охотно входит в эту роль, рассказывая друзьям о встрече с тенью Петра (правда, не Петра III, а Петра Великого), которая воскликнула: «Павел, бедный Павел, бедный князь!».

Почести и торжественные приемы, которые оказывались в его лице великой державе и великой государыне, он принимал на свой счет. Он полагал, что Европа, восхищена им и боится его… Бедный Павел! Вообще же Европа только расстраивала его. «Эти немцы обогнали нас на два века!» — воскликнул он, когда пересек русскую границу.

В 1783 году, после смерти Григория Орлова, дворец бывшего фаворита Екатерины II в Гатчине, построенный итальянцем Ринальди, перешел к Павлу и стал его любимым местопребыванием. Здесь он создавал свою армию, полагая, что продолжает дело своего прадеда, здесь был его двор — рыцарский, как он считал. И прообразом будущего царствования стала Гатчина, а екатерининский двор, видя Гатчину, содрогался.

Павел был реформатором по натуре, реформатором, задумавшим упорядочить государство, подтянуть распущенное дворянство, облагодетельствовать подданных, быть одинаково добрым для всех государем. Дитя века Просвещения, Павел, после революции во Франции желавший пушками воевать с идеями энциклопедистов, хотел, как и Робеспьер с Маратом, облагодетельствовать людей, не считаясь с их волей и желаниями. Но он не был якобинцем, он был самодержцем. И реформаторские планы в сочетании с сумасбродным характером дали результаты удивительные.

Из хаоса идей, бродивших в его голове, еще в Гатчине выкристаллизовалась мысль о военной реформе. Начать, как великий предок, с армии, остальное приложится. И он начал: создал гатчинцев — двухтысячное войско, одетое по прусскому образцу и затянутое в мундиры, носившее напудренные парики, косички и гамаши.

Жить при гатчинском дворе было трудно. Мнительность и раздражительность великого князя отравляли жизнь семьи и придворных. Малейшее возражение вызывало гнев. Однажды он приказал высечь кучера за то, что тот отказался свернуть на дорогу, по которой не было проезда, заявив: «Пусть лучше я сверну шею, но чтобы слушались». Любимец Павла Растопчин писал: «Не без чувства скорби и отвращения следят здесь за образом жизни великого князя; он как будто все усилия прилагает к тому, чтобы вызвать ненависть к себе».

Напряженность и скука царили при гатчинском дворе. Теща великого князя Константина Павловича, герцогиня Саксен-Кобургская вспоминала: «Принужденность и молчание — все по старинной прусской моде… Офицеры свиты великого князя точно срисованы со страниц старого альбома».

Павел не любил людей и не ценил их. Он ни к кому не привязывался, мог мгновенно приблизить и так же быстро охладеть. После смерти Н.И. Панина в его окружении не было людей достойных или государственно мыслящих. «Великий князь, — замечал Растопчин, — окружен людьми, самый честный из которых заслуживал быть колесованным без суда». Первое место, безусловно, занимал сам Растопчин, героический Герострат, которому приписали сожжение Москвы. И все-таки он был предан великому князю.

Преданным был и Алексей Андреевич Аракчеев, сын бедного мелкопоместного дворянина, человек грубый, мелочный, ограниченный, на службе жестокий, но способный администратор и артиллерист. Казнокрадом, наушником и сводником был камердинер, брадобрей и наперсник Павла — турок, попавший мальчиком в русский плен и превратившийся в графа Ивана Павловича Кутайсова — он был родом из Кутаиси.

Первый брак Павла был неудачен: принцесса Вильгельмина Гессен-Дармштадтская, ставшая в России великой княгиней Наталией Алексеевной, на которой он женился романтическим сентиментальным девятнадцатилетним юношей, изменяла ему с его ближайшим другом, князем Андреем Разумовским. Это было для него ударом. Он чувствовал себя одиноким, а всех вокруг ощущал предателями. Подозрительность на благодатной почве произрастала щедро. Наталия Алексеевна скончалась от родов после трех лет супружества, и через несколько месяцев Павел женился на вюртембергской принцессе Софии-Доротее, будущей императрице Марии Федоровне. Это была высокая, статная, близорукая блондинка, склонная к полноте, образованная и ограниченная. Призванием ее были благотворительные и воспитательные учреждения. Первые десять лет они были идеальной супружеской парой. Мария Федоровна родила в 1777 году Александра, а потом еще девять детей — трех сыновей и шестерых дочерей.

Затем появилась фаворитка — фрейлина Екатерина Ивановна Нелидова, которая имела на великого князя большое влияние. После воцарения Павла Нелидову сменила юная Анна Петровна Лопухина, в замужестве Гагарина, и отношения Павла с Марией Федоровной окончательно расстроились.

Уже в Гатчине характер Павла сделал жизнь его семьи невыносимой. Растопчин писал Воронцову: «Великий князь Александр ненавидит отца; великий князь Константин его боится; дочери, воспитанные матерью, смотрят на него с отвращением, все улыбаются и желают его погибели».

Когда пятого ноября 1796 года пивший кофе Павел узнал о появлении в Гатчине графа Николая Зубова, старшего брата фаворита матери, он решил, что его пришли арестовывать. Он ошибся — его звали царствовать. Екатерина умирала, не успев передать престол Александру, минуя его отца, как она того хотела. Шестого ноября новый государь издал свое первое распоряжение — на улицах Петербурга были расставлены караульные будки, окрашенные в прусские цвета — белый и черный. И начались перемены.

«Тотчас — вспоминал Г.Р. Державин, — все приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорты, тесаки и, будто бы по завоеванию города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом». Столица, по мнению другого современника, внезапно приняла вид «немецкого города, существовавшего два или три века назад». Как недавно в Гатчине, на улицах бушевали полицейские, срывая с прохожих круглые шляпы и разрывая их на куски, срезая полы фраков, сюртуков и шинелей.

Распоряжения первых месяцев… Издается указ, запрещающий ношение круглых шляп, высоких сапог, длинных панталон, башмаков с завязками и предписывающий треуголку, зачесанные назад волосы, напудренные и заплетенные в косу, башмаки с пряжками, короткие панталоны и стоячий воротник. Освобождается из Шлиссельбургской крепости масон Новиков и возвращается из ссылки Радищев. Павел посещает в Мраморном дворце Костюшко, обнимает его, объявляет об освобождении, заставляет взять подарки — дорожную карету, столовое белье, посуду, соболью шубу, деньги — и разрешает уехать в Америку. Отзывается армия из Персии, отменяется рекрутский набор. В Лифляндии и Эстляндии восстанавливаются земские учреждения, высылаются из столицы князь Платон Зубов и княгиня Екатерина Дашкова, а казачий атаман Платов заключается в крепость.

«Невольно удивляешься, — писал мемуарист, — огромному числу указов, узаконений, распоряжений в короткое царствование; но это была ломка всего екатерининского, порывистые проявления безумия и своеволия — работа страшная и непрестанная!». Через массу анекдотов о Павле, основанных на реалиях или являющихся вымыслом, проходит одна мысль — в России в это время царит атмосфера произвола и беззакония, созданная императором, поставившим себя выше закона, а иногда и здравого смысла. Он хочет во все вникать, все делать сам. Исчезает разница между государственными делами и кухонными предписаниями. Он делает запросы губернаторам, почему такой-то унтер-офицер болен, а другой переводится из Москвы в Петербург. Портным под страхом наказания воспрещается обработка невымоченного сукна, а лакеям и кучерам — ношение перьев. Дамам воспрещается надевать через плечо пестрые ленты, молодые люди всюду должны снимать шляпы перед старшими, цветочные горшки могут стоять только за решеткой, никто не должен носить бакенбарды, женщинам запрещено носить синие юбки с белыми блузами, никто не должен ездить быстро по Петербургу, запрещается аплодировать в театре, пока император не подаст знака. И так без конца.

Полицейский надзор и сыск царят в России. Приставы присутствуют на балах и вечерах, письма перлюстрируются. Подданным запрещено употреблять такие слова, как общество, гражданин, отечество, а заодно и слово «курносый» — Павел был курнос. Запрещается ввоз в Россию книг из-за рубежа, включая музыкальные ноты.

Любимое место Павла, его приемная, зала суда, канцелярия, плац-парад. Здесь император в своей стихии, стихии порядка, повиновения, единообразия. Опуская и поднимая палку, он отбивает шаг, и горе солдатам и офицерам, марширующим не в такт. Солдат секут, офицеров же прямо с плац-парада отправляют в крепость или ссылку. И многие приходят с чемоданами и деньгами. Здесь Павел совещается, принимает министров и просителей, издает указы, и никто не знает, что его ожидает — внезапное повышение или тюрьма, новый чин или увольнение со службы.

Что это? Сумасшествие? Прихоти тирана? Необузданность темперамента?

Очень многие — и современники Павла, и нынешние исследователи — готовы называть его безумным. «Правление тирана, варвара, маньяка», «то умоповреждение, то бешенство», «император не совсем нормален и подвержен безумным припадкам», «тирания и безумие» — лишь немногие из такого рода утверждений. Вместе с тем близко стоявшие к Павлу люди свидетельствуют об экзальтированности, вспыльчивости, эксцентричности, нервности, дурном характере, но никак не о сумасшествии. Разделились и мнения психиатров начала нашего века. Если одни полагали, что царь принадлежал к «дегенератам второй степени с наклонностями к переходу в душевную болезнь в форме бреда преследования», то другие считали, что Павла нельзя считать маньяком, что «он не страдал душевной болезнью» и был «психически здоровым человеком». Дело в том, что сквозь сумбур павловских распоряжений, нелогичность и торопливость действий и стремление охватить необъятное проглядывает явная система. В самом деле, взглянем на некоторые факты внутренней политики при Павле I.

Павел получил нелегкое наследство. Темпы реформ и преобразований к концу правления Екатерины II замедлились. Старая и уставшая императрица плохо контролировала администрацию. Фавориты грабили казну, в армии буквально свирепствовали хищения и казнокрадство, флот практически перестал существовать, повсюду — неразбериха и произвол. И, конечно, не в немощности Екатерины гнездилась причина. Она была гораздо глубже. Крепостническая, еще не совсем европейская страна, ввергнутая силой в европейское Просвещение, не могла переварить его плоды и усвоить их в столь короткое время. Павел же, будучи по натуре идеалистом-фантазером и, думаю, даже сродни тем революционерам, которые полагали, что главное — правильные идеи, а остальное приложится, ненавидя матушкины порядки, считал, что, сломив старое, он своей императорской волей выстроит новое. Как заметил один из историков, «систематически все ломая и постепенно переходя от недостаточно оправданного разрушения к еще менее обдуманному созиданию, он привел свою страну от сложного положения, в котором она находилась, к краю бездны».

Император приступил к упорядочению дел в Сенате. Он стремится оживить работу законодательных комиссий. Но очень скоро все останавливается. В частности, это коснулось и судебной реформы.

Административная реформа… Царь намеревался упорядочить управление, введя более четкое деление и уничтожив анахронизмы предыдущей эпохи. Постоянное вмешательство и требования, чтобы губернаторы отвечали за все, самые мельчайшие дела, привели к хаосу и неразберихе. Как раз в это время появляется пословица «положение хуже губернаторского».

Реформа военная… Павел боролся с казнокрадами и сибаритами-генералами, вводил солдатские школы, создал военно-сиротский дом. И одновременно ввел непригодный для России прусский военный устав, неудобный в русских условиях прусский мундир, унижал и преследовал великого полководца Суворова.

Обратил свой взор Павел и к народу. С крестьян снимаются недоимки, запрещается продавать дворовых людей и крестьян без земли, издается указ о трехдневной барщине. Крестьян поощряют подавать императору просьбы и жалобы. Царь сам принимает представителей купечества и утверждает либеральное «Постановление о коммерц-коллегии». Но… внезапно Павлу надоедают прошения, и он гонит муромских крестьян с криком «Палкою вас!», а «Постановление» даже не было опубликовано.

С особым рвением Павел пытался упорядочить дворянские дела. Он практически отнимает у дворянства свободу от обязательной службы, ограничивает переход с воинской службы в гражданскую, увеличивает сбор с дворян на администрацию и суд, ограничивает дворянские собрания и выборы и, главное, лишает дворян личной неприкосновенности, утвердившейся при Петре III и Екатерине. Именно это, думаю, не могли простить ему дворяне, не битые в двух поколениях. Император и его приближенные не просто оскорбляют дворян и унижают их личное достоинство ежедневно на плац-параде, но секут, секут офицеров на глазах у солдат.

Павловская система, по меткому выражению покойного Н.Я. Эйдельмана, это система непросвещенного абсолютизма. В определенной мере она родилась от испуга перед французской революцией и якобинцами. Но не только в этом дело. Павловская система, думаю, была вызвана к жизни российскими условиями и прежде всего — народным неприятием екатерининского просвещения. Павел в пику Екатерине хотел чувствовать себя «народным» царем, для которого все сословия равны. Но сословия все равно не были равны. О каком равенстве шла речь? Все сводилось к камуфляжу.

Среди крестьян и солдат он был популярен. Крестьяне считали его добрым царем, которому господа не дают воли. А солдат Павел привязал к себе тем, что истово боролся с объедавшими их интендантами и другими армейскими грабителями, улучшил солдатский рацион и главное — «уравнял в наказаниях» с офицерами. Всех остальных император восстановил против себя. Как сказал друг юности его сына Александра князь Адам Чарторыйский, все это — «высшие классы, сановники, генералы, офицеры, старшие чиновники, одним словом те, кто в России называются мыслящими и деятельными людьми». Конфликт именно с этим «обществом» при выключенное™ и безмолвии народа и привел императора к его трагическому концу.

Летом 1797 года, во время коронации в Москве кончился фавор Нелидовой. Вместе с нею уходят друзья детства Павла, Куракины, и резко ослабевает влияние императрицы Марии Федоровны, подруги Нелидовой. Кутайсов умело представляет Павлу девицу Лопухину. Отец фаворитки назначается генерал-прокурором, Федор Васильевич Растопчин — канцлером и главой почтового департамента (важнейшая должность при Павле), а Петербург получает нового генерал-губернатора Петра Алексеевича Палена. Хотя Павел, раздраженный захватом французами Мальты (он принял титул гроссмейстера Мальтийского ордена), соглашается направить Суворова в Италию в союзе с Австрией и Англией, этот союз — опять наследие екатерининской эпохи — ему не по душе. И английский посол в Санкт-Петербурге Чарлз Уитворт, который раньше успешно действовал через Нелидову, обеспокоен. У Уитворта широкие связи, и он хорошо осведомлен о недовольстве императором. А недовольство нарастает. В 1799–1800 годах суровые приговоры и жесткие наказания учащаются. «Эта кутерьма долго существовать не может» (из письма той поры).

Сырой, тяжелой была петербургская осень 1800 года. «И погода какая-то темная, нудная, — писал один из современников. — По неделям солнца не видно, не хочется из дому выйти, да и небезопасно… Кажется, и Бог от нас отступился».

Жители Петербурга опасливо проходили мимо лихорадочно возводимого сооружения — новый каприз императора! Михайловский замок — не дворец! — по мысли Павла, должен был стать величественным символом царствования, напоминанием о рыцарских временах и одновременно — неприступной крепостью. Вначале его проектировал архитектор Баженов, затем — итальянец Бренна. Выкрашен замок был в красный цвет — цвет перчаток фаворитки Анны Гагариной. Первого февраля 1801 года Павел торжественно и радостно въехал во дворец. Два раза в день опускались подъемные мосты, вооруженная стража занимала все подходы к замку, была учреждена специальная форма для кастеляна. Сырость выступала из всех щелей. Картины, мебель, обои портились, люди задыхались от влажности и запаха свежей краски.

Император ужесточил церемониал не только во дворце, но и за его пределами. При приближении к замку прохожие были обязаны снимать шляпы, а кучера, держащие вожжи обеими руками, брали шапку в зубы. Дамы, даже знатные и немолодые, выходили из карет, чтобы поклониться государю. В случае неисполнения этого требования карету останавливали, кучеров и лакеев секли иногда вместе с хозяевами кареты.

Упоенный фантазиями, уверенный в своей мудрости, величии и доброте, император не догадывался, что дни его сочтены…

В начале 1800 года заговорщиков еще немного. Панин, Жеребцова, Уитворт. Да и сам заговор скорее направлен на изменение внешнеполитической ориентации России, чем на внутренние перемены.

Никита Петрович Панин, сын и племянник видных деятелей екатерининской эпохи, дипломат и тайный советник, сторонник просвещенного направления и противник деспотизма, становится вице-канцлером, то есть заместителем министра иностранных дел.

Ольга Александровна Жеребцова, сестра фаворита Екатерины II Платона Зубова, авантюристка, красавица, мечтает о реванше — по воцарении Павел изгнал Платона и его братьев Николая и Валерьяна из столицы. К тому же Ольга — любовница английского посла сэра Чарлза Уитворта, а англо-русские отношения ухудшаются с каждым днем. Семен Романович Воронцов, русский посол в Англии, как и Панин, — сторонник английской ориентации, примыкает к заговору, так сказать, заочно. Присоединился и испанец Хосе де Рибас, или Осип Михайлович Рибас, бывший подданный неаполитанского короля, а ныне русский адмирал и основатель Одессы, главная улица которой до сих пор носит его имя.

Главной же фигурой становится граф Петр Алексеевич фон Пален, курляндский барон, петербургский генерал-губернатор и глава тайной полиции. Большого роста, широкоплечий, с благородным лицом, он имел «самый честный, самый веселый вид на свете». Как пишет одна современница, обладая «большим умом, оригинальностью, добродушием, проницательностью и игривостью в разговоре», он представлял собою «образец правдивости, веселья и беззаботности». Но это, конечно, маска. Французский историк и первый президент французской Республики Тьер написал о нем так: «Пален принадлежит к тем натурам, которые при обычном режиме могли бы попасть в число великих граждан, но при режиме деспотическом становятся преступниками».

Их выбор — цесаревич Александр. Панин при первой тайной встрече говорит ему об опасности для всей царской семьи и страны, если Павел останется на престоле, и умоляет Александра спасти отечество и династию. Встречи повторяются, наследник колеблется. В игру вступает Пален, обещая наследнику, что отец останется в живых и речь будет идти только об отстранении его от власти и установлении регентства. Он добивается его молчаливого согласия.

Между тем Павел продолжает безумствовать: 4 марта семь генерал-лейтенантов и двадцать восемь генерал-майоров уволены от службы. 7 марта один полный генерал, восемь генерал-лейтенантов и двадцать два генерал-майора увольняются в отставку. 8 марта два полных генерала, один генерал-лейтенант и семь генерал-майоров увольняются в отставку.

В марте — мае Павел борется с Суворовым, армия которого вернулась из Италии. Так, 9 мая Павел отказывает в подобающих воинских почестях скончавшемуся полководцу и попирает те азы чести, к которой он так щепетилен. Общество возмущено. Этот эпизод накладывается на другой. 2 мая штабс-капитан Кирпичников за каламбур по поводу ордена Святой Анны — имя царской фаворитки Анны Гагариной — исключается из службы и прогоняется сквозь строй, получив тысячу шпицрутенов. «Строже сего приказа, — замечает современник, — не было ни одного в царствование Павла. Сие обстоятельство имело влияние на то событие, которое прекратило его правление».

Грядущий 1801 год застает императора преисполненным смутных планов. Отправлен в Париж к Наполеону специальный посланец императора генерал Шпренгпортен, готовится армия для похода в Европу против Австрии и Англии; разрываются отношения с эмигрантским французским двором Людовика XVIII; носятся в воздухе идеи похода в Индию; римский папа приглашается жить в Россию; Павел предлагает иностранным государям решать международные споры поединком…

Привычка обращаться с высшими сановниками, в том числе и с безусловно преданными ему людьми, как с лакеями, в порывах беспричинных капризов и припадков гнева, окончательно оставляет Павла в полной изоляции. Он никому не доверяет, всех подозревает, ни к кому не привязан. В одном из таких порывов гнева, сам того не понимая, Павел подписывает себе смертный приговор: он устраняет Панина, человека, безусловно, сделавшего бы все для того, чтобы не свершилось убийство.

Пален делает ловкий ход и пополняет ряды заговорщиков, одновременно увеличивая всеобщее недовольство Павлом. Приближалось 7 ноября 1800 года. Согласно предсказаниям гадалок, после четырех лет царствования Павлу «нечего опасаться». Пален, воспользовавшись «светлым моментом в настроении императора», вызвал сострадание к участи высланных из столицы военных и гражданских лиц, и 1 ноября последовал указ императора о возвращении их в столицу. «Я был уверен, — рассказывал Пален спустя четыре года, — что первые офицеры, которые вернутся, встретят вначале самый радушный прием со стороны императора, но что очень скоро наступит охлаждение к ним и другим, еще не приехавшим». Царю надоели толпы возвратившихся, которые осаждали его различными просьбами. Он стал их высылать и «сделал этих несчастных, которые снова были лишены всяких надежд и осуждены на голодную смерть у ворот столицы, своими заклятыми врагами».

В числе вернувшихся были нужные Палену люди. Приехали братья Зубовы, люди известные в гвардии, с которыми связывались воспоминания о временах Екатерины. И, что было для заговорщиков еще важнее, в Петербурге появился Левин-Август-Теодор, или попросту Леонтий Леонтьевич Беннигсен, ганноверский граф, начавший служить в России в 1773 году и дослужившийся к 1797 году до чина генерал-лейтенанта, возвращается из ссылки, из своих глухих литовских имений. Пален получил превосходного исполнителя — Леонтий Леонтьевич был храбр, хладнокровен, обладал характером твердым и мужественным.

Теперь нужно было убрать верных императору людей. Пален заводит сложную интригу, в результате которой император увольняет и высылает из столицы другого интригана, но полностью преданного себе человека — графа Растопчина. Жертвой необузданного темперамента Павла и его сиюминутных решений становятся верные ему генералы — Аракчеев и Линденер, их высылают из Петербурга.

Лихорадочными, фантасмагорическими были дни февраля и начала марта 1801 года. Ощущение нереальности происходящего, ожидание и боязнь ожидаемого были разлиты в воздухе. Столицу лихорадило.

Множились ряды заговорщиков. В заговор вовлечены генералы П.А. Талызин и Л.И. Депрерадович, командиры гвардейских полков — Преображенского и Семеновского. Любимец Павла шеф кавалергардского полка Ф.П. Уваров тоже делает ставку на Александра. Сенаторы Трощинский, Орлов, Толстой, гвардейские офицеры Аргамаков, братья Ушаковы, князь Яшвиль, Марин, Татаринов, Скарятин — все состоят в заговоре. Зимой 1801 чередой идут обеды у Палена, Зубовых, Талызина, устраиваются пирушки у Депрерадовича и Ушаковых…

Павел не знает о заговоре, но смутно что-то ощущает. Его подозрительность возрастает, и он предпринимает действия, как всегда, импульсивные. Седьмого февраля Павлу представляют тринадцатилетнего племянника Марии Федоровны принца Евгения Вюртембергского, кузена его сыновей. Павел передает Евгения на попечение молодого Дибича, будущего фельдмаршала, и говорит, что он «сделает для принца нечто такое, что всем-всем заткнет рот и утрет носы». По Петербургу начинают ходить слухи, будто Павел намеревается женить принца на своей дочери, Екатерине, и сделать его своим наследником. Императрица будет сослана в Холмогоры, Александр отправлен в Шлиссельбургскую крепость, а Константин — в Петропавловскую.

Действительно ли Павел вынашивал такие планы или Пален распространял их, чтобы ускорить события? Мы не узнаем этого. Пален умело использует возмущение петербургского общества историей с юным Александром Рибопьером, которого император ревнует к Анне Гагариной. Третьего марта Рибопьер ранен на дуэли. Павел отправляет раненого в крепость, высылает из Петербурга его мать и сестру, а имущество конфискует. Попытка наследника заступиться приводит к аресту Александра на сутки.

Девятого марта, когда Пален по обыкновению вошел в семь часов утра в кабинет императора, чтобы подать ему рапорт о состоянии столицы, Павел запер дверь и молча рассматривал Палена в течение двух минут. Потом спросил:

— Вы были здесь в 1762 году?

— Да, государь, но что вам угодно этим сказать?

— Потому что хотят повторить то, что было сделано тогда!

Почувствовав испуг, но немедленно придя в себя, Пален хладнокровно ответил:

— Да, я знаю, государь. Я это знаю и участвую в заговоре.

— Как! Вы знаете и участвуете?

— Не беспокойтесь, я держу в руках все нити заговора, знаю все имена.

— Схватить их всех! Все пойдут в Сибирь!

Пален посоветовал императору выждать и арестовать заговорщиков вместе с императрицей и сыновьями, всех сразу.

И снова остается загадкой, был ли этот разговор или Пален его придумал, чтобы побудить Александра быть решительнее.

Десятого марта в Михайловском замке был концерт и ужин. Царило беспокойство. Перед ужином Павел подошел к Марии Федоровне, остановился перед ней, насмешливо улыбаясь, скрестил руки и тяжело дышал, что было у него признаком гнева. Затем он повторил то же самое перед сыновьями. После ужина оглядел своих близких с насмешливой улыбкой, отстранил их и удалился, не простившись. Императрица заплакала.

Последний день царствования Павла начался как обычно. Рано встал, работал до девяти утра, утвердил шесть указов. Пален был на утреннем докладе. Утром же Саблуков со своими кавалеристами занимает пост во дворце. Сослуживец Саблукова адъютант полка Ушаков, один из заговорщиков, сообщает, что по приказу великого князя Константина Саблуков должен вечером вернуться в казарму.

В десять часов император на плац-параде. Он не в духе. В полдень Павел уже в лучшем расположении возвращается с прогулки в сопровождении Кутайсова и встречает Коцебу, стоящего у статуи Клеопатры. Царь разговаривает с поэтом о статуе, потом о судьбе египетской царицы и спрашивает, скоро ли Коцебу закончит описание Михайловского дворца. Поднимаясь по лестнице, Павел оборачивается и смотрит на поэта. Это их последняя встреча. В час дня Павел обедает. Заговорщики ездят по полкам, вербуют, агитируют, делают последние приготовления.

После обеда Павел подошел к своему сыну Николаю и был очень весел.

— Почему вас называют Павлом Первым? — спросил ребенок.

— Потому, что до меня не было государя, носившего это имя.

— Тогда я буду Николаем Первым?

— Да, если ты будешь царствовать.

Отец долго смотрел на сына, затем крепко его поцеловал и ушел, не проронив больше ни слова.

В восемь вечера садятся ужинать у Талызина заговорщики, а Саблуков, не принимавший участия в заговоре, отправляется с рапортом к шефу полка Константину Павловичу. Он находит великого князя в крайнем возбуждении. Затем он видит и Александра, который выглядел, как «трусливо пробирающийся заяц».

Раскрывается дверь и появляется насупленный император. Саблуков отдает ему рапорт о состоянии полка и уходит.

В девять вечера начинается ужин. Во дворце присутствуют великие князья Александр и Константин, великая княгиня Мария Павловна, жена и дочь Палена, Кутузов, Строганов, Нарышкин, Юсупов, несколько придворных дам. Царь весел, Александр задумчив. Встав из-за стола, Павел беседует с Кутузовым. Будущий победитель Наполеона позже рассказывал, что Павел взглянул на себя в зеркало, имевшее изъян — оно делало лица кривыми, и сказал: «Какое смешное зеркало, я вижу себя в нем со свернутой шеей».

Саблуков снова видит Павла в шестнадцать минут одиннадцатого. Император заявляет, что конногвардейский полк — сборище якобинцев, и отсылает его в провинцию. Интрига Палена удалась, караул верного Саблукова покидает дворец. И последнее, что офицер видит, — царь идет к себе, а два камер-лакея становятся у двери его кабинета.

В это время Талызин ведет батальон Преображенского полка к Летнему саду, а Семеновский батальон Депрерадовича подходит к Гостиному двору. Две колонны заговорщиков разными улицами двигаются к Михайловскому замку. Главный караул замка несет в ту ночь батальон Семеновского полка, который был особо расположен к наследнику. Во внутреннем помещении находился караул из старых екатерининских гренадеров и преображенцев под командой заговорщика поручика Марина. Колонна Беннигсена и Зубовых подошла к Рождественским воротам замка со стороны Садовой. Подъемный мост был опущен по распоряжению плац-адъютанта, естественно, заговорщика, Петра Аргамакова. Одновременно батальон Талызина вошел в Верхний сад дворца. Испуганные вороны поднялись с карканьем и шумом, и солдаты испугались, сочтя это несчастливым предзнаменованием.

Семеновцы пропускают заговорщиков, а поручик Марин нейтрализует внутренний караул, поставив его по стойке «смирно».

Уменьшившийся наполовину — разбежались по дороге? — отряд Беннигсена входит во дворец. Через Белый зал вошли в библиотеку, а оттуда — в маленькую прихожую, откуда лестница ведет в покои княгини Гагариной. Аргамаков постучал в двери прихожей и сказал камердинеру, что пришел подать рапорт императору, поскольку уже шесть часов утра. Камердинер возразил, что не шесть утра, а двенадцать ночи, на что Аргамаков ответил, что часы, видно, остановились, и потребовал открыть немедленно. Растерявшийся слуга отпер дверь, и заговорщики вошли толпой. Камер-лакея Кириллова сбивают ударом сабли по голове (позже его возьмет к себе на службу Мария Федоровна и наградит домом и пенсией), второй гайдук убегает.

Заговорщики врываются в спальню, высокую, просторную комнату. Они находят Павла, забившегося в угол ширмы, загораживающей кровать. Только теперь Павел понимает, что он наделал, заперев дверь в покои Марии Федоровны по наущению Палена.

Беннигсен в шляпе, с обнаженной шпагой в руках говорит императору: «Государь, вы мой пленник, и вашему царствованию наступил конец. Откажитесь от престола и подпишите немедленно акт отречения в пользу великого князя Александра». Игнорируя Беннигсена, бледный Павел обратился к князю Зубову: «Что вы делаете, Платон Александрович?» Зубов по-французски повторил слова Беннигсена. А в это время, приняв одного из заговорщиков за Константина, император восклицает: «И вы, ваше высочество!» Павел отталкивает руку князя Платона с актом отречения, и пьяный Николай Зубов ударяет императора в левый висок массивной золотой табакеркой. Павел падает. Услышав шум, Зубовы и Беннигсен выходят из спальни. Когда через несколько минут Беннигсен возвращается, он находит на полу мертвого императора.

Что случилось за эти минуты? Этого в точности мы никогда не узнаем. Никто — ни князь Яшвиль, ни Скарятин, ни Татаринов, ни Горданов не сознались в убийстве. Вероятнее всего, офицеры толпой бросились на императора и задушили его шарфом, принадлежавшим двадцатилетнему измайловцу, штабс-капитану Скарятину. Слова Палена на талызинском ужине — «Не разбив яиц…» — они запомнили хорошо.

Наконец-то во дворе появляется Пален. Он не спешил, выжидая исхода и оставляя себе лазейку: в случае неудачи заговора арестовать заговорщиков.

Пален и Беннигсен идут к Александру, который сидит в своих покоях уже одетый. «Как вы посмели! Я этого никогда не желал и не приказывал!» Пален грубо хватает его за руку: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии». Пьяный Платон Зубов будит Константина: «Вставайте, идите к императору Александру, он ждет». Александр и Талызин выходят к Преображенскому полку. Талызин кричит: «Да здравствует император Александр!» Солдаты отвечают недружелюбным молчанием. Семеновский полк встречает своего любимца громким «ура!» Через некоторое время уступают и преображенцы.

В трагедию вторгается фарс. Кроткая Мария Федоровна неожиданно обнаруживает честолюбивые замыслы. Она требует пропустить ее в спальню Павла, и когда поручик на карауле отказывается, ссылаясь на приказ императора, она кричит: «Император? Какой император? Я — ваша императрица. Я хочу царствовать!» К утру она успокаивается и едет к сыну в Зимний дворец. До конца дней Мария Федоровна будет поддерживать культ покойного супруга и мстить заговорщикам, прежде всего Палену.

Утром 12 марта высшие чины и армия присягали новому императору. Когда наступила очередь конногвардейцев Саблукова, они потребовали доказательств, что Павел действительно умер (по официальной версии — от апоплексического удара). Тело Павла в это время еще только приводили в порядок. Но поскольку солдаты категорически заявили, что, если их не допустят осмотреть труп, они откажутся от присяги, Беннигсен уступил, и несколько человек прошли во дворец. Когда они вернулись, Саблуков спросил у правофлангового Григория Иванова: «Что же, братец, видел ты государя Павла Петровича? Действительно он умер?» «Так точно, ваше высокоблагородие, — ответил Иванов, — крепко умер!»

Конногвардейцы присягнули.