Глава 31 Ящик Пандоры, или Меч революции
Глава 31
Ящик Пандоры, или Меч революции
«Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе!.. Се, оставляется дом ваш пуст».
Евангелие от Матфея, 23:37–38
«Дорога в очах Господних смерть святых Его!»
Псалом 115:6
Относительно сожжения тела Распутина «один из выдающихся архиереев на интимный вопрос верующего дворянина из выдающейся старой родовитой семьи Б. ответил ему в том смысле, что так-де и нужно»[318], — написал в мемуарах митрополит Вениамин. Эта оценка выражала общее церковное настроение.
Варламов замечает: «Отрицательное отношение к Распутину, уверенность в том, что он сыграл ужасную роль в делах Церкви и в назначении последнего обер-прокурора, несомненно, стали одной из причин того, что, когда за несколько дней до Февральской революции обер-прокурор Раев предложил Синоду выступить с обращением к народу поддержать монархию, члены Синода сделать это отказались, а февральский переворот и отречение от престола не только государя Николая Александровича, но и его брата Михаила однозначно и практически единодушно поддержали»[319].
Весной 1917 года отношение к Распутину и отношения с Распутиным, по сути, стали критерием достоинства того или иного клирика или мирянина. Например, протопресвитер Шавельский исключительно благодаря своей антираспутинской позиции стал в дальнейшем (равно как и Самарин) одним из двадцати пяти претендентов на звание патриарха.
В те дни и была учреждена 13-я Комиссия, наделенная чрезвычайными полномочиями. Варламов пишет: «Одни раскаивались в связях с Распутиным, другие приписывали себе заслуги по борьбе с ним, третьи его роль всячески преуменьшали, четвертые выпячивали, но говорили о Распутине почти все…»[320]
Особую готовность сотрудничать с комиссией и именно в связи с личностью Распутина проявил С. П. Белецкий, чьи письменные показания заняли сотни страниц. «Вчера в третий раз Белецкий в крепости растекался в разоблачениях тайн того искусства, магом которого он был, так что и в понедельник мы будем опять его слушать, он уже надоел, до того услужлив и словоохотлив», — писал в письме матери Александр Блок, исполнявший обязанности секретаря комиссии.
Белецкий в угоду комиссии утверждал, что Симанович по секрету сказал ему, что Григорий оставил семье хорошие средства — до 300 тыс. рублей. Однако, как выяснилось, это был нелепый слух. Гораздо более, чем богатства денежные, комиссию интересовали чудеса Распутина и «секрет» его силы. Но не давалась сила святого людям, одержимым витавшей в воздухе идеей Ницше о «сверхчеловеке». Несовместима была эта сила добра с богоборческими стремлениями новых господ России. И дело о Распутине стало преследовать более достижимую задачу — очернить имя старца.
Бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов похвалялся своей борьбой с сибирским крестьянином и попытках физически его уничтожить, а последний царский министр внутренних дел Протопопов в числе прочего утверждал, что Распутин возил царице и Вырубовой деньги (причем фальшивые), которые он «берет за свои хлопоты о делах и наградах с разных людей». Эти и другие свидетели, такие как Манасевич-Мануйлов, Андронников, Комиссаров, наперебой спешили демонизировать Распутина.
Новой властью были возвращены из ссылок епископ Гермоген и протоиерей В. И. Востоков. О последнем в «Русском слове» писали: «8 марта в Епархиальном доме состоялось собрание Московского духовенства и преподавателей духовно-учебных заведений. <…> В. И. Востоков признал необходимость, чтобы лица, замаравшие себя в грязи распутинства, были смещены со своих должностей. Им следует сказать: „Руки прочь!“ <…> На собрании было прекращено дело В. И. Востокова»[321].
Одним из самых ужасных событий в истории православной церкви, совершившихся весной 1917 года на волне антираспутинской пропаганды, стало избрание нового (и последнего в церковной истории России) обер-прокурора Синода князя В. Н. Львова.
«Досадуя на то, что ему не поручали правительственной должности, о которой он мечтал, Львов приписывал свою неудачу зловещему влиянию Распутина. В довоенные годы и во время войны он активно распространял более или менее преувеличенные слухи о значении при Дворе „темных сил“, возглавляемых Распутиным. Этого оказалось достаточно, чтобы первое Временное правительство назначило его обер-прокурором Синода, — писал историк Г. М. Катков. — Львов воспользовался своим положением, чтобы отомстить тем епископам, которых он считал бывшими сторонниками Распутина, и внушить страх остальным»[322].
«По инициативе синодального обер-прокурора В. Н. Львова при Святейшем Синоде предлагается учредить следственную комиссию для расследования некоторых дел в области церковного управления, — сообщала 8 апреля 1917 года газета „Новое время“. — На комиссию будет возложена задача выяснить ту роль, которую вообще играл в делах нашего церковного управления Г. Распутин, и принять все меры к ликвидации следов его влияния. Во главе комиссии предполагает стать сам синодальный обер-прокурор В. Н. Львов»[323].
С московской кафедры удалили митрополита Макария. Вот как сам он это описывает: «…обер-прокурор, прибыв на митрополичье подворье в Петрограде с вооруженной стражей, вечером вошел в комнаты митрополита и, подозвав меня к себе жестом руки, выкрикивал по адресу моему: „Распутинец! Распутинец!“ Потом, пригрозив Петропавловской крепостью, потребовал, чтобы я тотчас садился писать прошение в Святой Синод об увольнении меня на покой. Требование мною молчаливо было исполнено»[324].
За репутацию «распутинца» отправили в отставку тверского епископа Серафима (Чичагова), будущего священномученика, и архиепископа Владимирского Алексия (Дородницына). Не избежал расправы и митрополит Питирим. «Митрополита Питирима в полном святительском облачении посадили в разбитый автомобиль и с гиканьем и криками целый день возили по городу»[325]. А вот что, злорадствуя, записала в дневнике Гиппиус 28 февраля: «Пришел Карташев, тоже в волнении и уже в экстазе… „Сам видел, собственными глазами. Питиримку повезли! Питиримку взяли и в Думу солдаты везут!“ Это наш достойный митрополит, друг покойного Гриши»[326].
Историк М. Бабкин собрал речи отдельных русских архиереев весной 1917 года. Вот что, например, говорил епископ Енисейский и Красноярский Никон (Бессонов) на собрании кадетской партии 12 марта 1917 года: «Господа, я всегда уважал и уважаю английскую конституционную монархию и считаю этот образ правления наилучшим, но не для нас, не для нашего государства. И потому я — за Российскую республику. Наши многие русские монархи, и особенно последний из них, Николай II, со своею супругою Александрою, так унизили, так посрамили, опозорили монархизм, что о монархе, даже и конституционном, у нас и речи быть не может. В то время как наши герои проливали свою драгоценную кровь за отчизну, в то время как все мы страдали и работали во благо нашей родины, Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своими Распутиными, Протопоповыми и другими пресмыкателями и блудниками. Монарх и его супруга изменяли своему же народу. Большего, ужаснейшего позора ни одна страна никогда не переживала. Нет, нет — не надо нам больше никакого монарха. Самое слово „монарх“ теперь для нас странно…»[327].
Впоследствии почти все архиереи, причастные к истории Распутина, приняли мученическую смерть. Вообще, можно сказать, что в каком-то смысле духовенство и политики давно уже рыли себе яму — начали тогда, когда ополчились на Распутина. Теперь же по всей стране налево и направо летели головы как врагов, так и друзей Григория Ефимовича.
Архиепископ Никон, резко выступавший против Распутина, был расстрелян той силою, чуму которой церковники накликали, оболгав и отдав на убиение старца Григория. Другого противника Распутина, митрополита Владимира (Богоявленского), по легенде, «народ» умучил насмерть, посадив на кол.
Расстрелян был верный Распутину Исидор, отпевавший царского Друга. Исидор провел свои последние годы в Вятке. «Мы свидетельствуем, что епископ Исидор с утра до вечера бескорыстно трудился для детей вятского пролетариата, устроил для них приют. Для нас, слепых, со сборами и хлопотами было куплено место с шестью домами, на доходы с которых мы и живем теперь… Глубоко благодарны владыке за его труды и заботы о бедных и слепых», — писали верующие письма в его защиту[328], но ходатайство об освобождении владыки, согласно Варламову, было написано на день позже вынесения ему смертного приговора[329].
В Тобольске жестоко расправились с епископом Гермогеном, ненавидевшим Распутина. Его сбросили с парохода в реку Туру. Епископа Пермского Андроника, также выступавшего против Распутина, большевики заставили самого рыть себе могилу, потом живого еще присыпали землей и расстреляли. Сохранился рассказ очевидца, который приводит в своей книге М. Польский: «…С полгода тому назад привелось мне встретиться с одним лицом, просидевшим весь 1918 год в московской Бутырской тюрьме. Одною из самых тяжелых обязанностей заключенных было закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав для погребения жертв следующего расстрела. Работа эта производилась изо дня в день. Заключенных вывозили на грузовике под надзором вооруженной стражи к Ходынскому полю, иногда на Ваганьковское кладбище, надзиратель отмерял широкую, в рост человека канаву, длина которой определяла число намеченных жертв. Выкапывали могилы на 20–30 человек, готовили канавы и на много десятков больше. Подневольным работникам не приходилось видеть расстрелянных, ибо таковые бывали ко времени их прибытия уже „заприсыпаны землею“ руками палачей. Арестантам оставалось только заполнять рвы землей и делать насыпь вдоль рва, поглотившего очередные жертвы ЧК.
Мой собеседник отбывал эту кладбищенскую страду в течение нескольких месяцев. Со своей стражей заключенные успели сжиться настолько, что она делилась с ними своими впечатлениями о производившихся операциях. Однажды, по окончании копания очередной сплошной могилы-канавы, конвойцы объявили, что на завтрашнее утро (23 августа 1918 года) предстоит „важный расстрел“ попов и министров. На следующий день дело объяснилось. Расстрелянными оказались: епископ Ефрем, протоиерей Восторгов, ксендз Лютостанский с братом, быв. министр внутренних дел Н. А. Маклаков, председатель Государственного совета И. Г. Щегловитов, быв. министр внутренних дел А. Н. Хвостов и сенатор С. П. Белецкий. Прибывших разместили вдоль могилы и лицом к ней…
По просьбе о. Иоанна Восторгова палачи разрешили всем осужденным помолиться и попрощаться друг с другом. Все встали на колени и полилась горячая молитва несчастных „смертников“, после чего все подходили под благословение Преосвященного Ефрема и о. Иоанна, а затем все простились друг с другом. Первым бодро подошел к могиле о. протоиерей Восторгов, сказавший перед тем несколько слов остальным, приглашая всех с верою в милосердие Божие и скорое возрождение Родины принести последнюю искупительную жертву»[330].
Не стало министра внутренних дел Хвостова и его заместителя Белецкого, совсем недавно ликовавших по поводу убийства Распутина. Вскоре были расстреляны и князь Андронников, и министр внутренних дел Протопопов — еще два врага Распутина. В 1918 году в Москве расстреляли последнего царского военного министра М. А. Беляева, которого Вырубова когда-то умоляла дать Григорию Ефимовичу хорошую охрану.
Убит был Манасевич-Мануйлов, замышлявший за спиной Григория против царского друга. В Одессе на улице было найдено тело Ржевского, которому когда-то было поручено убить Распутина. В теле насчитали пятнадцать пуль. Поэт Александр Блок умер в 1921 году глубоко разочарованным революцией, путь к которой он сам же и вымащивал.
В 1917 году в Россию, где наконец вышла его пасквильная книга «Святой черт», вернулся С. Труфанов. После октябрьского переворота он заявил о своей поддержке новой власти. «К октябрьской революции отношусь сочувственно, ибо после февральской революции остались помещики, купцы и фабриканты, которые пили народную кровь», — писал он. После этого Труфанов попытался создать на царицынских землях «Коммуну Вечного мира», объявлял себя то «русским папой», то «патриархом», сотрудничал с ВЧК и в апреле 1921 года писал Ленину: «Глубокоуважаемый товарищ-брат Владимир Ильич!
С тех пор как я вышел из рядов попов-мракобесов, я в течение 9 лет мечтал о церковной революции. В нынешнем году (на Пасху) церковная революция началась в Царицыне. Народ, осуществляя свои державные права, избрал и поставил меня патриархом „Живой Христовой церкви“. Но дело пошло не так, как я предполагал, ибо оно начато не так, как должно. Революция началась без санкции центральной Советской власти. Чтобы поправить дело и двинуть его по более правильному пути, я обращаюсь к Вам и кратко поясняю следующее: церковная революция имеет целью разрушить поповское царство, отнять у народных масс искаженное христианство и утвердить их религиозное сознание на основах истинного христианства, или религии человечности. А все эти достижения церковной революции должны привести к одному: к примирению масс с коммунистическим устройством жизни.
Вести русскую массу к политической коммуне нужно через религиозную общину. Другим путем идти будет слишком болезненно. Как Вы, Владимир Ильич, смотрите на это? Признаете ли Вы какое-либо значение за церковной революцией в деле достижения русским народом идеалов социалистической революции? Если Вы интересуетесь затронутым вопросом, то не нужно ли будет приехать мне к Вам в Москву и лично побеседовать с Вами об этом, по моему мнению, весьма важном деле?
Прошу Вас ответить мне и написать мне краткое письмо о своем желании видеть меня и говорить со мной о церковной русской революции.
Остаюсь преданный Вам ваш брат-товарищ-гражданин Сергей Михайлович Труфанов (патриарх Илиодор)»[331].
Ленин письмо Труфанова проигнорировал — у него были дела поважнее. После смерти Распутина Труфанов никому не был нужен. В 1922 году Труфанов каким-то образом смог покинуть Россию (видимо, помогли связи с Горьким, который сам сбежал из России в 1921 году). Он перебирается в Берлин. Там, желая заработать на сенсациях, пишет в эмигрантских газетах, как он якобы видел в Кремле заспиртованную голову Николая II. Впрочем, уже тогда доверия ему было мало, и он перебирается в Америку. Но там его постигла страшная неудача: биржевая катастрофа 1929 года отняла у него все деньги, полученные за книгу о Распутине. Бывший любимчик русских верующих, грозивший некогда самому царю походом верного ему Войска Донского на Питер, закончил жизнь, работая швейцаром в гостинице и уборщиком в страховой компании. Он пережил смерть сына, развод с женой. Он постригся было снова в монахи в Мелвиллском православном монастыре, но потом опять ушел в мир. Одинокий и нищий, он умер в Нью-Йорке в 1952 году.
Князь Феликс Феликсович Юсупов стал настоящим долгожителем — будто на нем, как на Каине, был какой-то знак. Но грустно складывалась его жизнь после убийства Распутина. В 1919 году Ирина с мужем, матерью и другими уцелевшими членами императорской семьи была вывезена на крейсере «Мальборо» в Великобританию. Потом они перебрались во Францию. Из России Юсупову помогли бежать, по его собственному признанию, масоны[332]. По всей видимости, это была благодарность за голову Распутина. Красные тоже были благодарны ему за Распутина и тоже не тронули. Как писал сам Феликс, «признаюсь, в течение всей жизни моей имя Распутина не раз спасало и меня и близких»[333].
В эмигрантской жизни имя князя было окружено множеством скандалов и грязных историй. Всякие попытки Феликса наладить свой бизнес и устроить для семьи достойную жизнь неизменно заканчивались крахом. Разорилась созданная им парфюмерная компания, обанкротился магазин одежды. Не помогли даже деньги, вырученные от продажи принадлежавших семье полотен Рембрандта. По иронии судьбы некогда самый богатый человек Российской империи должен был прожить б ? льшую часть своей жизни на доходы от публикаций мемуаров об убийстве Распутина.
В 1928 году, вскоре после публикации книги «Конец Распутина», на Юсупова подала в суд дочь Распутина Матрена с требованием компенсации в двадцать пять миллионов. Князь ничего не выплатил — да и не смог бы, потому что к тому времени был уже нищим. А в 1934 сам Юсупов подал в суд на американскую кинокомпанию «Метро-Голдвин-Майер», выпустившую эротический фильм «Распутин и императрица», в котором была задета честь его жены Ирины, — и дело было выиграно. В фильме «принцессе Наташе» — единственной племяннице царя, каковой в реальности являлась только Ирина, приписывали сексуальную связь с Распутиным. На самом же деле Ирина так никогда и не увидела человека, жизнь которого столь тесно и навсегда сплелась с их семьей, с судьбой всей России.
Какое-то время семья пыталась создать свой дом моды, и Ирине Романовой-Юсуповой, великой княжне, приходилось демонстрировать платья. Но и здесь тень Распутина преследовала ее. Многие клиентки приходили в «Ирфе» (аббревиатура слов Ирина и Феликс) посмотреть не модели платьев, а хозяина — легендарного красавца, убившего «колдуна Распутина». Впрочем, многие мужчины приходили посмотреть и на нее. В европейских аристократических кругах шептались, будто Юсупову заколдовал от старения влюбленный в нее Распутин. Уж очень настойчиво распространялся кем-то слух о том, что Феликс убил Распутина, спасая от его влияния вовсе не царскую семью, как он утверждал, а свою прекрасную жену, в которую старец якобы был влюблен. Еще одна из многих лживых легенд.
О чем думала эта все еще ослепительно красивая, стройная как березка, но уже немолодая женщина с грустными глазами, выходя к клиентам в моделях «Ирфе»? Вспоминала ли свой роскошный подвенечный наряд — платье из белого сатина с серебряной вышивкой и длинным шлейфом, хрустальной диадемой с алмазами и кружевной фатой от казненной французской королевы Марии-Антуанетты? Впрочем, не фата была причиною ее несчастий и уж, конечно, не «колдовство» Распутина. А страшный выбор мужа, который ей пришлось нести всю жизнь как тяжелый крест. Для нее, русской принцессы Романовой, выходить на помост в модных платьях было не триумфом, а ежедневным унижением. А возможно, и сознательным смирением себя, обетом, принесенным Богу во искупление греха ее мужа.
Ирина пережила своего Феликса на тринадцать лет и скончалась 17 февраля 1970 года в возрасте 74 лет. Ее похоронили в могиле матери Феликса — Зинаиды Юсуповой на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Денег на погребение вдовы некогда одного из самых богатых людей в мире не нашлось.
Великий князь Дмитрий Павлович умер в изгнании в 1942 году. Никаких мемуаров после себя он не оставил, но известны его письма отцу, где он пишет об убийстве Распутина как о некоем патриотическом акте. Отец Дмитрия, великий князь Павел Александрович был расстрелян большевиками в Петропавловской крепости в 1919 году. Вместе с ним казнили великого князя Николая Михайловича, написавшего письмо о Распутине, так некогда возмутившее государыню. Он тоже был участником заговора против Распутина.
«Марина Грей рассказала мне историю о докторе Лазоверте, — пишет Радзинский. — Он купил в Париже квартиру и мирно жил, пытаясь изгладить из памяти кошмар той ночи. Однажды он уехал отдыхать на лето, а когда вернулся, увидел, что в его доме открыли ресторан. Ресторан назывался… „Распутин“!»[334]
Удивительным образом переплелись судьбы дочери Юсупова Ирины (той самой «Бэби», что кричала «Война!») и дочери Матрены Распутиной и Бориса Соловьева. Ничего не зная друг про друга, они встретились в Греции, обе под новыми именами и, абсолютно не подозревая, с кем свела их судьба, сразу же прониклись глубокой симпатией друг к другу, стали неразлучны. И только при расставании внучка Распутина призналась, кто она. Тогда ошеломленная дочь Юсупова сказала: «Мой отец убил вашего деда».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.