Глава 22 Распутин «под колпаком»
Глава 22
Распутин «под колпаком»
«И, наблюдая за Ним, подослали лукавых людей, которые, притворившись благочестивыми, уловили бы Его в каком-либо слове, чтобы предать Его».
Евангелие от Луки, 20:20
«И Христос страдал и при кресте тяжела была минута. И крест Его остался на любящих Его и повседнесь пребывает, кто терпит за Христа. И враги посейчас есть и ловят и распинают истинных Христиан».
Г. Е. Распутин
По настоянию царицы, едва оправившись от ранения, 21 августа 1914 года Григорий Ефимович приезжает в Петербург (точнее, уже три дня как переименованный в Петроград), где благодаря хлопотам верной Вырубовой поселяется в квартире на Гороховой улице. Начальник тайной полиции Джунковский тотчас отдает распоряжение, чтобы за каждым шагом старца следили и доносили ему ежедневно. Джунковский, как потом оказалось, обрабатывал и редактировал приносимые ему материалы о «Темном» — такую уничижительную кличку дал он Григорию Ефимовичу.
Джунковский активно искал компромат на Распутина уже с 22 января 1912 года, когда поместил Григория Ефимовича «под колпак» своего ведомства. И уже с тех пор оригиналы рапортов полицейских не хранились, а собирались только обработанные, отредактированные сводные рапорты, которые регулярно рассылались членам царской семьи.
В этих рапортах говорится, будто Распутин постоянно посещал проституток, притом часто — по нескольку раз в день. Удивительно однако, что ни одной конкретной проститутки по имени в тех рапортах не называется. И даже когда в 1917 году 13-я Комиссия Временного правительства опрашивала петроградских проституток об их связях с Распутиным, все до одной какую-либо связь отрицали.
Единственная свидетельница-проститутка, которая заявила, что знает его, рассказала следствию довольно странную историю. Распутин, увидев ее на Невском, внимательно посмотрел на нее и позвал за собой. Когда они пришли в номера, он накормил ее, а потом велел раздеться и, внимательно осмотрев ее, сказал, что у нее больна одна из почек и что ей надо беречь себя. Потом велел одеться и отпустил. Об этом случае Э. Радзинский пишет в английском варианте своей книги о Распутине.
«…Агенты Охранного отделения дежурили в подъезде дома, в котором жил Распутин, под видом швейцара, и два агента всегда находились у ворот того же дома, — писал впоследствии бывший начальник петроградского охранного отделения генерал Глобачев. — Попутно, по моему приказанию, они вели подробные записи всем лицам, посещавшим Распутина, и тем, кого он посещал. Таким образом, я ежедневно получал самые подробные сведения о том, кого видел и где был Распутин. Автомобиль, на котором ездил Распутин, принадлежал Охранному отделению, и шофером на нем был мой служащий. Поэтому мне всегда было известно, куда ездил Распутин. Между прочим, по моим сведениям, он никогда не бывал в Царском Селе во дворце; он всегда останавливался там у Вырубовой, и к ней съезжались императрица Александра Федоровна, великие княжны и наследник, а также бывший император, если он в то время находился в Царском Селе»[216].
А. Варламов уточняет: «Записи наружного наблюдения существовали в двух видах — необработанные и обработанные. Первые составлялись непосредственно филерами, вторые подвергались редактуре, прежде чем лечь на стол к высокому начальству. Именно они-то в основном и сохранились и послужили основным источником для компромата на Распутина, именно в них идет речь о его пьянстве, кутежах, проститутках.
Однако помимо обработанных материалов сохранились три фрагмента „сырых“ донесений филеров, и в них — случайно или нет — но ни слова о проститутках и кабаках»[217].
«Можно предположить, — пишет О. Платонов, — как было дело. Пригласили человека — „специалиста“ по подобным делам, профессионала по фальсификациям, предоставили ему подлинные донесения агентов, которые потом были уничтожены. „Специалист“ их изучил, использовал хронологическую канву, отбрасывая все „лишнее“ и добавляя массу клеветнических вымыслов в духе Илиодора. Можно предположить, и кто был этот специалист. Очень вероятно, что это был уже известный нам журналист Дувидзон (Давидсон. — О.Ж.), профессионал в клевете на Распутина.
Известно, что Дувидзон секретно сотрудничал с Белецким, писал по его заказу статьи в определенном направлении и получал от него деньги. Это свидетельствует сам Белецкий в своих записках. Кроме того, стилистически и по характеру своих выдумок с подробным сочинением тобольских эпизодов „выписки“ схожи с клеветническими очерками Дувидзона „Житие старца Григория“ в газете „Биржевые ведомости“»[218].
Дувидзон действительно писал про Распутина серии статей под псевдонимом Вениамин Борисов и в «Курьере», и в «Биржевых новостях», и при этом и желтой прессой не брезговал. Он придумывал леденящие душу истории о том, как совращенная и обманутая Григорием девушка решилась на справедливую месть; писал о том, как в своем селе Распутин пляшет голый перед огнем, а вместе с ним это делают и его поклонники; как он гребет золото мешками и отвозит в Тобольск, а потом пляшет там с губернатором и барышнями под граммофон. Губернатор Тобольска заявил газетчикам, что это ложь, и что Распутина он встречал всего раз, когда тот приходил с ходатайством по каким-то крестьянским делам. Но это никого не интересовало — народ зачитывался «произведениями» Дувидзона, работавшего, напомним, еще и на полицию. Он был виртуозом пера, и полицейская кличка его была Паганини.
Трудно сказать какова была роль и степень ответственности Дувидзона в неудавшейся операции по ликвидации Распутина. Но судя по тому, с какой рьяной ревностью он принялся бросать клевету на Распутина, кажется, ему приходилось отвечать перед очень важными особами.
Через несколько дней после приезда Григория Ефимовича в Петроград Анна Вырубова повезла его в Царское Село. Распутин был еще слаб, с трудом держался на ногах, едва разгибался, и даже не мог переодеться в свою любимую крестьянскую одежду. Зимнее пальто накинули прямо поверх больничного халата. Но государыне необходимо было видеть старца. Она переживала вместе со страной мрачные дни: провалилось наступление русской армии в Восточной Пруссии, наголову была разбита армия генерала Самсонова. Государыня нуждалась в молитвах Григория Ефимовича, в утешении, которое приносило само его присутствие, в его мудрости.
Григорий Ефимович не хотел надолго задерживаться в Петрограде. Лишь забота о царской семье удерживала его в городе. Кроме того, несмотря на болезнь, он сразу же начал принимать посетителей, нуждавшихся в его помощи. Благо теперь у него была своя квартира, и ему уже не приходилось никого стеснять непрерывным потоком просителей. Вот что пишет генерал Глобачев: «Обстановка квартиры среднемещанского типа, даже скорее бедная. Ежедневно у дверей его квартиры по утрам толпился бедный люд, и каждому он давал пособия, кому рубль, кому два, а кому и три. Семья его вела образ жизни скромный, но, по-видимому, ни в чем не нуждалась. В течение почти целого дня его посещали лица, принадлежавшие к разным слоям общества и разного служебного и общественного положения. Одни здесь бывали из-за личных симпатий к Распутину, другие ища его протекции, третьи просто в надежде набить около него карман»[219].
Какое-то время после ранения Распутин не мог лечить людей. Сначала он даже плакал по этому поводу, извиняясь перед людьми, жалея их. Иногда в предчувствии надвигающегося на страну кошмара он отказывался приходить к больным, говоря: «Может, Бог возьмет его теперь, чтобы уберечь от будущих грехов…»
В это время он занимается в первую очередь благотворительностью. Люди приносят ему огромные деньги в благодарность, и он принимает и раздает их, не глядя и не считая.
Варламов подчеркивает: «Дела, которые брался проводить Распутин, делились на две резко различные категории. Одни из них касались устройства судьбы сравнительно маленьких людей: выдачи им пособий, увеличения получаемой пенсии, продвижения на службе в ее низших степенях. По отношению к таким людям он, в большинстве случаев, ограничивался снабжением их короткими записками к знакомым и незнакомым ему высокопоставленным лицам. Записки эти, неизменно начинавшиеся со слов „милай, дорогой“, для некоторых лиц — увы! — имели такую обязательную силу, что снабженные ими просители были обеспечены в удовлетворении своих ходатайств»[220].
Некоторым он давал записки к разным министрам. Hа восьмушке простой бумаги он ставил сверху крест. Затем следовало: «Милой, дорогой, сделай ей, что просит. Несчастна. Григорий». Или: «Прими, выслушай. Бедная. Григорий». Одному было написано: «Милой, дорогой, прими его. Хороший парень. Григорий».
Вряд ли искажал положение вещей жандармский генерал Спиридович, когда красочно описывал «приемную» Распутина: «В квартире Распутина (Гороховая, 64), в его приемной, с утра толпилось много народа. Люди всяких званий. Больше всего дам. Бывали священники, иногда даже офицеры, очень молодые. Много несчастных.
Распутин выходил в приемную и обходил просителей. Расспрашивал, давал советы, принимал письменные просьбы, и очень участливо, внимательно. Иногда шарил у себя в карманах и совал просительнице деньги. Одна интеллигентная женщина жаловалась, что муж убит, пенсии еще не вышло, а жить не на что. Помогите, не знаю, что делать. Распутин зорко смотрит на нее. Треплет свою бороду. Быстро оборачивается, окидывает взглядом просителей и хорошо одетому господину говорит: „У тебя деньги ведь есть, дай мне“. Тот вынимает из бокового кармана бумажник и дает что-то Распутину. Посмотрев, Распутин берет просительницу за плечи. „Ну, пойдем“. Проводит ее до выходных дверей. „На, бери, голубушка, Господь с тобой“. Выйдя на улицу и посмотрев, что сунул ей Распутин смятым, она насчитала пятьсот рублей»[221].
Симанович будет наговаривать на Распутина, будто тот накопил большой капитал. Но вот что пишет по этому поводу Э. Радзинский, которого все-таки никак нельзя упрекнуть в симпатиях к старцу: «Ничего он не скопит, ничего после себя не оставит. Шальные деньги будто жгут ему руки — он их пропивает или раздаривает, лишь совсем немного отсылает в Покровское, на свое небогатое хозяйство»[222].
Впрочем, никаких денег Григорий Ефимович не пропивал — за все платили другие, в особенности Джунковский, стремившийся споить Григория Ефимовича. На эти деньги Распутин кормил и угощал всех, с кем беседовал по ночам о Боге. Белецкий, свидетельствуя перед 13-й Комиссией, говорил о том, как однажды вместе с другими думскими он пытался подкупить Григория Ефимовича: «Не зная особенностей его натуры, мы хотели войти к нему в доверие при помощи подачек».
Впрочем, Симанович говорил о распутинских «капиталах» скорее не из желания очернить Распутина, а желая угодить 13-й Чрезвычайной комиссии, которой страшно боялся. К тому времени Распутин был уже мертв, и Симанович, по всей вероятности, не считал большим грехом наговаривать на человека, перед которым ранее искренне преклонялся и которому был обязан жизнью и здоровьем своего сына.
Сыну Симановича, двадцатилетнему студенту, тоже пришлось предстать перед зловещей комиссией. Вот некоторые из его показаний, которые цитирует Радзинский: «С 1909 по 1910 год у меня стали наблюдаться признаки нервного заболевания, именуемого „пляска святого Витта“. Со времени объявления болезни я обращался к докторам, тем более что одно время я принужден был лежать в постели, так как вся левая половина у меня была парализована… Среди докторов, меня пользовавших, я могу указать профессора Розенбаха и доктора Рубинько, живущих в Петрограде… В 1915 году Распутин, узнав от отца о моей болезни, предложил привести меня к нему на квартиру… Распутин, оставшись со мной в комнате наедине, посадил меня на стул и, поместившись напротив, пристально смотрел мне в глаза, начав меня гладить рукою по голове. В это время я испытывал какое-то особенное состояние. Сеанс этот, как мне кажется, продолжался минут десять. После чего, прощаясь со мной, Распутин сказал: „Ничего, это все пройдет!“ И действительно, теперь я могу удостоверить, что после этого свидания с Распутиным припадки больше у меня не повторялись, хотя со времени этого сеанса протекло более двух лет… Это исцеление я приписываю исключительно Распутину, так как врачебные средства лишь поначалу облегчали форму припадков, не устраняя их проявлений. Между тем, после визита к Распутину припадки эти прекратились»[223].
Слухи о том, что Распутин якобы жаждал власти, также не выдерживают никакой критики. Вот, например, фрагмент из воспоминаний князя Жевахова: «Вмешательство Распутина в государственные дела, приведшее к утверждению, что не царь, а Распутин „правит Россией“, назначает и сменяет министров, являлось только одним из параграфов выполнявшейся революционерами программы, а в действительности не имело и не могло иметь никакой под собой почвы. Именем Распутина пользовались преступники и негодяи; но Распутин не был их соучастником и часто не знал даже, что они это делали. Как характерный пример я укажу на визит ко мне некоего Добровольского, надоедавшего обер-прокурору Святейшего Синода Н. П. Раеву домогательствами получить место вице-директора канцелярии Св. Синода, остававшееся вакантным после перемещения на другую должность А. Рункевича.
Явился этот Добровольский ко мне на квартиру, развязно вошел в кабинет, уселся в кресло, положив ногу на ногу, и цинично заявил мне, что желает быть назначенным на должность вице-директора канцелярии Святейшего Синода.
— Кто вы такой и где вы раньше служили, и какие у вас основания обращаться ко мне с таким странным ходатайством?.. Предоставьте начальству судить о том, на какую должность вы пригодны, и подавайте прошение в общем порядке, какое и будет рассмотрено по наведении о вас надлежащих справок, — сказал я.
— Никакого другого места я не приму; а моего назначения требует Григорий Ефимович (Распутин), — ответил Добровольский.
Посмотрев в упор на нахала, я сказал ему:
— Если бы вы были более воспитаны, то я бы вежливо попросил вас уйти; но так как вы совсем не умеете себя держать и явились ко мне не с просьбою, а с требованием, то я приказываю вам немедленно убраться и не сметь показываться мне на глаза…
С гордо поднятой головой и с видом оскорбленного человека Добровольский поехал к Распутину жаловаться на меня, а я обдумывал способы выхода в отставку, стараясь не предавать огласке истинных причин, вызвавших такое решение. <…>
На другой день Н. П. Раев вызвал меня в свой служебный кабинет, и между нами произошла такая беседа:
— Вы прекрасно поступили, что выгнали этого проходимца; но я боюсь огласки, — сказал обер-прокурор. — Он станет закидывать Вас грязью, а наряду с этим будут опять кричать о Распутине и жаловаться, что он вмешивается не в свое дело. Если бы Распутин знал, что за негодяй этот Добровольский, то, верно, не хлопотал бы за него… Добровольский совсем уже замучил митрополита Питирима…
— Другими словами, вы хотите, Николай Павлович, чтобы я лично переговорил с Распутиным и заставил бы его взять назад кандидатуру Добровольского? — спросил я обер-прокурора…
Н. П. Раев вспыхнул, очень смутился, что я угадал его мысль, и нерешительно ответил:
— Знаете, бывают иногда положения, когда приходится жертвовать собою ради общих целей… Я не смею просить вас об этом, ибо хорошо сознаю, какому риску подвергаю вас, как неправильно бы истолковалось ваше свидание с Распутиным; но если бы вы нашли в себе решимость поехать к Распутину, то сняли бы великое бремя с плеч нашего доброго митрополита, который один борется с Добровольским и отбивается от него…
— Хорошо, — ответил я после некоторого раздумья, — верным службе нужно быть и тогда, когда это невыгодно. Если вы и митрополит считаете этот выход единственным, то я поеду, ибо готов идти на всевозможные жертвы, лишь бы только не допустить в Синод проникновения таких негодяев, как Добровольский…
И я поехал… Я ехал с тем чувством, с каким идут на подвиг: я отчетливо и ясно сознавал, какое страшное оружие даю в руки своим врагам; но все опасения подавлялись идеей поездки, сознанием, что я еду к Распутину не для сделок со своей совестью, а для борьбы с ним, для защиты правды от поругания, что я жертвую собой ради самых высоких целей. Эти мысли успокаивали меня и ободряли…
— Знаю, миленькой; я всегда все знаю, — Доброволов напирает, пущай себе напирает, — сказал Распутин.
— Как пущай, — возразил я с раздражением, — разве вы не знаете, что он за негодяй; разве можно таких людей натравливать на Синод!.. Мало ли кричат о вас на весь свет, что вы наседаете на министров и подсовываете всяких мерзавцев. Вчера Добровольский был у меня, и я его прогнал и приказал не показываться мне на глаза…
— А потому и кричат, что все дурни… Вольно же министрам верить всякому проходимцу… Вот ты, миленькой, накричал на меня, а только не спросил, точно ли я подсунул тебе Добровола… А может быть, он сам подсунулся, да за меня спрятался… Ты, хоть и говоришь, миленькой, что он негодящий человек, а про то и не знаешь, что он человекоубийца и свою жену на тот свет отправил… Пущай себе напирает, а ты гони его от себя. Он и на меня напирает…
Я был ошеломлен и чувствовал себя посрамленным»[224].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.