7.3. Традиционализм и бонапартизм в России

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7.3. Традиционализм и бонапартизм в России

Убийство Александра II произвело огромное впечатление на русское общество и вызвало резкую перемену общественных настроений. Террористы рассматривались как орудия западного влияния. «Мстительный дух отрицания и разрушения, захвативший нашу беззащитную молодежь, явился с Запада, – писал лидер славянофилов И. С. Аксаков. – Жестокость подпольных заговоров, подстрекательств и политических убийств не имеет корней в русской душе».[1459] Гнев простонародья обрушился на инородцев; в южных губерниях произошли еврейские погромы. Новый министр внутренних дел славянофил граф Н. П. Игнатьев говорил, что «почву для тайной организации нигилистов составляли поляки и евреи».

Граф Игнатьев обвинял в скрытом пособничестве террористам либерально настроенную интернациональную петербургскую буржуазию. «В Петербурге, – докладывал Н. П. Игнатьев Александру III, – существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновников и вообще на весь ход дел… Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы ловко сохраняют свое нейтральное положение… Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими криками, твердящими о том, что нужно слушать только „интеллигентный“ класс и что русские требования следует оставить как отсталые и непросвещенные».[1460]

Таким образом, убийство Александра IIвызвало традиционалистскую реакцию, направленную против западного влияния, против западников и инородцев. Либеральные министры убитого царя были вынуждены уйти в отставку; с поста председателя Госсовета был удален самый знаменитый западник предшествующего царствования – великий князь Константин Николаевич. К власти пришли деятели славянофильского направления: К. П. Победоносцев, Н. П. Игнатьев; глашатаями новой политики стал редактор «Московских ведомостей» М. Н. Катков и редактор «Гражданина» князь В. П. Мещерский. Принятая новым правительством доктрина «народного самодержавия» провозглашала отвержение западных идейных влияний и возврат к традиционным русским ценностям. В этой связи К. П. Победоносцев подчеркивал, что надо прежде всего препятствовать попаданию народа под влияние интеллигенции, которая утратила связь с народной традицией. Наоборот, говорил он, интеллигенция может многому научиться у народа, который есть настоящий хранитель традиционных добродетелей. К. П. Победоносцев подчеркивал, что первая задача правительства – заботиться о народе: поддерживать его в борьбе против тяжелой материальной нужды и заботиться о его нравственном благе.[1461] «Таким образом, – добавляет В. В. Леонтович, – вся идеология попечительства проявилась тут откровенно и страстно».[1462]

Доктрина «народного самодержавия» в известной степени повторяла лозунг «самодержавие, православие, народность» времен Николая I. Она подразумевала религиозное освящение власти государя, опору на дворянство как связующее звено между царем и народом, и идеологию попечительства над крестьянством в духе николаевского «регулярного государства».[1463] Однако имелись и существенные отличия: если за традиционализмом Николая I в действительности стояли немецкий бюрократизм и рационализм, то теперь на первый план вышел иррациональный миф о Московском царстве, о гармоничном духовном союзе царя и народа. С внешней стороны это проявлялось в смене облика русского царя, который стал носить бороду и ходить в крестьянской рубахе, в армейской форме, имитировавшей народную одежду, в официальных богослужениях и в новом искусстве, копировавшем образы XVII века. Вслед за царем бороды стали носить члены правительства, чиновники и офицеры.[1464] «Дикая допетровская стихия взяла верх», – писал западник П. А. Валуев.[1465]

«При Александре III миф определял отношения к политической власти в трех аспектах, – отмечает Р. Уортман. – Во-первых, он освящал личный авторитет царя как помазанника божия, дискредитируя ценность законов и институтов, связанных с конституционализмом. Во-вторых, он делал православную церковь основной выразительницей национальных ценностей, которые заменяли теперь материальный прогресс и национальное благоденствие в качестве главных целей самодержавия. В-третьих, миф оправдывал и прославлял сословные учреждения, дворянство и крестьянскую общину, в качестве социальной основы царской власти».[1466]

Если при Николае I традиционалистская реакция сопровождалась бюрократическим засильем немцев, то при Александре III проводилась политика русификации и стеснения инородцев; среди высших сановников уменьшилось количество лютеран-немцев (в 1853 году лютеране составляли 16 % членов Государственного Совета, а в 1903 году – только 2 %).[1467] Чтобы ослабить влияние петербургской буржуазии на чиновников, для чинов высших классов было запрещено «совместительство».

При Николае II старомосковская идея единения царя и народа нашла свое выражение в официальных ритуалах, в балах, на которых вестернизованная знать являлась в народных костюмах, в торжественном пасхальном шествии 1900 года в Москве – первом за пятьдесят лет.[1468]

Авторы доктрины «народного самодержавия», в согласии с основной идеей славянофилов, считали, что Россия – не Европа и должна идти своим путем, отличным от капиталистического пути Запада. Они надеялись, что защищенная от проникновения буржуазных отношений община будет по-прежнему выступать в качестве основы российской социальной традиции. «Россия имеет свою отдельную историю и специальный строй… – утверждал в 1897 году министр внутренних дел В. К. Плеве, – имеется полное основание надеяться, что Россия будет избавлена от гнета капитала и борьбы сословий».[1469]

Таким образом, политика «народного самодержавия» была проявлением традиционалистской реакции, но при всем том она не сводилась к традиционализму. Россия жила в новом мире промышленной революции, и правительству приходилось решать вопросы, на которые традиция заведомо не могла дать ответа. Один из таких вопросов состоял в том, нужно ли продолжать принесшую убытки политику частного строительства железных дорог или искать другое решение. В более общем контексте этот вопрос звучал так: следует ли и далее следовать политике либерализма или перейти к этатистскому государственному регулированию? Германия, служившая новым примером для стран догоняющего развития, подавала пример государственного регулирования и национализации железных дорог. Волна национализации распространилась из Германии на Австро-Венгрию, Францию, Италию и она не миновала России. «Нельзя допустить, чтобы железные дороги постоянно вели свое хозяйство за счет государственного казначейства, чтобы казна, давая деньги, позволяла расточать их даже непроизводительно и по всем расходам принимала на себя гарантии процентов и погашения, а затем и убытки, от этого происходящие», – писал министр финансов Н. Х. Бунге.[1470] Об отношении правительства и общества к героям «грюндерской лихорадки» говорит письмо П. Г фон Дервиза К. П. Победоносцеву: «Приходится краснеть перед моими детьми при мысли, что я принадлежал к той среде, в которой ныне они видят вертеп разбойников».[1471] Однако выкуп железных дорог затруднялся нехваткой средств; в министерство Н. Х. Бунге (1881–1886) в казну было выкуплено только 1,3 тыс. верст дорог.[1472]

Подражание Германии означало переход к политике государственного регулирования в духе этатистского абсолютизма. Как отмечалось выше, эта политика канцлера Бисмарка имела корни в прусском традиционализме, но она согласовывалась и с российским традиционализмом; в конечном счете это была политика «регулярного государства» Петра I и Фридриха Вильгельма I. Политика государственного регулирования в подражание Германии отчетливо сказалась в деле введения рабочего законодательства и в отмене подушной подати. «В России не менее, чем в Германии, – писал Н. Х. Бунге в официальном докладе Александру III, – нужно бороться с разрушительным стремлением революционной партии, но чтобы отнять у последней почву, необходимо обеспечить благоденствие народа и действовать в том же направлении, как действует князь Бисмарк. В этих видах предпринят был ряд мер, отчасти уже осуществленных… Отмена подушной подати и Крестьянский банк… должны поднять благосостояние народное…»[1473] В 1882–1886 годах были приняты законы, ограничивавшие труд подростков и женщин, а также ночные работы, была упорядочена выплата заработной платы, появилась фабричная инспекция, наблюдавшая за условиями труда. Однако подготовка закона о страховании рабочих (во многом следовавшего германскому прототипу) осталась незавершенной. Социальные реформы правительства, включавшие помимо рабочего законодательства меры по облегчению податных тягот крестьян и создание Крестьянского банка, вызвали противодействие дворянской партии. М. Н. Катков и В. П. Мещерский поставили Н. Х. Бунге в вину приверженность к социалистическим идеям, и вместе с другими обвинениями это вынудило министра финансов подать в отставку.[1474]

В 1886 году Александр III обратился за советом по поводу улучшения финансовой ситуации к известному математику профессору И. А. Вышнеградскому, который предложил новый этатистский план резкого увеличения доходов бюджета и перераспределения ресурсов в пользу государства. В частности, по примеру О. Бисмарка И. А. Вышнеградский рекомендовал ускоренный выкуп частных железных дорог, повышение косвенных налогов, введение винной монополии и повышение таможенных тарифов. 1 января 1887 года И. А. Вышнеградский был назначен министром финансов и приступил к реализации своего плана. При проведении выкупной операции акционеры получили за свои акции суммы, соответствовавшие номиналу, но правительство не смогло полностью взыскать задолженность с железнодорожных компаний и списало 700 млн. руб. долгов – это были чистые убытки государства. В министерство И. А. Вышнеградского казной было выкуплено 5,5 тыс. верст железных дорог. С 1889 году железнодорожные тарифы стали устанавливаться государством, и тарифная политика превратилась в мощный инструмент экономического регулирования.[1475]

Еще одним крупным проектом в области национализации было введение государственной винной монополии. Это была ярко выраженная этатистская мера: речь шла о том, чтобы отнять у виноторговцев – крупного слоя российской буржуазии – их огромные доходы (180 – 2 00 млн. руб. в год) и обратить эти доходы на прибыль казны. Некоторые детали реформы показывают тождественность проекта И. А. Вышнеградского с проектом водочной монополии О. Бисмарка (который так и не был претворен в жизнь).[1476] Из-за необходимости подготовительных мероприятий И. А. Вышнеградскому не удалось быстро ввести винную монополию, но министр увеличил акцизы на спирт, табак, сахар, ввел новые акцизы на керосин и спички. Были увеличены также и прямые налоги: поземельный налог, налог на городскую недвижимость и др.; усиленно собирались недоимки.[1477]

Другая характерная черта политики И. А. Вышнеградского – переход к жесткому протекционизму. Эта политика отчасти была вынужденным ответом на протекционизм Германии, отчасти – следствием германского диффузионного влияния. Ближайший помощник и продолжатель дела И. А. Вышнеградского С. Ю. Витте был последователем идей Ф. Листа и в 1889 году опубликовал книгу «Национальная экономика и Фридрих Лист».[1478] «Мы, русские, – писал С. Ю. Витте, – в области политической экономии, конечно, шли на буксире Запада, а потому при царствовавшем в России в последние десятилетия беспочвенном космополитизме нет ничего удивительного, что у нас значение законов политической экономии и житейское их понимание приняли нелепое направление. Наши экономисты возымели мысль кроить экономическую жизнь Российской империи по рецептам космополитической экономики. Результаты этой кройки налицо».[1479] В контексте теории Ф. Листа (и практики О. Бисмарка) увеличение таможенных пошлин имело целью как увеличение казенных доходов, так и защиту национальной промышленности от иностранных конкурентов. В результате таможенной реформы И. А. Вышнеградского общая сумма таможенных пошлин возросла с 14,3 % от стоимости импортируемых товаров в 1877 году до 32,7 % в 1892 году Однако повышение тарифов вызвало таможенную войну с Германией, которая в ответ подняла тарифы на русский хлеб.[1480]

Таможенная реформа привела к росту цен сначала на импортные, а затем и на отечественные промышленные товары – поскольку российские производители получили возможность в отсутствие конкуренции поднять цены. Рост цен на потребительские товары – в том числе на предметы роскоши – вызвал недовольство дворянства. Вдобавок, И. А. Вышнеградский пытался ввести высокий налог на заграничные паспорта и затруднить вывоз валюты той частью русской аристократии, которая почти постоянно проживала за границей. Эта попытка закончилась неудачей, но она показала, что новый министр склонен проводить этатистскую политику вопреки интересам элиты. Повышение пошлин и налогов позволило И. А. Вышнеградскому за три года увеличить доходы бюджета примерно на четверть. В пересчете на хлеб душевая налоговая нагрузка возросла примерно с 7,5 до 11,5 пуда; в конечном счете смысл политики правительства состоял в перераспределении ресурсов в пользу государства [1481].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.