3.4. Французское влияние и перерождение дворянства

3.4. Французское влияние и перерождение дворянства

Освободившись от обязанностей военной службы, дворянство смогло удовлетворить свое стремление к роскошной и праздной жизни. Многие историки связывают стремление к роскоши и перерождение российского дворянства с «европеизацией», стремлением не отстать от европейских дворян.[584] О неприхотливости русской знати в допетровскую эпоху писали многие иностранные путешественники. «Как бы русский не был знатен, он вовсе неприхотлив, – писал Я. Стрейс – Самая обычная его пища: каша, горох, кислая капуста, соленая рыба, ржаной хлеб…»[585] В прежние времена, писал князь М. М. Щербатов, «не токмо подданные, но и государи наши вели жизнь весьма простую», но Петр Великий, подражая «чужестранным народам», ввел ассамблеи и роскошные чужестранные одежды.[586] Процесс вестернизации был достаточно сложным явлением, и помимо прусско-австрийского культурного круга (для которого роскошь было нехарактерна) на Россию оказывали воздействие еще две диффузионные волны. Одна из этих волн – это был англо-голландский культурный круг, о котором мы говорили выше. Основными компонентами этого круга были океанские корабли, морская торговля, частное предпринимательство и парламентское правление. Богатство и сила морских держав побуждали другие страны перенимать их порядки, и среди русской знати было немало сторонников английского аристократического парламентаризма. Однако в соответствии с мир-системной теорией морская торговля Запада оказывала воздействие на общество континентальных стран и другим путем. Чтобы вовлечь их в торговлю, морские державы предлагали различные товары, производимые в других странах. Например, в обмен на польский хлеб Голландия предлагала польской шляхте различные предметы роскоши, как голландского, так и французского производства. И чтобы покупать эти престижные товары, а потом похваляться друг перед другом, польские шляхтичи создавали фольварки и заставляли своих крестьян работать на барщине. Таким образом, экономическое давление Запада было способно деформировать существующие общественные отношения в периферийных странах.

Другая волна диффузионного влияния шла из Франции и ассоциировалась с былыми победами Людовика XIV и блеском Версаля. Франция сравнительно медленно двигалась по пути к «регулярному государству» и усваивала военные достижения XVIII века; во французской армии до конца столетия не было ни рекрутской повинности, ни легких пушек. Франция терпела поражения от пруссаков и австрийцев, но она оставалась самым большим государством Европы, и до поры до времени эти поражения не угрожали ее существованию. Поэтому французское общество могло сохранять архаичные ренессансные черты – роскошь двора и излишества французской аристократии были одной из таких черт. Производство предметов роскоши было основной отраслью парижской промышленности. Изысканная французская культура, отождествляемая с Версалем и «Комеди Франсез», в конечном счете также была порождением аристократизма и проявлением роскоши; простой народ не знал о ее существовании. В XVIII веке эта культура распространилась по всей Европе, и Фридриху Вильгельму I стоило большого труда противостоять проникновению французской роскоши и французских нравов.

Императрица Анна Иоанновна так же, как прусский король, боролась с распространением излишеств и неоднократно издавала указы против роскоши. Распространение роскоши в России началось при Елизавете Петровне. По заказу Елизаветы знаменитый итальянский архитектор Растрелли построил два дворца, способных соперничать с Версалем: Зимний дворец в Петербурге и Большой дворец в Царском Селе. «Капители колонн, фронтоны, наличники окон, даже статуи вдоль верхней балюстрады дворца – все было позолочено», – писал Растрелли.[587]

Екатерина II намного превзошла в роскоши свою предшественницу. «Роскошь и блеск придворных нарядов, и обилие драгоценных камней далеко оставляют за собой великолепие других дворов», – писал английский путешественник У. Кокс.[588] Расходы на двор достигли 11 % государственного бюджета. По закону императрица могла расходовать на нужды двора лишь доходы с дворцовых крестьян, составлявшие в то время 3,6 % бюджета, но императрица не стеснялась нарушать закон.[589]

Дворянство следовало примеру императорского двора. «Примеры таковые не могли не розлиться на весь народ, – писал князь М. М. Щербатов, – и повсюду роскошь и сластолюбие умножились. Дамы стали великолепно убираться и стыдились неанглийские мебели иметь; столы учинились великолепны и повары… стали великие деньги в жалованье получать… Вины дорогие и до того незнаемые не токмо в знатных домах вошли в употребление… Роскошь в одеждах все пределы превзошла… и в таком множестве, что часто гардероб составлял почти равный капитал с прочим достатком какого придворного…»[590]

Е. И. Марасинова отмечает, что соперничество в роскоши среди высшей знати было санкционировано самой императрицей Екатериной II и что среди рядового дворянства «умеренная роскошь» считалась не прихотью и не расточительством, а уровнем, ниже которого не позволяло опускаться достоинство дворянина.[591]

Прежде, отмечал П. И. Рычков, лучшие люди жили в своих домах умеренно и бережно, теперь же молодые помещики выстраивают себе богатые дома, роскошно убирают их и заводят немалое число официантов и ливрейных служителей. Лет двадцать тому назад знатные и заслуженные дворяне имели при себе по два, по три человека, а теперь их дети и наследники предаются всевозможным излишествам, не жалея себя и крестьянства.[592]

Стиль нового образа жизни задавало гвардейское офицерство – цвет дворянства, окружавший двор императрицы. Екатерининский гвардеец должен был ездить в карете, запряженной шестеркой лошадей, иметь несколько роскошных мундиров, ценой не менее 120 рублей каждый, и десяток-другой лакеев и слуг (у выходцев из богатых семей число слуг достигало пятисот). В гвардии сформировались определенные нормы престижного потребления, например, за обедом было положено выпивать не менее двух бутылок настоящего шампанского. «Жить не просто в долг, но жить не по средствам было нормой в гвардейской среде, – пишет Ю. А. Сорокин. – Более того, такой образ жизни стал модным и считался единственно приличным для дворянина».[593]

Представление о доходах и расходах знати может дать, к примеру, бюджет князя Н. Б. Юсупова. В 1798 году его доход составил 100 тысяч рублей, из них на жалование слугам, на расходы по дому и канцелярии ушло 7 тысяч, на личные расходы – 63 тыс. В 1815 году оброков собрано 91 тысяча, расходы на дом и дворню – 29 тыс., на фаворитку мадам Ларни – 18 тыс. Все производительные расходы за 1798–1815 годы – 1640 руб. (две молотильные машины, веялка и шотландский плуг). Денег тем не менее не хватало; в 1818 году долг князя достиг 616 тыс. руб., 7537 крепостных Юсупова (1/3общего числа) находились в залоге. В 1821 году, будучи весь в долгах, Юсупов купил «Никитский дом» и устроил в нем театр, расходы составили 142 тыс. руб. После смерти князя в 1831 году в его кассе обнаружили 27 тыс. руб., долгов же осталось на 2,5 миллиона – сумма, сравнимая с расходными статьями государственного бюджета.[594]

Долгами были обременены и другие представители знати. У графа Н. П. Шереметева в 1798 году из дохода в 632 тысячи рублей 29 % уходило на уплату долгов, 35 % – на личные расходы, 13 % – на дворню, 11 % – на расходы по дому. У князя А. Б. Куракина в начале XIX века на уплату долгов уходила половина доходов, а остальное – на дом в Петербурге, на экипажи и содержание 800 дворовых.[595] Граф И. Г. Чернышев, находясь при смерти, писал Екатерине II: «Оставляю наследство в крайней нищете, ибо долгу на мне, всемилостивейшая государыня, более полумиллиона рублей». Чернышев объяснял свои долги расходами на светскую жизнь в столице: они накопились, писал граф, в «тридцатилетнее мое бытие в Адмиралтейской коллегии, в которой, а особливо сначала, принужден был держать большой стол, кормить всех и приучать подчиненных своих… к большому свету».[596]

Стремление к роскоши было лишь одним из компонентов новой, заимствованной с Запада, модели поведения дворян. Смена стереотипов поведения сопровождалась отказом от традиционных православных норм, и защитники старины называли ее «повреждением нравов в России». «Вера и Божий закон в сердцах наших истребились… – писал князь М. М. Щербатов. – Несть ни почтения чад к родителям… несть ни родительской любви к их исчадию… Несть искренней любви между супругов… Несть родственнические связи… ибо… каждый живет для себя. Несть дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своея… Несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества…»[597]

Открыто нарушались каноны православного брака, вошли в моду «метресы» и «французское распутство». Г. Р. Державин со вкусом рассуждал «о модном искусстве давать друг другу свободу».[598] В помещичьих усадьбах стало обычаем «право первой ночи», и дворяне содержали гаремы из крепостных девушек. Авторитет церкви среди дворян пал так низко, что помещик мог запросто приказать высечь сельского священника. Более того, наблюдался отход части дворянства от православия; получили распространение протестантские секты и масонские клубы. В своей европеизации дворянство все более удалялось от народа, забывая не только свое происхождение, но и свою веру.[599]

Распространение французской культуры привело к «офранцуживанию» русского дворянства. Дворяне подражали французским манерам, читали французские книги, посещали театр, где играли французские актеры. Французский язык стал языком русской знати, и вошло в обычай давать только что родившемуся ребенку кормилицу-француженку – с тем, чтобы она учила его говорить по-французски.[600] «Русское дворянство отделено от других сословий не только многочисленными привилегиями, – писал Н. И. Тургенев, – но и внешним видом, одеждой, и словно опасаясь, что различие это может показаться недостаточным, дворяне… отказались от родного языка и даже в частной жизни, в кругу семьи, говорят обыкновенно на иностранном языке. Отличаясь от народа привилегиями, образом жизни, костюмом и наречием, русское дворянство уподобилось племени завоевателей, которое силой навязало себя нации, большей части которой чужды их привычки, устремления, интересы. Причина подобного отчуждения вовсе не в русском образе правления; это лишь следствие той поспешности, с коей Россия пустилась догонять цивилизованную Европу».[601] «Новая культура стала достоянием лишь малой части народа, в результате разделившегося на две неравные части, – указывает А. Б. Каменский. – Произошел культурный раскол русского народа… который стал, по сути, его трагедией. Столь часто с насмешкой описываемая в светских школьных учебниках ситуация, когда русские крестьяне воспринимали своего говорившего по-французски барина как „немца“, была на деле знаком величайшей беды русской истории, грозившей разрушительными социальными последствиями».[602]

В то время как крестьяне считали помещиков «немцами», помещики удивлялись обычаям своих крестьян, как будто это были обычаи другого народа. Случайно попавший на крестьянский праздник А. Т. Болотов писал: «Мы не могли странности обычаев их, принужденности обрядов и глупым их этикетам и угощениям довольно надивиться».[603]

В соответствии с мир-системной теорией охватившая дворянство страсть к роскоши была связана с развитием внешней торговли и широким рыночным предложением западных изделий. За время правления Екатерины ввоз в номинальных ценах увеличился почти в 5 раз: с 9,3 млн. руб. в 1763–1765 годах до 41,9 млн. руб. в 1796 году. Первое место среди ввозимых товаров занимал сахар (5,6 млн. руб.), затем шли тонкие сукна (3,9 млн. руб.), хлопчатобумажные ткани (2,6 млн. руб.), шелка, вина, фрукты и т. п. «Ввоз носил исключительно потребительский характер для удовлетворения потребностей высших классов», – отмечал П. И. Лященко.[604]

Ф. Бродель, акцентируя этот аспект проблемы, цитирует памятную записку неизвестного русского автора, поданную в правительство в 1765 году. Автор сетовал на то, что дворянство приохотилось к роскоши, и призывал вернуться к простоте времен Петра Великого. Причиной распространения роскоши является торговля, и особенно опасна торговля с Францией, потому что груз одного французского корабля «поелику состоит он из всяких предметов роскоши», обычно равен по ценности десяти – пятнадцати кораблям других наций. В итоге автор записки рекомендовал по примеру Китая закрыть страну для ввоза иностранных предметов роскоши, ибо если такой роскоши суждено продолжаться, то она станет причиной «разорения землепашества».[605]

А. Кахан приблизительно подсчитал «цену вестернизации», то есть стоимость расходов, которые платило русское дворянство за западную роскошь, а также за западный стиль жизни, путешествия в Европу и за образование, сводившееся по преимуществу к изучению французского языка. По оценке американского исследователя, эти расходы в 1793–1795 годах в среднем составляли ежегодно не менее 18 млн. руб. и отнимали более 35 % дохода помещичьих хозяйств; такие расходы были непосильны для более чем половины помещиков. Отсюда следует, заключает А. Кахан, что вестернизация была мощным стимулом, заставлявшим помещиков искать пути увеличения своих доходов.[606]

В то же время необходимо отметить, что стремление к роскоши характерно для правящих классов во все времена, и его нельзя полностью приписать влиянию вестернизации. Русская роскошь имела и восточные оттенки, и это проявлялось, в частности, в огромном количестве слуг. «Число крестьян, которых употребляли для домашнего услужения было так велико, что в других странах не могут себе этого и представить», – писал академик А. К. Шторх.[607] У богатого помещика Головина было 300 человек дворни, у графа Орлова – не менее 500 слуг, у графа Разумовского – 300 человек в Батурине, 190 в петербургском доме и т. д. А. К. Шторх объяснял эту «восточную роскошь» наличием крепостного права, то есть дешевизной содержания крепостных слуг.[608] Таким образом, вызванное в значительной степени вестернизацией стремление к роскоши порождало отягчение крепостничества, а крепостничество, в свою очередь, способствовало усилению роскоши – имела место «автогенерация», которая, с одной стороны, побуждала помещиков еще более усиливать эксплуатацию крепостных, а с другой стороны, доводила их стремление к роскоши до абсурда.

Охватившая дворянство страсть к роскоши не могла не повлиять на экономическую жизнь страны. «Лет 70 назад, – писал в 1856 году историк и философ Ю. Ф. Самарин, – владельцы значительных имений мало занимались сельским хозяйством и по большей части довольствовались умеренным оброком… Они управляли своими вотчинами издали… оставляя в покое крестьян… Этот порядок вещей изменился постепенно под совокупным действием многих причин. Имения быстро дробились и с каждого нового раздела средства владельцев уменьшались, а потребности, как существенные, так и искусственные, порожденные непомерным развитием роскоши, не только не ограничивались, но и возрастали в изумительной прогрессии… Тогда дворяне почувствовали необходимость пристальнее заняться своими делами, увеличить свои доходы… и для достижения этих целей, естественно, избрали самое сподручное и дешевое средство: заведение барщины».[609]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.