Глава XVII «БОЛЬ БЫЛА НЕВЫНОСИМОЙ»

Глава XVII

«БОЛЬ БЫЛА НЕВЫНОСИМОЙ»

В Хлумеце стоял спокойный день начала лета. София, Макс и Эрнст только что сели обедать, когда их гувернера, Отто Станковски, неожиданно вызвали из-за стола. Морсей и Румерскирх временно перекрыли телефонные и телеграфные линии империи, чтобы печальные новости о гибели супружеской пары не могли услышать их родственники. И теперь Станковски с потрясением узнал о том, что произошло в Сараево.

Учитель задумался о том, что теперь делать. Узнав, что сестра Софии, Генриетта, направлялась из Праги в Хлумец, он решил дождаться ее приезда и пока не сообщать детям, что они потеряли своих родителей. Когда Станковски вернулся в столовую, София заметила, что он «очень бледный», и сначала подумала, что он получил плохие новости о здоровье своей матери, которая болела. Но Станковски отказался что-либо говорить. Трое детей придумывали маленькую сценку, которую хотели показать по приезде родителей, когда поздним вечером приехала их тетя Генриетта. «Мы радостно бросились к ней навстречу, — вспоминала София, — но в ее глазах стояли слезы». Она рассказала, что было нападение на их родителей и они оба находились в больнице. «Мы будем навещать их в больнице!» — заплакала София. Но Генриетта ответила, что это не нужно и что было бы лучше, если бы они все сходили в церковь и помолились за них. Тайна еще сохранялась, когда ближе к ночи в Хлумец прибыли другие братья и сестра герцогини.

Поспать практически не удалось, рассказывала София, но раньше утра они так и не узнали «страшную правду». Станковски осторожно рассказал об убийстве Максу и Эрнсту, а зять герцогини, граф Карл фон Вутенау, который провел в пути всю ночь, рассказал правду тринадцатилетней Софии. «Боль была невыносимой, — вспоминала София, — а также ощущение полной растерянности. Всю нашу жизнь мы провели, ничего не зная о невзгодах, в окружении любви и полной безопасности. Теперь мы просто не могли себе представить, что будет с нами дальше». Как сообщала Reichspost, десятилетний Эрнст никак не мог справиться с горем и «вел себя как сумасшедший». Когда первоначальный шок прошел, София была настроена более философски. «Это хорошо, что мама умерла вместе с папой, — говорила она задумчиво. — Если бы она осталась в живых, она бы сошла с ума».

Полетели слова сочувствия. «Я глубоко потрясен страшной бедой, которая постигла всех нас, — писал Максу опальный дядя детей Фердинанд Карл. — Я молюсь за вас, вашего брата и сестру. Храни вас Бог!» Эрцгерцог Людвиг Сальватор писал: «Мое сердце истекает кровью, и шлю вам, вашему брату и сестре мои глубочайшие соболезнования». Кайзер Вильгельм телеграфировал с борта яхты Hohenzollern: «Мы едва можем подобрать слова, чтобы рассказать о том, как разрывается наше сердце, когда мы думаем о вас и вашей неописуемой утрате! Только две недели назад мы провели такие замечательные часы вместе с вашими родителями, и вот мы услышали о вашем страшном горе. Да хранит вас Господь и пусть даст вам силу, чтобы перенести этот страшный удар! Благословение ваших родителей останется с вами даже после их смерти».

Франц Иосиф был в Ишле, когда прилетела телеграмма от Румерскирха: «Будучи ошеломленным и потрясенным произошедшим, с полностью разбитым сердцем, я сообщаю вам, что в ходе поездки в Сараево были тяжело ранены и погибли от подлых рук убийц Его Императорское Величество и Ее Высочество. Для оказания срочной медицинской помощи их сразу доставили в Конак, но уже было не в силах человека спасти их. Ее Высочество скончалась через несколько минут после ранения, не приходя в сознание».

Телеграмму принес адъютант императора граф Паар. Старый император говорил мало. Паар вспоминал, что Франц Иосиф, потрясенный пришедшими новостями, на несколько мгновений закрыл глаза, а потом в минутной слабости, которую он обычно себе не позволял, промолвил: «Ужасно! Всемогущий не позволяет оспаривать свои решения безнаказанно. Высшая сила восстановила старый порядок, который я, к сожалению, не смог отстоять».

Такие шокирующие замечания, вырвавшиеся у старого императора, были для него не характерны, но его последующее поведение подтвердило то чувство облегчения, которое он действительно испытал, когда получил эту новость. Он всегда не доверял своему племяннику и считал его морганатический брак нежелательным и унизительным, втаптывающим достоинство Габсбургов в грязь. Никто не ставил под сомнение слова дочери Франца Иосифа Марии Валерии. Узнав эту новость, она сразу прибежала к императору, хотя, как она писала в своем дневнике, знала, что произошедшее событие «не вызовет его жалости, разве что небольшое волнение». Она обнаружила своего отца «удивительно бодрым». Как она писала, он выглядел очень «энергичным и уверенным в себе», и хотя он и говорил: «Когда я думаю о бедных оставшихся детях, слезы наворачиваются мне на глаза», но «я знала, что лично его это так не трогает». В их разговоре он лишь мимоходом высказался о своих чувствах по поводу убийства своего наследника. «Для меня стало на одну большую проблему меньше», — как сказал император, по словам его дочери.

Теперь император мог действовать с развязанными руками. Он приказал немедленно закрыть Milit?rkanzlerei («Военную канцелярию») Франца Фердинанда. Были изъяты и запечатаны в императорских архивах вся почта и документы эрцгерцога. Позднее, в воскресенье, адъютант представил императору текст публичного заявления о смерти Франца Фердинанда. В нем содержалась строка: «Смерть моего любимого племянника причинила мне смертельную боль…» Франц Иосиф взял ручку и зачеркнул слова: «причинила мне смертельную боль». Полковник Бардольф подтвердил отсутствие каких-либо эмоций после своей встречи с императором несколько дней спустя. После предоставления отчета о событиях в Сараево Франц Иосиф задавал Бардольфу вопросы. «И как эрцгерцог встретил свою смерть?» — спросил император. «Как солдат, Ваше Величество», — ответил Бардольф. «Этого и следовало ожидать», — прокомментировал император. И так оно и было; далее Франц Иосиф не высказал ни слова сочувствия к погибшим, а перешел сразу к вопросу: «И как прошли маневры?»

Племянник Франца Фердинанда Карл проводил лето с семьей в Райхенау, на юго-западе от Вены. Он только сел пообедать на террасе вместе с Цитой, как слуга принес срочную телеграмму от Румерскирха. Карл был озадачен. «Почему от него? — спросил он. — Он же с дядей Франци». Эрцгерцог вскрыл конверт и быстро прочитал новость о трагедии в Сараево. Он «побледнел как полотно», рассказывала Цита, и они сразу же собрались и поехали в Вену. Приехав в город, Карл после обеда отправился приветствовать императора, прибывшего из Ишля в понедельник; когда они отправились вместе во дворец Шёнбрунн, император, показывая, что Карл теперь является его наследником, попросил его сесть рядом с ним. Пятьдесят лет спустя Цита утверждала, что император разрыдался, узнав о смерти Франца Фердинанда и Софии, и, всхлипывая, говорил, что он «ничего не жалел» для своего племянника. С тех пор вышли десятки книг и комментариев, по-разному представляющих реакцию Франца Иосифа на смерть своего сына, своей жены и на убийство в Сараево.

Но большинство людей считали, что император глубоко страдал, и слова соболезнования летели со всего мира. Президент Вудро Вильсон телеграфировал, что Соединенные Штаты глубоко соболезнуют по поводу «злодейского убийства» в Сараево. «Правительство Его Величества передает свои самые искренние и почтительные соболезнования Его Императорскому Величеству», — телеграфировал британский министр иностранных дел сэр Эдвард Грей британскому послу в Вене сэру Морису де Бунзену. Грей добавил к этому свои «личные чувства глубокой симпатии, которыми он преисполнился, когда удостоился чести встретиться с Его Императорским Высочеством в прошлом году, и был свидетелем той радости, которую доставил его визит королю и всей стране». При встрече с графом Менсдорфом, австрийским послом в Лондоне, Грей так прокомментировал свои слова: «Мы все считаем, что для императора все это стало настоящим шоком и глубочайшим горем». Король Георг V, отмечая «печальные новости» в своем дневнике, писал: «Это станет страшным ударом для дорогого старого императора, огромной печалью и грустью». Королева Мария записала: «Ужасная трагедия, случившаяся с эрцгерцогом и его женой, стала для всех нас словно гром среди ясного неба… Бедный император лишился всего, что он имел… Я думаю, что это великое благословение, что Фердинанд и его жена умерли вместе, делая будущее менее сложным для их детей».

Воскресное небо Вены было «нежным» и голубым, воздух «мягким и знойным»; люди наполняли парки и скверы, устраивали пикники и слушали, как военные оркестры играли сентиментальные мелодии. Музыка резко оборвалась, как только пронеслась весть об убийстве. Многие люди, верившие в худшие слухи о Франце Фердинанде, вздохнули с облегчением. Как вспоминал Стефан Цвейг: «Это было достаточно странное горе, и на лицах людей не читалось уныния — наследник престола совсем не пользовался популярностью». По случаю траура театральные спектакли были отменены, магазины закрыты, но многие австрийцы встретили эту новость с удовлетворением. «Город воспринял все очень спокойно, — отмечал сэр Морис де Бунзен. — Нигде не видно никаких эмоций. Должно быть, они очень апатичный народ». Как замечал один очевидец, в парке «Пратер» «нет траурного настроения» и веселье продолжалось. «Бог решил быть добрым к Австрии, — писал Йозеф Редлих, — сохранив ее от этого императора». По словам Айзенменгера, во многих политических и официальных дворцовых кругах слово «убийство» произносилось «с плохо скрываемой радостью. Они были рады избавиться от столь сильного и опасного противника». Один придворный даже встретил известие о гибели эрцгерцога словами: «Огр мертв».

То же чувство облегчения ощущалось и за пределами Австрии. Не было никакого выражения горя в Венгрии, где ее премьер-министр Иштван Тиса заявил: «Господь Бог пожелал, чтобы было так, и мы должны быть благодарны Господу Богу за его волеизъявление». Король Черногории Никола признавался, что «рад» этому убийству; настроения в Париже, Будапеште, Италии и в Санкт-Петербурге были близкими к радости. Николай Гартвиг, российский министр в Белграде, устроил праздничную карточную вечеринку в ночь после убийства; он заявил, что смерть эрцгерцога была благом, и отказался приспустить флаг над посольством, хотя позднее и отрицал это, когда его коллеги призвали его дать объяснения. В Сербии открыто радовались этим новостям. «Это месть за аннексию!» — кричали в Белграде. Пресса возносила хвалы Принципу как «юному мученику» и заявляла, что австрийские власти сами организовали это убийство как повод для начала войны против Сербии.

Однако не все приветствовали это убийство. Как отмечал британский посол в Бухаресте, в Румынии эта новость была встречена «с глубоким сожалением и негодованием. Среди людей этой страны, как и среди румын в Венгрии, эрцгерцог был очень популярен. Хотя в последнее время и наметилась некоторая прохлада в отношениях с соседней империей, считалось общепризнанным, что предполагаемый наследник престола выступал за установление самых близких отношений с этой страной».

Для тех, кто возлагал свои надежды на скорое начало правления эрцгерцога, с необходимыми реформами и более либеральным подходом к решению проблем империи, Сараево стало огромной трагедией. Одна венская газета, воздавая должное эрцгерцогу, писала, что он был холодной личностью, «пренебрег показной приветливостью как мощным средством завоевания популярности… Он не был фальшиво радушным. Он не старался очаровать людей с помощью наград… Он старался быть самим собой, в отличие от принятого современного лицемерия… Он хотел заставить нас осознать наши болезни, которые вовсе не уснут после его собственной смерти».

Принц Альфонс де Клари писал о том, как «сильно болит его сердце»: «В моих глазах стоят слезы, слезы горя, гнева и ярости! Меня переполняет страдание. Он был нашим будущим, нашим лидером. Мы все смотрели на него как на того, кто должен был стать нашим спасителем, кто выведет нас из всей этой глупости старого. И его больше нет среди нас!.. И, если такой человек стал жертвой преступления, все цивилизованные люди земли должны вознести свои молитвы, чтобы огонь Божий покарал эту гнусную страну-убийцу, эту Сербию! Они уже убили своего короля и королеву и вот послали своих людей убить нашего вождя. Они знали, куда направить свое оружие, — и нашли самую болезненную точку, чтобы повредить Австрии!.. Мы теперь так бесконечно несчастны!»

Еще один потрясенный произошедшим человек писал своему другу: «Сейчас наступает конец Австрии! Я по-прежнему придерживаюсь этого мнения. Пуля настигла не просто наследника престола, но Австро-Венгрию. В последние годы правления Франца Иосифа падение стало явным, и только реализация планов Франца Фердинанда могла спасти монархию от окончательного разрушения».

Для тех, кто близко знал Франца Фердинанда и Софию, их убийство стало ужасной новостью. Полковник Брош, бывший руководитель военной канцелярии эрцгерцога, писал: «Я как раненый зверь, который хочет только уползти в угол и умереть… Я полностью потерял веру в божественный промысел в этом мире». «Для меня это стало огромной потерей, — сообщал эрцгерцог Людвиг Сальватор своему другу, — и я совершенно впал в прострацию… Всего лишь три дня назад я встречался с ним и его женой на вокзале, и мы должны были встретиться в конце лета снова. Каждый год я проводил пару дней вместе с его семьей, живущей истинно религиозной жизнью и полезной работой. Дети были очаровательные… Это большая потеря для нашей страны».

Графиня Элизабета де Байллет-Латур, племянница Софии, «онемевшая от страдания и ужаса», признавалась королеве Марии: «Потеря моей дорогой и любимой тети, самой лучшей и благороднейшей женщины из когда-либо живущих, и моего самого близкого друга погрузила меня в такое горе, что никакие слова не могут описать его. Раньше я даже не могла и помыслить, что возможно такое страдание! Мое сердце всегда принадлежало им… и я знала почти каждую их мысль, и я так хотела, чтобы ее нежная доброта и любовь никогда не исчезали… Я очень надеюсь, что тетя София не понимала, что они умирают, потому что мысль оставить своих детей была бы для нее горше мук ада… Тетю Софию всегда преследовала мысль о том, что когда-нибудь кто-то постарается лишить его жизни, и она никогда, никогда не оставляла его».

Когда роковое воскресенье подошло к концу, в Сараево вспыхнула волна насилия. Толпы турок и хорватов «бродили по городу и пели народные песни, неся портреты императора с черной траурной лентой, — докладывал генерал Микаэль фон Аппель. — Останавливаясь у домов сербов, они били окна, врывались в жилища и крушили все, что попадалось под руку». Потиорек приказал вывести на улицы сотни солдат, чтобы усилить меры безопасности, которые он отказался предпринять в ходе визита. К ночи, как рассказывала венская газета Reichspost, Сараево выглядело «как после погрома».

Мрачные сцены разворачивались в Конаке. Местный патологоанатом не осмеливался проводить вскрытие члена императорской семьи; наконец после получения разрешения из Вены из Сараево прибыл патологоанатом Павао Кауниц (Kaunic). При содействии Фердинанда Фишера и Карла Вольфганга он готовился начать вскрытие. Они прошли втроем сквозь молчаливую толпу, собравшуюся около кованой железной ограды Конака: здание было освещено множеством свечей, «словно бы там должен был начаться бал, — вспоминал Кауниц, — не было ощущения смерти». Перед началом вскрытия они получили предупреждение из Вены о различии между Францем Фердинандом и его морганатической супругой даже после их смерти. Раны эрцгерцога нельзя было разрезать, в то время как с Софией патологоанатомы могли делать что угодно.

Их тела были покрыты белыми простынями и лежали на металлических столах, привезенных из гарнизонного госпиталя. Экспертиза началась в начале одиннадцатого. Пуля угодила Францу Фердинанду в правую сторону шеи, в 1 см над ключицей и в 2 см от гортани; рана была 5 мм в диаметре, отверстие неправильной формы, с рваными краями. Пуля пробила яремную вену, пройдя по краю трахеи, и разорвала хрящевую ткань между шейными позвонками. Кауниц исследовал рану с помощью пальцев, но, следуя инструкциям, полученным из Вены, не пытался извлечь пулю. Пуля, убившая Софию, прошла через заднюю пассажирскую дверь автомобиля; кусочек конского волоса из обивки двери был найден в ее ране, расположенной 4 см выше ее правой тазовой кости. Этот кусочек закупорил ее рану, предотвратив потерю крови. Пуля, кувыркавшаяся в воздухе, прошла через дверь машины и оставила входную рану продолговатой овальной формы, приблизительно 6 см в диаметре. Пройдя через нижнюю часть живота, пуля разорвала нижнюю полую вену — основной сосуд, по которому венозная кровь доставляется из нижней части тела к сердцу, и в результате — обширное внутреннее кровотечение. Пуля была удалена во время вскрытия.

Похороны Франца Фердинанда и Софии

Людмила Валик и ее муж — художник Рудольф проснулись среди ночи от телефонного звонка — их вызывали в Конак сделать посмертные маски супружеской пары. Когда это было сделано, тела погибших подверглись бальзамированию. Кровеносные сосуды были вскрыты, промыты водой и наполнены смесью формальдегида и глицерина. В семь утра следующего дня работа была закончена. Окровавленная нижняя рубашка эрцгерцога, перчатки и обувь Софии были разрезаны и пошли на мрачные сувениры в память об убитых.

Местный гробовщик доставил два лучших гроба из своих запасов — из позолоченной бронзы для Франца Фердинанда и серебряный для Софии. Они были украшены резным бисером, но гроб Софии был меньше, чем у ее мужа. Черный креп и траурные цветы превратили обеденный зал Конака во временную часовню. Окна были закрыты ставнями от лучей утреннего солнца, а цветочные венки подсвечивали мерцающие свечи. На траурном одре лежали Франц Фердинанд (справа) и София (слева). Руки эрцгерцога были в белых перчатках, в которых он держал распятие, София сжимала небольшой букет цветов, а между пальцами — четки из ляпис-лазури, которые вложила ей в руки ее фрейлина.

В шесть вечера 29 июня архиепископ Сараево Стадлер в сопровождении кафедрального капитула отслужил заупокойную мессу и благословил их тела. Солдаты вынесли гробы и уложили их на два застекленных катафалка, покрытых пальмовыми листьями. Траурный кортеж проследовал из сада Конака, вокруг Императорской мечети и на железнодорожный вокзал. По приказу Потиорека вдоль их маршрута выстроились солдаты с черными траурными лентами. Кавалерийский и пехотный батальоны и представители духовенства находились в начале кортежа, затем ехал автомобиль с траурными венками, на которые ушли все цветы, какие смогли найти в городе; после — два катафалка и наконец провожающие во главе с Морсеем, Румерскирхом, Бардольфом, графиней Ланьюс фон Велленбург и официальные лица Сараево. Железнодорожный вагон, с демонтированными сиденьями и выкрашенный в черный цвет, ждал их на станции Bistrik. Когда архиепископ возносил последние молитвы, «у всех присутствующих на глазах стояли слезы, — сообщала Sarajevski List, — и эта мертвая тишина говорила громче самых громких слов». Солдаты занесли гробы в поезд. Произошел еще один душераздирающий момент, когда Морсей передал 1000 крон ($5000 в пересчете на цифры 2014 г.) на нужды Сараевского молодежного центра; таково было желание Софии, с горечью объяснял он, передать эти деньги как небольшую благодарность за то удовольствие, которое она получила от посещения города. В несколько минут восьмого пушки в крепости над городом дали 101 залп, и поезд медленно скрылся из виду в наступающих сумерках.

Траурный поезд мчался сквозь ночь, мимо станций, на которых почетные караулы стояли по стойке «смирно» и отдавали прощальный салют, а полковые оркестры исполняли траурные мелодии. Во вторник вечером 30 июня гробы подняли на борт Viribus Unitis, готовящегося отправиться в Триест. Под звуки салюта пушек и звон городских колоколов морские офицеры разместили гробы на корме корабля под навесом и замерли в почетном карауле. Личный флаг корабля покрывал гроб эрцгерцога, а флаг военно-морских сил — гроб Софии; был приспущен личный штандарт Франца Фердинанда. Взбивая серебристую пену волн, в сопровождении военно-морского конвоя дредноут быстро удалялся от земли, а его черный вымпел развевался в багровых лучах заката. Кораблю потребовалось двадцать четыре часа, чтобы добраться до Триеста; Монтенуово настоял на том, что гробы с телами должны оказаться в Вене не раньше наступления темноты следующего дня. Исполняя указания, полученные из Вены, корабль дожидался наступления темноты, так Франц Фердинанд и София встретили четырнадцатую годовщину со дня их свадьбы. Незадолго до восьми утра 2 июля береговой корабль доставил их тела с дредноута на берег, раздался залп из пушек и зазвонили колокола.

Несмотря на сложные чувства, которые люди испытывали к Францу Фердинанду при его жизни, его убийство и особенно убийство его жены изменили общественное мнение. Если раньше эрцгерцога презирали и боялись, то смерть придала ему ореол мученика и, казалось, смыла большую часть антипатии. Широкой волной разлилось возмущение по поводу произошедшего и появилось сочувствие к погибшим; все большее количество людей собиралось, чтобы отдать свой последний долг. Так происходило, когда они покидали Сараево, и продолжалось на всем пути следования до Триеста. Теперь, когда похоронная процессия двинулась через город до Южного вокзала, огромные толпы людей собрались под палящим солнцем. В Триест был отправлен личный железнодорожный вагон эрцгерцога, тот самый, у которого сгорела ось, когда супруги только покидали Хлумец. Генрих Стаклер, персональный кондуктор Франца Фердинанда, расстроенный тем, что подвел своего хозяина, сейчас смотрел, как гробы грузили в другой вагон. И наконец они начали свое путешествие в Вену. Так началось то, что один историк назвал «стратегией административной мелочности» Монтенуово, направленной против погибших. Как рассказывал барон Альберт фон Маргутти, похороны «вызвали серьезные затруднения. Было непросто найти прецедент для погребения покойного эрцгерцога и его морганатической супруги в соответствии с правилами придворного церемониала». Хотя «они пытались сделать все как можно лучше, — вспоминала принцесса София, — лучше бы они это не делали». Общественное мнение не было столь же лояльным: один австрийский генерал охарактеризовал траурную церемонию как «фанатичную попытку устранить погибшего эрцгерцога из сферы его прежней деятельности как можно скорее, и если получится, из памяти современников».

Все планы Монтенуово касались только Франца Фердинанда. Эрцгерцогу были предоставлены государственные похороны в Вене. В соответствии с его положением наследника престола и рангом генерал-инспектора императорской армии ему полагались все военные церемонии, до того как он присоединится к остальным Габсбургам в склепе Капуцинов. Что же касалось тела Софии, то Монтенуово считал, что оно всецело принадлежит ее семье и они могут делать с ним что хотят.

Этот план, основанный на холодном расчете, изменился после того, как Монтенуово открыл завещание эрцгерцога и узнал, что тот хотел быть похороненным в замке Артштеттен. Учитывая эти открывшиеся обстоятельства, настаивал Монтенуово, нет необходимости проводить траурную церемонию в Вене. В имперской столице могли провести некоторые траурные службы по отношению к эрцгерцогу, но тело Софии должно было быть сразу доставлено в Артштеттен. Ни при каких обстоятельствах морганатическая жена эрцгерцога не могла лежать рядом со своим мужем в императорской часовне во дворце Хофбург. Когда об этом плане узнали мачеха Франца Фердинанда Мария Тереза и новый наследник эрцгерцог Карл, они пошли к Францу Иосифу и высказали свои возражения. С неохотой, но император все же согласился с тем, что траурная церемония захоронения Франца Фердинанда и Софии будет проведена в Вене.

Похороны были не похожи на все, что когда-либо приходилось видеть Вене. Роль императора в планировании траурной церемонии давно уже стала предметом ненужных дискуссий. Как Монтенуово был одержим вопросами этикета, которые доставляли столько унижений Софии при жизни, так и Франц Иосиф был бессильным заложником традиции. На протяжении всего своего правления он всегда старался лично принимать участие в торжествах по важным поводам и рассматривал мельчайшие детали, будь это крестины, свадьбы или похороны. Так произошло и в случае траурной церемонии погребения Франца Фердинанда и Софии. Монтенуово уже не раз подвергался осуждению со стороны как современников, так и исторической критики. Но вечером 29 июня план церемонии был утвержден лично императором, а позднее он публично подтвердил, что она была проведена «в соответствии с моими намерениями». Таким образом, траурная церемония была таким же выражением желаний старого императора, как и презрения и ненависти Монтенуово к этой паре.

Королевские дворы Европы погрузились в траур: Великобритания на неделю, Россия на две, Германия и Румыния на месяц. Думая, что смерть наследника престола Австро-Венгрии будет означать государственные похороны, члены королевских семей Европы начали планировать свое участие в траурной церемонии. Король Румынии Кароль сообщил, что он приедет; король Георг V попросил своего дядю Артура, герцога Коннаутского, присутствовать на похоронах; великий князь Николай Николаевич должен был представлять царя Николая II, а король Италии Виктор Эммануил сообщил, что хотел бы лично принести последнюю дань уважения. Кайзер Вильгельм вообще заявил, что он и его брат принц Генрих будут присутствовать на церемонии в Вене.

И вдруг было объявлено, что никакие иностранные представители приглашены не будут. Официальной причиной было заявлено состояние здоровья императора. Монтенуово обратился в консульства других стран с этим объяснением, говоря, что оно продиктовано стремлением «не напрягать подорванное здоровье Его Величества необходимостью соблюдения требований протокола»; страны и королевские дома должны послать в Вену только своих послов или министров. Франц Иосиф действительно опасно болел бронхитом несколькими месяцами ранее, но его здоровье восстановилось к 23 мая, о чем заверили общественность его врачи и в чем убедил Франца Фердинанда Монтенуово, когда эрцгерцог пытался использовать предлог плохого здоровья императора, чтобы отменить свою поездку в Сараево. С момента этого объявления и похоронами прошло шесть недель: британский посол Морис де Бунзен даже сообщил в Лондон, что «к счастью, Его Величество уже так же здоров и полон сил, как и прежде».

Бунзен отмечал, что при императорском дворе было широко распространено недовольство тем, что «присутствие иностранных принцев будет доказательством всеобщей симпатии, которой пользовался эрцгерцог за пределами своей страны». Все стало складываться крайне неудачно. Король Румынии, уже отправившийся в дорогу, повернул обратно у австрийской границы, узнав о желании Вены. Несмотря на эти пожелания, кайзер заявил, что хотел бы приехать как друг покойного и ему не требуется официального приглашения. Это было совсем не то, что хотели услышать в Вене, и вскоре Вильгельм был предупрежден о готовящемся против него в Вене «заговоре». При таких обстоятельствах его визит был бы крайне неосмотрительным. Никакого заговора в действительности, конечно, не существовало, кайзер все же продолжал настаивать на своем посещении Вены. Но сопротивление австрийских властей оказалось настолько сильным, что ему пришлось отказаться от этой идеи. Чтобы скрыть свою растерянность и смущение, кайзеру даже пришлось заявить о том, что у него случился приступ люмбаго и он не сможет поехать.

После того как Вена аргументировала нежелание видеть членов королевских семей на траурной церемонии здоровьем императора и возможным заговором против высокопоставленных особ, было найдено и третье объяснение такого решения. Она настаивала на том, что в случае приглашения на похороны королевских особ придется принять и Петра, короля Сербии, страны, которая подозревалась в причастности к произошедшему убийству эрцгерцога. И, таким образом, ситуация стала бы слишком затруднительной.

Все эти «маневры оправданий», вспоминал принц Людвиг Виндишгрец, были направлены на то, чтобы удержать королевских особ от присутствия на похоронах в Вене. Основной предлог — состояние здоровья императора — восприняли без особых комментариев. В конце концов все сочувствовали старому императору и легко могли поверить в то, что церемонии, связанные с большим сбором членов королевских семей, могли действительно оказаться для него слишком утомительными. Но последующие за этим новые отговорки лишь подрывали сделанное дело. Траурная церемония могла стать для Франца Иосифа неприятным испытанием, но он мог бы, в конце концов, абстрагироваться от личных предпочтений и потерпеть временный дискомфорт. Императорский двор, желая непременно отвадить желающих приехать, выдвигал все новые и новые причины, все более слабо аргументированные, невольно показывая таким образом истинное положение дел. Он не хотел допустить приезд уважаемых особ по той причине, как писал Иоахим Ремак, что их приезд стал бы слишком большой честью для Софии, «бывшей фрейлины».

Эта неприязнь преследовала Софию всю жизнь, заставляя страдать от горьких сплетен и причиняя ее мужу горькие обиды. Теперь она продолжалась и после смерти, приготовив для изумленной Вены самые необычные императорские похороны, никогда не виденные ранее. По замыслу Монтенуово, они должны были продемонстрировать, что «муж и жена не могут быть равными в смерти», так как «они никогда не были равными при жизни». Никто не сможет забыть «поразительно простой» церемонии, «просто оскорбительной, — как писала венская Reichspost, — для чувств скорбящих людей».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.