Ломоносов: универсальный человек

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ломоносов: универсальный человек

И опять ложь, потому что история мировой науки не обошлась без Ломоносова, и современная ему мировая наука смотрела на него совершенно иначе, чем это делает сейчас «непредвзятый» ученый россиянин Романовский (видимо решивший, устав от непосильных научных трудов по изучению процессов терригенного седиментогенеза, пойти по легкому пути Герострата). Для этого достаточно ознакомиться с решением Шведской королевской академии наук, где сказано, что «химии профессор Михайло Ломоносов давно уже преименитыми в ученом свете по знаниям заслугами славное приобрел имя, и ныне науки, паче же всех физические, с таким рачением и успехами поправляет и изъясняет, что королевская Шведская академия наук к чести и к пользе своей рассудила с сим отменитым мужем вступить в теснейшее сообщество. И того ради Шведская королевская академия наук за благо изобрела славного сего г. Ломоносова присоединить в свое сообщество…» (в состав этой академии Ломоносов был избран в апреле 1760 г. единогласно).

Великий Л. Эйлер в отзывах на его исследования отмечал, что «все записки г. Ломоносова по части физики и химии не только хороши, но превосходны, ибо он с такою основательностью излагает любопытнейшие, совершенно неизвестные и необъяснимые для величайших гениев предметы, что я вполне убежден в истине его объяснений; по сему случаю я должен отдать справедливость г. Ломоносову, что он обладает счастливейшим гением для открытий феноменов физики и химии; и желательно бы было, чтоб все прочие Академии были в состоянии производить открытия, подобные тем, которые совершил г. Ломоносов». И другие научные авторитеты той эпохи, например, француз Ш.М. Кондамин, немцы Г. Гейнзиус, И.Г.С. Формей, Г.В. Крафт отзывались о работах Ломоносова очень высоко. Его учитель Х. Вольф 6 августа 1753 г. написал ему, не скрывая искреннего восхищения трудами своего русского ученика: «С великим удовольствием я увидел, что вы в академических «Комментариях» себя ученому свету показали, чем вы великую честь принесли вашему народу. Желаю, чтобы вашему примеру многие последовали».

И примеру Ломоносова действительно следовали многие, в том числе и за рубежом. В издававшихся в Голландии научных журналах Journal des savants, Journal encyclop?dique, Nouvelle biblioth?que germanique, имевших широкое распространение по всей Европе Journal des savants (число только читателей Journal des savants насчитывало около 10 000), давалась информация о результатах научных изысканий Ломоносова, печатались пространные отзывы на его статьи, которые постоянно публиковались в «Комментариях Петербургской Академии наук». Тем самым они становились известными его европейским коллегам. Получали коллеги и сами «Комментарии», выходившие на латинском языке. Получали и пользовались идеями и результатами опытов Ломоносова.

С веками за рубежом о Ломоносове не забыли. Вот что говорил о нем в 1912 г. американский историк науки Г. Сартон, знавший историю последней куда лучше геолога Романовского с его терригенным седиментогенезом: что он «действительно, является предшественником Лавуазье со всех точек зрения…» и что он «предугадывал законы сохранения материи и движения». Число защитников Ломоносова из иностранных ученых не ограничивается только Сартоном. Так, в 1960 г. коллега Ломоносова бельгийский доктор химических наук Р. Леклерк отмечал, что «универсальный человек» Ломоносов «опровергает теорию флогистона и формулирует закон сохранения массы и энергии» и что «он не ограничивается столь модной в то время интуицией. Он проверяет в лаборатории». Причем Леклерк, полагая, что именно работы русского ученого «окончательно опровергли теорию флогистона», задается вопросом, «почему же от нее отказались лишь после Лавуазье». И отвечает, что, во-первых, «Ломоносов слишком опередил свое время и потому был не понят». Во-вторых, «здесь играло роль влияние немецких ученых, державшихся особенно за теорию флогистона».

В 1921 г. академик В.А. Стеклов сказал, что Ломоносов родился великим человеком, но родился не вовремя, «опередив свой век более чем на сто лет, и потому в тех проявлениях своего гения, которые дают ему право на действительное величие, не был оценен по достоинству не только своими современниками, но и сто лет спустя: об ученых трудах Ломоносова скоро забыли, не поняв их важности и значения». Эти слова, как и слова Леклерка, позволяют в какой-то мере понять объективно-субъективно сложившуюся несправедливость, лишившую Ломоносова многих научных приоритетов. И одна из задач ученых и прежде всего, конечно, соотечественников Ломоносова, как раз и заключается в том, чтобы ликвидировать эту несправедливость, а не приумножать ее.

И вместе с тем молодежи в качестве прекрасного примера для подражания рассказывать, какую гигантскую работу проделал над собой в их лета Ломоносов. Как говорил в 1911 г. В.И. Вернадский, «на заре новой русской истории из глухой деревушки северного Поморья поднялась мощная и оригинальная фигура М.В. Ломоносова. Ни раньше, ни позже в нашей стране не было своеобразной, более полной творческого ума и рабочей силы личности. Еще в 1731 г. Ломоносов был полуграмотным крестьянином, через 10 лет он стоял – по тому, что было ему известно и что было им понято, – в передовых рядах человечества»[46]. Можно не сомневаться, что наши молодые люди, приняв слова Вернадского и разумом, и сердцем, не убоятся тягот учения и многого достигнут. Достигнут, верой и правдой служа Отечеству, как верой и правдой служил ему Ломоносов – великий русский мыслитель и патриот (а беззаветное служение им «любезному Отечеству», «пользе и славе Отечества» очень не нравится современным норманнистам).

Но таким же патриотом, надлежит подчеркнуть, был и Миллер, которого норманнисты искусственно превратили в совершеннейший антипод Ломоносова, не замечая факта его отказа после дискуссии по речи-«диссертации» от ложных идей норманнизма. Миллер, прибыв в Россию в 1725 г. и став ее подданным в 1748 г., также верой и правдой служил своему новому Отечеству долгую жизнь. И в этой жизни были и взлеты, и падения. Однако не об этом думал историк в 1775 г., когда писал в автобиографии: «Итак, служу я Российскому государству пятьдесят лет и имею то удовольствие, что труды мои от знающих людей несколько похваляемы были. Сие побуждает во мне желание, чтоб с таковым же успехом и с общенародною пользою продолжать службу мою до последнего часа моей жизни, чувствуя себя к тому Божиим милосердием еще в нарочитых силах»[47].

Действительно, и служил, как истинный патриот, общенародной пользе честно до последнего вздоха, и труды его «похваляемы» были куда больше, чем он сам мог написать. Прекрасный пример жизни этого человека, один лишь только его сибирский подвиг – почти десятилетняя и многогранная работа в Сибири – также благотворно скажется на воспитании подрастающего поколения. К сказанному следует добавить, что в апреле 1780 г. Миллер, «испрашивая» у Екатерины II, «чтоб меня пожаловали небольшим числом недвижимаго деревенскаго имения в наследство…», подчеркнул, вместе с тем с гордостью упомянув своих сыновей: «Чрез то награждена будет и пятидесятилетняя моя в России служба, по коей во всей империи нет старее меня служителя, действительно в службе находящагося. А дети мои, коих я воспитал для услужения отечеству – и действительно они служат капитанами – прямые будут сыны отечества, потому что иностранный человек, пока он в России не испомещен, всегда будет иностранцем»[48].

Довольно показательно, что Клейн в газете «Троицкий вариант – наука» с особенным нажимом говорит, стараясь любыми способами дискредитировать Ломоносова как историка, о его желании угодить императрице (в первую очередь имеется в виду его «Слово похвальное императрице Елизавете Петровне»), т. е. этот великий муж и не совсем-то великий и бескорыстный, а ловкий приспособленец, льстиво воспевавший венценосцев. И опять все не так.

Весной 1749 г. «друзьям-неприятелям» Ломоносову и Миллеру было поручено от имени президента Академии выступить на ее торжественном заседании, назначенном на 6 сентября (на следующий день после тезоименитства императрицы): Ломоносову – с похвальным словом Елизавете Петровне, Миллеру – с «сочинением об ученой материи» (и тему сочинения – «О происхождении народа и имени российского» – он избрал сам, хотя ею до этого никогда не занимался). По академическим правилам оба эти произведения, или, по тогдашнему наименованию, «диссертации», были подвергнуты обстоятельной экспертизе со стороны их коллег – академиков и адъюнктов. И если речь-«диссертация» Миллера была отклонена ими, то похвальное слово Ломоносова они одобрили. И нисколько в том не ошиблись. «Слово похвальное императрице Елизавете Петровне» Ломоносова снискало рукоплескания слушателей и при жизни автора выдержало четыре издания. Весьма восторженно оно было встречено за границей. Так, Л. Эйлер увидел в нем «настоящий шедевр в своем роде». Позже Евгений Болховитинов отметил, что оно «было таким примером панегирического красноречия, с которым тогда нечего было россиянам сравнять или, по крайней мере, нечего было предпочесть ему»[49].

И ничего, конечно, необычного не было в теме выступления Ломоносова, ибо выступать в подобном жанре было традицией и обязанностью академиков, а вместе с тем очень большой честью и для них, и для самой Академии. Так, 1 августа 1726 г., т. е. за 23 года до Ломоносова, Г.З. Байер «произнес хвалебную речь в честь императрицы» Екатерины I «в ее высочайшем присутствии» на втором публичном, как пишет Миллер, собрании Академии наук. Сам Миллер выступил в 1762 г. с речью на Академическом собрании в честь Екатерины II. П.П. Пекарский отмечает, что «к торжественному заседанию Академии наук по случаю коронования Елизаветы, 29 апреля 1742 года, бывший академик Юнкер, любимец графа Миниха, теперь сосланного, певец бироновского величия, тайком передавший известия о России саксонскому правительству, написал оду в прославление новой императрицы»[50]. Эта ода на русский язык была переведена Ломоносовым и включена в 8-й том его «Полного собрания сочинений». И вот что говорил немец Юнкер в адрес русской императрицы через несколько месяцев после ее восшествия на престол (по замечанию Миллера, Юнкер стихи писал «не приготовляясь, на всякий представлявшийся ему случай»):

…Ты Мать России всей. Когда Олимп давал таких Монархов славных? … В Тебе дивимся мы премудрости Творца, В талантах что Твоих венца достойных зрится… … Тебя Творец для нас до времени скрывал, Когда пременный рок бедами нас смущал. … Довольно, небо, будь потоком слез людских; Поставь уж с нами мир за кровь рабов своих… … Вздыхает верность так, того Россия ждет. Тебе Всесильнаго рука венец дает, Где непорочный лавр, где чист жемчуг и ясный Тебе, Монархиня, наш Ангел мира красный.

За четыре месяца до Юнкера, т. е. всего лишь через несколько дней после воцарения Елизаветы, академик Я.Я. Штелин в поздравительной оде по случаю дня ее рождения писал (ода, переведенная также Ломоносовым и читаемая в том же 8-м томе, была опубликована 8 декабря 1741 г.):

Какой утехи общей луч В Российски светит к нам пределы, Которой свет прогнал тьму тучь? … Надежда, Свет России всей, В Тебе щедрота Божья зрится… … Отеческой земли любовь Коль долго по Тебе вздыхала: «Избавь, избавь Российску кровь От злаго скорбных дней начала. Достойна на престол вступи, К присяге мы готовы вси. Отдай красу Российску трону По крови, правам и закону». … Елисаветы долги лета Прибавят Отчей славе света.

Как подчеркивали в 1959 г. Т.А. Красоткина и Г.П. Блок, немцы Шумахер и Штелин очень «спешили громогласно выразить преданность новой императрице. Этим объясняется та торопливость, с какой издана была публикуемая ода: она была задумана, сочинена по-немецки, переведена на русский язык, одобрена, набрана и отпечатана на протяжении всего тринадцати дней»[51].

И Миллер в 1749 г. в конце своей речи-«диссертации» приносил «всещедрому Богу искреннейшия наши благодарения за показанныя нам всемилостивейшею нашею государынею великия и неизреченныя щедроты», восхвалял ее премудрость, великодушие, храбрость, миролюбие, прозорливость, благоразумие, справедливость, природную кротость, чрезвычайное человеколюбие, милость. Восхваляя Елизавету Петровну за необыкновенные качества, свое сочинение он заканчивает на самой торжественной ноте: «Такое государствование может служить в пример всем другим державам. Не найдут славы толь истинной и постоянной, как колико владетели подражать будут всемилостивейшей нашей государыни, а подданные с нашим благополучным состоянием сравняемы быть могут. Напоследок да возводим сердца наши к всемогушему богу, и просим, дабы он всеавгустейшую нашу монархиню для славы российскаго народа, для пользы сея империи и всея Европы, для приращения наук, и для утешения всех верных подданных сохранил в непоколебимом здравии и благосостоянии до самых поздных времен человеческой жизни».

Остается добавить, что правитель Академической Канцелярии И.Д. Шумахер, передавая Ломоносову приказ президента Академии наук К.Г. Разумовского написать похвальное слово императрице, указывал, что должен сказать в своей речи докладчик: ему «следовало вменить в обязанность, «чтоб он не забыл в диссертации приписать похвалу основателю Академии государю императору Петру Великому и покровительнице ныне достохвально владеющей государыне императрице»[52].

Как я понимаю смысл упрека Клейна Ломоносову, то он бы уж точно тогда не стал угождать императрице и сказал бы ей в лицо всю правду и о ее папаше с его Полтавой, и о ней самой, родившейся в год этой преславной виктории с «синдромом Полтавы». А потом бы выкинул, забравшись на телегу или дровни (броневиков ведь тогда не было), лозунг «Долой самодержавие» и повел бы народ на баррикады, чем бы приблизил победу то ли Февраля 1917 г., то ли Октября того же года лет так на 170, а то и более.

А слова «угождавшего императрице» Ломоносова «нас рабство под твоей державой украшает» Клейн приводит в «Троицком варианте» из стихов к проекту иллюминации к годовщине восшествия на престол Елизаветы Петровны 25 ноября 1747 г. (проект был подготовлен профессором Х. Крузиусом). Причем эти слова, что нисколько не удивительно, переданы им неверно: в оригинале сказано «нас рабство под твоей державой возвышает»[53]. Но такие слова представляют собой всего лишь штамп тех лет, которым выражали верноподданнические чувства. И буквально их, естественно, понимать нельзя. Как нельзя буквально понимать известную всем фразу, которая и сегодня еще часто звучит: «Ваш покорный слуга».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.