Непостоянство счастья от 1741 до 1742 года

Непостоянство счастья от 1741 до 1742 года

На земле нет ничего непостояннее счастья: вечность и ее бесконечные, чистые радости ожидают нас там, за гробом, у того милосердного Спасителя, Который так божественно открыл нам ее; здесь же все неверно, все изменяется не только каждый год, но часто даже каждый месяц.

Читая в нашем последнем рассказе о перевороте, возвратившем на Русский престол драгоценное поколение одного из великих земных царей, вы, наверное, подумали о судьбе этой, хотя и слишком беспечной, но доброй и кроткой правительницы и о судьбе ее маленького сына, так рано осчастливленного и так скоро лишенного счастья? Вы, наверное, подумали также и о знаменитых людях, пострадавших вместе с ними? Например, о храбром фельдмаршале Минихе, о графе Остермане, о преданном и императрице Анне, и ее племяннице графе Левенвольде? Все они по необходимости должны были разделить несчастье принцессы, которую так усердно старались поддерживать на троне, не принадлежавшем ей. Начнем с главного лица — с принцессы — правительницы.

Г.-Х. Гроот. Конный портрет императрицы Елизаветы Петровны с арапчонком. 1743 г.

Взойдя на престол, Елизавета долго не могла вникнуть во все тонкости внешней и внутренней политики. Во все дела она вносила ту же искренность чувств и простоту взглядов, с которыми прежде вела свои личные дела. Во внешних сношениях, в выборе друзей и врагов она руководствовалась прежде всего личными симпатиями и антипатиями. Так, Елизавета Петровна ненавидела Прусского короля Фридриха II, и поэтому вела с ним войну до конца жизни. В то же время она постоянно поддерживала дружбу с Австрийской императрицей Марией-Терезией.

Несчастье, поразив Анну Леопольдовну жестоким горем, возвысило добрые свойства ее души: она стала самой заботливой матерью, самой мужественной утешительницей своего бедного семейства. Ее супруг не имел и половины ее твердости духа, ее покорности судьбе, и все время, пока она была жива, его положение не могло называться полностью несчастным, хотя некоторым образом и сама она была виновата в продолжительности своего заключения: когда императрица Елизавета Петровна предложила ей отказаться за сына от Русской короны, она не согласилась на это предложение и тем возбудила подозрение, что надежда возвратить эту корону еще живет в ее душе. С этой надеждой она и скончалась в 1746 году, оставив своему супругу, кроме бывшего императора, принца Иоанна, еще четырех детей, родившихся в заключении: принцев — Петра и Алексея и принцесс — Екатерину и Елизавету.

Места заключения их менялись несколько раз: сначала они содержались в Рижской крепости, потом в Динаминде, оттуда были перевезены в Раненбург — город в Рязанской губернии. Здесь принц Иоанн Антонович был разлучен со своими родителями, которых никогда больше не видел: его отвезли в Шлиссельбургскую крепость, их — в небольшой городок Архангельской губернии, Холмогоры, где и скончалась Анна Леопольдовна.

Комната Анны Леопольдовны в здании Успенского монастыря в Холмогорах. Гравюра 1840 г.

Супруг и ее дети провели в этом городке еще более тридцати лет. Скучна и однообразна была их жизнь, но они переносили свое несчастье с терпением.

Герб Архангельской губернии.

Символом Архангельска был святой Архангел Михаил с червленым пламенеющим мечом и лазоревым щитом, попирающий черного дьявола. В Архангельскую губернию была сослана Анна Леопольдовна.

Единственным наставником молодых принцев и принцесс был их отец, который, не имея сам отличного образования, мог научить их только чтению и письму. Чтение церковных книг доставляло им лучшее утешение. Не получив понятия ни о каких науках и искусствах, они часто не знали, что делать, и очень радовались, когда научились у отца играть в вист* и ломбер*. Кроме карт, они имели еще одно удовольствие: у них была старая карета, в которой им позволялось иногда прогуливаться сажен на двести от дома. Но их прогулка никогда не простиралась далее высокой стены, окружавшей место их жилища. Вот какую жизнь вели дети принцессы, управлявшей обширнейшим в свете царством, братья и сестры принца, названного императором еще в колыбели! Находясь в таком состоянии, они могли считать величайшим бедствием только смерть своего отца, случившуюся в 1776 году.

Так и в самом несчастии можно заслужить славу и уважение людей; и в самом несчастии можно пользоваться приятными минутами: наше душевное счастье зависит от нас самих. Если для доказательства этой истины вам недостаточно будет примера, который представляет семейство принца Брауншвейгского, то послушайте еще о других, также знаменитых людях.

Вы знаете, сколько славы и счастья окружало графов Миниха и Остермана во время царствования императрицы Анны. Победы первого и государственный ум второго восхищали Русских, удивляли иностранцев. Но в правление Анны Леопольдовны их счастье поколебалось от влияния ее любимцев: несмотря на всю их преданность, они не были любимы ею. Елизавета Петровна также не могла быть хорошо расположена к ним: они явно были на стороне правительницы и ревностно следили за всеми действиями великой княжны и ее приверженцев, чтобы доносить о них. И вместе с судьбой Анны Леопольдовны решилась и их судьба: вы уже слышали, что они в ту же несчастную для нее ночь были взяты под стражу. Поступки их и других знатных особ, взятых вместе с ними, приказано было рассмотреть в особой, специально назначенной для этого следственной комиссии, где главными членами были Ушаков, генерал — прокурор*[353] Левашев, обер-шталмейстер Куракин и тайный советник[354] Нарышкин. Два с половиной месяца продолжалось рассмотрение, и по его окончании были признаны больше всех виновными в деле о наследстве престола Остерман и Миних.

Кроме того, что их обвиняли в пристрастии к Анне Леопольдовне и ее сыну, говорили даже, что Миних в ту ночь, когда был схвачен герцог Бирон, действовал от имени Елизаветы Петровны и что только для ее имени солдаты в дворцовых караульных решили повиноваться ему. Такое уверение об участии царевны в заговоре и объявление, что правительницей государства назначается не она, а принцесса Анна, не могли не казаться важными преступлениями в глазах новой императрицы, и всех ее приверженцев следственная комиссия приговорила к смерти. Но казнь не была им объявлена до того самого дня, когда назначено было ее исполнение. Этим днем было 18 января 1742 года. Ничего не зная о судьбе, их ожидавшей, осужденные были выведены из своего места заключения — Петропавловской крепости — и отведены на площадь Васильевского острова, напротив дома Коллегий*.

Во время печально торжественного шествия только один больной сильной подагрой Остерман не шел пешком: его везли в простых, худо предохранявших от стужи санях. Но, несмотря на жестокие страдания души и тела, он был спокоен, точно так же, как и знаменитый его товарищ по несчастью, Миних, подходивший твердыми шагами к площади посреди других преступников. Ужасное зрелище ожидало их на этой площади: напротив Военной коллегии был поставлен эшафот[355], окруженный войском. Но и при этом спокойная внешность фельдмаршала не изменилась: он, со своей обычной приветливостью, кланялся офицерам и солдатам, которых узнавал в рядах знакомых полков и которые с горестью смотрели на серое платье преступника, покрывавшее их прежнего знаменитого командующего. Остерман первый возведен был на эшафот. Большой несчастливец, с непокрытой головой, выслушал приговор комиссии, осуждавший его на казнь. С прежним спокойствием он положил голову на плаху[356] и уже ожидал смертельного удара, как вдруг была объявлена милость императрицы, заменившая ему смертную казнь на ссылку в Сибирь. Такая же милость была объявлена и графу Миниху, и всем другим преступникам: Елизавете, кроткой и набожной, всегда ужасной казалась мысль отнять жизнь у человека, и впоследствии она совсем отменила смертную казнь в нашем Отечестве. Этой прекрасной чертой наше государство отличалось от всех других государств Европы.

Помилованные преступники в тот же день были отправлены в места, назначенные для их жительства: Остерман — в тот же самый Сибирский город Березов, куда был сослан князь Меншиков; Миних — в место ссылки герцога Бирона, город Пелым на реке Тавда за Уралом. Здесь, в этом месте изгнания и горести, вы увидите, милые читатели, нашего Миниха лучшим, чем где-нибудь. Казалось, несчастье послужило совершенствованию его хороших качеств и уничтожению дурных. Теперь он жил в том городе, куда по его предложению был сослан прежде его самый жестокий враг, уже возвращенный оттуда; этого еще мало: он жил даже в том самом доме, который построен был по его собственному плану для этого врага! Какое положение могло быть еще печальнее, еще унизительнее? И при всем том Миних не чувствовал и половины того нестерпимого огорчения, какое испытывал в дни своей славы от какой-нибудь небольшой неудачи в своих честолюбивых планах. Он был почти всегда спокоен, даже иногда весел: с кроткой покорностью судьбе утешал он свою супругу, когда она горевала о разлуке с их единственным сыном, оставшимся с семейством в Лифляндии; с отрадным благочестием христианина разговаривал о святых истинах веры с другом, ниспосланным ему самим Богом во время несчастья. Это был его домашний священник, пастор[357] Мартенс, пожелавший сопровождать его к месту ссылки и получивший на то позволение государыни. Какое прекрасное доказательство дружбы! Далеко не многие друзья могут сравниться с добрым Мартенсом! Они вместе работали в маленьком огороде, разведенном возле их домика, вместе занимались столь успокоительным для несчастных чтением Священного Писания, вместе утешали этим чтением домашних. Пастор часто служил всю обедню и два раза в день собирал всех служителей для молитвы. Развлечением для изгнанников были газетные листки, в которые завертывали семена для огорода и другие вещи, посылаемые к ним из Петербурга. Как любопытны казались им в это время самые запоздалые известия! Рассуждая о них, друзья часто приятно проводили несколько часов подряд.

Вид города Березова в XVIII столетии. Гравюра XVIII века.

Так протекли семь лет, и Богу было угодно еще раз испытать твердость Миниха: его несравненный друг скончался. Невозможно описать горе, которым было поражено бедное сердце страдальца! Но и тут оно сохранило свое удивительное мужество, свою кроткую покорность воле Божией и даже более того: с этого времени набожный изгнанник считал своим долгом заменить для домашних все то, чего лишились они со смертью благочестивого пастора. Он принял на себя все его обязанности, и рвение, с которым он исполнял их, в самом деле прекрасно напоминало им их ангела-утешителя. Так благочестивые занятия, утверждая с каждым днем более и более душу Миниха в ее святой покорности воле Господа, имели благотворное влияние и на его здоровье, и вы удивитесь, друзья мои, когда я скажу вам, что через двадцать лет изгнания он, возвращенный из ссылки императором Петром III, снова явился при дворе в славе и счастье. Уверенные в этом, мы спокойнее можем оставить его теперь в Пелыме, чтобы сказать несколько слов о другом человеке, вместе с ним осужденном на изгнание.

Граф Остерман, честолюбивый в счастье, хотя и покорился с твердостью судьбе своей, но при своем болезненном положении прожил не более пяти лет в месте своего изгнания: в 1747 году он скончался на 61-м году жизни.

Говоря об этих знаменитых несчастливцах, нельзя не вспомнить о жестоком герцоге, любимце императрицы Анны Иоанновны, хотя он менее всех заслуживает нашего сострадания. С восшествием на престол Елизаветы Петровны его участь облегчилась; ему было позволено оставить Пелым и жить в Ярославле, где от казны ему выдавалась значительная сумма на содержание. Впоследствии император Петр III, добрый и сострадательный, полностью простил его вину и позволил ему приехать в Петербург, а Екатерина II возвратила ему даже и Курляндское герцогство. Но он владел им не более шести лет: в 1769 году он отказался от этого владения и передал все свои права своему старшему сыну, который спустя двадцать пять лет также сложил с себя достоинство герцога, и Курляндия при происходившем в то время разделении Польши была присоединена к России. Это было в 1795 году.

Орнамент из церковных печатных книг XVIII века

Но наше воображение, всегда с любопытством желающее преждевременно проникнуть в будущее и увидеть судьбу людей, так сильно отличавшихся от своих современников, увлекает нас за собой к годам, еще не наступившим для нашей истории: 1795 год еще далеко от нас. Мы еще в 1742 году — в начале царствования Елизаветы Петровны. Возвратимся же к ее двору, друзья мои: там нас ждет много нового и прекрасного.