Глава 7 Неудачи и победы
Глава 7
Неудачи и победы
Наступило дождливое ненастье. Развезло дороги. Появилось много больных. Росло недовольство среди офицеров и особенно генералов, не привыкших воевать в столь необычных по тем временам условиях. Прежде уже в августе становилось известно, где та или иная бригада, дивизия будут расположены на зимних квартирах, загодя направлялись туда квартирмейстеры, а тут, под Кольбергом, происходило что-то небывалое. Воевать зимой? Какая в этом нужда?.. И все чаще престарелые офицеры, не выдержав тягот ненастного времени, сказывались больными и подавали прошение об отпуске, отправлялись на лечение или в свои поместья на отдых.
Румянцев решил преодолеть все недостатки и нехватки и заставить неприятеля сложить оружие. Своих сил он не жалел, порой работал и ночью: столь стремительно развивались события, что тут не до сна. Пришел час его радости, он добился своего: Петербург, а вслед за ним и Бутурлин поняли, что необходимо оказать помощь корпусу. И вот к Кольбергу уже идут третья дивизия и легкие войска генерала Берга.
Но радостная весть о подкреплении тут же была омрачена тревожным сообщением – генерал Платен, напав на Керлин, смял выставленный заслон и прорвался в ретраншементы Кольберга.
Как же это могло произойти? В чем-то просчитался, что-то недосмотрел…
…Русская разведка вовремя обнаружила маневры корпуса Платена и донесла о том Румянцеву. Он делал все, чтобы предотвратить передвижение неприятеля к Кольбергу, выслав почти всю свою легкую кавалерию для того, чтобы не дать соединиться остаткам разбитого корпуса Вернера с Платеном. Такую задачу поставили легким войскам Берга и дивизии генерала Долгорукова. Но все получилось по-другому. Берг замешкался близ Ландсберга, а Долгоруков спокойно маршировал на соединение с корпусом Румянцева. Лишь легкие отряды пытались препятствовать движению Платена к Кольбергу, но махина прусского корпуса свободно проходила через эти жидкие заслоны. Триста гусар капитана князя Ратеева были отражены при Грейфенберге, казаки сотника Широкова, казачьего полковника Кирсанова и поручика Гензеля отступали с боями под натиском превосходящих сил.
И все это происходило как раз в тот момент, когда, судя по поступавшим донесениям, Румянцев считал, что дивизия Долгорукова вступила в Шифельбейл. Но оказывается, что в этот городок вступил Платен и разметал его легкие войска. А что же князь Долгоруков? Одно время казалось, что он, опасаясь столкновения с корпусом Платена, взял направление ближе к Польше. Понимая, что князь Долгоруков не окажет помощи терпящим бедствие гусарам и казакам, Румянцев бросил два полка и три батальона под командованием полковника Бокова, с тем чтобы эти войска атаковали пруссаков, невзирая ни на что… Но и этот отряд опоздал – неприятель оказался быстрее и ловчее.
Ясно было, что Платен искал обходные пути для достижения своей главной цели – прорвать блокаду Кольберга и прийти на помощь осажденным. Румянцев предполагал, что всего резоннее ему пройти в междуречье Реги и Перзанты. И он послал подпоручика Реймерса к князю Долгорукову с приказом маршировать туда с возможной поспешностью или выслать вперед кавалерию. Время шло, но помощи от князя не последовало. Между тем неприятель перешел реку Перзанту, маскируя свое движение, оказался на подступах к Керлину. Румянцев, узнав об этом, отдал приказ всем драгунам и гусарам идти навстречу. Но неприятель так скрытно прошел перелеском, что драгуны и гусары не смогли оказать ему серьезного сопротивления.
Румянцев, конечно, не мог и предполагать, что Платен так скоро окажется у Керлина и атакует русский гарнизон. Он надеялся, что путь неприятелю преградит Долгоруков. Так вот и получилось, что Платен своим маневром обманул бдительность Румянцева. И в то время, когда он выдвинул свои отряды навстречу на той стороне Перзанты, Платен перешел реку, скрытно прошел перелеском и очутился у Керлина…
Кроме того, Румянцев был введен в заблуждение недавним рапортом коменданта крепости майора Витича, сообщившего с нарочным, что в окрестностях неприятеля не обнаружено. А к пяти часам дня неподалеку от Керлина казачий патруль заметил вспышки и услышал пушечную пальбу. Доложили Румянцеву, тот тут же выехал на разведку. И действительно, в той стороне, где стояла крепость, увидел пламя пожара. Но в самом Керлине ли он происходит или в его окрестностях, не определил – помешала наступившая темнота. Порой ему казалось, что пушечная пальба раздавалась несколько дальше и правее Керлина, и тогда Румянцев предполагал, что неприятель сражается или с его кавалерией, или с кавалерией князя Долгорукова.
А в это время полковник российской армии Минстер, перейдя Перзанту вброд, видел, как малочисленный гарнизон Керлина героически сражался шесть часов, но ничем не помог своим, считая, что опасно приближаться к многочисленному неприятельскому корпусу. Хорошо, хоть догадался послать казака к Румянцеву с известием о происходящем в Керлине и в его окрестностях.
А несколько часов спустя явились казаки от Краснощекова с донесением, что князь Долгоруков с дивизией прибыл и в тылу неприятеля остановился лагерем. Как ни жаль было Румянцеву, но он не видел способов остановить марш дерзкого неприятеля, умело прошедшего там, где меньше всего его ожидали. Если бы князь Долгоруков мог бы воспользоваться случаем и ударить в тыл противнику, Керлин можно было бы спасти. Но не догадался, да и гонец командующего корпусом с нужным приказом куда-то сгинул. Пришлось отменить атаку. И весь хорошо продуманный план рухнул. Керлин оказался в руках пруссаков. А как можно было б наказать неприятеля за дерзость, рассчитанную на нерасторопность русского командования и его войск!
На рассвете 20 сентября Румянцев выехал на рекогносцировку. Не доезжая одной мили до Керлина, нашел полковника Минстера с отрядом в прежней позиции. А что он мог сделать? Никаких сведений о князе Долгорукове у него не было, взаимодействия с его войсками – тоже, а действовать самостоятельно не было никакого резону из-за малочисленности отряда.
Вот так и получилось, что неприятель сам шел в капкан, расставленный Румянцевым, но выскользнул из него из-за несогласованности действий его подчиненных.
Вскоре Румянцеву доложили, что неприятель, овладев высотами на левом берегу Перзанты, беспрепятственно вошел в ретраншемент осажденных, а большая часть корпуса Платена раскинула лагерь между деревнями Шпиги и Зелно… Итак, задача осложнилась: теперь левый фланг пруссаков упирался в ретраншемент на левом берегу Перзанты. Но Платен не успокоился на этом: он постоянно высылал на Грейфенбергскую дорогу немалые отряды для активных действий.
Снова перед Румянцевым встала задача: как ослабить активность пруссаков на дорогах, которые соединяют Кольберг со Штеттином? Пришлось снаряжать команду под началом полковника Апочинина. Он должен был не только препятствовать прохождению транспортов, но и по возможности активно действовать против частей Платена.
Конечно, теперь принц Вюртембергский, сидевший в осаде, получил в изобилии боевые и продовольственные припасы, которые у него были уже на исходе.
Снова русским надо было дожидаться, пока у пруссаков припасы окажутся на исходе. А тут новые заботы доставила Румянцеву дивизия Долгорукова, прибывшая к нему на помощь. Она вовсе не имела хлеба, и он вынужден был из своего восьмидневного провианта уделить часть голодающей дивизии. И что же получается? Румянцев наладил снабжение корпуса еженедельными подвозами из далеких магазинов, на что имел свои военные резоны… Подвоз был регулярный, хотя это и трудно было наладить. Все было сочтено, взвешено, смеряно, а тут такой неожиданный удар со стороны дивизии князя Долгорукова. Да и с фуражом большие возникнут трудности… Это и понятно, фуражного магазина поблизости от корпуса он сделать не мог, потому что та часть Померании, где он расположился лагерем, полностью была использована и в этом отношении… Правда, хоть и с трудом, ему удавалось фураж получать, но вот теперь произошло несчастье: все жители по пути дивизии разбежались, а те, кто остался, сами себя пропитать не могут. Скот, естественно, забрали с собой, а потому уже сейчас ощущается большая нехватка во всем – ив фураже, и в провианте.
Наступило холодное и дождливое время. Начались болезни. Дороги стали непроходимыми и непроезжими. Но русские солдаты стойко сносили и болезни, и ненастную погоду. На батареях постоянно находились дежурные расчеты и стреляли по неприятелю, притесняя его ежедневно. А что делать дальше? Два выхода видел Румянцев из создавшегося положения: или укрепления неприятеля атаковать, или, отняв у него коммуникации, морить его голодом, тем самым понудить к вылазке или же отдаться на милость победителя. Но в любом случае нужно, чтобы армия Бутурлина начала движение к Штаргарду, угрожая перекрыть коммуникации со Штеттином.
Но Бутурлин активности не проявлял. И о себе не сообщал ничего определенного. Лишь то, что собирается на зимние квартиры: навоевался, дескать, помучил армию маневрированием, и хватит.
Было над чем подумать Румянцеву… Легче всего было бы произвести атаку на неприятеля, но это было бы отчаяннейшим предприятием, которое не принесло бы русскому оружию ни чести, ни славы, зато полегли бы многие. Нет, на это он не пойдет…
С каждым днем Румянцев чувствовал, что самостоятельность его назойливо ограничивается. Он действовал по своему усмотрению только до возвращения армии Бутурлина в Померанию. Как только главнокомандующий покинул Силезию и двинулся на зимние квартиры в Польшу, он стал более придирчиво следить за действиями корпуса Румянцева. Свои предприятия не заладились, возвращался, как говорится, несолоно хлебавши, а потому хотелось ему отыграться на других. Хоть и считается, что Румянцев действует самостоятельно, но все-таки он подчиняется ему. Так почему ж не поучить молодого командира!
И Бутурлин стал бомбардировать Румянцева упреками один другого бестактнее… И даже взял под защиту князя Долгорукова, который якобы не ведал, что в Керлине стоит русская команда. Зато Румянцева обвинял в том, что он, дескать, не осведомил Долгорукова об этом, отчего и произошло падение Керлина. Бутурлин выражал недовольство тем, что Румянцев оставил Штеттинскую и Трептовскую дороги свободными, а потому, дескать, Вернер свободно ушел из ретраншемента, а Платен в оный свободно вошел. А это означает, что неприятель не окружен и не блокирован в крепости.
Румянцев читал эти письма главнокомандующего, и горькие мысли и чувства одолевали его. Столько потрачено трудов, чтобы занять господствующее положение вокруг Кольберга, столько положено сил, столько крови русской пролилось!.. А тут не успел подойти, как выражает свое недоверие и недоумение по поводу его действий. И сразу ищет ошибки там, где их не было.
«Или он считает меня не способным командовать корпусом, не готовым для самостоятельных действий?.. – возмущался Петр Александрович. – Более того, видит в моих действиях и распоряжениях причину многих трудностей и недостатков, возникших при движении его армии! А некоторые мои донесения и рапорты подвергает сомнению, потому что они, дескать, не согласуются с рапортами князя Долгорукова… Вот ведь как… Князю верит, а мне, получается, нет? А ведь должен был бы знать, в каковых труднейших обстоятельствах приходилось мне действовать. Неприятель отовсюду окружал, а надежды на помощь никакой. Пришлось дробить корпус на мелкие отряды. И лишь благодаря искусству и умению моих подчиненных удалось сделать то, что сейчас сделано… Теперь меня не сдвинешь с места: установлены батареи, которые держат под контролем все ретраншементы неприятеля. А ведь недовольным-то Бутурлин оказался из-за того, скорее всего, что я осмелился ему посоветовать занять Штаргард и его окрестности как последнее средство к существенному притеснению и сокрушению неприятеля. Занял бы Штаргард – и получил бы провиант на всю армию, пресек всяческое движение к Штеттину и из него в Кольберг. Так нет ведь… Увидел упрек в моем совете и стал искать в моих действиях ошибки и просчеты. И что же я сказал? Раз армия движется в Померанию, то непременно стоит зайти в Штаргард, как место ближайшее и изобильнейшее, к тому же занятие сего места вовсе коммуникацию со Штеттином разорвет… Да, старики командуют армиями… Вот в чем беда, старики по духу, по привычкам… Вот думают, почему ничего не получается с осадой… А как же получится, если даже осадная артиллерия вышла из строя, одиннадцать из двадцати двадцатичетырехфунтовых пушек раздуты и отправлены на кораблях в Пиллау. Да и другие по сему примеру, как не весьма надежные и всякое движение затрудняющие, отправлены на галиотах. И если ветер будет попутный, то уже вскоре прибудут к месту, пусть там что хотят с ними делают, только не считаются за мной как исправные…»
Но больше всего удивляла позиция Бутурлина как защитника нерасторопности и нераспорядительности генералов Берга и Долгорукова. Румянцев старался установить с ними связь для совместных действий. И это легко доказывается тем, что он отправил свои легкие войска навстречу войскам Берга и Долгорукова, постоянно посылал к ним нарочных с приказом всячески воспрепятствовать соединению оставшихся после разгрома солдат и офицеров корпуса Вернера с корпусом Платена. Но остатки корпуса Вернера беспрепятственно влились в корпус Платена. А можно было бы этого не допустить.
Бутурлин оправдывает и бездеятельность князя Долгорукова, мимо дивизии которого ловко прошел корпус Платена. Дескать, не успел, не знал, не видел… Как же не знал, не видел?.. На реке Перзанте шесть часов раздавалась пушечная пальба, которую было далеко слышно.
Румянцев послал своего офицера к Долгорукову, который и сообщил ему о движении корпуса Платена, об осаде Керлина. Долгоруков, получив ордер Румянцева, должен был сам, как опытный генерал, разведать то место, где расположился, и пристальным досмотром разузнать о неприятеле все, что только возможно. Да и по карте можно было все точно определить: река Перзанта на карте точно обозначена.
Не раз Румянцев перечитывал ордер Бутурлина и чаще всего возмущался несправедливым к себе отношением. Что это? Зависть? Глупость? Недомыслие? Вместо того чтобы призвать к порядку князя Долгорукова, обвиняет Румянцева во множестве упущений. Почему? Фельдмаршал Бутурлин должен знать, что всякий корпус путь свой определяет только после выдвижения авангарда и разведки пути следования, а особенно вблизи неприятеля. Всякий генерал должен иметь добронамеренные предприятия, основывать оные на военных правилах…
Но нет, оказывается, все генералы думают по-разному, а потому и принимают разные решения при одних и тех же обстоятельствах. Может, генерал Румянцев менее всех разбирается в военном ремесле и не может обо всем этом судить по справедливости? Может, Бутурлин прав? Нет! Старик пристрастен… Единственное, в чем он разбирается, так это в вине. И уж совсем возмутил Румянцева еще один упрек, совершенно несправедливый… Дескать, князь Долгоруков сообщает, что жители окрестностей Керлина разбежались. А при чем здесь Румянцев? Он не может быть причиной тому… До прибытия дивизии Долгорукова все жители жили в своих домах со скотом и пожитью, отдавая по расписаниям назначенное в контрибуцию, но только без ущерба для себя… Рядовые довольствовались каждодневно, получая свои порции по запискам, сколько им положено было, офицеры платили деньги, покупая по вольным ценам у обывателей и маркитантов. А сейчас весь этот с таким трудом налаженный порядок пропитания в ничто обратился, как только прибыла дивизия Долгорукова со своими порядками и обычаями. А все потому, что нет дисциплины. Князь Долгоруков по-прежнему считается только с ордерами Бутурлина, а Бутурлин дал распоряжение брать три части обывательского скота, а это противоречит распоряжениям Румянцева и установленному порядку. И ведь просил князя Долгорукова, чтоб он не забирал скот в деревнях, расположенных между тяжелым обозом Румянцева и лагерем… Таковые меры, конечно, уничтожат все возможности продовольствовать людей и лошадей, отнимут сим все способы войскам ее императорского величества держаться в Померании…
Трудно было Румянцеву согласиться с такой несправедливой оценкой своей деятельности и оправданием бездеятельности других. Таков уж был его характер, неуступчивый и бескомпромиссный.
Повседневные дела отнимали у него много времени. То и дело от его палатки отъезжали офицеры с пакетами, в которых были указания тем или иным отрядам. У привязей фыркали лошади. Подъезжали офицерские и генеральские экипажи, приехавшие заходили к Румянцеву посоветоваться и просто поговорить о последних новостях, получить указания о предполагаемых действиях… Сколько дел, забот, хлопот, сколько всяческих недоразумений, обид, сколько конфликтов! У Румянцева порой голова шла кругом, дня не хватало на решение всех этих дел, порой ночь приходилось прихватывать.
Эти месяцы измотали Петра Александровича как никогда… И странное дело, ни одной жалобы никто от него не слышал ни на перегрузки, ни на плохое самочувствие…
И лишь поздней ночью Петр Александрович оставался один и подводил, чаще всего неутешительные, итоги дня. Даже в том случае, когда день прошел благополучно и не было явных просчетов со стороны его подчиненных, он оставался недоволен собой. Такая уж у него натура, что он всегда хотел больше, чем возможно было по его силам.
Вот требуют от него активных действий, чтобы успешно завершить кампанию, а главное – отрапортовать о том императрице. А ведь это сейчас невозможно без пролития моря крови русских солдат и офицеров. Слишком много ушло на подготовку, за это время значительно увеличился гарнизон защитников, а сама крепость стала неприступной. А почему об этом не подумали в начале кампании? Теперь Бутурлин готов отдать все свои легкие войска, два гренадерских конных, четыре или пять пехотных полков. И сверх того, до поздней осени будет здесь пребывать вся наша армия, пока позволит погода ей своевременно пропитание получать. А цель – выжить неприятеля из его укреплений… Конечно, неприятель будет испытывать острую нужду в дровах, будет замерзать; пока, правда, в провианте и овсе он нужды не имеет… Ну, пройдет время, нужда будет во всем, если Штеттинскую, Трептовскую и Каминскую дороги пресечь.
Бутурлин, конечно, думает, что легко и просто каковое-либо полезное предприятие над неприятелем сделать и не токмо его из укреплений выбить, но и крепость Кольбергскую занять. Издалека все кажется легким, а будь на его месте, не так бы заговорил… Румянцев снова спорил со своим главнокомандующим, который мало что понимал в военном искусстве, иначе не ушел бы из Силезии без авантажей…
Или вот еще одна нелепость не раз возмущала Румянцева.
Конференция предполагала направить часть армии на Берлин, рассчитывала на трехмиллионную контрибуцию, на богатую добычу мундирных и амуничных вещей, большое количество берлинских лошадей, на полевую артиллерию… И все это передать намечала корпусу Румянцева. Дело не сделано, но уже об этом говорили, как будто сие свершилось и корпус обеспечен всем необходимым.
Сколько ж можно так нелепо руководить политикой России!.. Хорошо, что задумали снова взять Берлин. Действительно, Фридрих увяз в окрестностях Швейдница и далее в Верхней Силезии пребывать будет; действительно, принц Генрих в Саксонии, так что прусские армии и в самом деле остались на той стороне Одера. В Петербурге не учли только самой малости: недостаток в провианте, худое состояние лошадей и весьма ненастливое время делают покушение на Берлин невозможным.
…А под начало Румянцева продолжали поступать подкрепления: генерал-поручик Петр Панин привел два кавалерийских и два казацких полка, восемь батальонов пехоты с полковой артиллерией, две партии шуваловских орудий. А от такой прибыли не только горделивое чувство испытываешь – ведь, в сущности, целая армия под его командой, – но и тягостные заботы бередят сердце: не хватает фуража. Того, что заготовлено, хватит лишь на короткое время. Лишь сено можно закупить в Польше, а все остальное должно быть доставлено из магазинов в Лебе водою или сухим путем…
Но особая забота – стратегический план затянувшейся войны… Румянцев надеялся, что взятие прусским королем Швейдница повлечет за собой активные действия союзников под Бреславлем, и тогда Фридрих вынужден будет сосредоточить силы в Силезии и домогаться через решительную баталию успокоить себя на зимних квартирах. Нужно будет в сих обстоятельствах усилить ему свои войска и в Саксонии. А если он надумает активизировать действия и в Мекленбурге против шведов, то ясно, что он в Померании не может оставить такое количество войска.
Раздумья Румянцева были прерваны. Вошел офицер, доложивший, что бригадир Краснощеков велел передать – 20 тысяч неприятельской кавалерии помаршировали к Трептову. «Так, – подумал Румянцев, – неприятель вышел из ретраншемента, не усидел-таки… Что ж, конницу трудно содержать на одном месте, вот и подался генерал на маневрирование».
– Продолжайте наблюдать за действиями неприятеля и докладывайте мне.
Офицер вышел.
Румянцев вызвал дежурного генерала.
– Где же теперь находятся Панин и Берг? Где именно их посты сейчас расположены? И в каком числе и какими войсками заняты?
– Никаких известий нет от них, ваше сиятельство.
– Как только будут, сообщите мне немедленно. Без этого не могу принимать соответствующие меры. А между тем такой случай я давно искал…
Судя по всему, предстояли серьезные бои, а сил для этого не хватало. Румянцев снова обратился к графу Бутурлину с просьбой выделить ему полк кирасир и три полка гренадер, потому что те драгунские полки, которые были предоставлены в его распоряжение, из-за плохого состояния людей и лошадей были почти не способны к ведению боевых действий. Серьезной проблемой оказалось и отсутствие штатных генералов. На весь корпус осталось два генерал-поручика и четыре бригадира – остальные заболели. К тому же офицерам вот уже несколько месяцев не выплачивали жалованья, а денежная казна корпуса пуста… Но и из такого трудного положения надо искать достойный выход. И Румянцев искал…
Трептов – небольшой, хорошо укрепленный городок, с мощным неприятельским гарнизоном. Городок стоит на западном берегу реки Гери, быстрой, многоводной после обильных и частых дождей, и является одним из пунктов охраны коммуникаций со Штеттином. С приходом под Кольберг Платена значение этого городка увеличилось, потому что он имел постоянную связь как с ретраншементом Кольберга, так и со Штеттином.
В Наугарде остались легкие войска, а армия Бутурлина медленно двигалась к Висле, на зимние квартиры. Генерал-майор Берг оставался в распоряжении Румянцева и должен был всячески способствовать успеху его предприятий.
Румянцев прежде всего решил провести операцию по разрушению коммуникаций неприятеля. Для этого нужно было во что бы то ни стало захватить Трептов, тем самым перерезав связь осажденных со Штеттином. Оставив за себя князя Долгорукова с наказом связать по рукам и ногам принца Евгения, дабы он не мог оперировать своими войсками, Петр Александрович перешел реку Перзанту и двинулся с несколькими батальонами к Трептову.
Стояла ненастная, холодная погода. Дул пронизывающий ветер с дождем. Комья грязи налипали на обувь, так что трудно идти. Через несколько часов марша 3-й гренадерский, Новогородский полки, четыре гренадерских батальона, вся кавалерия корпуса, перейдя реку Перзанту, вступили в деревню Грине. Румянцев, расставив посты, послал полковника Апочинина с сильным отрядом в сторону Трептова.
Вскоре Румянцев получил от полковника рапорт, из которого следовало, что в город вошел большой отряд генерала Кноблоха. Он послан герцогом Вюртембергским для установления связи с генералом Платеном, вышедшим из ретраншемента с большей частью своего корпуса для доставки провианта и амуниции в Кольберг, защитники которого уже начали испытывать во всем нужду.
Петр Александрович дал знать генералу Бергу, что Платен вышел из ретраншемента и немалыми силами действует в разных местах между Грейфенбергом, Трептовом и Кольбергом, его кавалерийские отряды ежедневно меняют свои позиции, так что уследить за их передвижениями становится все труднее. И просил его уведомлять о встречах с неприятелем.
Но генерал Берг не откликался. Он был старше по возрасту и считал Румянцева выскочкой, занимавшим место командующего корпусом не по праву. Тогда Петр Александрович приказал полковнику Апочинину примечать всякое движение неприятеля, не сторониться его, вступать с ним в бой, не пропуская ни одного благоприятного случая. Узнав о приближении генерала Берга с легкими войсками, перейти под его команду и совместно с ним действовать.
Но ничего не получилось из хорошо разработанной операции: неприятель, завидев приближение кавалерии Берга, почел за лучшее не вступать с ним в бой, а уйти на соединение с деташементом, бывшим в Трептове, а потом двинулся к местечку Кильсоу, оставляя Штеттинскую дорогу слева. Ясно было, что неприятель все точно рассчитал и уходит к Штеттину, куда пропускать его ни в коем случае нельзя. Румянцев тотчас послал командиру приданной дивизии письмо, в котором сообщил об этой группе неприятеля и выразил надежду, что он сделает все для того, чтобы разбить батальоны неприятеля, оторвавшиеся от основных сил.
А пока Румянцев, подойдя к Трептову, увидел, что мосты через реку Регу разрушены и город уже подготовлен к обороне. Осмотрев его окрестности, он понял, что со стороны реки атаковать рискованно, можно много крови пролить, и все понапрасну… На рыбачьей лодке переехал реку и тщательно обследовал предместья. Со стен города стреляли, но Румянцев благоразумно не подходил на пушечный выстрел. Особенно внимательно осматривал Румянцев ворота – слабое место любой крепости. Оказалось, что гарнизон Трептова все ворота забил и завалил так, что штурмовать их невозможно. Один был только выход: перевезти на эту сторону пушки, открыть огонь, пробить брешь в стене и штурмовать город.
Вернувшись с рекогносцировки, Румянцев узнал, что бригадир Брандт со своим отрядом загнал неприятельские посты в ретраншемент у деревни Зелно, на этой стороне реки Перзанты, занял все дороги и пасы, установив посты, крепко встал со своими четырьмя батальонами пехоты, восемью эскадронами драгун и двумя полками казаков. Бригадир Брандт – опытный командир, сделает все так, как положено, – неприятель не пройдет там, где его поставили… Да и князь Долгоруков на этот раз умело поддержал действия бригадира, к тому же выставил у моста готовые к сражению батальоны, а по другую сторону моста – необходимое количество людей, чтобы иметь постоянную связь с Румянцевым.
Таким образом, сковав действия принца Вюртембергского, Румянцев лишил генерала Кноблоха всякой надежды на помощь. Да и Платен, готовый прорваться к Кольбергу, столкнулся с дивизией Фермера, оставленной на этот случай фельдмаршалом Бутурлиным.
Теперь Румянцев стал решительно действовать против Трептова. Все предвещало ему успех. Положение гарнизона было безнадежным. Но генерал Кноблох, ссылаясь на свой довольно почтенный возраст и военный опыт, отверг капитуляцию.
Оставалось одно – штурм. Румянцев вызвал генерал-квартирмейстера Вяземского и приказал ему построить мосты через Регу. Вяземский тотчас отправился со своей командой вверх по реке. Но лесов, подходящих для строительства мостов, не обнаружил. Пришлось разобрать несколько домов и сплавить бревна к Трептову. Однако выяснилось, что бревна слишком коротки и для сооружения моста не подходят. Тогда построили надежный плот и перевезли на нем пушки. И открыли по городу огонь. Вскоре в крепости загорелись дома… Кноблох упорствовал.
Румянцев передал, что тот будет в ответе за гибель многих ни в чем не повинных жителей. Город окружен, и у него нет иного выхода, как сдаться со всем отрядом на милость победителя. Но и на это требование Кноблох ответил отказом, попросив при этом сберечь большой и хорошо построенный дом принца Вюртембергского. «Странная просьба, – подумал Румянцев, – как будто принц не участвует в сей войне… Впрочем, прикажу поберечь этот дом, но за сохранность его ручаться нельзя».
А вскоре от перебежчика Румянцев узнал, что в этом доме скрываются важные военные и гражданские лица как в безопасном пристанище. «Вот немецкое коварство, – подумал Румянцев. – Хотели хитростью спастись, но нет, хватит с ними быть благородным». И приказал снова открыть огонь по городу и по дому принца. Пятьдесят выстрелов произвели должное впечатление на упрямого Кноблоха, понявшего, что его хитрость разгадана.
Прибывший адъютант вновь спросил об условиях сдачи.
– Я уже передавал условия сдачи. Господин генерал-майор Кноблох их знает. Если вы согласны с ними, то принимайте решение… Я не имею лишнего времени в сих договорах упражняться, мое намерение штурмовать Трептов твердо. У нас все для этого готово.
– Ваше сиятельство, – сказал адъютант, – наше бедственное положение понуждает нас склониться на все ваши требования.
– В таком случае для подписания условий капитуляции поедет с вами князь Вяземский.
На следующий день, 14 октября, после подписания капитуляции, весь гарнизон Трептова с барабанным боем вышел в Кольбергские ворота и сложил ружья, знамена, оружейные вещи. Военнопленными русских стали генерал-майор Кноблох, 1 генерал-квартирмейстер, 3 полковника, 52 майора и обер-офицера, 129 унтер-офицеров, 1503 рядовых… Среди трофеев – 15 знамен, 7 пушек.
Румянцев разрешил генерал-майору Кноблоху, сказавшемуся больным, не присутствовать при церемонии капитуляции. Он был великодушным к поверженному неприятелю.
Румянцев стоял и смотрел на всю эту торжественную церемонию, радовался победе, доставшейся без потерь. А мысленно уже снова был под Кольбергом, где неприятель так крепко закопался в ретраншементах, ставших неприступными.
Генерал-майор Кноблох и весь его штаб и обер-офицеры дали подписку не участвовать в войне с русскими и были отпущены по месту жительства. Унтер-офицеры и рядовые были отправлены под надлежащим присмотром в Керлин. Пушки, кавалерийские и артиллерийские лошади, оружейные вещи и амуниция были использованы для укомплектования полков, знамена неприятеля отправлены в ставку армии.
Но главное было даже не в этой капитуляции. Главное – Румянцев лишил Платена надежд на безопасность дороги Кольберг – Штеттин. Отныне русские войска будут диктовать свои условия. Воодушевленный Румянцев вернулся к своим войскам, осаждавшим Кольберг.
Но только удалось перехватить инициативу, как поступило распоряжение Бутурлина отходить на зимние квартиры. Главнокомандующий, ссылаясь на привычные методы ведения войны, напоминал, что наступившие дожди, непогода, заморозки доведут корпус до крайнего оскудения, нужно сберечь людей и лошадей, а о взятии Кольберга лучше не помышлять. Он распорядился оставить генерал-майора Яковлева с двумя полками в Грейфенберге и подчинил его Румянцеву. Генерал-майор Берг с легкими войсками также оставался в его полном распоряжении. Два кавалерийских, все гусарские и казацкие полки Берга должны содержать пост в Гольнове для того, чтобы наблюдать за передвижениями неприятеля и тут же сообщать о них Румянцеву. А если неприятель пойдет на Гольнов с превосходящими силами, то Бергу следует отступить к Грейфенбергу для соединения с пехотными полками генерал-майора Яковлева.
Румянцев прибыл в лагерь под Кольбергом. Как он и предполагал, сведения, полученные от дезертиров и перебежчиков, свидетельствовали о том, что корпус принца Евгения терпит большие лишения: не хватает продовольствия, а также боевых припасов. Особо убедил его в том рапорт генерала Берга, в котором сообщалось, что Платен, собрав транспорт в 5 тысяч фур, выделив для сопровождения 9 тысяч солдат, пытается прорваться в крепость.
Нужны были немедленные ответные меры. Румянцев направил в помощь генералу Бергу бригадира Краснощекова с казацкими полками, приказал полковнику Апочинину, стоявшему в Трептове, с двумя легкими батальонами и Рижским гренадерским полком идти на соединение с частями генерала Берга и совместно сокрушить отряд Платена и не пропустить транспорт.
У Румянцева было такое предчувствие, что назревают решительные события и не обойтись без кровопролитной битвы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.