СТАЛИНСКИЙ КОМКОР
СТАЛИНСКИЙ КОМКОР
В столице близость фронта ощущалась на каждом шагу, на улицах по—прежнему оставались заграждения — стальные ежи, у домов — высокие штабеля мешков, набитых песком и землей, в небе, куда ни посмотришь, плавали аэростаты воздушного заграждения. Кондратенко провел машину через Красную площадь и остановился у здания Народного комиссариата обороны СССР.
Яков Николаевич Федоренко встретил гостей приветливо, предложил чай, бутерброды. То, о чем он сообщил в начале беседы, и радовало, и удивляло: в Красной Армии начали создаваться танковые корпуса.
— Времена меняются, — продолжал Яков Николаевич, — не так давно я говорил вам в этом самом кабинете о решении Народного комиссариата обороны ликвидировать механизированные корпуса. Теперь его решение отменяется. Оборонная промышленность в состоянии дать фронту достаточное количество машин, чтобы создать крупные танковые соединения. Здесь, в Москве, мы уже начали создавать 1–й танковый корпус. Ты, Михаил Ефимович, назначаешься его командиром, а товарищ Бойко — комиссаром. Возражения будут?
Разве могли быть какие—то возражения? Танковый корпус, в сравнении с бригадой, — махина. Наверняка в него должны входить несколько бригад. Федоренко определил все точно: три танковые бригады, 170 машин, мотострелковая бригада, дивизион реактивных минометов, разведывательный батальон и другие подразделения. К тому же командиру предоставлялось широкое поле деятельности при решении оперативно—тактических задач.
В Главном автобронетанковом управлении в эти дни решался вопрос об укомплектовании танкового корпуса командными кадрами. На должность начальника штаба Федоренко порекомендовал опытного офицера — полковника А.Г. Кравченко.
— Хорошо, пусть будет так, — согласился Катуков. — В процессе работы узнаем друг друга, постараемся найти общий язык. Но в оперативный отдел я бы взял майора Никитина, в политотдел — подполковника Деревянкина. А уж без помпотеха Дынера не мыслю своей работы вообще. Нет необходимости характеризовать этих офицеров. За полгода боев каждый из них показал себя настоящим бойцом, знатоком своего дела.
Федоренко не возражал. Удалось отстоять и 1–ю гвардейскую танковую бригаду, которая должна стать костяком нового танкового соединения. Кроме того, в состав корпуса вошли: 49–я и 89–я танковые бригады, 307–й гвардейский минометный батальон.[108]
Много вопросов предстояло решить в Москве, но завершить работу по формированию корпуса Катуков должен был в Липецке, куда, начиная с 6 апреля 1942 года, уже перебазировались танковые и мотострелковые подразделения. Михаил Ефимович нашел время, чтобы побывать в 1–й гвардейской танковой бригаде, прибывшей в Москву и разместившейся в казармах на Хорошевском шоссе. Бойцы с трудом узнавали своего командира. В боевых условиях его привыкли видеть в простой солдатской шинели, уставшего, озабоченного, а тут как будто его подменили. Новенькая одежда, уставные знаки различия, словом, все как положено генералу.
Катукова сопровождал полковник Н.Д. Чухин, принявший бригаду. Михаил Ефимович обрадовался, когда в управлении ему представили полковника и сказали, что Николай Дмитриевич назначается на должность комбрига. В июне 1941 года Чухин был начальником штаба 20–й танковой дивизии. Вместе отступали от западной границы, хлебнули лиха под Клеванью и Дубно.
На общем построении бригады был зачитан приказ о том, что Катуков убывает на более высокую должность — командиром корпуса. На лицах бойцов — и радость и огорчение. Радость из—за того, что их командир заслужил повышение по службе, огорчение — из—за расставания.
Михаил Ефимович дошел до середины строя, остановился, скрывая волнение, тихо произнес:
— Мы не расстаемся. Первая гвардейская будет воевать в составе танкового корпуса. Спасибо вам, дорогие товарищи, за службу. Я никогда вас не забуду…
В этот же день командир корпуса Катуков и комиссар Бойко побывали в Спасских казармах и в Серебряном Бору, где формировались другие части и подразделения, познакомились с их командирами, выяснили состояние дел. Не все еще подразделения готовы были начать движение из Москвы, хотя командиры уже имели на руках приказ штаба корпуса о маршруте движения. Он проходил через Подольск, Серпухов, Тулу, Ефремов, Елец до конечного пункта — Липецка. Надо было поторапливаться.
Перед отъездом в Липецк Катуков зашел в автобронетанковое управление, чтобы доложить Федоренко о начале передислокации корпуса. Танки уже грузились на железнодорожные платформы, а колесные машины пошли на юг своим ходом.
Яков Николаевич выслушал доклад, остался доволен: формирование танкового корпуса, по его мнению, проходило нормально, время, отпущенное для этого, выдерживалось. Он пожелал успехов, как говорят, в боевой и политической подготовке. Теперь именно эти этапы предстояло пройти корпусу — боевую и политическую подготовку перед началом наступления.
Провожая Катукова, Федоренко неожиданно остановился у двери:
— Чуть не забыл, Михаил Ефимович, тебя просил зайти нарком танковой промышленности Вячеслав Александрович Малышев. Не знакомы с ним?
— Встречаться не доводилось.
— Вот и познакомишься. Нарком всегда рад танкистам—фронтовикам. Уверен, ты понравишься ему.
Яков Николаевич вернулся к столу, к телефонному аппарату, покрутил вертушку, набрал номер, с кем—то переговорил.
— Все в порядке, Михаил Ефимович, тебя ждут. До свидания!
С заместителем Председателя Совнаркома и наркомом танковой промышленности разговор состоялся недолгий, но обстоятельный. Малышева интересовало мнение фронтовиков о танках, выпускаемых нашей промышленностью, в первую очередь о «тридцатьчетверках» и «КВ». Как они показывают себя в боях? Удобно ли их ремонтировать в полевых условиях? На какие конструктивные недостатки жалуются танкисты?
Каждый танкист мог сказать немало добрых слов о наших машинах, об их достоинствах. Но они имели и недостатки. Командирам—фронтовикам это было известно доподлинно.
Посылая в бой группы танков с десантом на борту, Катуков всегда волновался за бойцов, сидящих на броне: на машинах не было ни леерных ограждений, ни поручней. И неудобно, и небезопасно. Вот и пришлось высказывать наркому пожелание о том, чтобы танкостроители приваривали вокруг башни поручни.
— Думаю, от этого немудреного технического приспособления польза будет несомненно большая, — говорил Михаил Ефимович.
Малышев поспешно записывал в блокнот все то, что сообщал ему танкист.
Слова наркома не расходились с делом. Уже через несколько месяцев на Дон, где воевал 1–й танковый корпус, стали приходить машины с поручнями для десантников.
Когда все дела по формированию танкового корпуса были закончены, Катуков покинул столицу и присоединился в районе Серпухова к общей колонне. Машины шли со скоростью 30–40 километров, соблюдая строгие правила маскировки, в ночное время не включая фар. Короткие остановки были сделаны в Серпухове, Туле и Ефремове. Дольше, чем обычно, стояли в Ельце. Катуков решил дать возможность водителям осмотреть и подремонтировать машины, дозаправиться топливом, к тому же надо было хорошо покормить людей.
Елец, небольшой районный центр, был прифронтовым городом, в котором скопилось много воинских частей. Здесь сосредоточилась тогда 5–я танковая армия, которой командовал А.И. Лизюков.
Отдохнув, части 1–го танкового корпуса двинулись дальше. Весенние талые воды затрудняли переход: дороги развезло, а реки Туровец, Оку и Неруч пришлось форсировать. Лишь благодаря работе майора Авдеева, командира понтонного батальона, вовремя наводившего мосты, задержек практически нигде не было.
Наконец корпус прибыл в Липецк, конечную цель маршрута. В первые дни — хлопот невпроворот. Приходили эшелоны с танками, артиллерией. Их встречали работники штаба корпуса, отдавали распоряжения командирам бригад на размещение техники и людей в пригороде Липецка. До второй половины апреля корпус находился в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования и занимался боевой и политической подготовкой, сколачиванием боевых единиц — от экипажа танка до бригады.
Катуков все ближе сходился со своим начальником штаба А.Г. Кравченко. Андрей Григорьевич оказался человеком на редкость трудолюбивым, аккуратным, знающим свое дело. В 1928 году он окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе, на советско—финляндском фронте был начальником штаба танковой дивизии, с марта 1941 года начальник штаба ряда механизированных корпусов, командир отдельной танковой бригады. Вместе с ним разрабатывались планы боевой подготовки войск, возможные варианты их действий в масштабе корпуса.
Едва подсохли дороги, как Ставка передает 1–й танковый корпус в распоряжение Брянского фронта, которым командовал тогда генерал—лейтенант Ф.И. Голиков. Перед фронтом стояла задача в ближайшее время разгромить крупную группировку немецких войск в районе Орла. По донесениям разведки, противник в течение последних двух месяцев усиленно укреплял оборонительный рубеж по линии Мценск, Залегощ, Кутузово, Коровино.[109]
К наступлению готовилась 48–я армия, в составе которой должен был теперь сражаться 1–й танковый корпус. Его части разместились в районе города Ливны, в селах Муратово, Мезенцево, Хвощевка. Танковые экипажи приводили в порядок материальную часть, командиры батальонов и бригад встречались с командирами стрелковых дивизий и решали вопросы взаимодействия в предстоящих боях.[110]
Катуков на броневике колесил от одной части к другой, его видели то у минометчиков, то у артиллеристов, но чаще — у танкистов.
Поездки командира корпуса имели главную цель — проверить боевую готовность частей. Надо отдать должное бойцам и командирам, все работали, как говорят, в поте лица.
К этому времени почти все танковые бригады были укомплектованы машинами, в основном танками «Т–34» и «КВ».
К середине мая 1942 года обстановка на фронте осложнилась до предела. Гитлеровские войска вновь перешли в наступление и временно захватили стратегическую инициативу.
Советские войска, отведенные на восток после неудач под Харьковом, закреплялись на новых рубежах. На какое—то время им удалось задержать противника в районе Обояни, западнее Купянска и Славянска. В этих горячих точках оказался и 1–й танковый корпус генерала Катукова. После марша с 18 на 19 июня 1942 года он занял позиции недалеко от города Ливны. Штаб корпуса разместился в селе Воротынск.
События на фронте развивались так, что корпус получил возможность подготовиться к боевым действиям. Полторы недели — такое бывает редко — Катуков имел в запасе, чтобы провести осмотр и ремонт техники после марша. Днем и ночью работала корпусная разведка, собирая сведения о противнике. Катуков вызывал начальника разведывательного отдела майора А.Н. Гагаринского, задавал традиционный вопрос:
— Что нового сегодня, майор?
Разведчик докладывал все, что удалось узнать за прошедшие сутки. Стало известно, что корпусу противостоят крупные силы противника: 45–я и 95–я пехотные дивизии, 9–я танковая и одна мотодивизия, номер которой еще не установлен. Немецкая разведка проявляла не меньший интерес к нам, чем мы к ним, засылала своих агентов в расположение наших частей.
— Обезвреживать удается? — спросил Катуков, обеспокоенный происками гитлеровской агентуры.
— Стараемся. На днях, например, задержан некий Евлашкин, бывший красноармеец.
— Дезертир?
— Говорит, что попал в плен. Согласился сотрудничать с немцами, чтобы потом бежать от них. Другой возможности не имел. Сведения принес интересные, заслуживающие внимания. Они касаются обороны Орла.
— Выкладывайте, майор, — продолжал командир корпуса, — если эти сведения не дезинформация, примем к сведению.
И хотя информация исходила от человека, не внушавшего доверия, тем не менее Михаил Ефимович насторожился: в Орле немцы сосредоточили 10–15 тыс. солдат и офицеров, около 400 танков, опоясали город железобетонными укреплениями, установив на окраинах до 50 зенитных орудий. Кроме того, в 50–60 километрах от Орла, в районе Никольского разъезда, небольшой станции, была размещена 3–я моторизованая дивизия противника.[111]
Немцы в действительности проявляли большой интерес к нашим войскам, особенно к танковым, прибывавшим на фронт. Частые полеты разведывательной гитлеровской авиации, бомбардировки железнодорожных станций, где разгружались эшелоны с техникой, говорили о том, что враг всеми силами пытается помешать развертыванию наших танковых соединений.
26 июня гитлеровские войска из армейской группы «Вейхс» перешли в наступление и ударили в стык 13–й и 40–й армий, прорвали оборону южнее города Ливны. В прорыв устремились танки. Стало ясно, что противник стремится рассечь пополам войска Брянского фронта, отрезать им пути отхода на восток.
Вечером 26 июня Катуков получил приказ командующего фронтом Ф.И. Голикова, в котором говорилось о том, что 1–й танковый корпус, взаимодействуя с 16–м танковым корпусом, контратакует прорвавшегося противника с севера, из района Ливны, и уничтожает его в междуречье Кшен и Тима.[112]
Утром 30 июня корпус занял исходное положение. Катуков попытался связаться со штабом фронта. Связь была неустойчивой, подвижные средства связи — радиостанции типа «Пигмей», оборудованные на машинах, действовали на незначительном расстоянии. Чертыхнувшись, Михаил Ефимович обратился к начальнику оперативного отдела майору Никитину:
— Где выход, Матвей Тимофеевич? Ведь без надежной связи мы будем повязаны по рукам и ногам.
Никитин пожал плечами:
— Что тут посоветуешь? Надо теребить командование фронта.
В тот день специальной почтой Катуков запрашивал Военный совет фронта о выделении рации, «способной непрерывно поддерживать связь с корпусом. Кроме того, прошу придать самолет для связи, т. к. других средств в корпусе нет».[113]
Все это делалось по ходу развития событий, а они развивались в тот день довольно быстро. Получив информацию о том, что противник накапливает пехоту и танки в районе Кривцова Плота и Марьина, Катуков решил упредить немцев, приказал командиру 1–й мотострелковой бригады полковнику С.И. Мельникову первым нанести артиллерийский удар. Ему было выделено по пять снарядов на орудие, «вперемешку — шрапнель с осколочными».[114]
Два дня — 30 июня и 1 июля — 1–й танковый корпус непрерывно атаковал противника, отбросил его на 4–5 километров в районе Жерновки, Овечьего Верха и Никольского. Успех можно было бы развить и дальше, но все усилия на нет сводила немецкая авиация, стаями набрасывавшаяся на наши танки.
На участке фронта, на котором действовал 1–й танковый корпус, нашей авиации было мало. Иногда прикрытие обеспечивали летчики 3–го истребительного авиакорпуса генерал—майора Е.Я. Савицкого. Но что могли сделать два—три, в лучшем случае пятерка истребителей против десятков «мессершмиттов», «хейнкелей», «юнкерсов»? Разве что подразнить!
В связи с этим Катуков обращается к командующему 13–й армией генерал—майору Н.П. Пухову:
«Выделенных для обеспечения операции корпуса 10 истребителей и 10 штурмовиков — явно недостаточно, т. к. со стороны противника в воздухе над районом расположения корпуса появляются одновременно свыше 50 самолетов противника.
Прошу вашего ходатайства перед командующим войсками Брянского фронта об усилении прикрытия корпуса с воздуха».[115]
1–й танковый корпус сражался на редкость самоотверженно, несмотря на превосходство сил противника, особенно в авиации. Об этом можно судить по донесениям штаба корпуса.
1 июля 1942 года — командованию 13–й армии:
«С 13.00 30.06.42 г. части корпуса ведут встречный бой с противником на рубеже Бараново, Муравский Шлях, Баранчик. Силы противника: по неточным данным, до 30 танков, 2 пехотных полка с сильной противотанковой артиллерией.
Противник от рубежа Бараново, Муравский Шлях к востоку не пропущен, но и части корпуса продвинуться вперед не смогли. Авиация противника в течение дня массированными налетами одновременно от 50 до 80 самолетов беспрерывно бомбит район действия корпуса».[116]
2 июля 1942 года — начальнику штаба Брянского фронта: «Противник форсировал р. Кшень в районе Калиновка и южнее, начал распространяться в восточном и северо—восточном направлениях. К 16 часам в районе Калиновка, Турчаново, Алексеевка, Мишино — до 2 пехотных полков и 50 танков противника».[117]
В 6 часов утра 2 июля корпус вступил в бой с 385–й пехотной дивизией противника, имея задачей окружить и уничтожить ее. Ожесточенные схватки вспыхивали за каждую высоту, за каждый населенный пункт, будь то хутор или небольшая деревушка. Танкисты действовали испытанными приемами, били немцев из засад, перемалывая его живую силу и технику. В селе Мишино был, например, разгромлен пехотный полк, уничтожено два артиллерийских дивизиона.[118]
Но, пожалуй, наибольший успех выпал на долю 49–й танковой бригады. Катуков приказал комбригу полковнику Д.Х. Черниенко выбить немцев из населенных пунктов Огрызково и Новая Жизнь, занятых 3 июля. При поддержке частей 15–й стрелковой дивизии полковника А.Н. Слышкина Черниенко фланговыми ударами отрезал от реки Кшень 246–й полк противника и разгромил его. Лишь небольшим разрозненным группам вражеских солдат удалось вплавь переправиться на другой берег.[119]
Немцы настойчиво рвались на север и северо—восток, не считаясь ни с какими потерями. В боях с 2 по 10 июля в результате сдерживающих ударов 1–го танкового корпуса противник потерял до 10 тысяч солдат и офицеров, 51 танк, 5 бронемашин, 118 пушек, 81 противотанковое орудие, 56 минометов, 52 станковых и 42 ручных пулемета, 5 тягачей, 2 самолета и 1 аэростат.[120]
Ставка Верховного Главнокомандования обеспокоена положением наших войск на воронежском направлении, между реками Тим и Кшень. Из—за слабого прикрытия артиллерией и авиацией противник мог ударить по тылам 40–й и 15–й армий, что значительно бы ухудшило положение войск Брянского фронта. Чувствовал эту угрозу и Катуков: 1–й танковый корпус находился на стыке двух армий и принимал на себя удары, нередко неимоверной силы, гитлеровской авиации и танков. Чтобы выстоять, часто приходилось обращаться за помощью то к соседу слева — генерал—майору И.Н. Русиянову, командиру 1–й гвардейской стрелковой дивизии, то к соседу справа — полковнику А.Н. Слышкину, командиру 15–й стрелковой дивизии. Обоих командиров Михаил Ефимович знал по довоенному периоду. В трудный час пехотинцы поддерживали танкистов своим огнем.
Задержать немцев удалось, но разгромить — не хватало сил. Командование фронта вводило в бой танковые корпуса разрозненно, поодиночке, что не давало должного эффекта. Наверно, осознав свою оплошность, штаб фронта решил объединить для совместных действий 1–й и 16–й танковые корпуса и придать им 15–ю стрелковую дивизию. Так, 5 июля 1942 года была создана сводная танковая группа под командованием Катукова.
Для обсуждения планов совместных действий в штаб 1–го танкового корпуса прибыл командир 16–го танкового генерал—майор М.И. Павелкин со своим комиссаром Соколовым. Катуков принял гостей, угостил чаем, а через полчаса уже шел предметный разговор, касающийся фронтовой обстановки и задач, стоящих перед группой.
Прорвав нашу оборону, немцы начали развивать успех в восточном направлении. Пять танковых, несколько моторизованных и пехотных дивизий вышли к Дону, южнее Ельца. Под угрозой оказался Воронеж, крупный промышленный и железнодорожный центр. Некоторым немецким частям удалось даже переправиться через Дон. Навстречу им устремились советские танковые соединения: с севера генерал—майора А.И. Лизюкова, с юга — 17–й танковый корпус Фекленко, с востока — генерал—лейтенанта Я.Н. Федоренко.
В связи с осложнением обстановки на Брянском фронте Яков Николаевич Федоренко оставил Москву и прибыл в Касторную. Ставка поручила ему возглавить оперативную группу в составе 4, 24 и 17–го танковых корпусов, которые предназначались для разгрома противника, прорвавшегося в район Горшечное, 4–й и 24–й танковые корпуса должны были нанести удар из района Старого Оскола на север, а 17–й танковый корпус — из района Касторной на юг.[121]
Ставка и Военный совет Брянского фронта поставили задачу перед группой Катукова: «Упорной активной обороной и нанесением частных ударов не допускать расширения фронта прорыва противника и развитие его успеха в северном и северо—восточном направлении. Всеми средствами уничтожать его живую силу и технику, и с началом наступления главных ударных сил, активными действиями во фланг и тыл противнику, отрезать пути отхода ему, не допускать подвоза новых резервов, уничтожая их на рубеже р. Кшень».[122]
Бойцам и командирам была разъяснена ситуация, сложившаяся на фронте. Обращаясь к ним, командование группы писало:
«Каждый… должен понять важность поставленной перед ним задачи, упорно оборонять свой рубеж, активными, решительными, короткими ударами вынуждать противника к отступлению, подготовиться к решительному переходу в общее наступление на фронте. Быстро восстанавливать материальную боевую часть, обеспечить разгром фашистских банд.
Ни шагу назад, и победа обеспечена!»[123]
8 июля группа Катукова начала наступление с рубежа Хитрово — Сенирино. В 18 часов 50 минут была проведена артиллерийская подготовка, открыт огонь по обнаруженным батареям противника, а через десять минут в бой пошли танки.
В ходе разработки плана наступления 16–му танковому корпусу был выделен 4–километровый участок фронта и поставлена задача: во взаимодействии с 8–м кавалерийским корпусом наступать с рубежа Красное Сенирино, овладеть населенными пунктами Большая Ивановка и Сапрон. Хотя корпусу противостояли незначительные силы противника, задачу он не выполнил, встретив сильный заградительный огонь, его танковые и пехотные части повернули обратно, положение на рубеже спасли танкисты 1–й гвардейской танковой бригады. Только утром 11 июля Павелкину удалось занять прежние позиции.[124]
Как потом выяснялось, не лучшим образом наступали и некоторые части 1–го танкового корпуса. Что это — неудача или еще сказывается отсутствие боевого опыта? Скорее всего и то и другое. Катуков старался во всем детально разобраться.
— Как всякий опыт, боевой сразу не дается, — говорил Михаил Ефимович работникам штаба. — Ладно, 16–й танковый корпус еще не обстрелян как следует, но наши—то бригады достаточно понюхали пороху. Ведь неделю тому назад мы хорошо побили немцев, задержали их и на реке Олым, и на реке Кшень. Что же произошло?
В штабе подробнейшим образом разбирали и анализировали прошедшие бои. И вот появляется приказ Катукова, в котором говорилось:
«Установлено, что командование бригад не поняло моей учебы, моих указаний и приказов, в решающие моменты боя игнорировало, пренебрегло указаниями:
1. Донесения с поля боя не представлялись в сроки (1 мсбр), неточные (1 тбр).
2. Нет взаимосвязи между бригадами.
3. Нет достоверной разведки — тактической и боевой, о противнике поверхностное представление.
4. Нет наблюдательных пунктов с командирами штабов, наблюдающих за полем боя; в 1–й мотострелковой бригаде командование ездит по частям без толку, не руководит боем, в этой же бригаде в течение дня не была развернута бригадная артиллерия. Штаб 1 мсбр не имел связи с батальонами.
5. Не ведется огонь пехоты из пулеметов по пикирующим бомбардировщикам.
6. Несвоевременно выносятся раненые с поля боя, не сразу оказывается помощь…»[125]
Выводы, сделанные в ходе разбора боевых действий группы, пошли всем на пользу. Командиры особое внимание уделяли теперь вопросам организации боя, техническому состоянию машин, взаимосвязи друг с другом, артиллерийской поддержке, словом, старались учесть все замечания Катукова.
Бои под Воронежем продолжались. В самый ответственный момент заболел командир 1–й гвардейской танковой бригады полковник Чухин. Его заменил молодой тридцатитрехлетний подполковник В.М. Горелов. Владимир Михайлович до войны с отличием окончил Военную академию механизации и моторизации, в боях показал себя умелым командиром.
1–й танковый корпус держал оборону на значительном участке фронта, героически сражался с врагом, не уступая ему ни одного метра своих позиций, нанося большие потери в живой силе и технике. Катуков был уверен в том, что 1–й танковый станет действительно первым в танковых войсках. В сущности таковым он и являлся, достоин был гвардейского звания. Не случайно в донесении Военному совету Брянского фронта Михаил Ефимович писал 11 июля 1942 года:
«Все бригады 1–го танкового корпуса за большие успехи по разгрому врага заслуживают присвоения им звания гвардейцев и в предстоящих решительных наступательных операциях с честью оправдают это звание.
Прошу вашего ходатайства перед Народным комиссаром обороны Союза ССР о присвоении 1–му танковому корпусу звания гвардейского корпуса».[126]
Не довелось Катукову сделать корпус гвардейским: был отозван на другой фронт. Но летом 1942 года его танкисты представляли грозную силу для врага. Немцы даже стали менять тактику при встрече с катуковцами, прятали свои танки за противотанковые батареи или за пехоту.
При разборе боевых операций со штабными работниками Катуков не стеснялся отдавать должное немецким командирам, если видел их грамотные и умелые действия:
— Противник — не дурак, если предпринял маневр, отвел свои танки. Значит, жди удара в другом месте.
В одном из боевых распоряжений Михаил Ефимович писал: «Полезно и нам применять такой маневр, предварительно приучив свою пехоту к тому, что отвод танков не отступление, а маневр для сохранения материальной части».[127]
Но в то время любой отвод войск, неважно, какими мотивами он был продиктован, сопряжен был с крупными неприятностями для любого нашего командира и военачальника; вступал в силу приказ НКО Сталина № 227 от 26 июля 1942 года, известный в армии и в народе под названием «Ни шагу назад!». Он перекликался с приказом № 270, изданным 16 августа 1941 года. В чем их суть? Приказы издавались в тяжелое для страны время, преследовали цель укрепить боевой дух и дисциплину в войсках, указывали на необходимость решительного пресечения проявлений трусости, паникерства, нарушений дисциплины. Несомненно, они сыграли определенную роль в укреплении морального духа и воинской дисциплины.
И все же на фронте случалось всякое, приходилось и отступать. Но отступление — еще не поражение. Катуков, если видел необходимость отвести войска, отводил их. Сохранив материальную часть, перегруппировав силы, он неожиданно наносил мощный удар противнику, который потом долго залечивал свои раны. Например, во время развития атаки 6 июля 1942 года на рубеже Дробышево, Юдино, Красный, Усть—Юрское несколько раз приходилось отводить части то 1–го, то 16–го танковых корпусов, однако немцев удалось разбить, вклиниться в их передовые линии и удерживать занятую территорию в течение нескольких дней.[128]
Успех группы надо было закрепить, и Катуков со своим штабом приступил к разработке новых планов наступления. Только наступать пришлось уже на другом участке фронта. Пришел приказ Военного совета Брянского фронта передать позиции в районе Ломигоры, Большая Вершина, Большая Ивановка 16–му танковому корпусу и 15–й стрелковой дивизии, а части 1–го танкового корпуса переместить по тылам 15–й армии на восток. Это связано было с тем, что противнику удалось прорвать нашу оборону на стыке Брянского и Юго—Западного фронтов на глубину до 80 километров, вплотную подойти к Дону и Воронежу.
На фронт приехал представитель Ставки Верховного Главнокомандования генерал—полковник А.М. Василевский. Ему поручено было организовать контрудар 5–й танковой армии Лизюкова совместно с приданными ей 7–м, 1–м и 16–м танковыми корпусами по группировке «Вейхс». Войскам ставилась задача: перерезать коммуникации противника, сорвать переправу через Дон, разгромить его части.
19 июля 1942 года, завершив марш, 1–й танковый корпус сосредоточился в районе Каменки, Килово, Большая Верейка, Муравьевка, Суриково, Озерки. Предстояло провести техосмотр материальной части, ремонт, организовать разведку позиций противника.
Военный совет фронта поставил перед Катуковым задачу: действуя на участке 340–й и 193–й стрелковых дивизий, по выходе их на тактическую глубину обороны противника (южный берег реки Сухая Верейка) войти в прорыв на участке Хрущево — Лебяжье, уничтожить артиллерию, резервы и штабы противника, овладеть районом Руца, Сомово, Гремячье и развить наступление на юг, обходя села Землянки и Кондрашовка.[129]
Все шло по намеченному плану, стрелковые дивизии готовили на Сухой Верейке десять переправ, по которым должны были пройти танки. И вдруг у командира корпуса открылась старая болезнь, и врачи настаивали на госпитализации. Михаил Ефимович ехать в госпиталь отказался, руководил боями со своего командного пункта.[130]
Начальник штаба Кравченко, обеспокоенный болезнью Катукова, хотел уведомить об этом командира оперативной группы войск генерал—лейтенанта Н.Е. Чибисова, которому в это время подчинялся 1–й танковый корпус.
— Упаси бог, Андрей Григорьевич, — воспротивился Катуков. — Чибисову сейчас не до меня: немцы лезут на всем участке фронта, дотерплю, не впервой.
Решая поставленную задачу, Катуков вводит в прорыв свои бригады в таком порядке: 49–я танковая наступает в первом эшелоне на участке 340–й стрелковой дивизии, форсирует под прикрытием пехоты реку Сухую Верейку в районе Хрущево, овладевает селами Руда и Гремячье; 1–я гвардейская танковая на участке 193–й стрелковой дивизии форсирует реку в районе Лебяжье и овладевает Сомовом и Большой Трещовкой; 1–я мотострелковая наступает из Перекоповки во втором эшелоне за 49–й танковой бригадой, прикрывает правый фланг корпуса от возможных контрударов противника с запада, обеспечивает успех 1–й гвардейской и 49–й танковой бригад; 89–я танковая (без батальона «KB») оставалась в резерве командира корпуса, но стояла в готовности в Каменке и могла быть брошена в любом направлении, в зависимости от развития ситуации на фронте.[131]
Наступление началось в 4 часа 30 минут 21 июля. На КП командира корпуса — временное затишье. Катуков ждет донесений с передовой линии. Рядом с ним дежурит врач. Поступают первые донесения, они не радуют. К моменту ввода корпуса в прорыв стрелковые дивизии не сумели прорвать оборону противника, 340–я дивизия лишь овладела скатами на высоте 213,8, село Хрущево так и осталось в руках немцев. Части 193–й стрелковой дивизии ворвались на северную окраину села Лебяжье, южную — противник прочно удерживал за собой, удерживал и южный берег Сухой Верейки.
Тогда командир корпуса принимает новое решение. В 16.00 приказывает одной роте 1–й гвардейской танковой бригады из района Ломово атаковать высоту 181,8, остальными силами наступать на Лебяжье. Комбригу Горелову приказывает:
— Владимир Михайлович, Лебяжье должно быть в наших руках через несколько часов. Тебя поддержит генерал Смехотворов, командир 190–й стрелковой дивизии. Справишься с делом, доложишь!
Горелов выполнил поставленную задачу, взял село, но остановился на берегу Сухой Верейки: на минах подорвалось несколько танков, оказалось, что немцы оставили на местах, удобных для переправы, сплошное минное поле.
В течение ночи саперы занимались разминированием берегов реки, сняли более ста мин. И все же потери были ощутимы. Горелов потерял 12 танков, 6 из них подорвались на минах, 6 — подбиты противотанковой артиллерией противника.[132]
Только в 13 часов на следующий день танковые части переправились на другой берег и совместно с мотострелками завязали бои с противником у села Лебяжье.
Медленно продвигалась вперед и 49–я танковая бригада. Слабо поддержанная частями 340–й стрелковой дивизии, она переправилась через Сухую Верейку в половине одиннадцатого 22 июля, сразу же повела наступление в южном направлении. Противник упорно оборонялся, стягивал с других участков фронта резервы, в воздухе постоянно висело до 30–40 немецких самолетов.
Корпус продолжал наступать. Катуков торопился завершить операцию: авиационная разведка сообщала, что противник перебрасывает в район Касторной крупные танковые и пехотные силы, до 17 эшелонов прошло в северо—восточном направлении.
На командный пункт позвонил Кравченко:
— Противник повсеместно оказывает ожесточенное сопротивление. Считаю, Михаил Ефимович, пора вводить в действие наш резерв, 89–ю танковую бригаду.
— Согласен, генерал. Но одну роту все же придержи. Немцы из Ломова могут нанести неожиданный удар.
Начальнику штаба в эти дни было присвоено звание генерал—майора танковых войск, вскоре он станет командовать крупным танковым соединением, а пока он прилагал усилия по организации наступления в районе Высочино, Хрущево, Гремячье, Сомово, Большая Трещевка.
Несколько дней подряд на степных просторах Придонья шли тяжелейшие бои, по масштабам своим несравнимые ни с мценскими, ни с подмосковными. Катуков инстинктивно чувствовал, как противник вырывает у него инициативу наступления, сдерживает его, вводит в действие свежие части. Прорвав оборону стрелковых дивизий, немцы к исходу дня 25 июля вышли на рубеж Суриковы Выселки — Ломово, одновременно повели наступление на Сомово, Большую Трещевку, Лебяжье, Хрущево. Стрелковые части уже дрались в полуокружении.
Для парирования удара противника Катуков бросает в бой все имевшиеся в его распоряжении резервы. Когда и это не помогает, он принимает решение под покровом ночи 26 июля вывести из села Лебяжьего 1–ю гвардейскую и 1–ю мотострелковую бригады, оставив там небольшое прикрытие. О принятом решении было сообщено командующему 38–й армией Н.Е. Чибисову.
Михаил Ефимович, забыв о своей болезни, практически не покидал КП, пока не получил донесение о выводе из—под удара танковых и мотострелковых частей. Обнаружив уход наших войск, противник усилил нажим на 49–ю и 89–ю танковые бригады, которые, прикрывшись арьергардами, прорывались на Большую Верейку.
В этот день все части 1–го танкового корпуса по приказу штаба фронта были выведены из района Лебяжье и заняли оборону на рубеже Крещенка — окраины Фомино—Негачевка.[133]
Неудачу Катуков переживал особенно остро. Были невосполнимые потери людей и техники. Потери могли быть во сто крат больше, не прими он решение об отводе войск до того, как оно последует свыше. О причинах неудачного наступления говорилось потом много — в приказах по корпусу, армии и фронту. Были сделаны и соответствующие выводы, суть которых сводилась к следующему: наступление не было как следует подготовлено, танки оказались без артиллерийской и авиационной поддержки, пехотные части не обеспечили прорыв обороны противника.
Что это — просчеты командования? Да. Иначе как можно объяснить, что прорвавшимся вперед частям 1–го и 2–го танковым корпусам не была оказана поддержка другими соединениями, скажем, действовавшими рядом 7–м танковым корпусом генерал—майора П.А. Ротмистрова и 11–м танковым корпусом генерал—майора И.Г. Лазарева. Их роль при прорыве противника сводилась лишь к его сдерживанию.
В докладе о ходе боев 1–го танкового корпуса 21–27 июня Катуков писал: «В результате невыполнения задач прорыва обороны стрелковыми дивизиями, самостоятельного прорыва танковыми бригадами переднего края, темп наступления был замедлен, противник, закрепившись на новых рубежах, подтянул резервы, нащупал слабое место в обороне 284–й и 540–й стрелковых дивизий, нанес решающий удар во фланг ударной группировке, создал угрозу окружения вклинившимся частям. Парирование контрудара было организовано поздно, а резервы ударной группы были втянуты в бой».[134]
Противник на этот раз одержал верх, но война на этом не заканчивалась, 1–й танковый корпус готовился к новым боям: приводились в порядок стрелковые и танковые части. Дынер со своими ремонтными службами поистине творил чудеса, восстанавливая разбитую технику. 20 июля начальник штаба Кравченко убывал к новому месту службы. Кому передать должность? Из штабных работников наиболее подходящей кандидатурой был майор М.Т. Никитин, начальник оперативного отдела. Незаменимый Никиток, так дружески называл его Катуков. Именно ему, Никитину, офицеру грамотному, превосходно разбирающемуся в тонкостях штабной и оперативной работы, человеку во всех отношениях порядочному, командир корпуса приказал принять дела, а оперативный отдел временно возглавил майор П.И. Шевяков.
25 августа Матвею Тимофеевичу Никитину было присвоено звание «подполковник». Этот человек стоял во главе штаба корпуса, а затем оперативного отдела армии, которой командовал Катуков. О своем выборе Михаил Ефимович никогда не жалел.
И снова наступление. 8 августа был получен приказ командующего 38–й армией генерал—лейтенанта Н.Е. Чибисова, в котором говорилось:
«Оперативная группа генерал—майора Катукова (1–й тк, 157 сд, 104 сбр, 1112 ал РГК, 124 сап РГК, 65 гмп) наносит главный удар в направлении Каверья, прорывает фронт на Большую Верейку и к исходу дня 10.08.42 г. выходит на рубеж Чуриково, Каверья, Скляево, в дальнейшем развивает удар в направлении Русская Гвоздевка».[135]
На этот раз командование Брянского фронта замыслило широкомасштабную операцию, привлекло к участию в ней достаточно большое количество войск. Кроме группы Катукова, в наступлении участвовала и группа И.Г. Лазарева, которой предстояло овладеть рубежом Гремячье — Лебяжье, развивать успех на Сомово, Чистую Поляну, Малую Верейку. 38–я армия прорывала оборону противника на участке Ивановка — р. Дон, уничтожала землянскую группировку немцев.[136]
Наступление планировалось начать в час ночи 10 августа по особому распоряжению, но артиллерийский обстрел позиций противника начался уже 8 августа.
Перед наступающими войсками стояла нелегкая задача. Было известно, что противник с целью обеспечения своих операций на юге использовал заранее подготовленные позиции Воронежского обвода на рубеже Козинка, Лобановка, Ивановка, Спасское, Малая Верейка, Большая Верейка, Нижняя Верейка — сел у реки Дон. Перед фронтом 38–й армии немцы ввели в первом эшелоне четыре пехотные дивизии, во втором эшелоне, в районе Малой Верейки, Землянска, Большой Трещевки и Гремячьего, 9–ю и предположительно 11–ю танковые дивизии. Войскам приказано было держаться до последнего солдата.[137]
Перед началом общего наступления Катуков решил провести силовую разведку переднего края противника, выяснить его огневые точки. После ранения А.Н. Гагаринского корпусную разведку возглавил майор П.Г. Лихошвай, смелый и энергичный человек, не раз уже добывавший ценные сведения о противнике. Его пригласили в штаб. Катуков и Никитин объяснили поставленную задачу, указали на важность и сложность ее выполнения.
Когда все детали были уточнены, начальник штаба спросил:
— Кому, Петр Григорьевич, поручим это ответственное дело?
Не задумываясь, майор ответил:
— Поручите мне.
Как прошла операция, говорит документ: «В ночь с 10 на 11.08 проведена силовая разведка с задачей: уточнить начертание переднего края обороны противника, уничтожить боевое охранение и выявить расположение огневых точек противника. В результате операции было уничтожено до 150 немцев, захвачены трофеи и 4 пленных. Разведотряды закрепились на отбитых у противника позициях. Руководил операцией Лихошвай».[138]
Пленных, ефрейтора и троих солдат, доставленных в расположение корпуса, Катуков допрашивал сам. Их вводили по одному, задавали вопросы. Переводчица Ольга Дмитриевна Модина едва успевала переводить показания разговорившихся фашистов, подтвердивших номера дивизий — пехотных и танковых, известных уже нашей разведке. Немцы подтвердили также сведения о том, что в первом эшелоне у них достаточно сильные огневые средства — артиллерия, танки. Прикрытие будет осуществлять авиация, базирующаяся на аэродромах вблизи Воронежа.
Сопоставляя разведывательные данные и показания пленных, можно было заключить: оперативной группе предстояло прорывать хорошо подготовленную противником линию обороны.
12 августа в 5 часов утра после тридцатиминутной артиллерийской подготовки пошли в атаку стрелковые и мотострелковые части, за ними — танковые. К 16 часам 167–я стрелковая дивизия, сломив сопротивление врага, вышла к северной окраине Большой Верейки, к Чурикову и Верейским Выселкам, где прочно закрепилась. Успешно продвигалась и 1–я мотострелковая бригада, преодолевшая минные поля у западной окраины Скляева–1. У Скляева–3 уже находилась 104–я стрелковая бригада.
Катуков, медленно меряя шагами расстояние на командном пункте, ждал донесений от командиров танковых бригад. Когда они стали поступать, Михаил Ефимович оживился. Приятную новость сообщил Горелов, командир 1–й танковой. Своими силами он построил переправу и форсировал реку Большую Верейку. Катуков не удержался, передал по радио:
— Молодец, комбриг. Закрепляйся!
Трудно пришлось 89–й танковой бригаде. Комбриг А.В. Жуков доложил о том, что его танки достигли северного берега Большой Верейки, но дальше продвинуться не могли из—за сильного противотанкового огня и минных полей. Потеряно уже 11 машин. Только на следующий день танкисты Жукова ворвались в Чуриково.
В течение нескольких дней на реках Большая и Малая Верейки шли тяжелые бои с переменным успехом. 17 августа противник предпринял восемь атак на Скляево–1, бросал танки, артиллерию и авиацию. К сожалению, наша авиация появлялась только в первые дни наступления. Потери в людях и технике были довольно ощутимы.
Самое разумное, что можно было теперь сделать, — прекратить наступление, закрепиться на занятой территории, прочно удерживать позиции. Для развития наступления в глубине обороны противника сил уже не хватало. Это поняло и командование фронта. Оно отдало приказ приостановить наступление.
1–й танковый корпус, не выходивший из боя почти три месяца, выведен был теперь в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. Его части расположились южнее Тулы, в 9 километрах от Ясной Поляны, знаменитой усадьбы Льва Николаевича Толстого, и начали восстанавливать свою боеспособность.
Штаб корпуса разместился в селе Горюшино. Там подводились итоги июльско—августовских боев. В результате ударов корпуса противник потерял: танков — 122, орудий разных калибров — 326, противотанковых орудий — 152, минометов — 12, автомашин — 173, повозок с грузами — 119, самолетов — 12, пулеметов — 264, зенитных орудий — 6, складов боепитания — 6, радиостанций — 14, броневиков — 6, тягачей — 6.[139]
В журнале боевого пути 1–го танкового корпуса отмечалось: «В результате героических действий, смелости и отваги всего личного состава задача, поставленная перед корпусом, была выполнена с честью. Где бы противник ни пытался развить успех, везде встречал сокрушительный отпор танкистов и на север продвинуться не смог».[140]
Возвращаясь к только что закончившимся боям, Катуков вместе со своими соратниками — командирами бригад анализировал успехи и неудачи в период наступательных и оборонительных операций, задавался вопросом — почему так неэффективно использовались танковые силы на Брянском фронте? 5–я танковая армия и несколько танковых корпусов находились в распоряжении командующего фронтом, но ни разу они не вводились в бой для одновременного, массированного удара по врагу.
Пожалуй, ответ на этот вопрос дал позже А.М. Василевский. Он писал: «Тех сил и средств, которым он (Брянский фронт. — В.П.) располагал, было достаточно не только для того, чтобы отразить начавшееся наступление врага на курско—воронежском направлении, но и вообще разбить действовавшие здесь войска «Вейхса». И если, к сожалению, этого не произошло, то только потому, что командование фронта не сумело своевременно организовать массированный удар по флангам основной группировки противника, а Ставка и Генеральный штаб, по—видимому, ему в этом плохо помогали».[141]
Недостатки в использовании танковых сил были вскрыты в специальном приказе Народного комиссара обороны за № 325 от 16 октября 1942 года.
«Этот приказ, — писал позднее М.Е. Катуков, — сыграл большую роль в дальнейшей судьбе танковых войск. Он, по существу, стал важнейшей теоретической основой их боевого применения».[142]
Вскоре командир корпуса был вызвал в Москву на прием к Верховному Главнокомандующему.
Сталин принял Катукова 17 сентября 1942 года на ближней даче, недалеко от Кунцева, куда привез его А.Н. Поскребышев, незаменимый долгие годы помощник генсека, забрав из приемной Председателя Совета Народных Комиссаров. С Верховным Главнокомандующим Михаил Ефимович ни разу не встречался, лишь разговаривал по телефону, когда его бригада находилась под Мценском.
В небольшой комнате, в которой оставил его Поскребышев, открылась боковая дверь и вошел Сталин.
— Здравствуй, товарищ Катуков! — произнес он глуховатым голосом с заметным кавказским акцентом.
«У меня все мои заготовленные слова рапорта пропали из головы, и я только мог сказать: «Здравствуйте, товарищ Сталин!» — вспоминал Катуков об этой встрече в 1947 году.
Верховный предложил сесть, разрешил курить. Потянулся к трубке и сам.
Разговор, к счастью, наладился сразу. Сталин поинтересовался, как воюет корпус, как показывают себя наши танки в бою. Когда—то такого рода вопросы задавал ему нарком танковой промышленности В.А. Малышев. Отвечал Катуков тогда прямо, ничего не утаивая. И перед Сталиным решил не кривить душой. От Верховного много зависело. Может, прислушается к мнению фронтовика и окажет влияние на выпуск нашей промышленностью более нужных для фронта танков.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.