Сталинский антиамериканизм

Сталинский антиамериканизм

Особой темой в исследовании истории сталинской пропаганды в послевоенный период является антиамериканизм наших самых консервативных идеологов. Это именовалось как «наступление новой исторической полосы в идеологической борьбе с капитализмом».

На практике искоренение инакомыслия, неправильного понимания политики партии, подозрение в космополитизме принимало варварские формы — от травли людей и увольнения их с работы с «волчьими билетами» до заведения уголовных дел, как на «агентов империализма, скрытых врагов народа».

Позднее, при брежневщине, заговорили о диссидентстве, но судили отнюдь не по политическим статьям. Не все сподвижники Сталина после его смерти остались при своих косных убеждениях и скрывали правду в надуманных воспоминаниях и мемуарах. Например, Шепилов позднее вспоминал, делая упор на то, что он «был простым исполнителем» драконовских постановлений, несмотря на его высокую должность — он возглавлял в 1948–1949 годах Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Он признавал, что интеллигенция в пропагандистских ведомствах «подверглась наибольшим опустошениям в зловещие годы беззаконий». Под «зловещими годами» он имел в виду послевоенный закат сталинизма. По словам Шепилова, «охватившая страну атмосфера всеобщего страха и террора была продолжением политических злодеяний Сталина».

Верными своему кумиру после его разоблачения оставались разве что одиозный JI. Каганович и жалкая горстка бывших подручных диктатора, которые при хрущевщине лишились своих постов. Остальные же поспешили откреститься от кровавого диктатора, узурпировавшего власть в партии, и писали покаянные мемуары, из которых большая часть увидела свет только в годы горбачевской перестройки.

«Не надо слишком много каяться, — сказал в 1968 году JI. Брежнев в узком кругу, когда при Суслове обсуждался вопрос о возможности и идеологической целесообразности издания одного его покаянного фолианта, написанного бывшим подчиненным Суслова. — Не надо громко каяться, — продолжал Брежнев, тогда сохранявший ясность ума, не замутненного коньяком. — А вам не кажется, товарищи, что ваши признания-воспоминания можно трактовать по-разному и переносить их тень на современность?»

Конечно же, Брежнев имел в виду, что в темах об идеологическом прессинге внутри страны в годы холодной войны современники 60-х годов увидят, почувствуют намеки на цензуру «после оттепели» и начнется сравнение не в пользу партии. Потому слишком откровенные воспоминания и вышли к читателю только в годы «гласности и перестройки». В тот же период общественность стала намного больше узнавать и об антиамериканской политике, главным изобретателем и теоретиком которой был лично Сталин, который, как помним из предыдущих глав, не мог с 20-х годов терпеть ни англичан, ни американцев.

Одним из козырей в противостоянии было желательное (и необходимое!) использование разоблачительных материалов и признаний, исходящих не от советских идеологов, которые были явными противниками империализма, а от самих граждан США и Англии. Вот чем занимались и советские разведчики (помимо выполнения основных заданий), и аккредитованные на Западе журналисты из СССР. Такие просоциалистические «разоблачители язв капитализма» попадались не так часто по сравнению с количеством наших перебежчиков, вовсю откровенничавших (и не без преувеличения) в своих интервью «об ужасах сталинской действительности».

Счастливой находкой для Кремля стала Анабелла Бюкар, имевшая информацию о теневой работе дипломатов. Этим источником заинтересовалось даже Политбюро, которое в марте 1949 года дважды (11 и 17 числа) принимало решение о дополнительных больших тиражах книги А. Бюкар. Ее работа носила лобовое для советского и зарубежного читателя название — «Правда об американских дипломатах». Издательство иностранной литературы обязано было за 20 дней (в рекордно короткий срок по полиграфическим возможностям того времени!) выпустить книгу на английском, французском, немецком и испанском языках по 10 тысяч экземпляров. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 1074, л. 62). А «Литературной газете», в которой помещались главы из этого сенсанционного разоблачения, разрешалось дополнительно отпечатать 200 тысяч экземпляров.

По объему книга была небольшой, но привлекала охочего до сенсаций буржуазного обывателя разоблачением «низких дел американцев, их шпионажа и антисоветских заговоров». Вкус среднего читателя таков, что важно не кого разоблачают — своих или чужих, а чтобы были интрига, перебирание «чужого грязного белья», эффект подглядывания в замочную скважину за теневой жизнью сильных мира сего. А автором этого лишь отчасти правдивого, как считает часть современных экспертов, разоблачения была женщина(!), что обрекало тираж на полную распродажу. Так оно и произошло.

А что касается Анабеллы Бюкар, то она была тогда молода, славянского происхождения и до согласия по заказу написать «разоблачение» работала в информационном отделе посольства США в Москве. Вот откуда у нее была некоторая информация о тайных делах дипломатических американских представителей в СССР. Но она влюбилась в тенора Московского театра оперетты. И тут начался прямо романтический кинодетектив. На Анабеллу обратила внимание советская контрразведка и ловко политизировала ее любовь, предварительно, конечно, сыграв на славянском происхождении и «кровном патриотизме».

В хронике разжигания антиамериканских настроений в соцстранах сыграл свою роль и порожденный Агитпропом ЦК «План мероприятий по усилению антиамериканской пропаганды на ближайшее время», одобренный ЦК ВКП(б) в марте 1949 года. 15 пунктов этой программы настраивали издательства на подготовку литературы всех жанров по откровенно американской тематике. Книги такой направленности выпускались в первую очередь. И, естественно, их бросились строчить все халтурившие авторы, гонявшиеся за гонораром и признанием властей. Но то, что подавляющее большинство подобных разоблачителей никогда в лицо не видели даже живого американца, не говоря о самой Америке, сыграло заказчикам медвежью услугу.

Буквально через пятилетку даже «ценители топорного пропагандистского стиля» обратили внимание на то, что в растущем Монблане антиамериканской литературы в десятки раз больше «отвала», чем полезной руды. Для солидарности в погоне «за весомостью пропагандистского слова» партийные критики решили привлечь к этой кампании и покойных классиков по обе стороны «железного занавеса». Госполитиздату приказали в пятинедельный срок выпустить книгу памфлетов и очерков М. Горького об Америке тиражом 500 тысяч экземпляров, за две недели выдать широкому кругу читателей «Стихи об Америке» и «Мое открытие Америки» В. Маяковского, повесть «Без языка» В. Г Короленко, за два месяца отпечатать сборник «Америка глазами американцев», переиздать в 1949 году «особенно критически направленные произведения» американских писателей: М. Твена, Т. Драйзера, Дж. Лондона, С. Льюиса, Г. Фаста и других, обличавших в свое время пороки американского «хищнического капитализма».

Конечно же, по приказу партии в стороне не осталось и издательство «Искусство», начавшее штамповать массовым тиражом сатирические плакаты на антиамериканские темы. В двухмесячный срок оно подготовило сборник материалов для эстрадного исполнения, включающий произведения об Америке М. Горького, В. Маяковского, И. Ильфа и Е. Петрова.

Особое внимание было обращено на современных англоязычных авторов, чьи «произведения были направлены против американского империализма». В частности, издательство иностранной литературы занялось выпуском книг «Снова перед войной?» А. Клода, «Бедствующая земля» М. Вильямса, «Суд над Голливудом» Д. Кана, «Правда об американском легионе» Дж. Грея, «Военные и политические последствия открытия атомной энергии» П. Блэккета, сборника «Труд и капитал в США», «Американский фашизм» Дж. Спивака, «Правители Америки» А. Рочестера.

Большинство из перечисленных авторов не пользовались на родине широкой популярностью и были читаемы разве что в просоциалистической узкой среде. Однако были и писатели, ставившие объективные проблемы перед обществом и политиками Востока и Запада — такие, как П. Блэккет, Дж. Грей, Дж. Спивак и другие. Однако изданиями в СССР этим авторам была оказана двоякая «услуга»: с одной стороны, это в какой-то мере способствовало популяризации малоизвестных литераторов, а с другой, появлялся повод для властей заинтересоваться ими, как «агентами коммунизма», что было чревато для авторов неприятными, а порой и печальными последствиями.

Важный участок «идеологического фронта» был отведен научно-исследовательским институтам Академии наук СССР. В мае-июне 1949 года Институту философии предстояло оперативно подготовить и издать сборник и две книги антиамериканского содержания, в том числе и фолиант «Кризис буржуазной демократии в США». Институт экономики работал над сборником «Критика экономических теорий американского империализма».

Антиамериканская пропаганда. Плакат сталинского времени

Не все в этих томах, созданных советскими учеными, было надумано и подтасовано. Американское общество действительно переживало определенный кризис демократии: шла перестройка мнений в сторону реакции, пересмотра былых отношений к Советскому Союзу и новым соцстранам, нарастала волна бойкотирования и преследования действительно прогрессивных политических авторов (журналистов и писателей). В этом смысле США в некоторых отношениях напоминали СССР. А у нас в научной среде появилась установка, что любое мало-мальски значительное исследование, работа, то ли на внешне, то ли на внутриполитическую или экономическую темы должны были обязательно учитывать аспект холодной войны. Доходило до того, что при защите кандидатских диссертаций на технические, физико-математические, биологические темы наши научные сотрудники вынуждены были в аннотации «проклинать международный империализм» и заверять во время своего выступления, что их работы являются «вкладом в защиту социалистических идеалов». Непонятно только, как, например, могло ударить по классовому врагу изучение особенностей деления раковой клетки или поведения микрочастиц.

Такая идеологизация, всеобщая закомплексованность на борьбе с империализмом напоминала средневековую кампанию «охоты на ведьм», где буквально во всех начинаниях церковники с опаской усматривали происки дьявола. Если тогда еретиков-новаторов отправляли на костер, то в СССР слишком вольно мыслящих ученых — в лагеря ГУЛага. А в США «прокоммунистических агентов» подвергали остракизму, лишали их работы. Кстати, прокоммунистом можно было прослыть и получить ворох неприятностей даже не будучи знакомым с марксистской теорией, а просто подвергая здоровой, объективной критике недостатки трумэновской системы «закручивания идеологических гаек». Если бы диссиденты всех убеждений Востока и Запада сошлись на гипотетическом необитаемом острове, то они наверняка нашли бы между собой взаимопонимание и с еще большим удивлением со стороны взглянули на вселенскую свару между двумя социально-экономическими формациями.

Антиамериканским настроениям и установкам вынуждены были в СССР подчиниться и создатели многотомной «Всемирной истории». Когда в феврале 1948 года президент и академик-секретарь АН СССР С. И. Вавилов и Н. Г. Бруевич испрашивали разрешения на публикацию новых прогрессивных воззрений авторов этого огромного труда, то в качестве главного аргумента выдвинули «необходимость создания труда в противовес многочисленным буржуазным изданиям на эту тему».

И вполне в духе кремлевских настроений была разработана трактовка развития всемирно-исторического процесса. Понятно, что большинство оценок событий нового и новейшего времени были предвзяты, ибо марксистские оценки не подходят ко многим явлениям домарксистского периода существования человечества. А если и подходят, то они все равно однобоки, не совсем полны, так как полнота оценки предполагает и учет того прогрессивного, что было накоплено при, капитализме. Поэтому и вышло, что безоглядное отрицание очевидных преимуществ капитализма в его высшей стадии, особенно в сфере демократического обустройства общества, через десятилетия горько откликнулось. Это успел признать последний генсек Горбачев, еще будучи на посту первого президента СССР.

А в 1949 году даже выдающиеся ученые умы страны Советов действительно верили в чудодейственную силу логического «скальпеля» марксистско-ленинской идеологии. Они наивно полагали, что с его помощью удастся со стопроцентной гарантией препарировать и точно проанализировать язвы и пороки буржуазного общества и тем самым доказать его бесперспективность. Апологеты этой версии упускали из виду важнейший фактор — отсутствие у советской идеологии полной, всеобъемлющей объективности в изучении социально-политических процессов. И эта пагубная убежденность завела подобных исследователей в такой же тупик, в который зашли средневековые искатели философского камня.

По сути, в никуда шли со своими пухлыми трактатами директор Института экономики АН СССР К. В. Островитянов и его сподвижники, когда летом 1949 года обратились к секретарям ЦК ВКП(б) Т. Маленкову и М. Суслову с пространным докладом «О недостатках» в работе института. В документе они обязались исследовать экономику капиталистических стран «в проблемном разрезе». Трудно сказать, насколько они осознавали то, что постановка и рассмотрение проблем мировой экономики только в идеологическом плане не позволит полноценно раскрыть все особенности развития мировой экономики в комплексе, поскольку заранее программировалось «сделать приоритетной» экономику социализма. И исполнители этого гигантского заказа изощрялись, как могли, в изобретении доказательств для утверждения того, чего на самом деле не было и никогда не могло произойти. Советская экономика при всех потугах и успехах действительно не могла по всем основным отраслям тягаться на равных с Западом, о загнивании которого наши политики упрямо твердили десятилетиями, вплоть «до последнего дыхания» СССР. Но даже прогрессивным советским ученым, понимавшим несостоятельность административно-хозяйственной системы, ради собственной карьеры, судьбы и семьи приходилось считаться с мрачными реалиями сталинского «средневековья».

И уж особенно пагубно, по-цензорски костоломно отразилось партийное руководство на создании Большой Советской Энциклопедии (БСЭ), которая готовилась и выходила в свет с 1926 по 1947 год. Целью сталинских критиков и редакторов было закрепить в энциклопедии, где только возможно, марксистско-ленинскую теорию, взгляды на историю, развитие общества, науки, на весь мир.

Не довольствуясь первым изданием и желая дополнить его новыми сталинскими теоретическими высказываниями, на заседании оргбюро ЦК в январе 1949 года одновременно с принятием позорного постановления по борьбе с космополитизмом «для просвещения советского общества» было решено в пятидневный срок разработать проект постановления ЦК о втором издании БСЭ. Задачу поручили академику С. Вавилову и Д. Шепилову. Разрешалось для оправдания необходимости такого дорогого издания и покритиковать первое.

В проекте говорилось, что первое издание БСЭ «содержит грубые теоретические и политические ошибки», многие статьи «аполитичны, написаны в объективистском тоне». Особый упор делался на то, что многие статьи «проникнуты низкопоклонством и раболепием перед иностранщиной», что недостаточно показана ведущая, главенствующая роль советской науки в мировом прогрессе.

«А бомбу-то с атомом первыми рванули американцы», — осмелился тогда в узком кругу без последствий для себя хихикнуть патриарх медицины, сотрудничавший в медицинском разделе энциклопедии ученик Бехтерева В. Тангоров.

На Политбюро при утверждении проекта второго издания БСЭ указывалось на «необходимость приоритетного значения партийно-классового подхода». «Интересно, как с классовых позиций писать статьи о сообществах африканских обезьян?» — пошла тогда гулять шутка в узком кругу молодых ученых-диссидентов. Да, несмотря на жестокие уроки прошлого, на потери, которые понесла наука в результате репрессий 30-х годов и 1947 года, в среде интеллектуалов все же находились люди, осмеливавшиеся говорить друг другу правду, не опасаясь, что друг предаст. Значит, общество еще не окончательно было запугано и подавлено бериевщиной, в нем во всех слоях и сферах деятельности было еще достаточно честных, порядочных людей, понимавших «к какому уродству может привести страну и народ повсеместное полуграмотное партийное руководство, схожее с религиозным фанатизмом». (Выдержка из эмигрантской прессы НТС).

В ревностном желании принизить буржуазное общество отрицалось буквально все прогрессивное, талантливое не только в науке, но и в искусстве, культуре. Щадили только умерших классиков, поскольку выискивали в их творчестве и «пристегивали» к социалистической пропаганде все, что хоть как-то можно было подтасовать под марксистско-ленинскую эстетику. Таких живых мастеров, как Бернард Шоу и Ричард Олдингтон называли «слащавыми писаками, делающими дешевые вещи на потребу мелкобуржуазной публике».

В пропагандистской упряжке оказалась и отечественная драматургия. В поручении, данном Всесоюзному комитету по делам искусств при Совете Министров СССР, говорилось, что в трех-четырехмесячные сроки «силами ведущих драматургов» надо создать новые пьесы на антиамериканские темы. В документе упоминались К. Симонов и Н. Вирта. «Культурный комитет», как его запросто называли в творческой среде, тут же обязался «включить в план государственных заказов новые произведения для эстрадного исполнения, разоблачающие политику, культуру, быт и нравы империалистической Америки».

Внутри страны на передний план «для просвещения общественности» в духе новых политических веяний выдвигался кинематограф, чью продукцию навязывали для просмотра в кинотеатрах новоявленных соцстран Восточной Европы. Сталин, помня слова Ленина о великой пропагандистской силе кинематографа, лично просматривал каждую полнометражную ленту. Помимо этого он имел список «событий и личностей, о которых следовало делать фильмы» по его заказу.

И такие сталинские заказы руководителям кинематографии не замедлили последовать: снять киноочерк по мотивам произведения М. Горького «Город желтого дьявола» и кинофильм, в основе сценария которого лежала бы уже упомянутая книга А. Бюкар «Правда об американских дипломатах», где показывались бы советскому зрителю «грязный американский шпионаж и антисоветские заговоры». Одновременно снимались фильмы о благородных и умных советских разведчиках. Только общественность абсолютно не ведала, что некоторые наши «рыцари без страха и упрека» при выполнении спецзаданий пользуются ядом, убивают русских эмигрантов из-за угла и вообще пользуются всем набором методов не хуже инквизиторских — включая лицемерие и откровенный подкуп, шантаж и угрозы.

Это была борьба за приоритет в мире двух враждебных систем, и, сцепившись в схватке, они просто вынуждены были действовать подлыми методами, а своим народам говорить только о благородных и миролюбивых замыслах. Кстати, в 1947–1949 годы политики Запада и Советского Востока наперебой рассуждали о миротворчестве и обвиняли друг друга в подготовке к агрессии.

Радио тоже постоянно напоминало советскому гражданину, что в лице британцев и американцев надо видеть потенциальных врагов и поэтому постоянно быть начеку. Очень часто в эфире звучали передачи на тему «Народы мира не хотят быть рабами американского империализма» и «Американские правящие круги против международного сотрудничества».

Все более политизированными становились и литературно-художественные журналы, где теперь редко попадались произведения без «выпяченной, надуманной политической подоплеки». В журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Москва» часто мелькали фамилии пропагандистов преимущественно советского образа жизни. Среди них были П. Павленко, Н. Вирта, А. Корнейчук, К. Симонов, JI. Леонов, С. Михалков, И. Эренбург. Если одни писатели кривили душой и выполняли «социальный заказ» ввиду безвыходных обстоятельств, то такие как А. Корнейчук делали это с особым рвением, хотя их творения и рождались шаблонными, без проблеска талантливой искры.

Помня о критике качества пропаганды со стороны ЦК, М. Суслов постоянно держал это замечание в памяти. Потому и в его резолюции на втором варианте «Плана проведения антиамериканской пропаганды учреждениями искусств» есть фраза: «Тов. Шепилову. Нет ли погони за количеством пьес и постановок в ущерб их качеству?»

Но каким образом оживить пропаганду, поднять ее качественный уровень, если культура и творчество в сталинскую эпоху были подавлены штампами, демагогической фразеологией, которой нельзя было избежать? Вольного свежего ветра в литературе тех лет не было, по-настоящему талантливые авторы с оглядкой складывали живые, правдивые рукописи в стол и хранили «до лучших времен».

Среди «борцов с происками империализма» не было таких личностей, как Андрей Платонов, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Варлам Шаламов. Последний в эти годы просто сидел в лагере на Колыме.

Именно в 1946 году, когда начала разыгрываться «идеологическая вакханалия», когда творческому человеку стало душно, как в 1937 году, Борис Пастернак написал свое знаменитое стихотворение «Гамлет». И узкий круг интеллигентов, знавший полный текст стихотворения, с отчаянием и трагической тоской оглядываясь кругом, невольно повторял заключительные строки пастернаковского трагического «Гамлета»:

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить — не поле перейти.

В 1956 году, с оглядкой в недалекое прошлое, Пастернак напишет не менее значительное стихотворение «Быть знаменитым некрасиво», первые строфы которого ярко отражали мрачное духовное состояние творческой интеллигенции, вынужденной под страхом расправы молчать в годы разгула сталинской послевоенной реакции:

«Быть знаменитым некрасиво. Не это подымает ввысь. Не надо заводить архива, Над рукописями трястись. Цель творчества — самоотдача, А не шумиха, не успех. Позорно, ничего не знача. Быть притчей на устах у всех».

Да, быть знаменитым в годы фарисейской трескотни было, действительно, некрасиво и стыдно. Да и сейчас неловко читать псевдопафосные «творения», обличительные статейки и романчики, подписанные громкими именами — И. Эренбург или К. Симонов. А ведь это были и правда талантливые авторы, волею судьбы ставшие «придворно-кремлевскими борзописцами». И самое горькое то, что многомиллионный читатель верил этим людям, которые по принудиловке выдавливали из себя «пафосно-обличительные» строки.

Не лучше выглядели и литературные произведения. Так для К. Симонова напечатанная им в 1948 году пьеса «Чужая тень» была не лучшим его творением. В ней он «развенчал советских ученых, преклонявшихся перед иностранщиной». Свою рукопись «на животрепещущую тему» К. Симонов направил для ознакомления Молотову, Сталину и Жданову. (РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1458, л. 49. К. Симонов — В. М. Молотову, 23 мая 1948 г.).

В серый поток «разоблачилок» (литературный жаргон. — Авт.) попала и книга-памфлет И. Эренбурга «Ночь Америки».

С «проколом» сработал для Госполитиздата и молодой Ю. Н. Семенов с книгой «Фашистская геополитика на службе американского империализма». (Не путать с Ю. С. Семеновым, автором «Семнадцати мгновений весны»! — Авт.) Несмотря на общие положительные отзывы, книга была написана занудным языком и страдала многостраничным теоретизированием по поводу «разоблачения трудов западных основоположников геополитики».

Вместе с тем, критике подвергались и объективные работы. В частности, в космополиты был зачислен и «покаялся в письме в ЦК» начальник кафедры международных отношений Военно-политической академии имени В. И. Ленина Г. А. Деборин за «слишком мягкое и почти дружественное изображение империализма» в книге «Международные отношения в годы Великой Отечественной войны (1941–1945)». Для Деборина весь кошмар заключался в том, что гром грянул, когда книга уже лежала на прилавках магазинов! За издание «всецело порочной» работы ее рецензенты и цензор были уволены с занимаемых должностей. А начальник Главупра в письме Суслову «пришил» Деборину попытку протаскивания «оправданий империализма и замалчивание роли партии в борьбе с фашизмом». Чего только стоила следующая фраза из письма: «…автор обходит роль большевистской партии как организатора и вдохновителя побед советского народа и его вооруженных сил». Кроме того, «умалчивается историческая роль СССР в Великой Отечественной войне и переоценивается роль Великобритании и Америки», не показаны «хищнические цели американского империализма».

По тем временам такие фразы были уже стопроцентным основанием для того, чтобы назвать автора «агентом западной разведки, идеологическим диверсантом» и завести на него дело на Лубянке. Когда разбор скандала дошел до Д. Шепилова, тот счел целесообразным изъять книгу из всех библиотек страны и уничтожить. На этой резолюции Суслов «проголосовал» размашистым почерком «за!» (РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, д. 144, л. 37). Но, тем не менее, крамольная книга уцелела в некоторых библиотеках по причине бюрократических проволочек или из-за неисполнительности библиотекарей и местных идеологических парторганов.

Однако уничтожением книги партийцы не удовлетворились и продолжали «давить» на Деборина. И тот сломался, что бывало довольно часто в те времена. Деборин обвинил своих рецензентов в космополитизме, в том, что «они вовремя не указали» ему на грубейшие политические просчеты в рукописи. Сгущая краски и оправдываясь, он заявил, что академик И. М. Майский (бывший посол СССР в Англии в 1932–1943 г.г.) пять часов подряд убеждал его в том, что «Рузвельт всегда был искренним другом СССР», а «Черчилль был настроен в пользу СССР, по крайней мере, до Сталинграда». Академик считал, что своей книгой Деборин должен был не разрушать, а укреплять послевоенное сотрудничество СССР с союзниками. А дальше в письме шли многословные покаяния самого Деборина. Копию письма сломленного автора Шепилов послал министру госбезопасности В. С. Абакумову. Но быстрой расправы над Майским по каким-то причинам не последовало; его арестовали только в феврале 1953 года.

Если при выполнении идеологических заказов одни невольно ломали свою судьбу, то другие удачно делали карьеру. К таким конъюнктурщикам относился писатель Н. Н. Шпанов, еще в 1939 году получивший от партии лестные отзывы на свою книгу «Первый удар. Повесть о будущей войне». Повесть живописала в фантастических образах начало победоносной войны СССР против Германии.

«Певец большевизма» Всеволод Вишневский в рецензии, опубликованной в журнале «Большевик», назвал повесть удачной. На самом же деле она была грустным примером самой кондовой халтуры. А в 1949 году Шпанов занялся разоблачением космополитов «на литературном фронте», как он сам писал Сталину в письме от 29 марта. Обращаясь к вождю, Шпанов сокрушался, что «исчерпал все доступные ему средства в борьбе за справедливость». И тут же упоминал разгромленный в редакциях свой роман «Поджигатели», посвященный «разоблачению роли США и Англии и их разведок в развязывании Второй и подготовке Третьей мировой войны».

Непризнанный «талант и патриот» возмущался тем, что с рукописью, сданной в издательство «Молодая гвардия» в 1947 году, «происходит безобразная волокита. Один за другим придумываются поводы, чтобы задержать выход книги». Даже вмешательство К. Ворошилова «не привело издателей в себя. Ни актуальность темы, ни современная политическая обстановка не заставили издателей вспомнить слова великого Ленина: «Надо объяснять людям реальную обстановку того, как велика тайна, в которой рождается война». Далее Шпанов «доносил», что редактор «Нового мира» К. Симонов и глава Союза писателей СССР А. Фадеев были за публикацию романа.

Да, действительно, Симонов написал Шпанову, что «роман будет иметь серьезный и заслуженный успех», что он «решительно голосует за печатание романа книгой». Однако ни «Новый мир», ни «Знамя» печатать роман не торопились. Распаляясь в своем доносе Сталину, конъюнктурщик Шпанов намекал на свой талант и приоритет патриотического автора: «Уверен, что такие книги нужны народу и должны издаваться не годами, а неделями и даже днями».

Донос Шпанова тут же возымел результат. Гром грянул над «Молодой гвардией», 5 апреля главный редактор издательства и его заместитель сообщали в Агитпроп, что «задержка с публикацией романа Шпанова связана с большой правкой, внесенной автором после набора рукописи в типографии». Вскоре агитроповцы докладывали Суслову, что книга будет выпущена в ближайшие месяцы. И что же? Доносчику партия открыла столбовую дорогу в массы: его откровенная халтура объемом почти в 800 страниц была издана в 1949, 1950 и 1958 годах тиражом тридцать, семьдесят пять и девяносто тысяч экземпляров.

В 1950 году эту «пропагандистскую бомбу» издали на немецком языке в ГДР. Слава «слепленного партией и санкционированного высшими органами» халтурщика дошла до того, что в МГИМО при МИД СССР «Поджигатели» числились в списке для обязательного прочтения студентами. С некоторыми критическими замечаниями склочный автор попал и в литературную энциклопедию 1975 года, где о «Поджигателях» писалось: «…это попытка показать историю подготовки Второй мировой войны», а далее отмечалось, что автор поверхностно осветил серьезные проблемы.

Шпанов ценился идеологами и в годы брежневского застоя. А после выхода романа в свет в 1949 году подхалимствующие критики во многих периодических изданиях расхваливали талант Шпанова на все лады и отмечали его «глубокое знание истории и литературное мастерство». По традиции делались и некоторые незначительные замечания. Но настоящие читатели, ценители истинного творчества, прекрасно понимали, что Шпанов — конъюнктурщик.

Не лучше шпановского «продукта» была и книга В. М. Минаева «Американское гестапо». Эта «макулатура» вышла в свет 50-тысячным тиражом с благословения высших партийных чинов Москвы. А до этого ее судьба тоже висела на волоске. По жанру книга была памфлетом. Но искренне смеялись над ней только умные критики, а подпевалы написали восторженные отзывы. Рукопись в блужданиях по литературным и партийным кабинетам дошла до Шепилова и Ильичева. А главы с пародийным изображением американской разведки читал сам министр госбезопасности Абакумов. О самом авторе в его личном деле говорилось, что он успел опубликовать 10 книг и брошюр по вопросам международной разведки и контрразведки и имел два партвзыскания, которые были потом сняты. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, д. 148, л. 2).

Как и Шпанов, Минаев начал искать «справедливость» в верхах и в апреле 1949 года отправил письмо Молотову. Рукопись направили в Агитпроп, и она попала в руки вдумчивого и ответственного критика, который дал не совсем лестный для автора отзыв, ссылаясь на то, что «подобные небрежно написанные памфлеты» снижают уровень советской пропаганды и притупляют ее остроту. А конкретно критик писал, что «опубликование такой книги может лишь внести путаницу в понимание нашими читателями современной американской действительности». А у Абакумова при прочтении отзывов вдруг зародилось подозрение насчет лояльности склочного автора. Гэбисты тут же произвели обыск на квартире Минаева и изъяли у него «секретные материалы об американской разведке».

Получилось, что склочник Минаев в хождениях по инстанциям высек себя, как унтер-офицерская вдова. И все же, несмотря на недовольство Абакумова, верх взяли «высшие политические соображения» Суслова.

К Молотову прорвался со своим творением, разоблачающим американскую разведку, и партийный писатель М. С. Гус. Его рукопись называлась «От Пинкертона к Гиммлеру (сто лет американской разведки)». Молотов переправил рукопись в Агитпроп, где она получила отрицательный отзыв. Копии рецензии получили, помимо Молотова, Шепилов и Абакумов. Среди критических замечаний упоминалось отсутствие каких-либо объяснений массе фактов и имен, растянутое описание периода, далекого от современности, множество ошибочных формулировок, неясностей и примитивных объяснений эпизодов политики США и Германии. А в МГБ подняли досье Гуса и вспомнили, что на него имелись доносы, как на «политически скомпрометировавшего себя». Вызвала подозрение и слишком глубокая осведомленность автора об истории американской разведки.

Сравнивая разные мнения о рукописи, Молотов согласился с рецензией Агитпропа. Переждав три года, Гус вновь надумал поворошить тему американской разведки. В письме Г Маленкову он связал свои намерения с государственными интересами, добавив при этом: «Я бы с радостью выполнил столь ответственное партийное поручение». К тому времени политика СССР по отношению к США еще более обострилась, и Гус, не без оснований, рассчитывал на успех. Но и на этот раз он остался за бортом пропагандистского корабля, набитого конъюнктурщиками.

В те годы свое вето цензура и парторганы накладывали не только на откровенно бездарные произведения, подмачивавшие репутацию идеологии, но и на талантливые книги мастеров пера. В 1948 году Агитпроп резко осудил издательство «Советский писатель» за выпуск популярных книг «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», которые оценивались, как «порочащие советскую действительность и написанные с позиции пошлого зубоскальства». Но эти же книги с одобрения Краснодарского крайкома партии были выпущены в Адыгее. Когда цензоры вмешались, то тираж «Золотого теленка» был уже распродан, но 15-тысячный тираж «Двенадцати стульев» они задержали и по приказу Л. Ильичева уничтожили. (ГАРФ, ф. 9425с., on. 1, д. 747, л. 114). Но, как известно, «рукописи не горят»: книги И. Ильфа и Е. Петрова советский читатель знал с 1930-х годов, и они опять вернулись к нам в годы «оттепели».

Книги «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» известных писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова подверглись жесткой критике как порочащие советскую действительность.

А в конце 1940-х годов под маниакальный запрет «подозрительных книг» попали и произведения выдающихся писателей — и не только советских. Суслов, например, лично одобрил решение Главлита об изъятии из библиотек книги Л. Фейхтвангера «Москва, 1937 год». Изымались тома и других известных писателей, хоть в чем-то не соответствовавшие меркам советской идеологии. По поводу Фейхтвангера цензоры писали, что автор «неправильно оценивает общественную жизнь граждан СССР, а также их безграничную любовь и преданность товарищу Сталину». Отмечалось одновременно, что эту книгу запрашивают книготорги многих городов — значит, и там неблагополучно с пониманием «линии партии». Проверку на лояльность проходили даже коммунистические лидеры США У. Фостер и Ю. Деннис, чьи политические работы издавались в СССР с купюрами и предисловиями, «исправляющими» некоторые высказывания авторов.

В ходе борьбы с «тлетворным влиянием Запада» советские идеологи помимо «Плана усиления антиамериканской пропаганды» сотворили «Список антиамериканской литературы», который пропагандировали в высших и средних учебных заведениях, на политзанятиях в трудовых коллективах и учреждениях. С этим списком, рекомендуемой для чтения серятины, не были знакомы разве что первоклассники.

Разжигая антиамериканские настроения у советского обывателя, идеологи утверждали, что при обострившейся конфронтации противостояние «будет длиться до тех пор, пока существует загнивающий империализм». И кто мог тогда предвидеть, что сам загнивающий советский строй вовсе не окажется долгожителем и тем более победителем в борьбе с западной демократией, страдающей многими несовершенствами…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.