ЭПИЛОГ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЭПИЛОГ

Когда Васка да Гама бросил якорь в гавани Калькутты, местный житель спросил, что нужно португальцам в Азии. Предположительно Васко да Гама ответил следующее: «Христианство и специи». Когда Альбукерк в 1511 году напал на Малакку, он сказал своим офицерам, что они должны максимально выложиться в предстоящем сражении. Тому имелось две причины: «Тем самым мы сослужим хорошую службу Господу нашему, очистив страну от мавров и загасив пожар секты Магомета… Хорошую службу мы сослужим и королю нашему Дону Мануэлю, если возьмем этот город, являющийся источником специй и лекарств». Бернал Диас, говоря о мотивах, которые привели его и ему подобных в Индии, писал, что они покинули Европу, чтобы служить Богу и его величеству, чтобы дать свет тем, кто пребывал в темноте, и чтобы разбогатеть, к чему стремятся все».

Вооруженные пониманием своей великой миссии и крестом, конкистадоры добились успеха там, где потерпели неудачу средневековые купцы, и сумели примирить противоречие между бизнесом и религией, которое владело сознанием средневековой Европы. Нет никаких оснований сомневаться в искренности их заявлений, но можно удивляться их реализму и обоснованности их рационализацией. То, что европейцы довольно часто были проникнуты религиозным пылом и нетерпимостью, – это факт, не требующий доказательств. Но представляется сомнительным, что религиозный элемент присутствовал в числе мотивов, заставлявших людей срываться с места и плыть за моря. Хотя, по прибытии их в дальние страны, он, безусловно, снова приобретал немалое значение. Религиозные убеждения давали людям храбрость в сражениях, поддерживали в тяжких испытаниях, способствовали проявлениям жестокости после победы. Но, если не считать миссионеров, европейцы, отправлявшиеся в опаснейшее путешествие, больше думали о мамоне, чем о просвещении заблудших душ. Живший в XVI веке дипломат Ожье Гислен де Бюбек был закоренелым пессимистом, но вряд ли он был далек от истины, когда утверждал, что для «экспедиций (в Индии и страны противоположного полушария) религия дает предлог, а золото мотив».[148]

Европейская экспансия после 1400 года вряд ли может изображаться как продолжение крестовых походов. Нельзя ее изображать и как результат мальтузианского давления. Повторяющиеся эпидемии сдерживали рост населения, и проблема перенаселения в Европе не стояла до второй половины XVIII века.[149] С другой стороны, число европейцев в заморских странах оставалось ничтожным до XIX века.[150] Покидали Европу очень немногие. А тех, кому посчастливилось благополучно добраться до места назначения, было и того меньше.[151] Значительная часть тех, кому довелось пережить все трудности путешествия и опасности заморского бытия, возвращались в Европу при первой возможности.

Европейская экспансия была, по сути, коммерческим предприятием,[152] и тот факт, что колониальная политика европейских держав имела явно меркантильную окраску, был естественным следствием основных движущих мотивов. Король Франции Франциск I, называя португальского короля Мануэля I «королем-лавочником», возможно, был груб, но, по сути, прав. Можно только добавить, что правители Голландии, Англии и Испании были ничуть не менее благосклонны к «бакалее», чем дон Мануэль.

Широкие экономические возможности как магнитом тянули европейцев за моря. Наиболее прибыльной, конечно, считалась торговля специями. Но не только. Португальцы проявили явный интерес к торговле специями только в конце XV века. До этого они «ползали» вдоль африканского побережья в поисках слоновой кости, эбонита, рабов, золота и рыбы. В XVI и XVII веках, когда европейцы закрепились в Индийском океане и Китайском море, они не ограничивались только торговлей специями. Они интересовались обширной номенклатурой товаров, начиная от селитры и кончая медью, шелком и фарфором. Существующие учебные пособия по экономической истории не правы, утверждая, что единственной целью европейских авантюристов в Азии являлось снабжение Запада восточными товарами. Португальцы, голландцы и англичане служили посредниками в разнообразных коммерческих контактах между азиатскими странами. Большая часть европейского импорта была оплачена доходом, полученным от невидимого экспорта судоходных и коммерческих услуг.[153] Возможностей было много, риск велик, но доходы еще выше.[154]

Религия давала повод, а золото – мотив. Технологический прогресс, достигнутый атлантическими странами Европы в XIV и XV веках, обеспечил средства. Как было сказано в прологе, «мотивы» работали в средиземноморской Европе уже в XIII веке. Итальянцы и каталонцы в плане экономики были очень «продвинутыми», но не сумели обойти мусульманскую блокаду, поскольку не имели поддержки в виде соответствующей технологии. Они использовали энергию ветра, а позднее и пороха, но в незначительных объемах. По существу, они всецело полагались на мускульную энергию человека и для передвижения, и для сражения. Но команда корабля едва ли могла переплыть океан, опираясь только на мускульную энергию человека, и, столкнувшись с противником, ей приходилось подчиняться превосходящей силе, если исход столкновения решала последняя схватка. Связующим звеном между Средиземноморским и Атлантическим ареалами стал Колумб. Ему пришлось позаимствовать «атлантические корабли, бискайских моряков и португальские морские технологии». Его роль в генезисе проекта – агент генуэзского капитала.[155] Вклад средиземноморского мира в европейскую экспансию в конце XV века был финансовым и коммерческим, а не технологическим.

Вооруженный корабль, построенный и усовершенствованный в атлантической Европе в течение XIV и XV веков, был изобретением, сделавшим возможным европейскую сагу. Это был весьма компактный предмет, имевший на борту относительно небольшую команду, который управлял не имевшими себе равных массами неодушевленной энергии для движения и уничтожения. Секрет внезапного и быстрого взлета Европы к господству был именно здесь: в умении, приобретенном европейскими народами в использовании парусных судов, и в их понимании того, что «современный морской бой редко связан с абордажем, использованием луков, стрел и мечей. Он ведется артиллерией».

Вряд ли кто-то мог противостоять вооруженным парусникам атлантической Европы. Как гордо писал Альбукерк своему королю в 1513 году, «когда распространяется слух о нашем подходе, все туземные суда исчезают, и даже кажется, что птицы перестают летать над водой». Это не было риторической прозой. В течение пятнадцати лет после их первого появления в индийских водах португальцы полностью уничтожили военно-морскую мощь арабов, и их король мог по праву именовать себя «властелином завоеваний, навигации и коммерции Эфиопии, Аравии, Персии и Индии». А тем временем бизнес и технологии в Европе быстро развивались, и раньше, чем неевропейцы сумели оправиться от шока, вызванного первыми контактами с атлантическими кораблями, появились более совершенные, эффективные и, главное, более многочисленные корабли. Вслед за каравеллами и караками пришли галеоны, за португальскими флотами последовали намного более грозные флоты голландцев и англичан. Появление новых захватчиков совпало с началом кровавых войн среди белых. Но если трагедия европейцев заключалась в их разделении, то их противники также не отличались единством и не смогли в полной мере воспользоваться братоубийственными столкновениями между европейцами.

* * *

На море у европейцев имелись неоспоримые преимущества. Но на суше они долгое время оставались крайне уязвимыми. Как отмечалось в предыдущих главах, европейцы почти до конца XVII столетия никак не могли изобрести эффективное и мобильное полевое орудие. До этого их сухопутная артиллерия могла быть сдвинута с места лишь с изрядным трудом. Более того, ее скорострельность была такова, что огонь мог быть без особого труда подавлен большими массами людей. Это было серьезнейшим недостатком, особенно на заморских территориях, где европейцев было мало, а их противников очень много.

Франциско де Альмейда еще в XVI веке писал, что могущество на море – ключ к решению проблемы. «Пусть станет известно, – писал он королю, – что, если вы сильны на море, индийская торговля принадлежит вам, если же на море вы слабы, все крепости на суше не принесут пользы». Таким же был совет Альбукерка, который писал королю, что, «если португальцы потерпят поражение на море, ваши индийские владения продержатся ровно столько, сколько местные короли согласятся терпеть ваше присутствие, и ни дня больше».[156] Корнелий Нейвенруд, руководивший голландским заводом в Хирадо, выразил аналогичные чувства, когда в 1623 году написал, что у голландцев едва ли хватит сил обосноваться на берегу, если не будет поддержки пушек с моря. С другой стороны, европейцы были не единственными понимавшими, насколько уязвимо и опасно их положение на берегу. Для азиатов это тоже не было тайной. В 1614 году Чжан Минкан представил короне памятную записку, в которой присутствует следующий отрывок: «Некоторые считают, что португальцев следует вытеснить в Ланпай или им нужно позволить вести торговлю с нами только на борту их кораблей, которые будут оставаться в открытом море. По моему мнению, мы не должны прибегать к силе оружия, не взвесив как следует последствия. Поскольку Макао находится внутри границ нашей страны и образует часть района Сян-шань, наши военные силы могут вести наблюдение за чужеземцами, патрулируя прилегающую морскую территорию. Мы будем знать, как направить их к порогу смерти, как только узнаем о вынашиваемых ими враждебных планах. Если же мы вынудим их выйти в открытое море, какими средствами мы сможем наказать чужеземных злоумышленников? Как мы сумеем удержать их в подчинении и защитить себя от них?»[157]

Примеры уязвимости европейцев на берегу привести очень легко. В 1620 году Абрахам Ван Уффелен, управлявший голландскими заводами в Короманделе, повел себя чрезвычайно надменно по отношению к местному правителю. Когда же король решил нанести удар, Ван Уффелен не сумел оказать эффективного сопротивления и очень быстро очутился в тюрьме Голконда, где его участь оказалась совсем незавидной. В 1638 году маратхи наверняка потеряли бы Гоа, если бы Великий Могол не явился на помощь португальцам. Когда сёгуны Токугавы решили закрыть Японию для западного влияния и объявили об изгнании европейцев из страны, у тех не было другого выхода. Они подчинились приказу и с максимально возможной скоростью покинули страну.

Парадоксальная ситуация, при которой европейцы были уязвимы на суше, а на своих кораблях представлялись грозными и неуязвимыми, объясняет и основные характеристики европейской экспансии, и забавный парадокс, который заключался в следующем. В то время как Европа смело вела экспансию на заморских территориях и агрессивно навязывала свое господство на побережье Азии, Африки и Америки, на своем восточном рубеже она вяло отступала под давлением турецких войск. Северная Сербия была захвачена турками в 1459 году, Босния-Герцеговина – в 1463-1466 годах. В 1470 году венецианцы потеряли Негрпонт. После 1468 года настала очередь Албании. В 1526 году была разбита армия венгерского короля Людвига в районе Могача. В 1529 году была осаждена Вена. В 1531 году она подверглась разграблению, и Сулейман отступил только из-за угрозы со стороны Персии. В 1566 году европейцы снова отступили в Венгрии. В 1596 году они потерпели сокрушительное поражение при Керестеше. В 1606 году западные дипломаты в Константинополе все еще опасались нападения турок и тревожились о судьбе Вены. В 1683 году турки снова угрожали Вене.

* * *

Благодаря непревзойденным качествам военных кораблей европейцам потребовалось всего несколько десятилетий, чтобы установить свое прочное господство над океанами. И поскольку их преимущество заключалось только в военных кораблях, почти три века их господство ограничивалось морем.

Не было сделано ни одной серьезной попытки проникнуть в глубь Азии и расширить территориальные завоевания. Стратегия, некогда принятая великим Альбукерком,[158] являлась основополагающей в течение более чем двух столетий после него. За исключением некоторых горячих голов,[159] европейцы понимали, что любая попытка установить контроль над внутренними территориями Азии не имеет шансов на успех. В Африке (я имею в виду Africa Nigra, то есть часть континента, расположенную южнее Сахары) местное население было малочисленным и с точки зрения технологии более примитивным, чем в Азии, и все равно положение европейцев на суше было опасным.[160] Более того, геофизические условия создали непреодолимый барьер для проникновения белых в глубь континента. Европейцы эпохи Ренессанса научились управлять энергией ветра, узнали порох, но оставались неграмотными в более общих вопросах, касающихся противостояния грозным силам природы. «Кажется, – писал португальский хроникер XVI века, – что за наши грехи или по неисповедимой воле Господа на всех подступах к великой Эфиопии, вдоль которой мы следуем, он поставил разящего ангела с пламенеющим мечом смертельных лихорадок, который не дает нам проникнуть в глубь территории к истокам этой страны, где берут начало реки золота, текущие к морю, которые мы так часто видим».[161] Немногие европейцы, отважившиеся отправиться на собственный страх и риск в глубь материка, быстро становились жертвами малярии, тропической лихорадки и убийственного климата. В 1876 году только десять процентов обширного африканского континента было оккупировано белыми. В Америке все складывалось намного благоприятнее для вторжения европейцев. Геофизические условия по большей части были вполне приемлемыми. Континенты были слабо населены, и туземцы с точки зрения технологии находились на примитивном уровне. Более того, они оказались чрезвычайно восприимчивыми к европейским инфекционным заболеваниям, и страшные эпидемии еще больше ослабили их и без того скудные возможности сопротивления. Ну и, наконец, немаловажным являлось и то, что жестокие меньшинства, такие как, например, ацтеки в Мексике, безжалостно эксплуатировали огромные массы других туземцев, которым ничего не оставалось, как только приветствовать любую помощь и каждого, кто ее оказывал, считать освободителем. Исключительная комбинация благоприятных факторов сделала возможным покорение обширных американских территорий. Однако успех европейцев не следует преувеличивать. Претензии на территориальную независимость не стоит принимать как эквивалент действительного покорения, и до начала XVIII века все районы, где постоянно и эффективно правили европейцы, находились, за редким исключением, вблизи морского побережья.

Карты лучше, чем любое словесное описание, показывают, что до конца XVIII века европейские владения во всем мире состояли в основном из военно-морских баз и укрепленных пунктов на берегу. Не существует обычая, составляя карты, показывать разными цветами районы преобладания разных народов. А именно таким образом можно было бы дать точное представление о природе и степени европейского господства и роли атлантических европейских народов, как мировых морских держав, в первые столетия новой эры. Через несколько лет после прибытия первых европейских кораблей в Индийский океан для неевропейских судов стало обязательным получение специального разрешения, иначе они рисковали быть расстрелянными пушками европейских кораблей.[162] Океаны безраздельно принадлежали Европе.

* * *

XVIII век ознаменовал начало нового этапа. Как отмечалось в первой главе, в середине XVII века европейские литейщики научились производить эффективную полевую артиллерию. В начале «инновация» в основном применялась дома, где европейцы с достойным лучшего применения энтузиазмом уничтожали друг друга на многочисленных полях брани. Но и при этом военный технологический разрыв между Европой и остальным миром продолжал увеличиваться, а баланс сил все более склонялся в сторону Европы. Как и в случае с военно-морской артиллерией и парусниками, европейцы быстро усовершенствовали свое новое изобретение – раньше, чем остальной мир успел сообразить, что происходит. Теперь разрыв между Европой и остальным миром увеличился еще больше, и он уже не ограничивался господством на море.

Атлантические страны Европы инициировали морскую экспансию. Восточная Европа приступила к экспансии сухопутной. В XVIII веке европейцы справились с турецкой угрозой. Затем инициатива перешла к России, которая предприняла успешное контрнаступление в двух направлениях: в восточном – против орд кочевников, и в южном – против турок. Металлургическое производство, созданное там в XVII веке голландцами и развитое Петром Великим, способствовало прорыву блокады Европы на Востоке.[163] Падение власти кочевников, причем почти без сопротивления, после того как они, обладая неслыханной военной мощью, неоднократно поворачивали колесо истории по своему усмотрению, произошло не из-за какого-либо упадка кочевников, а благодаря эволюции военного искусства за пределы их понимания. Татары в XVII и XVIII веках не утратили ни одного из качеств, которые делали такими грозными армии Аттилы и Баяна, Чингисхана и Тамерлана. Но использование в военных действиях артиллерии и ручного огнестрельного оружия оказалось фатальным для армии, всецело полагавшейся на кавалерию и не имевшей материальных ресурсов для перехода на новое оборудование. Что касается турок, барон де Тотт, бывший непосредственным очевидцем событий в качестве военного эксперта, свидетельствует следующее: «Артиллерия русских убивала турок сотнями, и они ничего не могли сделать, лишь в бессильной злобе обвиняли русских в трусости. Они подавляют нас, кричали турки, превосходством своего огня, который действительно не давал возможности даже приблизиться к их позициям, но пусть они оставят свои батареи и выйдут на честный бой, как мужчины, лицом к лицу, и тогда мы увидим, смогут ли неверные противостоять убийственным клинкам правоверных. Их начальники, получив информацию о том, что гаубицы разят наповал турецкую кавалерию, спросили меня, что это такое, поскольку о таком виде артиллерии в Константинополе не знали. Уничтожение или по крайней мере обращение в бегство турецкой армии в Кагуле уже заставило его высочество поверить, что быстрый огонь русской артиллерии был главной причиной всех трудностей турецких войск».

На заморских территориях новые технологические решения европейцев не ощущались до конца XVIII века. Причина тому проста – очень трудно снабжать с домашних баз большую армию, находящуюся далеко. В 1689 году солдаты Вест-Индской компании потерпели сокрушительное поражение в Индии. В 1700 году директора компании рассматривали идею завоевания новых территорий и создания колоний в этой стране как «неосуществимую из-за дальности расстояния, болезней, которым подвержены люди в жарких странах, а также силы и политики большинства индийских народов». Завоевание страны во второй половине XVIII века стало возможным только из-за состояния анархии, в которое Индия оказалась ввергнутой после смерти Аурангзеба в 1707 году и поражения маратхов от афганцев.

Покорение или установление управления европейцев над обширными внутренними территориями произошло позднее, как один из сопутствующих результатов промышленной революции.

Европейская морская экспансия была одним из обстоятельств, вымостивших дорогу промышленной революции. Отрицать этот факт лишь на основании того, что среди «предпринимателей», строивших заводы в Европе, не было ни вест-индских купцов, ни ост-индских авантюристов, так же неразумно, как отрицать любую связь между научной и промышленной революциями, мотивируя это тем, что ни Галилей, ни Ньютон не числились среди основателей текстильной мануфактуры в Манчестере. Взаимосвязи в человеческой истории далеко не всегда явны и порой бывают удивительно причудливыми.

С другой стороны, не приходится сомневаться, что промышленная революция, в свою очередь, придала дополнительный импульс европейской экспансии. Она умножила число европейцев и в абсолютном исчислении, и в отношении к численности неевропейского населения. Она обеспечила европейцев более мощным оружием и совершенной техникой, помогавшей справиться с силами природы. И она же дала промышленной Европе возможность подчинить себе непромышленные экономики посредством политики «свободной торговли» и тонкого механизма «двойной экономики». Как представлял себе этот процесс Адам Смит, «в древние времена богатым и цивилизованным было трудно защитить себя от бедных и варварских народов; в современных условиях бедным варварам трудно защитить себя от богатых и цивилизованных народов».

* * *

В только что процитированном отрывке из трудов Адама Смита читатели могут заметить признаки тревожного смешения понятий «цивилизованный» и «технологически передовой». Это смешение, во всяком случае в той форме, в которой мы с ним знакомы, является одним из побочных продуктов промышленной революции. Корабли королевы Виктории развеяли в прах благородные попытки Лина положить конец опиумной торговле, но это вовсе не значит, что адмиралы королевы были более «цивилизованными», чем китаец Лин. Если сделанный в этой книге исторический анализ правилен, народы, обладающие передовыми технологиями, должны господствовать, независимо от степени их «цивилизованности», которую, кстати, часто бывает довольно трудно установить.

Эра Васко да Гама завершилась. Восставая против западного господства, «недоразвитые» народы теперь подчеркивали важность овладения западными технологиями. Поскольку западное господство основывалось именно на более развитых технологиях, такое отношение вполне понятно, но итог его оказался трагическим.

Чтобы овладеть западными технологиями, неевропейским народам пришлось или приходится подвергнуться более общему процессу – назовем его «озападниванием». Парадоксально, но факт: чтобы сражаться против Запада, им пришлось впитать западный образ мыслей, его нравы и обычаи. Как писал Цзян: «Поскольку мы были побеждены пушечными ядрами, естественно, мы ими заинтересовались, считая, что, научившись их делать, мы сможем нанести ответный удар. Мы могли навсегда позабыть, во имя кого они появились – ведь для нас, простых смертных, спасти жизни было важнее, чем спасти души. Но только история иногда двигается весьма причудливыми тропами. От изучения пушечных ядер мы перешли к механическим изобретениям, которые, в свою очередь, привели нас к политическим реформам, после которых мы пришли к политическим теориям. За ними последовала философия Запада. С другой стороны, посредством механических изобретений мы узнали науку, начали понимать научные методы и формировать научный склад ума. Шаг за шагом мы удалялись все дальше от пушечных ядер, одновременно приближаясь к ним». В этом процессе целью является техника, а философия, социальные и межличностные отношения деградировали до роли средств. Машина, которая должна служить человеку, стала его хозяином. Эра Васко да Гама завершилась кошмаром, в котором люди – и жители Востока, и жители Запада – оказались, благодаря этой путанице, в тупике, и старая фантазия о apprenti sorcier (ученик дьявола) стала трагической реальностью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.