Глава 10 ПОСТЫДНАЯ СЛАВА (1187–1205)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10

ПОСТЫДНАЯ СЛАВА

(1187–1205)

Знаем мы все так мало (больше мы знать не хотим)

О Метрополисе странном; о храмах его со свечами.

Сенаторах-содомитах, облаченных в белые тоги.

Спорах на ипподромах, кончающихся резней,

О евнухах в пышных салонах.

Роберт Грейвз. Латники на границе[77]

Венецианский договор с Византией 1187 года почти совпал с трагедией на Востоке. 4 июля сарацины под командованием Саладина разбили армию Ги де Лузиньяна, короля Иерусалима, в битве при Хаттине. Три месяца спустя. 2 октября, святой город пал. Когда эта новость достигла Рима, старый папа Урбан III умер от потрясения. Его преемник, Григорий VIII, не теряя времени, призвал всех христиан в крестовый поход. Для Венеции это был удачный момент. Она недавно начала одну из кампаний за возвращение Зары, которая снова поддалась на уговоры короля Венгрии, правда, в этот раз реакция венгров была сильнее и быстрее, чем ожидалось. Папское предписание объединиться против неверных позволило уйти от конфликта, не потеряв лица.

Ожидалось, что венецианцы с энтузиазмом откликнутся на призыв папы Григория. В результате поражения Иерусалимского королевства при Хаттине они тоже много потеряли. Тир, благодаря быстрым действиям сицилийского флота и просчету Саладина, остался в руках христиан, но Акра, с венецианским кварталом и богатой купеческой колонией, сдалась почти сразу, вместе с Сидоном. Бейрутом и другими городами на побережье и отдаленных районах. Дож Мастропьетро объявил принудительный государственный заем. От знатных семей требовались суммы, точно подсчитанные в соответствии с их доходами. В Пасху 1189 года военный флот пустился в поход, увозя на своих бортах армию, только что собранную со всех уголков Италии.

В последующие месяцы эта армия увеличилась за счет англичан и французов, датчан и фламандцев, германцев и сицилийцев. Из четырех европейских монархов, взявших крест, двое умерли, не добравшись до Святой земли. Вильгельма Доброго Сицилийского болезнь сразила в возрасте тридцати шести лет, старый Фридрих Барбаросса утонул во время переправы через реку Каликадн на юге Анатолии. Но два других вели своих подданных в бой: Ричард Львиное Сердце, ставший легендой благодаря смелости и рыцарской славе, но в то же время импульсивный и безответственный, и Филипп Август, мрачный, необаятельный, но мудрый политик, заслуживший тем самым место среди лучших французских королей в противоположность Ричарду, бывшем одним ил худших королей Англии.

Самое доброе, что можно сказать о Третьем крестовом походе, так это то, что он был лучше второго. Он был лучше организован, командиры тоже были опытнее. В этот раз они добились одной значительной победы: после двухлетней осады отвоевали Акру, и, если крестоносцы не всегда соответствовали высшим стандартом рыцарства, установленным Саладином (а вовсе не Ричардом, который организовал хладнокровное убийство почти 3000 пленников-сарацин после падения Акры, добавив еще одно несмываемое пятно к своей репутации), то в целом боролись они отважно, а иногда и героически. Тем не менее в целом поход окончился поражением. Иерусалим остался в руках мусульман, и маленькое христианское королевство Акра ничего с этим не могло поделать.

Что до Венеции, то ее роль в Третьем крестовом походе — как и во втором — остается загадкой. После внушительного начала она выпадает из поля зрения. Хронисты того времени ее не упоминают. Возможно, ее участие ограничивалось предоставлением транспорта для солдат и снаряжения. В этом случае мы можем быть совершенно уверены, что за свои услуги она была полностью вознаграждена, еще не выведя корабли из гавани. Венецианские купцы, разумеется, не растерялись: через несколько дней после сдачи города они снова завладели своим кварталом в Акре. Но о мощном военном флоте ничего не было не слышно. Дож Мастропьетро откликнулся на папский призыв, и, похоже, что он тут же посчитал свою задачу выполненной. Во всяком случае, к иноземным экспедициям он склонности не питал. Он предпочитал сосредоточиться на улучшении судебной системы. Дож создал орган народных прокураторов, чьей задачей являлось представительство интересов республики во всех официальных процедурах, а также установил специальный судебный орган для иностранцев. Во время его правления мы впервые встречаем упоминание о кварантии, Совете сорока, — исполнительном и судебном органе, промежуточном между Большим советом и синьорией. Первоначальной целью, кажется, было создание совещательного собрания наподобие прегади, только большего масштаба. Впоследствии, однако, когда синьорин преобразовалась в постоянный комитет, а потом в сенат, кварантия сделалась исключительно судебным органом.

Все эти изменения были довольно важными, и вклад Орио Мастропьетро за четырнадцать лет пребывания на посту дожа весьма значителен. Если, тем не менее, он до сих пор представляется бесцветной фигурой, винить его в этом никак нельзя, потому что ему не повезло оказаться между двумя самыми великими дожами средневековой республики и двумя самыми важными главами ее истории. О Себастьяно Дзиани и мирном договоре Венеции мы уже рассказали, обратимся же теперь к более темному и постыдному триумфу. Это мрачное событие называется Четвертым крестовым походом, и его инициатором был Энрико Дандоло.

Никто точно не знает возраста Энрико Дандоло, когда, после смерти предшественника. 1 января 1193 года его провозгласили дожем Венеции. Считают, что ему было восемьдесят пять и он был абсолютно слеп, впрочем, это представляется невероятным, когда мы читаем о его энергии и героизме и когда через десять лет после избрания мы застаем его на стенах Константинополя. Более вероятно, что при восшествии на престол ему было лет семьдесят пять. Тем не менее во время Четвертого крестового похода ему должно было быть не менее восьмидесяти. Убежденный, почти фанатичный патриот, он посвятил большую часть своей жизни республике. Мы, например, слышим о нем в 1171 году: он принимал участие в восточной экспедиции Витале Микеле, а на следующий год был одним из послов дожа в неудавшейся мирной миссии к Мануилу Комнину.

Может, тогда он и потерял зрение? Согласно тому, что написал о нем позже его тезка, историк Андреа Дандоло, заносчивость и упрямство Энрико вывели Мануила из себя: император арестовал его и частично ослепил. С другой стороны, его современник и, возможно, более надежный источник, приложение к «Хроникам Альтино», сообщает, что дон; Дзиани послал свою миссию в Константинополь только «после того как увидел, что три посла его предшественника вернулись целыми и невредимыми». Эти слова — вместе с тем, что мы узнали о характере Мануила и отсутствием каких-либо других ссылок на то, что вызвало бы сильную реакцию в Венеции, если бы это и на самом деле случилось, — твердо указывают: хотя ослепление было частым наказанием в Византии, но в этом случае оно произойти не могло. Согласно другой гипотезе, в Константинополе Дандоло ввязался в драку, во время которой и повредил глаза. «Хроника Альтино» делает это предположение невероятным. Кроме того, Дандоло был тогда далеко не юн: зрелому дипломату было далеко за сорок. Имеющиеся в нашем распоряжении факты уже не вызывают сомнений: Жоффруа де Виллардуэн, кто знал его хорошо, уверяет, что «хотя его глаза казались нормальными, он не видел руки перед своим лицом, поскольку потерял зрение в результате ранения в голову».

Ни возраст, ни слепота, похоже, ничуть не повлияли на энергию и способности Дандоло. Спустя несколько недель после своего избрания он затеял новую кампанию, намереваясь отвоевать Зару. На помощь Заре пришли Пиза и Бриндизи, так что венецианцам несколько лет пришлось бороться за свою власть над Адриатикой. Положение ухудшилось, когда в Рождество 1194 года германский император Генрих VI в соборе Палермо принял корону Сицилии. Норманнскому королевству Сицилии пришел конец.

Этого венецианцы боялись больше, чем чего-то другого. Их не успокаивало то, что они знали о самом Генрихе. Сын Барбароссы обладал отцовской решительностью и силой воли. Свою ненависть, однако, направил он не столько против городов Северной Италии, сколько против Восточной империи. Его цель была проста — уничтожить Византию, подчинить себе старую Римскую империю, усилить ее, добавив большое средиземноморское владение, после чего совершить еще один крестовый поход и захватить Святую землю. Всего несколько лет назад такая мечта показалась бы фантастической, даже абсурдной, но Комнинов больше не было, а семья Ангелов, занявших трон Константинополя, оказалась неспособной к эффективному правлению. В 1195 году император Исаак II после десяти лет хаоса был свергнут с престола. Брат Алексей, слабый и непредсказуемый человек, страдающей манией величия, заключил его в тюрьму. Хотя он был совершенно неспособен к принятию ответственных решений, его тем не менее короновали, и он вошел в историю под именем Алексея III.[78] Святую землю тоже, казалось, было легко завоевать. Саладин умер, без него армии мусульман больше не являлись тем грозным противником, каким были недавно.

В планах Генриха не было места для независимой морской республики, и если бы он добился успеха в своем первом амбициозном плане — а он вполне мог в этом преуспеть, — то Венеция наверняка стала бы одной из его жертв. К счастью для мира, этого не случилось. В 1197 году в возрасте тридцати двух лет он умер в Мессине. Спустя несколько месяцев за ним последовала его жена Констанция, оставив пятилетнего сына Фридрихи на попечение папы Иннокентия III.

Две империи остались без правителей, а норманнская Сицилия прекратила свое существование. В Германии началась война за имперское наследие, а Англия и Франция также — хотя и не с такой яростью — занялись проблемами наследования в связи со смертью в 1199 году Ричарда Львиное Сердце. Папа Иннокентий обнаружил, что в Европе у него нет соперников. По поводу Византии он не испытывал сильных чувств, зато проявлял энтузиазм в отношении крестовых походов. Трудность заключалась в отыскании подходящих лидеров. Смерть коронованных особ его не волновала. Опыт показал, что короли и принцы, возбуждавшие национальное соперничество и беспокоившиеся о протоколах и процедурах, создавали больше шума, чем следовало. Несколько крупных аристократов замечательно подойдут для достижения его цели. Иннокентий оглядывался по сторонам в поисках кандидатов, когда к нему пришло письмо от графа Тибальда Шампанского.

Как-то раз, в сентябре 1197 года, правитель Заморья Генрих Шампанский проводил смотр войск из окна своего дворца в Акре, когда к нему в комнату вошла делегация из местной пизанской колонии. Он обернулся, чтобы поприветствовать их, и машинально отступил назад. Карлик Скарлет в попытке удержать Генриха ухватил его за одежду, но было слишком поздно. Вместе они рухнули из окна. Скарлет отделался переломом ноги, а Генрих погиб.

Два года спустя младший брат Генриха Тибальд проводил турнир в замке Экри на Эне. Из-за своей юности — тогда ему было лишь двадцать два года — Тибальд не сопровождал Генриха в Святую землю, но, поскольку являлся внуком Людовика VII и одновременно племянником Филиппа Августа и Ричарда Львиное Сердце, крестовые походы были у него в крови. Энергичный и амбициозный юноша был к тому же религиозным фанатиком. Во время турнира к нему и его друзьям обратился знаменитый проповедник Фулько Нельи.[79] Священник ездил по Франции и призывал людей в новый поход на Восток. Молодые люди тут же откликнулись. К папе Иннокентию немедленно прибыл гонец и объявил об их согласии. Другие поспешили к принцам вроде Тибальда — во Францию, Германию и Фландрию — добиваться их участия в походе. Реакция была положительной: молитвы папы Иннокентия исполнились.

Главной проблемой был способ передвижения. Ричард Львиное Сердце, прежде чем покинуть Палестину, высказал мнение, что самым слабым местом мусульманского Востока был Египет, и именно туда должны быть направлены в первую очередь следующие экспедиции. Из этого ясно следовало, что новая армия должна переправляться по морю, и ей потребуются корабли, а столько кораблей можно получить лишь в Венецианской республике.

В 1201 году, в первую неделю Великого поста, группа из шести рыцарей во главе с Жоффруа де Виллардуэном, маршалом Шампани, явилась в Венецию. Свою просьбу они изложили на заседании Большого совета. Ответ они получили через восемь дней. Республика обязалась предоставить сроком на один год суда для перевозки 4500 рыцарей и столько же коней, а также 9000 оруженосцев и 20 000 пеших воинов вместе с оружием и снаряжением, а также съестными припасами, которыми она бралась снабжать войска в течение 9 месяцев. Цена составит 84 000 серебряных марок.[80] Кроме того, Венеция принимала обязательства снарядить на годичный срок за свои средства пятьдесят полностью экипированных галер при условии, что она получит половину всех завоеванных территорий.

К счастью для потомков, Жоффруа оставил полный отчет не только о самом походе, но также и о приготовлениях к нему. Мало кто из его современников мог бы сделать лучший отчет. Старофранцузский, на котором он пишет, по мнению одного английского историка, является «самым восхитительным средством выражения, который когда-либо видел мир», а Гиббон более точно называет его «грубой идиомой его века и страны». Однако стиль Жоффруа обладает ясностью и энергичностью. На первых страницах своих хроник он дает нам глазами очевидца описание венецианской демократии, такой, какой она была в действии, Дож Дандоло, оказывается, прежде чем принять решение, несколько раз консультировался с Советом сорока, с прегади и Большим советом. Но в деле такой важности необходима была и ассамблея глав семейств — аренго. Итак, пишет Жоффруа:

Он собрал по меньшей мере десять тысяч человек в церкви Святого Марка, самой красивой в городе. Отслужили мессу и обратились к Богу, чтобы он их наставил. После мессы дож созвал послов и наказал им, чтобы они сами просили народ принять участие в походе. Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, выступил с речью… Тогда дожи люди воздели руки и закричали, как один человек: «Мы согласны! Мы согласны!» И таким громким был крик, что, казалось, земля дрожит под ногами.

На следующий день были заключены контракты. Жоффруа мельком отмечает, что все соглашения упоминают Египет как конечную цель. Разъяснений не дает, возможно, он и его коллеги боялись — оказалось, не зря, — что такая новость не будет популярна у рядовых крестоносцев: для них главной целью был Иерусалим. Они не видели причин тратить время на что-то другое. Более того, египетская экспедиция наверняка означала опасную высадку на враждебном берегу. Это вовсе не спокойный спуск якоря в христианской Акре и возможность отдохнуть от путешествия, прежде чем броситься в бой. Венецианцы, со своей стороны, были бы рады участию в обмане, поскольку у них был собственный секрет: в самый момент заключения переговоров их послы были в Каире и обсуждали чрезвычайное выгодный контракт с наместником султана, которого вскоре после того заверили, что у Венеции нет намерения напасть на Египет.[81]

Такие размышления, однако, не могли помешать сборам в поход: ведь там можно будет захватить куда большую добычу, поэтому было решено, что крестоносцы соберутся в Венеции в день святого Иоанна. 24 июня 1202 года. Флот будет их ждать.

Как Энрико Дандоло удалось отговорить франков от уже поставленной цели, мы так и не узнаем. Возможно, он и его приближенные были ответственны за распространение слухов относительно намерений крестоносцев, и о них узнали в странах Запада. Такие вещи становятся известны в удивительно короткое время. Но если он надеялся, что реакция на эту новость заставит предводителей изменить свое мнение, то он ошибался. От своих намерений отказались наемники. Многие, услышав об этом, отказались от похода, другие решили во что бы то ни стало идти в Палестину и искать корабли в Марселе или портах Апулии. В назначенный для встречи в Венеции день армия, собравшаяся в Лидо, насчитывала менее трети ожидаемого.

Для тех, кто пришел, как и планировалось, ситуация была высшей степени неловкой. Венеция исполнила свою часть сделки: флот стоял в ожидании крестоносцев. Ни один человек, по словам Жоффруа, не видел ничего прекраснее, только вот флотилия была в три раза больше, чем требовалось для собравшихся на берегу людей. В таком маленьком составе крестоносцы не могли надеяться заплатить венецианцам деньги, которые им пообещали. Нынешний их предводитель, маркиз Бонифаций Монферратский (Тибальд Шампанский умер в предыдущем году вскоре после возвращения), прибыл в Венецию дольно поздно и тут же обнаружил, что экспедиции грозит провал. Венецианцы не только отказывались выпустить из порта хотя бы один корабль, прежде чем им заплатят деньги, они даже угрожали не отпустить провизию ожидавшей армии — угроза тем более серьезная, что армия была заперта в Лидо и солдатам запрещено было входить в город. Эта мера, следует отметить, была не столь уж чрезвычайной, напротив, при таких обстоятельствах венецианцы проявили обычную предосторожность: нельзя было допустить нарушения мира или распространения болезней. Атмосферу это, впрочем, вряд ли улучшило. Бонифаций опустошил собственные сундуки, многие рыцари и бароны поступили так же, и каждому человеку в армии пришлось отдать то, что он мог, но общая сумма, включая золото и серебро, все же была на 34 000 марок меньше того, что требовалось.

Пока деньги продолжали поступать, Дандоло держал крестоносцев в неизвестности. Убедившись, что выкачал все, он выступил с предложением. Город Зара, заметил он, недавно попал в руки короля Венгрии. Если франки согласятся помочь Венеции отвоевать его, то они подождут с долгом. Это было циничное предложение, и как только папа Иннокентий услышал его, он тут же послал гонца с распоряжением от него отказаться. Но у крестоносцев, как он понял позднее, выбора не оставалось.

В соборе была совершена еще одна церемония, которую Энрико Дандоло, несмотря на свои годы, провел великолепно. Он обратился к подданным. Жоффруа де Виллардуэн, присутствовавший при этом, приводит его речь:

«Синьоры! Отныне вы соединились с самыми достойными людьми на свете и ради самого высокого дела, которое кем-либо и когда-нибудь предпринималось. Я уже стар и немощен и нуждаюсь в покое, к тому же тело мое изувечено, но тем не менее я вижу, что среди вас нет никого, кто мог бы руководить вами, как я, ваш правитель. Если вы дозволите, чтобы я взял крест, дабы оберегать и вести вас, и чтобы на моем месте остался мой сын и защищал бы страну, тогда я отправлюсь жить или умереть с вами и крестоносцами».

И когда они услышали его, то закричали все как один человек: «Богом просим вас поступить именно так и отправиться с нами!»

Затем он сошел с кафедры и направился к алтарю, встал на колени, рыдая, и ему нашили крест набольшую шапку, ибо он хотел, чтобы все видели этот крест.

Итак, 8 ноября 1202 года крестоносцы отплыли из Венеции в Четвертый крестовый поход. 480 кораблей, возглавляемые галерой самого дожа, «окрашенной в алый цвет, с шелковым тентом того же цвета, под стук кимвал, под пение четырех серебряных труб» отправились не в Египет и не в Палестину. Неделю спустя они взяли Зару и разграбили город. Между венецианцами и франками почти немедленно развязалась драка за добычу, что вряд ли предвещало благополучный исход экспедиции, тем не менее мир был восстановлен, и две группы зазимовали в разных частях города. Тем временем новость об этом событии дошла до папы. Иннокентий разгневался и захотел запретить всю экспедицию. Хотя позже он передумал и распространил свой запрет только на венецианцев, начало похода нельзя было назвать удачным.

Худшее, однако, было еще впереди. В начале следующего года прибыл гонец с письмом к Бонифацию от германского короля. Филиппа Швабского (1178–1208). Филипп был не только сыном Барбароссы, братом императора Генриха VI, чья смерть пять лет назад оставила пустым трон императора Запада. Он был также и зятем низложенного императора Византии Исаака Ангела, так что, когда его юный сын, еще один Алексей, в 1201 году бежал из тюрьмы, в которую он и его отец были заключены, двор Филиппа стал для него естественным убежищем. Там он встретил Бонифация незадолго до отъезда последнего в Венецию. Возможно, что именно тогда эти трое разработали план, который Филипп теперь официально изложил в письме. Если крестоносцы проводят юного Алексея в Константинополь и посадят его на трон вместо узурпатора-дяди, Алексей, в свою очередь, профинансирует завоевание Египта, даст дополнительно своих 10 000 солдат, а потом будет в Святой земле содержать за свой счет 500 рыцарей. Он также передаст церковь в Константинополе под покровительство Рима.

Бонифацию этот план понравился. Кроме явных долгосрочных выгод для самого похода и возможности выплатить долг Венеции, он увидел в этом собственную выгоду. А почему бы и нет? За прошедшие сто лет многие крестоносцы не считали за грех, следуя за Крестом, обогатиться. Когда Бонифаций рассказал об этой идее Дандоло — вряд ли тот ей слишком удивился — старый дож воспринял ее с энтузиазмом. Отлучение от церкви его не пугало: папские запреты Венеция нарушала не в первый и не в последний раз. Военный и дипломатический опыт мало поспособствовали его любви к Византии. Кроме того, нынешний император, вступив на трон, создал невероятные трудности при продлении торговых льгот, дарованных его предшественником. Соперничество с Генуей и Пизой становилось все яростнее. Если Венеция хочет сохранить влияние на восточных рынках, она должна вести активные действия. Таким действием станет изменение пункта назначения египетской экспедиции.

Армия крестоносцев приняла изменение планов охотнее, чем можно было ожидать. Некоторые все же сразу отказались и направились в Палестину. Большинство было радо осуществить план, обещавший богатство, а также восстановить единство христианского мира. Со времен великой схизмы, и даже еще раньше, Византия на Западе не пользовалась популярностью. Предыдущим походам она давала мало или вообще ничего, а потому считалось, что в нескольких случаях она предала дело христиан. Предложение молодого Алексея активно помочь стало приятной новостью, никто не хотел пренебрегать такой возможностью. Наконец, в рядах крестоносцев должно было быть немало циничных людей, надеющихся на личное обогащение. Обычный франк о Византии практически ничего не знал, однако все слышали истории о ее несметном богатстве. И для любой средневековой армии, будь на ее штандартах Святой крест или что-то другое, сказочно богатый город означал только одно — добычу.

Молодой Алексей лично явился в Зару к концу апреля, и спустя несколько дней флот пустился в плавание, сделав остановки в Дураццо и Корфу. В обоих городах Алексея назвали законным императором Востока. 24 июня 1203 года, через год после встречи в Венеции, он бросил якорь у Константинополя. Узурпатор Алексей III получил много предупреждений о приходе флота, тем не менее не подготовил свою столицу к обороне. Доки простояли без дела с тех пор, как глупый братец шестнадцать лет назад поручил Венеции строительство кораблей. По свидетельству Никиты Хониата — как бывший секретарь императора, он хорошо знал, что происходит, — тот позволил своему адмиралу (являвшемуся его шурином) продать все якоря, паруса и оснастку нескольких оставшихся судов. Теперь они превратились в бесполезные скорлупки, гниющие во внутренней гавани. Подданные императора, собравшиеся на стенах, с тупым изумлением смотрели на огромный военный флот, входивший в устье Босфора.

Но и крестоносцам тоже было на что посмотреть. Жоффруа сообщает:

Так вот, знайте, что они долго разглядывали Константинополь, те, кто никогда его не видел, ибо когда они увидели эти высокие крепостные стены и мощные башни, которыми город был полностью окружен, и великолепные дворцы, и парящие купола церквей — так много всего представилось их глазам, что если бы сами не видели, никому бы не поверили. Никто и представить себе не мог длину и ширину города, который главенствовал между всеми городами. Они никогда бы не подумали, что где-либо на свете может существовать такой богатый и мощный город. И заметьте, не было среди них столь храброго и отважного человека, который не задрожал бы всем телом, и это не было удивительно, ибо с тех пор как сотворен мир, никогда столь великое дело не принималось таким малым числом людей.

Крестоносцы не спешили начать осаду. Они высадились на азиатском побережье пролива, возле императорского дворца Халкедон в Скутари (современный Шкодер. Албания), чтобы пополнить запасы. «Окружающая земля была прекрасна и плодородна; снопы только что сжатой пшеницы стояли в полях, так что любой человек мог взять, сколько ему надо». Там они легко отразили нерешительную атаку небольшого отряда греческой кавалерии — конница бежала при первом отпоре — и позднее без церемоний распрощались с послом императора. Если, сказали они ему, его хозяин хочет передать трон своему племяннику, они попросят последнего проявить к дяде снисхождение. Если же император не согласен, пусть больше не посылает гонцов, а подумает об обороне.

Вскоре после восхода 5 июля они переправились через Босфор и высадились у Галаты, напротив бухты Золотого Рога. Галата была купеческим поселением, в ней находились иностранные торговые сообщества. У города не было крепостных стен, единственным оборонительным сооружением была большая круглая башня. Эта башня, однако, являлась важной стратегической точкой, потому что в ней стояла большая лебедка, поднимавшая и опускавшая цепь и блокировавшая в случае опасности вход в бухту Золотого Рога.[82] Для защиты башни вышел большой отряд с императором во главе. Несмотря на общее разложение в армии византийцев с приходом Ангелов, неизвестно, смогли бы они действовать лучше при другом командовании. Все знали, как Алексей захватил трон, да и его характер был не из тех, что внушают любовь или преданность. Вид флотилии, состоявшей более чем из ста кораблей, скорость, с которой высаживались на берег люди и лошади, вытаскивали осадную технику — венецианцев в нерасторопности никто еще не упрекнул, — наполнили их ужасом, и едва первая волна крестоносцев приступила к атаке, как они развернулись и побежали, причем император снова был впереди всех.

В самой башне гарнизон сражался храбрее и выдержал двадцать четыре часа, тем не менее к утру вынужден был сдаться. Венецианцы отстегнули огромную железную цепь, протянувшуюся на пятьсот ярдов через устье бухты, и с грохотом сбросили ее в воду. Флот вошел в бухту, уничтожив несколько византийских судов во внутренней гавани. Морская победа была безоговорочной.

Константинополь тем не менее не сдался. Его северные крепостные стены — те, что шли вдоль берега бухты, — не могли сравниться мощью или великолепием с огромными опоясывающими город с суши стенами, возведенными в V веке императором Феодосием II, однако их яростно защищали. Постепенно греки стали набираться отваги и решимости, которых до сих пор им так недоставало. За все 900 лет существования их город ни разу не сдался иноземному захватчику. До сегодняшнего дня они и не думали, что такое может случиться. Очнувшись наконец-то и в полной мере осознав угрожавшую им опасность, они приготовились сопротивляться.

Атака была направлена против самой слабой точки византийской обороны. Это был морской фасад императорского Влахернского дворца, занимавший угол, образованный стеной Феодосия и той, что огибала бухту Золотого Рога с северо-западной оконечности города. Атаку начали утром, в четверг 17 июля, одновременно с суши и моря. Венецианские корабли шли низко, проседая под тяжестью осадной техники — стоявших на полубаке метательных орудий и таранов, тут же были сходни и штурмовые лестницы, подвешенные на канатных блоках между нок-реями. Первая наземная атака франков была отбита англичанами и датчанами, которые триста лет составляли знаменитую варяжскую стражу императора. Исход битвы решили венецианцы и до значительной степени лично Энрико Дандоло.

Об отваге старого дожа нам известно не по отзывам хронистов Венецианской республики, а со слов Жоффруа де Виллардуэна. Он сообщает, что, хотя венецианский флот подошел так близко к берегу, что люди, стоявшие на штурмовых лестницах, врукопашную сражались с защитниками города, венецианские моряки не решались втащить суда на берег.

И тут произошло удивительное проявление храбрости. Дож, человек старый, к тому же слепой, встал на носу галеры рядом со знаменем Святого Марка и крикнул людям, чтобы его первым высадили на сушу. И они послушались и высадили его на берег и вынесли знамя, тогда вслед за ним и остальные спрыгнули на берег и воткнули древко знамени в землю. Когда другие венецианцы увидели штандарт святого Марка, а рядом с ним галеру дожа, то устыдились и последовали его примеру.

В разгар атаки защитникам стало ясно, что шансов у них нет. Дандоло послал весть франкским союзникам, что в руках венецианцев не менее двадцати пяти башен. К этому времени его люди ворвались в город через бреши в стене и деревянные дома в влахернском квартале, примыкавшем к атакованному участку городской стены. В тот вечер Алексей III. император Константинополя, тайно бежал из города и оставил жену и детей, за исключением любимой дочери. Он взял с собой ее, а также несколько других женщин, 10 000 фунтов золота и мешок с драгоценностями. В общем, приготовился к будущему, как сумел.

В самый критический момент своей истории Византия осталась без императора. Возможно, кто-то удивится, узнав, что на поспешно собранном городском совете решено было выпустить из тюрьмы старого Исаака Ангела и вернуть его на императорский трон. Он был совершенно слеп — брат из предосторожности лишил его не только трона, но и глаз. На трон уселся безнадежно некомпетентный правитель. Тем не менее он был законным императором, и, вернув его, византийцы верили, что устранили причины дальнейших посягательств крестоносцев. В какой-то степени так и случилось, однако оставался вопрос касательно обещаний, данных молодым Алексеем Бонифацию и Дандоло. Исаак вынужден взять себе в соправители сына. Только тогда франки и венецианцы официально признали Исаака, после чего удалились к Галате и стали дожидаться обещанных наград.

1 августа 1203 года Алексея IV короновали и наделили полномочиями, такими же как у отца. Он немедленно забыл об обещаниях, данных им весной в Заре. Имперская казна, после правления его дяди, была пуста. Против налогов, которые он вынужден был ввести, открыто выступили подданные. Они слишком хорошо знали, куда пойдут эти деньги. Тем временем духовенство, всю жизнь игравшее важную роль в политике Константинополя, возмутилось, когда Алексей принялся забирать церковную утварь и расплавлять ее. Еще больше разъярились, узнав о его планах расплатиться с римским папой. Прошла осень, настала зима, недовольство народа крепло, а присутствие ненавистных и ненасытных франков усиливало напряжение. Однажды группа франков, слоняясь по городу, увидела в мусульманском квартале маленькую мечеть, стоявшую за церковью Святой Ирины. Мечеть разграбили и сожгли. Пламя распространилось, и в следующие сорок восемь часов Константинополь был охвачен самым страшным пожаром в его истории.

Алексея в тот момент в городе не было: он безуспешно искал сбежавшего дядю. Вернулся и увидел большую часть столицы в руинах, а своих подданных — почти открыто воюющими против чужеземцев. Напряжение достигло высшей точки, но, когда несколько дней спустя делегация из троих крестоносцев и троих венецианцев явилась к Алексею и стала требовать немедленного возврата долга, сделать было ничего нельзя. По свидетельству Виллардуэна — он, как обычно, был одним из делегатов, — они ели унесли ноги: трудно было дойти до дворца и уйти из него. «Вот так, — пишет он, — началась война. Каждая сторона сделала столько вреда, сколько могла, и на море, и на суше».

Ирония судьбы: никто — ни крестоносцы, ни греки — не хотел войны. Жители Константинополя имели перед собой одну цель: избавиться от вандалов, разрушивших их любимый город и доведших их до нищеты. Франки, со своей стороны, не забыли о причине, по которой оставили свои дома. Им страшно не хотелось оставаться среди этого никудышного народа, да еще и общаться со схизматиками. Даже если греки отдадут долги, крестоносцы ничего не выиграют: придется еще расплачиваться с Венецией.

Ключ к разрешению этой загадки был у Венеции, или, что более точно, у Энрико Дандоло. Он в любой момент мог дать приказ к отплытию. Если бы он так поступил, то и крестоносцы почувствовали бы облегчение, и византийцы бы возрадовались. Он не делал этого, потому что ждал, когда франки отдадут ему долг, а те, в свою очередь, надеялись на деньги, обещанные им Алексеем и его отцом. На самом деле этот долг представлял для него относительно малый интерес, едва ли больший, чем сам поход. Он думал о куда более великих вещах: о падении Византийской империи и установлении на троне Константинополя венецианской марионетки.

Итак, надежды на мирный договор растаяли. Дандоло заговорил с франкскими союзниками по-другому. Нечего ожидать от Исаака и Алексея: они не постеснялись предать друзей, которым были обязаны троном. Если крестоносцы хотят получить то, что им было обещано, придется это взять силой. С моральной точки зрения они совершенно правы: вероломные Ангелы не могут ожидать проявления к себе лояльности. Надо войти в город с собственным лидером, назначить его императором, и тогда Венеция не только получит по долгам, но и оправдает весь поход. В этом их шанс, они должны им воспользоваться сейчас, потому что такой возможности больше не представится.

В Константинополе все согласились с тем, что Алексей IV должен уйти. 23 января 1204 года в храме Святой Софии собрались сенаторы, духовенство и представители народа — объявить Алексею о его смещении, а затем избрать преемника. Обсуждение шло три дня, после чего остановились на полном ничтожестве по имени Николай Канав. Тот взял власть в свои руки.

Алексей Дука по прозвищу Мурцуфл (что значит «нахмуренный») — брови у него были черные, косматые и сходились у переносицы — происходил из аристократической семьи. В его роду уже было два императора, а теперь он занимал должность протовестиария, что давало ему доступ к императорским покоям. Поздно вечером он вошел к спящему Алексею, разбудил его и сказал, что подданные восстали против него и предложил бежать. Закутав императора в длинный плащ, вывел его из дворца через боковую дверь, где уже дожидалась группа заговорщиков. На незадачливого юношу надели оковы и отвели в темницу. Две попытки отравить его оказались безуспешными, в конце концов Алексея задушили. Примерно в это же время умер его слепой отец. Рассказывая об этом в своих хрониках, Виллардуэн с неподражаемой наивностью приписывает эту смерть шоку, полученному отцом от известия о судьбе Алексея. Похоже, Виллардуэну и в голову не приходит, что смерть от «шока» могла быть вызвана искусственным путем.

Уничтожив соперников — Николай Канав скрылся в безвестности, — Мурцуфл взошел на трон в храме Святой Софии как Алексей V. Он немедленно начал проявлять качества лидера, которых так долго недоставало его империи. Впервые с момента прихода крестоносцев на крепостных стенах и в башнях появились люди: работая день и ночь до седьмого пота, укрепляли их и надстраивали. Франкам стала ясна одна вещь: переговоров больше не будет, а уж о долге и речи идти не может: новый император не несет за него никакой ответственности. Ничего не оставалось как напасть на город, а теперь, когда Мурцуфл проявил себя как узурпатор и закоренелый убийца, крестоносцы почувствовали, что имеют на это полное моральное право. Тем более, что, в отличие от Алексея, он не является законным императором.

Вышло то, о чем несколько месяцев говорил Энрико Дандоло. И венецианцы, и франки признали в старом доже предводителя экспедиции. Бонифаций Монферратский старался удержать свое влияние. Императорская корона была совсем близко, он должен был ею завладеть, однако его отношения со смещенным императором были слишком тесными, и теперь, когда Алексей IV был смещен, Бонифаций почувствовал себя до некоторой степени дискредитированным. К тому же у него были связи с генуэзцами, и Дандоло знал это.

В начале марта в лагере у Галаты произошло несколько собраний. Обсуждался на них не столько план атаки — несмотря на оборонительную работу Мурцуфла, с городом можно было легко справиться, — сколько управление империей после ее завоевания. Было решено, что и крестоносцы, и Венеция выдвинут по шесть делегатов в выборный комитет, и этот орган выберет нового императора. Если, как ожидалось, это будет франк, патриархом станет венецианец. Либо наоборот. Император получит четверть города и империи, включая два главных дворца — Влахернский в бухте Золотого Рога и старый дворец Буколеон на берегу Мраморного моря. Остающиеся три четверти разделят поровну: половина Венеции, другая половина — крестоносцам. Дож при этом освобождался от обязанностей ленной присяги императору. Вся добыча должна быть доставлена в определенное место и распределена поровну. Наконец, стороны обязаны были целый год оставаться в Константинополе, по крайней мере до марта 1205 года.

Нападение началось в пятницу утром, 9 апреля. Удар был направлен на тот участок морской стены против бухты Золотого Рога, где отличились девять месяцев назад Дандоло и его люди. На этот раз попытка провалилась. Стены стали выше, а с венецианских мачт до башен было не добраться. К тому же греки построили платформы, с которых им удобно было обстреливать катапультами наступавших. К середине дня атакующим пришлось разворачивать своих людей, лошадей и орудия и возвращаться в Галату. Следующие два дня устраняли неполадки, в понедельник возобновили атаку. На этот раз венецианцы приводили свои корабли попарно: это позволило им в два раза усилить давление на каждую башню. Вскоре подул северный ветер и прибил корабли под самые стены, гребцам бы это оказалось не под силу. Теперь нападающие действовали под прикрытием навесов, протянутых от одной мачты к другой. Вскоре были захвачены две башни. Почти одновременно крестоносцы открыли ворота и ворвались в город.

Мурцуфл галопом скакал по улицам города, стараясь вселить в жителей мужество и решительность, но, как пишет Никита:

Всех охватило отчаяние, никто не слушал ни приказов, ни угроз… Видя, что все усилия безуспешны, а с другой стороны, опасаясь сам быть схваченным и попасть своего рода лакомым кушаньем или десертом в зубы латинян. Дука бросился в большой дворец и, посадив с собой на шлюпку супругу царя Алексея царицу Ефросинью и дочь ее Евдоксию, в которую был влюблен с ранних лет бесстыдный развратники сластолюбец, без всякой справедливости разведшийся с двумя супругами, оставил город, где царствовал два месяца и шестнадцать дней.

Все трое, вместе с бывшим императором, нашли убежище в Траки. Между тем Мурцуфл женился на Евдоксии и начал собирать силы для контрудара.

Как только победители ворвались в город, начался страшный грабеж, настолько оголтелый, что даже Виллардуэн пришел в ужас. Только к наступлению ночи, «устав от сражения и побоища», победители устроили перемирие и удалились в лагерь, разбитый на одной из площадей города.

В эту ночь часть крестоносцев, опасаясь ответного удара, устроила пожар в районе, находившемся между ними и греками… город начал гореть, и огонь пылал всю эту ночь и весь следующий день до самого вечера. Это был третий пожар в Константинополе с той поры, как франки пришли в эту землю. И сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах Франции.

После этого те из немногих защитников, кто еще не сложил оружия, потеряли желание продолжать бой. На следующее утро крестоносцы проснулись и увидели, что сопротивление закончилось.

Но для жителей Константинополя трагедия едва началась. Не для того армия так долго ждала падения самого богатого города мира. Теперь он принадлежал им, и, поскольку для грабежа им отвели традиционные три дня, они набросились на город как саранча. Со времен варварских нашествий, происходивших семь веков назад. Европа не была свидетелем такого разгула жестокости и вандализма. Никогда еще в столь короткое время не было уничтожено столько произведений искусства. Среди свидетелей, беспомощных, пришедших в ужас, почти не веривших в то, что люди, называвшие себя христианами, способны на такие чудовищные деяния, был Никита Хониат:

Не знаю, с чего начать и чем закончить описание всего того, что совершили эти нечестивые люди. Они крушили святые изображения, швыряли мощи мучеников в места, которые я стыжусь называть, разбрасывали повсюду плоть и кровь Спасителя. Эти посланники антихриста хватали пресвятые сосуды и дискосы, вырывали из них драгоценные камни, а потом использовали их как чашки для питья… Тому же, что за богохульство творили они в Великой церкви (храм Святой Софии) трудно поверить. Алтарный престол, сложенный из драгоценных материалов, необыкновенный и вызывавший удивление у всех народов, был разбит и разделен на части между грабителями… Они ввели в храм лошадей и мулов, чтобы вывезти оттуда священные сосуды, а также серебро и золото, вырванное из трона, кафедры, дверей и мебели. Когда животные скользили на гладком полу и падали, они закалывали их мечами, оскверняя храм их кровью и пометом.

На патриаршем престоле проститутки распевали песни, оскорбляющие Иисуса Христа, отплясывали в святом месте непристойные танцы… честных женщин и даже монахинь насиловали в храме… На улицах, в домах и церквях слышались плач и причитания.

И все эти люди, продолжает хронист, ходили с нашитым на плечах крестом, крестом, который сами же поклялись пронести через христианские земли без кровопролития. А ведь они говорили, что поднимут оружие только против язычников, и от телесных удовольствий клялись отказаться, пока не сделают святое дело.

Это был самый темный час Константинополя, страшнее того, что произошел два с половиной столетия спустя, когда город окончательно сдался османскому султану. Однако не все его сокровища погибли. Пока французы и фламандцы упивались разрушением, венецианцы головы не теряли. Они понимали толк в прекрасном и, хотя в грабежах не отставали от других, бессмысленно ничего не разрушали. Все то, что захватывали, отсылали в Венецию, начиная с четырех бронзовых коней, украшавших ипподром со времен Константина. После короткого пребывания в Арсенале коней перенесли к собору Сан Марко, где они и стоят сейчас над главным входом. Северный и южный фасады базилики украшены скульптурами и барельефами, доставленными в то же время. Внутри, в северном трансепте, висит чудесная икона Богоматери Никопеи (Победоносной) — императоры брали ее с собой перед сражением. Венеция обладает одной из самых больших коллекций византийских произведений искусства — еще одно доказательство венецианской ненасытности.

После трех дней бойни порядок был восстановлен. Согласно договоренности, всю добычу — или ту ее часть, которая не была успешно припрятана, — собрали в трех церквях и распределили: четверть — императору, остальное разделили на равные доли между франками и венецианцами. Как только это было сделано, крестоносцы заплатили Дандоло 50 000 серебряных марок, которые задолжали республике. Уладив эти формальности, обе стороны занялись следующим делом — выбором императора.

В отчаянной попытке восстановить утерянный престиж и усилить свою позицию Бонифаций Монферратский отыскал императрицу Маргариту, вдову Исаака Ангела, и женился на ней. Ему не надо было беспокоиться: Энрико Дандоло сразу отказался от притязаний, и выбор благодаря давлению Венеции немедленно пал на добродушного и податливого Балдуина, графа Фландрского. 16 мая Балдуин был коронован в храме Святой Софии и стал третьим императором, избранным за один год. И хотя новоизбранный патриарх, венецианец Томазо Морозини,[83] еще не приехал в Константинополь и соответственно не мог принимать участия в церемонии, мало кто из присутствующих стал бы отрицать, что новый император обязан своим статусом Венецианской республике.

Венеция завладела лучшей частью имперской территории. По условиям договора с крестоносцами ей отошло три четверти города и империи плюс право свободной торговли в имперских владениях, при этом Геную и Пизу таких Прав лишили. В самом Константинополе Дандоло потребовал целый район, окружавший храм Святой Софии, и земли патриарха, раскинувшиеся до бухты Золотого Рога. Венеции также отошли территории, дававшие ей власть над Средиземноморьем — непрерывная цепь портов, начинавшихся от лагуны и доходивших до Черного моря, включая западное побережье континентальной Греции, Ионические острова, весь Пелопоннес, Эвбею, Наксос и Андрос, Галлиполи, Фракийское побережье, город Адрианополь и, наконец, после непродолжительных переговоров с Бонифацием, крайне важный остров Крит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.