Служба и жизнь после войны
Служба и жизнь после войны
Вышкув, Унтервальтерсдорф (июль 1945 г. – май 1946 г.)
Война закончилась, но мне казалось, что она продолжается. Будто наступила очередная передышка – оперативная пауза, как иногда ее называли, после которой снова бои. Такое чувство было не только у меня – настолько сильно мы привыкли к обстановке войны. Не просто было перейти на новый ритм работы и жизни. Единственное, в чем я был уверен, что летать на боевое задание больше не придется. В первые дни мира не было никаких конкретных распоряжений, и мы не знали, чем заняться. По инерции продолжали поддерживать боевую готовность, даже подвешивали под самолеты бомбы и полностью укомплектовывали боекомплект пушек и пулеметов, пока до какого-то начальника не дошло: пора отменить и это. Пока я был на параде, за меня оставался командир звена Саша Пятикоп. За месяц моего отсутствия он никаких занятий с летчиками не проводил. Уходил с ними на какой-нибудь водоем, и там они отдыхали, загорали, купались.
Командир полка знал об этом, и когда я вернулся, то получил от Ивана Ивановича внушение, что недостаточно хорошо подготовил его к самостоятельной работе в эскадрилье. Мнe это показалось не совсем справедливым, но, зная его, я перечить не стал. Видимо, командир не мог успокоиться, что на парад все же поехал я, а не другой, и поэтому хотел меня немного уколоть. Я понял, что он по-прежнему испытывает ко мне неприязнь. Не пришелся я ему по душе. К этому я уже давно привык, но неприятный осадок на душе оставался. Приходилось молча терпеть и ждать лучших времен. После увольнения старших возрастов, и особенно девушек, в полку стало как будто чего-то не хватать. Не стало самодеятельности, полковых танцев, не слышались девичьи песни. Прошел слушок, что новым противником для нас могут стать наши союзники, после чего появились расписания занятий для всего личного состава. Стали чащe проводиться работы на матчасти. Мы начали детально изучать армии союзников, его боевую технику, тактические приемы ее боевого использования. Поначалу все это не укладывалось в голове. Как это так – вместе воевали против гитлеровских армий, а теперь вдруг союзники могут стать вероятным противником, с которым, возможно, придется воевать.
8 августа в 18 часов неожиданно поступила команда построиться на митинг. Егo открыл замполит полка Лагутин. Первым выступил командир полка. Он довел до нашего сведения, что Советский Союз, выполняя свои союзнические обязательства, объявил войну Японии. Все выступавшие поддержали решение нашего правительства и выразили желание, если возникнет необходимость, принять участие в боях и выполнить свой долг перед Родиной. В конце митинга начальник штаба зачитал список летчиков и техников полка, направляемых на Восток. Это было звено Копылова из 2-й эскадрильи. Отправились они без самолетов, поездом. Как известно, война эта для нас длилась недолго. И когда Копылов со своей командой доехал до Читы, она уже закончилась. Не понюхав японского пороха, Копылов с летчиками, оставив где-то по дороге технарей, вернулся в полк без почестей победителя.
После победы над Японией начался новый этап демобилизации. Вместо убывшего техсостава прибыло пополнение из училищ. В моем экипаже место Шипицына занял сержант И.С. Гусев. Сменился командир корпуса. Вместо Горлаченко прибыл генерал-майор Рубанов. В середине августа он приехал к нам в Вышкув познакомиться с полком. Полк поэскадрильно построился на аэродроме. Во главе каждой АЭ находился ее командир. Рубанов вместе с командиром полка медленно прошел перед каждой эскадрильей, внимательно всматриваясь в лица стоявших в строю. Дойдя до нашей АЭ, остановился передо мной. Посмотрев на мои ордена, спросил: «Капитан, сколько вы сделали боевых вылетов?» Я ответил. Повернувшись, обратился к командиру полка: «Как воевал этот капитан?» Не помню точного ответа Пстыго, но смысл его слов был такой: «Хорошо. Один из лучших летчиков полка». – «А почему он тогда не Герой?» Ответа Ивана Ивановича тоже не помню, но зато отлично запомнил слова генерала: «Чтобы через неделю материал на всех, кто достоин присвоения звания Героя, был представлен».
Проходит неделя. За это время полк перебазировался в Австрию на аэродром Унтервальтерсдорф. После недельного пребывания на новой точке подходит ко мне комсорг полка Василий Калинин и говорит: «Олег, мне поручили подготовить на тебя материал для представления к званию Героя. Я слышал, что у тебя есть вырезки из газет, где описывались твои наиболее удачные вылеты, дай их мне. Как напишу, верну». С неприятным предчувствием – не вернет – дал, убедительно попросив не потерять. Знал бы я тогда, насколько это был неаккуратный человек и растяпа. Через две недели подходит он ко мне и с виноватым видом говорит: «Не обижайся. Статьи, которые ты мне дал, я никак не могу найти. Их, наверное, кто-то забрал». – «Кому они нужны? В сортир, что ли, кому-то потребовались. Тебе они что – простые бумажки газетные, а для меня память о войне. Я их хотел показать дома отцу, сестре, как воевал. Так и думал, что потеряешь», – с негодованием выпалил молодому комсоргу, который и раньше мне не нравился за свое лицемерие.
И Героя не получу, и статей не будет, подумалось мне. Интуиция не подвела: так и получилось. Не получил я и ордена Александра Невского, представление на который оформлял командир полка после приезда с Парада Победы. В том, что мне не будет присвоено звание Героя Советского Союза, я окончательно убедился после расформирования полка весной 1946 года. Перед тем как отбыть из полка, Иван Иванович, случайно встретившись со мной на улице Унтервальтерсдорфа, недалеко от штаба полка, более мягким голосом, чем обычно со мной говорил, произносит: «Ну вот, мы и расстаемся. Ты не обижайся, что не получил Героя. Не ты один в таком положении. Не ты первый – не ты последний будешь. Я тоже ждал и, как видишь, тоже не получил». После этого мне больше ни о чем говорить с Иваном Ивановичем не хотелось.
После перебазирования на новое место никаких задач перед полком не ставилось. Поэтому торопиться было незачем. Главным для полка было перебраться на новое место без повреждения материальной части, проще говоря, без летных происшествий и ЧП. Проходило оно потихоньку, неспешно. Перед перелетом боевых машин на рекогносцировку незнакомого аэродрома на По-2 вылетел сам Иван Иванович. С собой в задней кабине он вез механика самолета сержанта Казакова. Взял его с целью подготовки самолета к обратному вылету. На новом аэродроме их встретил моторист, прибывший ранее с передовой командой на автомашине. После ознакомления с аэродромом Пстыго вместе с работником штаба поехал в Унтервальтерсдорф, посмотреть, где будет размещаться личный состав полка и его штаб. Проехав большую часть ухабистой дороги, на одном из поворотов он увидел летящий на малой высоте По-2. Зная, что на аэродроме таких машин больше нет, Иван Иванович посмотрел на место, где осталась его машина, и не увидел ее. Остановив автомобиль, стал наблюдать за По-2.
Самолет, сделав несколько разворотов блинчиком, стал заходить на посадку. После многих прикидочных заходов грубо плюхнулся с высоты около трех метров, а фактически упал. К счастью для «пилотов», сломалась только дужка. Пока самолет делал попытки сесть, Иван Иванович вернулся на аэродром и за всем происходящим наблюдал лично. Он хорошо знал, что, кроме него, здесь нет ни одного летчика. Каково же было его удивление, когда он увидел, как из первой кабины вылезает механик самолета Казаков, а из второй его моторист. Не трогая пока механика, Пстыго спрашивает у моториста: «Как ты осмелился сесть в кабину и лететь с человеком, который никогда не управлял самолетом?» На что тот, не смущаясь, запросто отвечает: «Он мой командир, приказал садиться, вот я сел и полетел! Я не мог не выполнить приказания командира». «Да ты что, за Ивана-дурака меня принимаешь? Пусть мне прикажут, но я никогда не полечу с человеком, ни разу не управлявшим самолетом», – отчитал его Иван Иванович. Главного виновника он сильно не ругал: тот сам понимал, какой проступок совершил. До того, как окончательно решить, как наказать Казакова, Иван Иванович посадил его в подвал своего штаба без указания срока пребывания. Друзья арестованного в беде не оставили и всячески во всем ему помогали.
При отличном летном харче, который они приносили, арестант заметно посвежел. Штангу, которой он увлекался, стал поднимать не хуже настоящего тяжелоатлета. В это время воздушная армия готовилась к спортивным соревнованиям, в том числе и по штанге. До Ивана Ивановича дошли слухи, что в полку нет лучшего штангиста, чем Казаков. Решили послать его. Там он не подкачал и занял призовое место.
После этого Ивану Ивановичу было как-то неудобно снова сажать его в КПЗ. При случае Казаков высказал командиру полка давнее желание стать пилотом. До армии он пытался поступить в аэроклуб, но не получилось. В армии, вместо того чтобы летать, ему пришлось стать механиком, обеспечивая полеты другим. Но от мечты стать пилотом он не отказался. В полку Казаков чуть ли не наизусть выучил наставления по производству полетов, штурманской и инженерно-авиационной службы. Не каждый летчик так знал их, как он. Учитывая большое желание стать летчиком, Иван Иванович пошел ему навстречу и отправил Казакова в одну из авиационных школ летчиков.
От меня в полку знали об Иване Цыганкове. И вот почти через три месяца после встречи со мной он появился в полку. Держался бодрее, но лицо почти не изменилось. Чтобы не так отталкивающе смотрелось его обезображенное лицо и особенно глаза, он прикрыл их большими светозащитными очками. В полку Ваня пробыл несколько дней. К имевшемуся у него ордену Славы 3-й степени командир полка добавил орден Красного Знамени.
Как-то на аэродроме Унтервальтерсдорф мне встретился Жернаков. Это был инженер штурмового авиаполка, в котором я находился в Чапаевске в момент формирования. Тогда он был инженером нашей 1-й эскадрильи. Меня, конечно, не могла не интересовать судьба товарищей, с которыми собирался воевать. Я назвал наших, балашовцев, – Жабина, Минаева, Немыченкова, Скалабана, Муратова, командира полка Цветкова. К сожалению, все они погибли. 951-й полк на аэродроме Унтервальтерсдорф в это время уже не базировался. Он перелетел на какой-то другой. Жернаков прибыл к нам решить вопрос об отправке оставшихся машин и торопился с отъездом в свой полк. Встреча хоть и была короткой, но приятной. Как-никак, а в 1942 году мы служили в одном полку и собирались воевать вместе.
К концу 1945 года демобилизация старших возрастов в полку закончилась. С одной из очередных партий уехал к себе на Урал в город Сатку и мой воздушный стрелок Федя Шатилов. На его груди красовались ордена Красного Знамени и Красной Звезды. К сожалению, в день отъезда меня в полку не было. В тот момент я находился в Винернойштадте на корпусных сборах, так что попрощаться нам не пришлось. Не оставил он и своего адреса. Долгих двадцать лет мы ничего не знали друг о друге. Валя Лалетина, одна из бывших моих мотористок, любимая Феди, с ним не поехала. Сколько слез она пролила, переживая за него, когда я потерял его в полете. Однако сама не убереглась. В День Победы поехала по проселочной дороге на грузовике в одну из деревень сдавать в стирку белье. Нa опушке леса сошла с машины по своим делам. Недалеко от машины наткнулась на мощную мину. Назад ее привезли с оторванной головой.
Как только закончилась война с Японией, началось постепенное сокращение численного состава армии. Поначалу расформировались в основном наземные войска, потом начали тормошить и авиацию. Коснулось это и нашего корпуса. Он был расформирован, а за ним и дивизия. Наш полк был передан в состав 9-й гв. шад 1-го шак под командованием полковника Донченко и дважды Героя генерала Рязанова.
Из полка уволили в запас слабых летчиков. Однако численный состав от этого не уменьшился, а, наоборот, увеличился за счет увеличения количества эскадрилий. Их стало на одну больше. Укомплектование личным составом производилось за счет расформированных частей. Новой эскадрильей стал командовать капитан Пархоменко, летчик соседней дивизии нашего корпуса. С Пархоменко я был немного знаком. Это его мотоцикл отобрал у меня начальник штаба 308-й шад, когда я поехал на нем навестить Шатлыгина. Впервые в АЭ стало 12 летчиков. Если бы их было столько на войне! Появился в АЭ и замкомэск, не сделавший на Ил-2 ни одного полета. Воевал он на Пo-2, выполнил на нем более 700 боевых вылетов, но в главном – боевой подготовке – помочь мне не мог. Не его вина, что он попал к нам. Я ему сочувствовал, видя, как неловко он чувствует себя среди летного состава, оказавшись не в своих санях. Немало времени я потратил на его подготовку как летчика-штурмовика, стремясь быстрее ввести в курс дела.
После реорганизации полк стал более активно заниматься боевой учебой. Систематически проводились занятия по наземной подготовке, чаще летали, практикуясь в технике пилотирования, маршрутных полетах с боевым применением на большом полигоне в Венгрии недалеко от города Секешфехервар. В одном из полетов я должен был своей эскадрильей имитировать атаку механизированной колонны на марше, двигавшейся по шоссейной и грунтовой дорогам. Пехота привыкла видеть штурмовиков, когда они пролетали над ними спокойно. На учении они увидели нас в другой обстановке, когда мы летали над самой головой, чуть не задевая их.
К этому они подготовлены не были, и наш полет явился для них полной неожиданностью, заставившей поволноваться. Чтобы создать больший эффект, я приказал всей группе перевести винты на малый шаг. В этом случае от моторов шел режущий уши звук, вызывающий неприятное ощущение и стремление скорее избавиться от него. Таких атак по колонне мы сделали несколько. За это на разборе полетов мне здорово нагорело от командира полка. Генерал, командир мехкорпуса, в корректной форме и с юмором дал понять Ивану Ивановичу, что ему пришлось испытать при этих атаках.
Он вынужден был покинуть машину и залечь в грязный кювет. Генерал намекнул, что за такое старание «надо бы поблагодарить летчиков». Иван Иванович так и сделал. Особенно досталось мне. В присутствии всех летчиков он с известным своим красноречием отругал меня, чтобы дольше помнил и знал, что бывает за слишком ретивое выполнение задания, а конкретно за воздушное хулиганство.
В первой половине февраля 1946 года от сестры из Каширы получил телеграмму о смерти отца. Получил я ее на пятый день после отправления. В Каширу приехал на десятый день после похорон. Пришел на могилу. Она была занесена снегом. На ней ни венков, ни цветов и вообще никаких признаков, что совсем недавно в ней захоронили человека. Смотрю на холмик, покрытый пушистым снегом, а перед глазами, как в кино, проскакивают кадры из жизни. Да! Живым он для меня остался только в воспоминаниях. Таков удел всех нас, смертных.
Свидетельства о бракосочетании, выдаваемого загсом, у нас с Полиной не былo. Была только полковая справка, выданная ей после демобилизации. Чтобы не возникло никаких недоразумений, мы решили перед моим отъездом сходить в загс и зарегистрироваться по всем правилам. Вечером того же дня за малолюдным, скромным столом отметили это событие. Веселья, по понятным причинам, никакого не было. Взять Полину с собой в полк я не мог. В то время семьям офицеров жить за границей не разрешалось.
Когда вернулся на службу, в полку шла обычная учебно-боевая подготовка. Большая ее часть отводилась наземной, летали гораздо меньше. Причиной тому было отсутствие бензина. На боевых машинах мы только подлетывали для поддержания техники пилотирования и очень редко ходили на полигон. Гораздо больше летали на По-2, отрабатывая слепой полет под колпаком, пилотируя по приборам.
3 июня пришло сообщение о смерти Михаила Ивановича Калинина. Мы знали о его серьезной болезни. По случаю смерти главы государства состоялся митинг. Чувство скорби было у всех не для виду, а на самом деле. На утреннем построении, вместо того чтобы начать рабочий день с объявлений начальника штаба, Иван Иванович сам зачитал приказ о расформировании полка в связи с продолжающимся сокращением численности Вооруженных сил. Своих эмоций он не сдержал. Последние слова зачитал со слезами. Брызнули они и у многих из нас. Из всех летчиков полка с начала его формирования остался только я. И мне, как никому другому, полк был особенно дорог. В нем я стал полноценным летчиком, вырос от солдатских погон до капитанских звездочек, стал командиром эскадрильи.
И вот полка не стало. Сообщение командира расстроило меня. Вообще-то мы давно подумывали о своей участи. К этому времени было расформировано немало частей и соединений. До этого нас не трогали, скорее всего, потому, что находились мы в 1-м гвардейском шак, а он считался одним из привилегированных. И вот наконец пришел ожидаемый приказ. Каждый невольно подумал о себе. Какая участь ждет его: демобилизуют из армии или направят в другую часть. Сразу стала падать дисциплина. Никто уже не боялся Пстыго, да он почти и не показывался на глаза личному составу. Встретил как-то меня и спрашивает: «Ты с Пятикопом что будешь делать? Ведь он последнее время почти не просыхает от пьянства и живет больше не в части, а в соседней деревне – сожительствует с девчонкой-австрийкой». «Не знаю, товарищ командир», – услышал он в ответ. «Пиши этого забулдыгу на увольнение, пусть пьянствует на гражданке, может, быстрее остепенится».
О представлении материала на увольнение ему сообщила одна из бывших моих мотористок, оставшаяся после демобилизации вольнонаемной и работавшая в штабе полка писарем. Саша, конечно, обиделся на меня. Пришлось юлить – оправдываться. Ведь идея была не моя, однако подписал ее я. Расстались мы, так и не попрощавшись. Не думал я, что все так получится. Не раз и не два мы с ним выполняли сложные и опасные задания. Тяжелым было прощание со знаменем полка. Хорошо помню, как нам его вручал комдив Кожемякин. Было это на аэродроме Ивлево под Богородицком в конце июня 1943 года. Я хорошо запомнил слова комдива о том, как под этим знаменем надо бить врага и как беречь эту святыню. И мы сдержали обещание командира полка Хромова выполнить свой воинский долг перед Родиной.
На второй или третий день после доведения личному составу приказа о расформировании каждого летчика вызывали в штаб и вручали документы о направлении к новому месту службы. Большая часть людей направлялась в полки дивизии на доукомплектование. Пстыго убыл в 154-й гвардейский полк, которым командовал Чернецов. Сам Чернецов отбыл к новому месту службы. Заместитель у Пстыго остался прежний – дважды Герой Одинцов. Я с ним встречался на Параде Победы, когда у него еще не было второй звезды. Нередко мы с ним встречались на футбольном поле, играя каждый за свой полк. В новый полк Иван Иванович прихватил своих любимцев – штурмана Карпова, замкомэска Пунтуса и комэска Четверикова, в котором видел строгого командира, стремившегося держать в руках личный состав. Никаких прощальных мероприятий в связи с расформированием полка и отбытием личного состава не проводилось. Каждый уезжал как-то незаметно, в основном по одному.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.