Грустная Пепа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Грустная Пепа

Летом 1746 года, спустя год после женитьбы на горячо любимой испанской принцессе, дофин, сын Людовика XV, овдовел. Поскольку брак был бездетным, возникла безотлагательная необходимость позаботиться о будущности династии. И даже раньше, чем минул срок официального траура, среди королевских домов Европы начались поиски молодой особы, которая в один прекрасный день удостоилась бы сомнительного счастья увенчаться французской короной.

Все принимали в этом горячее участие: одни торопились восславить новый союз с испанским двором, другие предпочитали единение с Савойским домом; прославленный герой битвы при Фонтенуа маршал Саксонский предлагал в невесты свою юную родственницу Марию-Жозефу, дочь великого курфюрста Саксонского Августа III. Поскольку же эта кандидатура не нравилась королеве Марии Лещинской, но устраивала находившуюся тогда в апогее могущества ее соперницу — маркизу де Помпадур, выбор монарха остановился на саксоночке. Лишь один человек никак не выразил своего отношения к проблеме — сам дофин.

Это был весьма образованный и очень совестливый принц, преисполненный сознанием своего врожденного долга. Однако именно из-за серьезности, строгости поведения и нежелания нравиться его мало ценили при дворе. Никто здесь его не понимал. Отец, чье безнравственное поведение принц сурово осуждал, держал сына на расстоянии; придворные, угождая своему господину, не ставили наследника престола ни во что.

К тому же внешне тот был мало привлекателен. Хотя на портретах он предстает красивым, стройным, горделивым мальчиком с лукавым взглядом и насмешливой улыбкой, в семнадцатилетнем возрасте у него наметилась нездоровая полнота, угрожавшая со временем стать безобразной и сделавшаяся предметом беззастенчивых насмешек и злословия.

Как только выбор был решен, возник захватывающий вопрос: хороша ли собой невеста? Ее дядя маршал Саксонский уверял, что она «божественна», но менее заинтересованные и менее пристрастные лица находили такую оценку завышенной: принцесса Мария-Жозефа — не более чем «хорошенькая дурнушка». Ее портили неважные зубы, слишком крупный нос, желтоватый цвет лица и синячки под глазами. Но ей всего пятнадцать лет, у нее добрый и живой взгляд, она резва, кокетлива, шаловлива.

Отправленный в Дрезден посмотреть на принцессу галантный герцог Ришелье,[108] большой знаток по этой части, обнаруживает в ней лишь один недостаток: она кошмарно коверкает французскую речь. Но в остальном он в восторге: «Что она красива, не скажешь, но в ней столько очарования! Если бы такая появилась в Опере, ей не было бы цены…» Он выясняет, что Мария-Жозефа не пьет ничего, кроме воды, мало ест, не любит шоколада, любит нежное мясо, предпочитает темные цвета, играет на клавесине, переболела оспой.

В числе сопровождавших Ришелье двадцати четырех человек (бедный дрезденский двор с трудом обеспечивает этой свите достойный прием) находится парижский портной Рибер, чья задача — одеть принцессу. Ловкий царедворец, он восторгается формами будущей жены дофина и похищает у нее прядь волос; отправленные в Париж, они объявлены «прекраснейшими в мире».

Празднества, устроенные по случаю помолвки, были грандиозны: саксонский люд опивается льющимся из фонтанов вином, пожирает горы сервелата и разворовывает у Ришелье серебро, что тот великодушно позволяет делать.

14 января 1747 года внушительный кортеж пускается в путь. На каждой почтовой станции запрягалось по двести восемьдесят лошадей. Через шестнадцать дней шествие достигает Страсбура; здесь принцессе предстоит впервые ступить на землю Франции.

Этикет требует, чтоб она вошла на нее абсолютно нагой, не сохранив на себе ничего прежнего, даже рубашки… Ее наряжают и причесывают на французский манер. Она бодро переносит все, даже приветственные речи в каждой деревне и артиллерийские салюты у ворот каждого города.

В Нанжи ее поджидает письмо дофина, первое за все это время. Полная радости, предвкушая нежные слова, она открывает его… Но нет: своим неловким, жестким почерком жених просто-напросто ставит ее в известность, что «никакая сила не заставит его забыть умершую жену». И бедненькая Мария-Жозефа горько плачет, тая свои слезы. Но что попишешь? Ее судьба решена бесповоротно, и приходится продолжать путь.

Наконец, 7 февраля после двадцатичетырехдневного странствия она прибывает в Крамайель близ Корбея: тут ее ожидает Людовик XV. Молоденькую саксонскую принцессу хорошо проинструктировали о надлежащем поведении. Выйдя из кареты, она бросилась на колени перед королем, тот ласково поднял ее и, поцеловав, подвел к дофину, печально и пристально глядевшему на невесту. Некоторое время спустя — встреча с королевой и ее дочерьми Анриеттой и Аделаидой. Нельзя не восхититься тем, как пятнадцатилетняя девочка сумела не потерять головы в окружении всех этих чужих людей, в кругу, раздираемом тысячами интриг, столкновениями амбиций и страстей и ставшем отныне ее новой семьей.

Но она держится очень мужественно: она дала себе слово покорить их всех, включая собственного угрюмого мужа. Тот упорствует в молчании и, несмотря на все ее бесконечно милые и кокетливые уловки, не становится даже по самым мягким оценкам «ни более отзывчивым, ни более ручным».

Папа-король, Людовик XV, в полном восторге от своей невестки: «Не красавица, но что за фигура, что за волосы!» Дабы удостовериться, что обед будет хорош, он лично идет присмотреть за работой поваров.

На следующий день намечено решающее испытание — свадебные торжества в Версале. Трехчасовой туалет. Праздничный наряд едва не раздавливает принцессу: тяжелее, чем кираса, он весит двадцать четыре килограмма. Церемония в капелле, угощение, бал в помещении Больших конюшен, толчея, ужин, потом снова туалет и под конец укладывание в постель…

При нем присутствуют все принцы, все принцессы, все титулованные особы, более сотни роскошно наряженных дам; тут же и священники — они должны благословить супружеское ложе. Свечи, тишина, общее волнение, царящие в этой комнате, где совсем недавно скончалась прежняя жена дофина, — все это рождает скорее мрачные, нежели веселые мысли. Когда полог постели был раздвинут, все увидели супругов: дофин в ночном чепце лежал, как покойник, закрыв в смущении лицо покрывалом, Мария-Жозефа сохраняла бодрость.

Когда после благословения посторонние оставили спальню, они уносили в душе болезненное чувство: все это более всего походило на жертвоприношение. И как только новобрачные остались одни, дофин разразился рыданиями. Его молоденькая жена оказалась на высоте. «Плачьте, мой друг, плачьте, не бойтесь меня обидеть! Напротив, ваши слезы говорят мне, что, если посчастливится, я могу надеяться заслужить ваше расположение!»

Действительно, сын Людовика XV был совсем иным, чем его описывали современники. Недавняя работа Абеля Дюшена с ясностью показывает, насколько сильно его оклеветали.

Осуждая неизлечимую развращенность двора и очень болезненно переживая аморальное поведение короля, принц старался как можно меньше участвовать в нескончаемом празднике тщеславного Версаля. Большой любитель исторических сочинений, он жил уединенно, погруженный в чтение французских и древних классиков, в изучение экономики и философии. Никому, даже ближайшему своему окружению, состоявшему из людей большого ума и высокой нравственности, не поверял он своих тревог, своего недовольства и негодования. Вполне вероятно, он предвидел великие катастрофы, которыми было чревато будущее. «Счастье народа» было постоянной мыслью принца. И поскольку в его молчании, в его истовой набожности и добровольном уединении ясно читалось осуждение, удобно было считать принца полным ничтожеством, которое только и делает, что распевает псалмы и забивает голову ребяческой чепухой.

И вот это-то замкнувшееся сердце этого скрытного, в высшей степени недоверчивого и недоступного человека вознамерилась завоевать «грустная Пепа», как прозвал свою невестку Людовик XV.

Как это было мучительно, как трудно! Вот она сидит рядом с мужем в момент торжественного въезда в Париж. В глубине своей кареты оба они плачут от жалости и стыда при виде бедняков, что теснятся на их пути с криками «Хлеба!.. Хлеба!». В толпу приказано бросать монеты, но нищие возмущены: «Не нужны нам ваши деньги! Мы горячо любим вас, но умираем с голоду!»

На протяжении многих месяцев дофин остается нечувствителен к трогательнейшему вниманию, которое проявляет его молоденькая жена; но та упорствует, доходя до героизма в своем желании стать любимой.

Когда принца настигла оспа, и охваченные страхом придворные, предвидя скорую кончину этого врага удовольствий, разбегаются, жена ни на час не оставляет его. Устроившись рядом на походной кровати, она денно и нощно ухаживает за ним и, чтобы обмануть больного относительно природы его недуга, покрывает поцелуями его изуродованный нарывами лоб. Вскоре он поправился, и тогда перед Версалем предстало явление крайне редкое и в глазах этой развращенной среды крайне смешное — супружеская идиллия.

За тринадцать лет, с 1751 по 1764 год, счастливая Пепа произвела на свет трех дочерей и четырех сыновей.

Сколько же теней, сколько призраков обитает в Версале! Они настигают воображение, когда проходишь по бывшим апартаментам дофина в южном углу центрального выступа замка. Еще существует тот кабинет с золочеными дверьми и фризом из маленьких амурчиков, где сын Людовика XV с таким жаром старался овладеть наукой быть королем, наукой, которую ему так и не пришлось применить на практике. Вот комната, где он был застигнут болезнью, унесшей его в могилу следующей зимой в Фонтенбло. На обратном пути посетитель минет комнаты, где жила бедная Пепа. Вот тут-то и вела свое уединенное существование эта идеальная семья; здесь родилось семеро их детей; здесь Пепа ухаживала за умиравшим первенцем; здесь видела смерть своей старшей дочери.

Каждому из трех принцев, которых они с любовью воспитали, впоследствии суждено будет носить корону. К счастью, Пепа не ведала их судьбы…

Людовик XVI будет обезглавлен, Людовик XVIII двадцать три года проведет в изгнании, Карлу X, сметенному ураганом революции 1830 года, будет суждено скитаться на чужбине. Самая любимая из дочерей, самая юная, Элизабет, тоже взойдет на эшафот. Один из внуков погибнет от кинжала темного фанатика[109]…

Рой этих трагических теней овладевает сознанием, когда находишься в элегантных залах, в окружении стенных панелей, что отражали когда-то детский смех. Их полностью сохранившаяся отделка говорит об изысканном вкусе Марии-Жозефы и ее мужа. Сотни включенных в декор эмблем напоминают о счастливых часах, редко выпадавших на долю этой четы.

До сих пор еще существует тянущийся вдоль окон балкон с красивой кованой решеткой; ее установили в 1747 году как преграду для нищих, которые толпами приходили сюда, уверенные: здесь к ним отнесутся с участием, отсюда их не прогонят прочь.