О праве наций на «самоопределение»
О праве наций на «самоопределение»
В ряду многочисленных проблем, так или иначе связанных с историей гражданской войны в России, есть одна — весьма сложная и болезненная. Тем более что и сейчас ее решение — одна из актуальных задач Российского государства. Это — проблема национальных движений в России. Для нас эта тема интересна вдвойне, так как в силу ряда причин Урал оказался в эпицентре развернувшейся трагедии национальных меньшинств.
Когда говорят о причинах кризиса, сокрушившего в начале XX века Российскую империю, обычно ищут не там, где надо, — в основном потому, что слепо следуют штампам из ленинских работ. На мой взгляд, традиционным ссылкам на «противоречие между трудом и капиталом» и на пресловутый аграрный вопрос придается неоправданно большое значение. Подробнее на объяснениях остановимся в следующих главах, но уже сейчас можно твердо констатировать — вышеупомянутые проблемы, несмотря на свою несомненную реальность, не были главными движущими силами кризиса. Российскую империю не в последнюю очередь нокаутировал национальный вопрос.
В связи с этим не могу не удержаться, чтобы не процитировать резковатое, но остроумное высказывание одного из наиболее авторитетных историков современности, Дж. Кэннона: «Царский режим погиб, по существу, от несварения желудка, не сумев переварить национальные меньшинства, которые он по неосторожности отправил в рот». Вот так…
Начиная уже, как минимум, с Петра I (а фактически гораздо раньше) Российское государство структурировалось именно как империя, по принципу «наша власть есть господство над народами». Так в свое время, кстати, гордо заявляли гунны.
Причем, если в период XIV–XVII веков русские, будем говорить, сожительствовали с аборигенами Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока, занимая разные «экологические ниши» (в биологии это определяется как симбиоз), то начиная с походов Ивана Грозного на Казань и Астрахань и особенно с петровских войн на первый план выходит такой прием: прямая военная экспансия с последующей аннексией.
Я даже не буду тратить время на выяснение вопроса о так называемом «добровольном присоединении» — это для Хрюши и Степашечки. Сами творцы колониальной имперской политики — и политические дирижеры, и военные исполнители — были гораздо откровеннее своих сегодняшних адептов: приказы по войскам перед очередной акцией всегда начинались стереотипной фразой: «Стремясь к дальнейшему расширению границ Российской империи…» Яснее не скажешь.
Естественно, что на территории дооктябрьской России были постоянные «горячие точки». Самые главные из них: Польша и Литва, где народ в конце XVIII века и в XIX веке шесть раз поднимал оружие против царизма, и Северный Кавказ, а также этнически и культурно тяготеющая к нему Абхазия. Считается, что Кавказская война длилась двадцать пять лет. Очередная неправда! Двадцать пять лет — это только период, когда во главе северокавказского сопротивления стоял Шамиль (1834–1859 годы). Сама же война началась в 1804 году и окончилась лишь в 1864 году, когда пал последний укрепленный пункт горцев — урочище Кбааду (ныне Красная Поляна в Ставропольском крае). Итого — шестьдесят лет! Причем спустя тринадцать лет, в 1877–1878 годах, вновь восстали Абхазия, Ичкерия и Дагестан. А полупартизанское-полуразбойничье движение абреков не утихало на пространстве от Туапсе до Дербента вплоть до 1917 года!
Отношение к антиколониальным движениям в России было неоднозначным. Одни рукоплескали колонизаторам ( «Смирись, Кавказ, идет Ермолов!») и призывали усмирить «злого чечена» или «кичливого ляха». Другие предупреждали о порочности такой политики. И не только в этическим плане (безнравственно проливать свою и чужую кровь ради завоеваний!), но и в практическом — тоже. Например, для Верещагина, великого художника, лично участвовавшего в колониальных войнах, была бесспорна огромная опасность, таящаяся в перманентном расширении державы за счет присоединения все новых и новых инонациональных регионов. Во-первых, население этих новоприсоединенных владений явно не в восторге от такого поворота дел и только ждет своего часа, чтобы «спрыгнуть с подножки». Во-вторых, все меньше в таком государстве удельный вес русских (и вообще славян), все более начинает оно приобретать черты «химеры» (по Л. Гумилеву нежизнеспособное соединение несоединимых элементов).
Вряд ли случайно, что в конце XIX века современник Верещагина граф С. Витте писал: «В многонациональном государстве типа России есть только два пути государственного строительства. Либо создать политический идеал, который будет приемлемым для всех, либо отпустить на волю те народы, которые его не приемлют.
Третий путь — подавление несогласных — для государства равносилен замедленному самоубийству». Ах, если бы тогдашние (и последующие) правители вдумались в слова одной из умнейших голов России!
Впрочем, до поры «горячие точки» на карте Российской империи оставались именно «точками» — хотя и довольно жирными, — и власти оставался простор для маневра.
Но всему приходит конец, и он наступил в начале XX века, когда запылали все без исключения национальные регионы империи. Даже самые традиционно мирные — Украина, Молдавия, протестантская Балтия (Латвия и Эстония), наконец — внутренние районы России с преимущественно татарским населением. Не все они, естественно, жаждали государственной независимости, но все предъявляли требование автономии и реального самоуправления.
Причем боролись за это самыми различными средствами. И мирными, через механизм парламентской и иной легальной деятельности. Во всех составах Государственной Думы были представлены политические партии и объединения практически всех более или менее крупных народов империи. И методами нелегальной борьбы, вплоть до вооруженной. Это — повстанческое движение в Латвии в 1905–1907 годах, среднеазиатское восстание 1916 года, действия «гайдуков» т. Котовского в Бессарабии. Каково было отношение к вышеупомянутым фактам большевиков? На словах — самое приветствующее. Еще бы! Для них национально-освободительное движение было не просто возможным союзником. Они прекрасно понимали, что свалить империю самим большевикам явно не под силу. Так пусть ее свалят восставшие народы — в борьбе все средства хороши! И так появляется знаменитый ленинский постулат — «о праве наций на самоопределение вплоть до государственного отделения». Сразу одним выстрелом убиваются два зайца: антиколониальное движение, интересующее большевиков главным образом как бульдозер для сноса Российской империи, получает вполне легитимное обоснование своей борьбы, а сами большевики набирают дополнительные очки благодаря поддержке националистов. Накануне Октябрьского переворота все это очень и очень им пригодится.
Но это — на поверхности. А у Ленина, как всегда, приготовлена и подводная часть айсберга. В работе, название которой дало имя этой главе, Ленин, полемизируя с Розой Люксембург, бросает весьма знаменательную фразу: «Мы не за мещанский идеал федеративных отношений!»
Вот как? Простите за мою непонятливость, товарищ Ленин, но если вас не устраивают федеративные отношения (кстати, почему они «мещанские»?), то какие же тогда «отношения» вы собираетесь вводить на территории России (и не только Россия — вспомните о планах мировой революции!) после завоевания власти? Ведь альтернатива федеративным отношениям — унитарные.
Проговорился Владимир Ильич! Ведь в одной этой фразе, как в капле воды, видно истинное отношение вождя революции к национальным движениям.
Они хороши до того момента, когда с их помощью рухнет Российская империя. А далее — «мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Во-первых, потому что большевики — интернационалисты и не могут поддерживать «узкий национализм». Само это слово при советской власти станет бранью и — что еще страшнее — политическим ярлыком для репрессий. А во-вторых, в случае победы национальные движения, естественно, придут в своих регионах к власти. А этого допускать никак нельзя — не за то боролись товарищи коммунисты. «Вся власть — Советам!» (читай — ВКП(б), и никому более).
И произошло то, что и должно было произойти. После 7 ноября 1917 года все без исключения национальные движения на территории рухнувшей империи стали для большевиков врагами. Без разницы, какой они, эти движения, окраски — правой или левой, социалистической (как на Украине или в Закавказье) или религиозной (как в Крыму, Казани или в Средней Азии).
Большевики могли вступать с националистами во временные соглашения против… националистов. Как заключали они альянс, весьма недолгий, с казахскими и ферганскими басмачами или пытались опереться на Кавказе на ингушей против осетин, используя осетино-ингушские противоречия.
Но в целом все «националы» стали врагами. Белорусы из Белорусской Рады и молдаване из организации «Сфатул Цэрий». Карельские националисты из недолго просуществовавшей «Поросозерской республики» и крымские татары, создавшие под руководством Султан-Гирея столь же недолговечную Крымскую автономию. Осетины, воевавшие под началом братьев Георгия и Лазаря Бичераховых, и кабардинцы, служившие у генерала Бета Исмангулова. Автономисты из Казани и так называемые кулацко-тойонские мятежники Якутии (тойоны — якутская родовая знать). В общем, все… Сколько стоило это России крови — никто еще толком не подсчитал.
И сопротивление в национальных регионах было отчаянным и яростным. Не для того народы России боролись против самодержавия, чтобы склонить головы под пятой «самодержцев из Смольного». Так в первые месяцы после Октябрьского переворота называли большевиков. Если сопротивление белого движения было сломлено в европейской части России к концу 1920 года, в Сибири и на Дальнем Востоке — к 1922–1923 годам, если крестьянские повстанческие движения к этому времени уже захлебнулись кровью, то национально-освободительное движение в только что образованном СССР не утихало еще долго.
До 1925 года сражалась Ингушетия. До 1926 года Хакасия — там аборигены и русские воевали бок о бок под командованием казачьего офицера атамана Соловьева, который стал фольклорным героем хакасов. А подавляли восстание части особого назначения под руководством Аркадия Голикова. И он зверствовал, вырезая целые районы так, что там потом лет пятнадцать никто не жил. Так и говорили про эти места: «здесь прошел Аркашка». Этот «Аркашка» проявил такой вопиющий даже для красных карателей садизм, что его… уволили из армии как психически больного. Надо же было так постараться — ведь, к примеру, Тухачевского, вырезавшего целую губернию, не уволили! И исчез красный командир Аркадий Голиков, а взамен появился… детский писатель Аркадий Гайдар.
Горели земля, города и села, беспрерывно работали пулеметы карателей-чоновцев, не знало покоя ОГПУ, не пустел ни на минуту ГУЛАГ от Соловков до Колымы, а восстания продолжались. Трижды — в 1920, 1921 и 1928 годах — восставала Якутия.
В 1930–1931 годах — Казахстан. Все эти годы, вплоть до 1932-го, не утихало сопротивление в Средней Азии. В 1929 году заполыхала Бурятия (при подавлении уничтожено 30 тысяч человек).
А был один регион Кавказа, где вооруженная борьба стала вообще способом существования народа. Здесь воевали против советской власти с 1918 по 1925 год.
В этом году был схвачен и казнен руководитель повстанческого движения имам Гоцинский — сын одного из военачальников Шамиля. Затем наступил перерыв до 1931 года. Думаю, просто всех мужчин выбили — потребовалось время, чтобы подросли юноши — будущие бойцы.
Такую закономерность социологи давно вывели для многих латиноамериканских стран с традициями партизанских войн. Наконец в 1931 году война, на сей раз всеобщая, вспыхнула вновь — на стороне повстанцев оказались даже секретари райкомов партии! В 1937 году Сталин вынужден был заключить… перемирие с руководителями восстания (в 1937-м — оцените!). В 1938 году перемирие было нарушено, и война, еще более жестокая, возобновилась. На сей раз до 1943–944 годов, когда ее прекратили только с помощью известной сталинской депортации (и сопровождавшего ее геноцида, не уступившего нацистскому). При этом уцелевшие партизаны-абреки продолжали сопротивление и спустились с гор в… 1976 году. А назывался этот мятежный регион — Чечня! Думаю, выводы читатель сделает сам.
Во всей этой кровавой истории у Урала особая судьба. Дело в том, что наш край — место аборигенного проживания целого ряда неславянских народов: татар, удмуртов, обских угров (ханты и манси) и, конечно, башкир. И все они так или иначе оказались вовлеченными в этот страшный водоворот.
Территория Удмуртии с 1918 года была ареной ожесточенных боев, но события там не носили характера национального движения.
Кстати, большевики весьма своеобразно оценивали удмуртов как народ: «Вся местность вокруг Ижевска представляет собой большие лесные массивы со множеством рек и речушек, по берегам которых расселились вотяцкие племена(!). Народ крайне некультурный, темный по своим воззрениям и верованию (?), совершенно не разбирался в событиях… Их соседи татары недалеко ушли по своей некультурности (!!!)…» Это, между прочим, статья из энциклопедии «Гражданская война. Боевая жизнь Красной Армии» (Том 1. М., 1928). Хорош пролетарский интернационализм, ничего не скажешь.
На самом же деле «некультурность» удмуртов не помешала им разобраться в сущности дела гораздо лучше, чем автору вышеупомянутого «энциклопедического» пасквиля про «вотяков». Не выдвигая национально-освободительных лозунгов, удмурты приняли самое живое участие в антикоммунистическом вооруженном сопротивлении. И заплатили за это самую страшную цену: погибло более ста тысяч удмуртов — почти девятнадцать процентов численности народа. Чем не геноцид? А всего Вятский край насчитывал в 1918–1919 годах более семисот тысяч жертв.
Вообще удмурты всегда, со времен своего вхождения в состав России в XVI веке, считались одним из самых мирных народов империи. Национальное движение там набрало силу уже при Советской власти и носило сугубо мирный, культурологический характер. Такая же картина, кстати, наблюдалась и в Поволжье, среди родственных удмуртам финноязычных народов — мари, мордвы, а также тюркоязычных чувашей.
Надо сказать, что Удмуртия в культурном отношении — край весьма интересный. Это один из самых богатых в области фольклора регионов России (причем фольклора и русского, и местного). Города Удмуртии — Ижевск, Воткинск, Глазов, Сарапул — до революции отнюдь не были захолустной периферией, в них кипела весьма активная по тем временам культурная жизнь. Воткинск — родина российского пароходостроения и место, где впервые в России были освоены многие передовые для XIX века идеи в металлургии: горячее дутье, пудлингование. Сарапул был крупным торгово-перевалочным центром российской речной торговли, связывающим волжский и сибирский торговые потоки. В этом городе родилась известная героиня 1812 года Надежда Дурова, наконец, Удмуртия — родина Петра Ильича Чайковского.
Не удивительно, что здесь движение за возрождение и развитие национальной культуры в 20–30 годы XX века было значительным и плодотворным: именно тогда расцвело творчество первого удмуртского литератора, фольклориста, горячего поборника идей национального возрождения Кузебая Гердта. И грянул гром! Под страшным жупелом «национализм» была стерта с лица земли вся только что возникшая удмуртская интеллигенция. Кузебай Гердт был расстрелян, а к делу, которому он служил всю жизнь, был прилеплен ярлык «гердтовщина». Теперь любое национальное начинание автоматически подпадало под это определение. Надо ли говорить, что национально-культурное движение в Удмуртии было таким образом практически уничтожено.
Гораздо более драматично развивались события в тюркоязычных районах Южного Урала. И прежде всего — в Башкирии, где история национально-освободительного движения насчитывает более двух столетий. Колонизация Башкирии — одна из самых трагических страниц в российской истории, поразительно напоминающая самые мрачные эпизоды освоения Дикого Запада в США. Если с татарами Южного Урала русские поселенцы быстро нашли общий язык, то башкиры стали в самом прямом смысле слова «уральскими индейцами». Их истребляли, сгоняли с земель, спаивали — в общем, все как где-нибудь в Оклахоме или Северной Дакоте! Причем, в отличие от Дикого Запада, такая политика по отношению к башкирам — государственное дело начиная с Петра I. А самые свирепые резолюции исходят от главных горных начальников из Екатеринбурга, приоритет в этом деле принадлежит В. Геннину.
Ответная ярость «уральских индейцев» была беспредельной. Трижды в XVIII веке они поднимали оружие на «белого царя». Первый раз — при Петре, и он топит мятеж в крови (руками калмыков). Второй раз — при Елизавете — под руководством муллы Батырши Алиева. Оренбургский губернатор И. Неплюев, в прошлом птенец «гнезда Петрова», натравил татар на башкир и, пользуясь замешательством, буквально залил Башкирию кровью. Вспомните эпизод из «Капитанской дочки» Пушкина, где описывается взятый в плен башкир с отрезанными носом, языком и ушами — «страшными следами подавления предыдущего восстания»!
Но и после этого башкиры не смирились. Неоднократно они совершали налеты на уральские города и заводы — точь-в-точь как апачи из вестернов! До сих пор возвышается на Лисьей горе в Нижнем Тагиле сторожевая башня, с которой дозорные высматривали возможное нападение неукротимых аборигенов уральского Юга.
А в 1773 году параллельно с пугачевщиной началось уже не просто восстание, а настоящая освободительная война под руководством Салавата Юлаева. Как всегда в таких случаях бывает, страшная ярость накопившихся обид обрушилась не на конкретных виновников несчастий, а на ни в чем не повинных русских поселенцев.
«На срубленных башках врагов моих птицы будут вить гнезда. Все пропалю огнем!» — такие слова были в одной из песен, созданных в те дни вождем восстания, поэтом и убийцей, неукротимым Салаватом. И так и было. Горели поселения, гибли люди.
Кульминация кошмара — резня русских в Симском заводе: погибло более трех тысяч человек (с женами и детьми)…
Ответные меры правительства не уступали в свирепости, но именно масштаб обоюдных жертв заставил правительство поменять тактику. В Башкирию был назначен командующим карательными войсками гуманный и дальновидный Александр Васильевич Суворов (тот самый). Именно тогда начался перелом в отношениях с башкирами и прозвучали предложения об изменении их статуса. Этот процесс окончательно определился к XIX веку, когда башкирские всадники в рядах Оренбургско-Мещерякско-Башкирского корпуса генерала Сухтелена прошли боевой путь Бородина до Парижа (во Франции их за луки и стрелы прозвали «северными амурами»). Башкирская знать будет уравнена с казачьей, многие получат личное дворянство.
И все-таки башкиры — даже в сравнении с другими народами Урала — были, безусловно, в худшем положении, что с беспощадной правдивостью зафиксировал Д. Мамин-Сибиряк на страницах «Приваловских миллионов»: «Долго еще снилась Привалову голодная Бухтарма. И еще долго он слышал слова старого Урукая: „Скот выгоняй негде… Становой колупал по спинам… Все твой, ничего — наш… Ашата подох, Апайка подох, Урукай подох…“»
Не мудрено, что башкиры были в числе тех, кто наиболее активно включился в национально-освободительную борьбу начала века. Не мудрено также, что, разочарованные расхождением между словом и делом у большевиков, они приняли самое деятельное участие в гражданской войне. Однако здесь есть ряд интересных моментов.
Башкиры сражались в рядах обеих враждующих сторон — я об этом уже писал в главе «Все против всех». И здесь показательно следующее. Так называемых «красных башкир» мы в Башкирии не встретим: они либо служат в ЧК (об этом упоминает А. Аверченко в известном очерке «12 ножей в спину революции»), либо на весьма далеких от Урала фронтах — например, в рядах 7-й Красной Армии, обороняющей Петроград от Юденича (бригада «красных башкир» сыграла едва ли не решающую роль в победе красных под Питером). У Колчака же одна из лучших дивизий — Голицинская вся состояла из башкир-лыжников. Часть эта славилась своим героизмом и непримиримостью.
И вот что показательно: голицынцы противостоят Чапаевской дивизии в известных сражениях под Бугурусланом, Бугульмой, Белебеем и в битве за Уфу. То есть сражаются с красными на своей земле, защищая свои родные места! Жаль, что мало кто обратил внимание на эту деталь. А ведь она, если хотите, ключевая: большевики используют красных башкир в качестве иностранного легиона в европейской России (прямо как латышей и китайцев), но не рискуют отправить их на родной Урал. А Колчак не боится поставить башкирскую дивизию как заслон Чапаеву под Уфой! И дрались голицынцы в этих боях с яростью и мужеством. О чем это говорит? Да все о том же самом: снова национальное движение целого народа (на сей раз башкирского) встало против красного Интернационала.
И ведь голицынская дивизия — не единственное (и даже не самое главное) башкирское национальное соединение. Был Кизганбашский партизанский отряд прапорщика Хайдаршина, действовавший с весны 1918 года. Существовали войска Бураевской автономии в Бирском уезде Уфимской губернии (апрель–май 1918 года).
Были силы самообороны Кипчакского района, преобразованные позднее в Комитет защиты Башкирии от большевизма. Появились «мюриды» (то есть моджахеды) ишана Курбангалиева, сражавшиеся с красными всю гражданскую войну. Наконец, были официальные вооруженные силы Уфимского Ксе-Курултая социалистического (!) правительства Башкортостана во главе с А. Валидовым. Настолько социалистического, что после прихода к власти в Омске Колчака Валидов перешел на сторону красных (правда, увести с собой он сумел не более трех тысяч бойцов, из которых две тысячи впоследствии перешли обратно к белым). Сам Валидов в 1920 году под чужим именем бежал через афганскую границу… в Стамбул, где преподавал в университете: не исключаю, что там он выполнял некие шпионские функции. А тем временем Башкирия сражалась. Сражалась так, что член РВС 5-й армии Восточного фронта красных И. Смирнов вынужден был признать: «Наиболее ожесточенными войсками в рядах Колчака были башкиры». А вот и результат: если сравнить численность башкир по дореволюционному словарю Брокгауза и Ефрона с советскими данными 30-х годов, то выяснится: численность этого народа сократилась более чем наполовину.
Есть о чем задуматься!
А. Солженицын писал: «В 1917–1926 годах от войны, подавлений и голода погибло свыше миллиона башкир, или 58,7 процента исходного предреволюционного населения. Трагедия башкирского народа в революции большевиков — один из самых больших (и самых неизвестных) геноцидов в мировой истории».
Наконец, последняя — и самая малоизвестная — страница в истории национального сопротивления на Урале связана с трагедией, разыгравшейся в 20–30-е годы на землях обских угров — ханты и манси. Здесь есть своя предыстория.
Угры — древнейшее коренное население Северного Урала. Почти все географические названия севернее Екатеринбурга: Нейва, Таватуй, Тагил, Кушва, Каква, Сылва, Сосьва, Ивдель, Оус, Пелым и другие — угорские. История контактов русских с уграми тысячелетняя — начиная с Господина Великого Новгорода. В освоении Урала — от Строгановых и Ермака до Петровской эпохи — роль угров всегда весьма заметна.
Известен, к примеру, исторический, обросший легендами факт, как крещеный манси Степан Чумпин открыл Татищеву Гороблагодатское железорудное месторождение. И за всю эту долгую историю практически неизвестны случаи вооруженного противостояния угров русским — даже во время ермаковского похода угры одни из первых в Сибири выказали ему лояльность. Конечно, не все было идиллично: и новгородцы жгли городки югры; и отряды остяцких и вогульских князей в составе войск Кучума атаковали форпосты Строгановых; и Борис Годунов (рукой царя Федора) повелевал «приманить Пелымского князя Аблегирима, да сына его, да племянников его, да внучат всех и лучших людей его, да, приманив, извести до смерти», что и было исполнено в точности. И все-таки настоящего противостояния не было никогда.
Я об этом пишу столь подробно, чтобы оттенить совершенно небывалый в истории этих народов факт — их активное участие в гражданской войне, причем в основном на стороне белых. В чем же тут дело?
Причин, на мой взгляд, несколько.
Во-первых, угры еще с XVII века, со времен вхождения под русскую корону, имели на Северном Урале свои автономии. Так, манси объединились в Кондинское княжество со столицей в Ивделе — об этом еще в перестроечные времена писал на страницах центральных газет известный писатель-манси Юван Шесталов. По его словам, «даже такой деспот, как Николай I, не покусился на мансийскую автономию». Да уж где тут Романовым до большевиков — те ликвидировали государственные (да-да!) образования угров, не моргнув глазом. Думали, с «отсталыми» сибирскими инородцами сойдет. И просчитались.
Во-вторых, и это главное, северные народы в царской России пользовались целым рядом законодательных привилегий, принятых еще в XVII веке. Они не служили в армии, не платили налогов (кроме необременительного «ясака» пушниной), их нельзя было ни под каким видом казнить. Даже если они совершили преступление или подняли восстание (а кто при таких привилегиях захочет восставать?). Результатом всего этого было фактическое сохранение традиционного уклада жизни аборигенов.
Нет, конечно, их и обворовывали купцы, и притесняла местная администрация, и все-таки их жизнь шла привычно.
Все это советская власть, естественно, похерила как «неравноправие» и «угнетение». Результат сегодня известен: привычная структура бытия северных аборигенов разрушена до основания, они спиваются и вымирают. Вот почему взялись за оружие тогда и угры, и якуты, и хакасы.
А чукчи — те протестовали пассивно: все, наверное, помнят дурашливый фильм «Начальник Чукотки», где предприимчивый американец мистер Стентон, начхав на советскую власть, торгует с чукчами. Не все знают, что история сия — документальная. Этот предприниматель — его настоящее имя Олаф Свендсен, он был этнический швед — продолжал свой бизнес на побережье Берингова моря до 1932 года, несмотря на официальные запреты советских властей. Это могло быть потому, что чукчи были заинтересованы в этой торговле и предпочитали ее «достижениям социализма». Но им, конечно, помогала удаленность от центра (и от карающей руки ОГПУ).
У угров такой возможности не было просто по причинам географического порядка: Урал — не Чукотка, не спрячешься… Выход один — браться за винтовку.
И они взялись. Сейчас почти никто не помнит о том, что угры не только сражались за «белое дело», но и продолжали сопротивление даже после того, как красные «на Тихом океане свой закончили поход». Легендой, фольклором стал среди хантов руководитель партизанской борьбы с красными, колчаковский поручик, крестьянин из Сургута Леонид Липицкий: он провоевал с большевиками до… 1944 года! А в 1932 году ханты с оружием в руках поднялись против Советской власти — началось Кизимское восстание. Тогда земли обских угров в административном отношении подчинялись не Тюмени, как сейчас, а Свердловску (угры называли его «Катерины-Царицы-город»). И именно из Свердловска направлялись на север карательные войска. Что они там творили — пусть лучше за меня скажут слова хантыйской народной песни:
И кто был пулей сражен,
И кто был огненным камнем (то есть гранатой. — Д.С.) разорван,
И кто был осиновой дубиной-колотушкой забит,
И кто был на допросе замучен,
Никто до тюрьмы-лагеря не дожил…
Мне добавить нечего. Кроме, пожалуй, следующего: можно встретить в мемуарной литературе упоминания о разных народах, чьи представители пополняли ГУЛАГ.
В. Шаламов, например, пишет о массовой гибели якутов на Соловках. Но нигде мне не удалось отыскать упоминания о заключенных-уграх. Воистину никто не дожил. И когда сейчас можно встретить утверждения о том, что имеет место изменение демографического облика Тюменского Севера (и Свердловского тоже), помните: это результат не только нефтяного бума, как иногда это объясняют. Это и последствия геноцида 30-х годов.
Сейчас, когда мы видим на экранах телевизоров и на первых полосах газет информацию о национальных конфликтах (иногда катастрофических, как в Чечне), не стоит забывать: ядовитые семена трагедий были посеяны тогда, в страшные годы гражданской войны. Именно тогда, с одной стороны, были упрятаны вглубь метастазы нерешенных национальных конфликтов еще имперской, дореволюционной закваски, а с другой, обильно пролитая кровь осталась в памяти всех народов, по головам которых прошло Красное Колесо. Об этом необходимо помнить.
И не тешить себя иллюзиями, что если не помним мы, то и не помнит никто. «Пепел Клааса стучит в сердце» потомков убитых, и долг тех, на ком лежит тяжкая ответственность принимать решения за многих, — не забывать это. Хотя бы для того, чтобы все то, о чем эта глава, навсегда перешло в разряд истории и никогда не появлялось перед нашими глазами в качестве вечерних новостей голубого экрана.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.