Земля — крестьянам, или Первая попытка раскулачивания

Земля — крестьянам,

или Первая попытка раскулачивания

Крестьянство и большевизм — еще один больной вопрос современного исторического сознания. На эту тему в последнее время было много публикаций, но достаточно редко эта проблема рассматривается на уральском материале. Это и понятно. Урал никогда не был крестьянским краем, в том смысле, как, скажем, Российское Черноземье, Украина или даже Сибирь. Поэтому, естественно, самые значительные события, связанные с крестьянской проблематикой, происходили за пределами Урала.

И тем не менее…

В наших краях есть целый ряд районов с преобладающим крестьянским населением.

Это, в первую очередь, Зауралье (Курганская область, ряд юго-востоных районов Свердловской области), где в свое время был даже очаг помещичьего землевладения.

Это известный всем далматовский монастырь. В XVIII веке дважды имели место антифеодальные выступления монастырских крестьян, о чем поведал Д. Мамин-Сибиряк в повести «Охонины брови». Затем обширные территории Южного и Юго-Западного Урала (Челябинская область и юго-запад Свердловской области, Башкирия), и по сей день имеющие сельскохозяйственную направленность. Затем обширные земли Приуралья (Удмуртия, Башкирия, Прикамье). И наконец, весьма протяженная территория по восточному склону Уральских гор, в природно-климатическом отношении примыкающая к Сибири (Ирбитский, Слободо-Туринский, Тавдинский, Туринский и другие районы Свердловской области, а также местность от Богдановича до Тугулыма). Там со времени освоения края существовала крестьянская культура фермерского типа, никогда не знавшая крепостного права. Прибавьте к этому крестьян-иногородних в казачьих областях, и вы получите картину, заставляющую пересмотреть традиционное отношение к Уралу только как к промышленному, «опорному краю державы».

На Урале была мощная крестьянская прослойка, и притом преобладали в ней зажиточные крестьяне. В этом достаточно убедиться, даже бегло посмотрев на старые уральские села, скажем, по Сибирскому или Курганскому тракту. Большие и Малые Брусяны, Логиново, Мезенка, Курманка — везде в облике сохранившихся построек (и в остовах разрушенных церквей, масштабами своими сделавшими бы честь немаленькому городу!) видны следы капитальности, основательности, которые не смогла искоренить до конца последовавшая позже разруха. Так что к общероссийским крестьянским проблемам наш край имеет прямое отношение.

Немного предыстории аграрного вопроса. То, что он был в русской революции центральным, стало уже общим местом. Однако и здесь есть свои нюансы. Наши представления о российской деревне как о пышущем недовольством вулкане при царизме, мягко говоря, преувеличены. Да, помещики в начале века спали с револьвером под подушкой (об этом мне рассказывали очевидцы). Да, в 1905 году по Центральной России и Поволжью прокатилась волна крестьянских бунтов, сопровождавшихся актами вандализма. Кстати, в основном не против лично помещиков, а почему-то против их хозяйства, в том числе домашнего скота! И все же…

Во-первых, безусловно, столыпинская реформа резко ослабила социальное напряжение на селе. К 1911 году в районах, где реформа проводилась наиболее активно (к ним, кстати, относились практически все крестьянские территории Урала), имели место не только экономические успехи, но даже… электрификация и строительство домов культуры. (А мы-то все повторяли: «Лампочка Ильича!»).

А во-вторых (и это, на мой взгляд, главное), в работе «Лев Толстой, как зеркало русской революции» Ленин откровенно признал, что явное меньшинство крестьян даже в 1905 году склонно было браться за оружие. Большая часть, по Ленину, плакала, молилась и посылала «ходателей» — совсем в духе Толстого. Стоит выделить здесь слова «посылала ходателей», ибо здесь гвоздь проблемы, на которую Ленин не обратил внимания (а может быть, и сознательно опустил ее).

Дело в том, что сей факт, трактуемый Лениным (и его последователями) как традиционная крестьянская отсталость, на самом деле говорит о совершенно обратном. Крестьянство в начале века, не проявив желания устраивать вселенскую пугачевщину, выказало при этом тягу к политической деятельности — сперва через крестьянские союзы, а затем — через непосредственную поддержку тех или иных фракций Государственной Думы. И практическую сметку при этом русские мужики выказали отменную: они прекрасно разобрались в том, кто в Думе болтается, извините, как дерьмо в проруби, на кого нет смысла тратить время, а кого можно и нужно поддерживать. Именно крестьянскими голосами во всех составах Думы поддерживались кадеты (до событий первой мировой войны) и в особенности трудовики, легальное политическое крыло эсеровской партии.

Безумно интересное занятие — читать письма, в которых крестьяне давали наказы своим депутатам: даже сегодня полезно прислушаться к ним профессиональным политикам. В общем, сколько бы марксисты ни говорили о том, что «крестьянство консервативно и даже реакционно, оно стремится повернуть вспять колесо истории» (это я «Манифест Коммунистической партии» цитирую), факты русской истории свидетельствуют о другом.

В начале 1918 года, приняв с восторгом Декрет о земле (еще бы, с 1905 года именно этот проект проталкивался в Думе трудовиками), крестьяне тем не менее не попались на удочку, прекрасно вычислили подлинных адресантов (авторов декрета) — левых эсеров (по сути, авторство текста принадлежит в основном М. Спиридоновой).

И на выборах в Учредительное собрание дружно провалили большевиков, отдав голоса своей «родной», народнической партии социалистам-революционерам. Тем самым сорвали большевикам весь спектакль. Эти выборы нужны были Ленину, чтобы легитимизировать свою, взятую переворотом власть. И пришлось коммунистам разогнать Учредительное собрание — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Уже из этого факта ясно, что отношения у большевиков с крестьянством должны были сложиться, мягко говоря, непростые. Не случайно с рубежа 1917 и 1918 годов у Ленина звучат в статьях следующие отдающие металлом нотки: «Большинство и громадное большинство земледельцев — мелкие товарные производители», «мелкие буржуи имеют запас деньжонок в несколько тысяч», «мелкий буржуа, хранящий тыщонки, — враг», «многомиллионный слой мелких собственников крепко держит деньги, прячет их от государства и ни в какой социализм и коммунизм не верит». И наконец — гром грянул: «Не видят мелкобуржуазной стихии как главного врага социализма у нас» (выделено мной — Д.С.).

Вот так, слово сказано. «Рим высказался». Главные враги, оказывается, мужички. А их, между прочим, восемьдесят пять процентов населения (!). То есть, по сути, вся страна…

Но кроме того, Ленин пишет (еще в начале октября 1917 года, то есть до переворота) следующее: «Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность является в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов самым могучим средством учета и контроля… Это средство контроля и принуждения к труду посильнее гильотины… Нам надо сломить не только какое бы то ни было сопротивление, нам надо заставить работать в новых организационных, государственных рамках. И мы имеем средство для этого — хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность».

Все ясно? Или еще требуется доказывать, что именно «дедушка Ленин» крестный папа тоталитаризма?

И тут вот в чем загвоздка. Крестьянам только что дали землю (по Декрету о земле). Иначе нельзя — и дня у власти в крестьянской стране не продержишься. Как же тогда осуществлять хлебную монополию? Да очень просто. Программа-минимум: отбирать у крестьян весь урожай. Программа-максимум: начать постепенно отбирать у крестьян всю землю. Третьего не дано.

И эти программы большевики, как минимум, с весны 1918 года начинают реализовывать. Для грядущей земельной экспроприации создаются так называемые комитеты бедноты. Тут самое время спросить: а откуда беднота? Ведь не только столыпинская реформа, но и раздел земли по упомянутому Декрету уже позади.

Выходит, и при большевиках тоже — беднота?

А ларчик открывается просто: комбеды — это, если хотите, органы власти сельских люмпенов, которые были, есть и будут на селе всегда. Органы, заметьте, параллельные власти Советов — точь-в-точь как впоследствии «двоевластие» Советов и КПСС (а фактически власть только последней). У комбедов тоже цель двоякая: как минимум — расколоть деревню, устроить там «классовую борьбу» (удалось, надо сказать, блестяще). А в перспективе отобрать землю в пользу «бедных» (то есть государства). Иначе говоря, раскулачить. Тогда это не получилось по причинам, о которых — ниже. А удалось раскулачить только в 1930 году.

А для изъятия урожая создаются печально известные продотряды, вводится продразверстка. И поскольку карательных войск на всю Россию не хватает, приходится натравливать на мужиков рабочих. Нет ничего проще: подержать крупные города месяц-другой на голодном пайке. В стране хлеба, что называется, завались, и Ленин это знает и даже прямо признает в статьях. Но особо верные заградительные части просто придерживают хлебные эшелоны до поры, не пропуская их в крупные центры.

А затем — лозунг: «Крестовый поход на голод»! И тысячи обманутых рабочих идут отбирать хлеб у крестьян. «Легко представить, — пишет по этому поводу писатель В. Солоухин, — с какой яростью шли они в продотряды, чтобы отнимать хлеб, и какую ненависть со стороны крестьян вызывали эти действия».

А у большевиков еще один шар ложится в лузу: стравили между собой «народные массы» — и можно не опасаться, что они объединятся против супостатов.

Так разжигалось пламя гражданской войны против крестьянства. И она заполыхала во всех мужицких районах страны. И едва ли не в числе первых оказался Урал.

Мы уже сообщали ранее о красноуфимском побоище, происшедшем в середине 1918 года. Явление само по себе не экстраординарное — продотряд пришел, ему сопротивляются. Впечатляет здесь именно масштаб: сопротивление вылилось в настоящее сражение с участием нескольких сот человек с обеих сторон, с применением всех имеющихся огневых средств и с тяжкими обоюдными потерями. Это уже не просто бунт — это начало настоящей крестьянской войны.

И она очень скоро заполыхает по всей России. Ситуация усугубится тем, что и белое движение не сумеет создать приемлемый «модус» решения крестьянского вопроса (во всяком случае, на практике), а демократические движения в годы войны отойдут в тень. И крестьянство выступит самостоятельно, под собственными лозунгами. Программным лозунгом восставших крестьян станет клич: «За Советы без коммунистов!» И плюс — вся традиционная аграрная программа эсеров и трудовиков.

Здесь есть очень интересный момент. Мы часто говорим о стихийности крестьянских восстаний. Она, безусловно, была — если иметь в виду огромное количество мятежей в масштабе одного уезда или даже села (на Урале такое было, к примеру, в Башкирии) и почти полное отсутствие координации усилий повстанцев в разных регионах. И тем не менее стихийность крестьянской войны 1918–1922 годов явно преувеличена. Это следует хотя бы из того, что практически на всех территориях, контролируемых повстанцами (а территории эти были весьма значительны — почти вся Левобережная Украина, многие районы Центральной России и особенно Южная Сибирь — от Алтая почти до Читы), были созданы органы политической власти в виде…

Советов. Да-да, только там и была тогда в России настоящая Советская власть в ее непосредственном понимании! В ряде мест были провозглашены республики.

Черноморская — со столицей в Сочи, Свободно-Баджейская и Минусинская в Сибири. И кроме того, повстанцы создавали большие и хорошо организованные армии, выдерживавшие противостояние с регулярным противником: формирования Махно на Украине, Антонова на Тамбовщине, Мамонтова, Громова, Кравченко, Щетинкина, Каландаришвили в Сибири.

И еще одна очень важная особенность событий тех лет. Крестьянское движение могло выступить совершенно самостоятельно (как на Тамбовщине), но очень часто оно блокировалось с другими политическими и военными силами. А вот с какими — выбор был зачастую случаен: по принципу «враг моего врага мой друг». Именно поэтому очень много крестьян воевало в рядах белых, зачастую целыми дивизиями — не зря же звали командарма колчаковской Северной армии, 23-летнего А. Пепеляева, «мужицким генералом». Его армия держала фронт на Урале к северу от Екатеринбурга. При этом «белые крестьяне» отчетливо осознавали принципиальное отличие своей позиции от политического идеала белого движения и отнюдь не отождествляли себя с «барами», обещая при случае после победы над «бесами-большевиками» разобраться и с белыми. Об этом откровенно поведал на страницах своей книги «Конь вороной» Борис Савинков. Но то же самое наблюдается и в рядах красных! И тоже мы встречаем целые соединения, формально «красные» , а фактически — «зеленые»…

Имело ли это место на Урале? Ответ, неожиданный для большинства читателей: да.

Именно на уральском материале мы лучше всего и познакомимся с описываемым явлением. Дело в том, что наиболее широко известный феномен «красно-зеленого» соединения — всем хорошо знакомая Чапаевская дивизия.

Подавляющее большинство читателей сразу вспомнит легендарный фильм братьев Васильевых. Фильм, бесспорно, замечательный, однако что касается исторической правды… Напомню, что в Голливуде 20-х годов, посмотрев картину, оценили ее так: «Гениальный кинематографический эпос!» Тут ключевое слово именно «эпос» — то есть, по сути, мифология (в самый корень зрят американцы!). А настоящая правда лежит рядом — в… романе Д. Фурманова (только мало кто туда заглядывает).

Итак, прочтите внимательно литературный первоисточник. Там картина вырисовывается предельно ясная: Чапаевская дивизия возникла как территориальное ополчение крестьянской самообороны. И большинство полков носят названия местностей, где они были сформированы, — такие, как Домашкинский или Новоузенский. Специфика дивизии в том, что она состояла из крестьян-иногородних, антагонистов казачества, и поэтому оказалась на красной стороне баррикады. Но при этом чапаевцы отнюдь не забывали свое «зеленое» происхождение и, по свидетельству Фурманова, неоднократно приветствовали типично красноармейские части… картечью.

Да и впоследствии, интегрировавшись в Красную Армию, прославленная дивизия не раз преподносила командованию сюрпризы. Например, в 1919 году после взятия Уфы вдруг поставила М. Фрунзе ультиматум: воюем только с казаками, в направлении города Уральска! (Напомню, что это было стратегически не самое главное направление.) И красному командованию пришлось подчиниться: а иначе, чего доброго, и к противнику перейти могут! Фурманов, судя по его книге, опасался этого постоянно.

Да и назначение Фурманова комиссаром в Чапаевскую дивизию — факт, заслуживающий размышления. Я уже сообщал в предыдущих статьях, что Фурманов был анархистом.

Факт, между прочим, беспрецедентный — политкомиссар одной из лучших дивизий самого важного для режима фронта — и не член правящей партии! Но это была неизбежная плата за приручение чапаевцев — «стопроцентного» коммуниста на этом месте могли просто пришить. И таких случаев на Восточном фронте, по словам того же Фурманова, было немало.

Вообще, восстания в крестьянских частях и их переход на другую сторону — едва ли не система. М. Шолохов в «Тихом Доне» описывает переход к белым Сердобского полка, набранного из поволжских крестьян. Если помните, при этом они перебили коммунистов. Такой же переход в масштабе целой дивизии (так называемая Тульская дивизия) зафиксирован в документах армии Н. Юденича. У него чуть ли не треть всей армии состояла из таких вот бывших «красных», если считать еще отряды атамана Булак-Булаховича, бывшего красного комбрига. Противоположный случай — переход мобилизованных белыми крестьян к красным — описывает все тот же Фурманов в «Чапаеве». А С. Касвинов в книге «23 ступени вниз» упоминает о подавленном восстании мобилизованных сибирских крестьян в Тюмени накануне ее взятия красными. Эти примеры можно множить…

Однако большинство уральских крестьян предпочитало не связываться ни с одной из воюющих сторон, а бороться за свою правду. И уже к весне — лету 1918 года все без исключения «мужицкие» области Урала заполыхали огнем войны сопротивления. От Верхотурья и Новой Ляли до Златоуста и Верхнеуральска и от Башкирии и Прикамья до Тюмени и Кургана — по всему уральскому краю крестьяне громили большевиков.

Только в районе Оханска — Осы повстанцев было более сорока тысяч человек.

Пятьдесят тысяч восставших обратили в бегство красных в районе Бакал Сатка — Месягутовская волость. 13–15 июля у Нязепетровска и 16 июля под Верхним Уфалеем красноуфимские повстанцы разгромили части 3-й армии красных. 20 июля крестьяне взяли Кузино и перерезали Транссибирскую магистраль, заблокировав Екатеринбург с запада (при уничтожении заслона у Кузино погибнет Л. Вайнер). В это же время огнем восстания было охвачено около двух третей Кунгурского уезда. С марта 1918 года беспрерывно сражались Златоуст и его окрестности. Горело Приуралье: за оружие взялись крестьяне Глазовского, Нолинского уездов Вятской губернии. С весны 1918 года огнем восстания были охвачены Лаузинская, Дувинская, Тастубинская, Дюртюлинская, Кизилбашская волости Уфимской губернии. В общем, к концу лета огромные территории Урала, где — и это принципиально — белых еще не было, были самостоятельно освобождены от красных крестьянскими повстанцами. Это — почти весь Южный и Средний, а также часть Северного Урала. Факт, достойный тщательного осмысления…

Пик же самостоятельной крестьянской борьбы пришелся на 1921 год, когда белого движения уже не было и единственным врагом остались красные. Это год Кронштадта и Тамбовского восстания. И еще — год великого восстания в Западной Сибири, захватившего своим левым крылом и Урал. Мы уже ранее сообщали о штурме Ирбита, когда тысячи плохо вооруженных крестьян в течение суток шли на красные пулеметы.

Тут большевикам удалось отбиться. Зато крупный успех выпал на долю повстанцев в Южном Зауралье, где они овладели городом Петропавловском (ныне в Казахстане).

Город несколько дней находился в руках крестьян (большевики называли их, видимо из пропагандистских соображений, «белыми»); до этого крестьяне уже фактически контролировали все Зауралье.

Ожесточение с обеих сторон было ужасающее. Повстанцы с жуткой свирепостью расправлялись с коммунистами: берлинская газета «Руль» впоследствии сообщала, что, отбив город, красные в течение трех месяцев еженедельно, каждое воскресенье, с музыкой хоронили по пять — шестьдесят трупов коммунистов, страшно изуродованных. Красный террор был еще ужасней. По свидетельству той же газеты, все окрестные деревни были вырезаны: не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей, ни даже скотину. Изувеченные тела крестьян лежали по дорогам, в деревнях и в… мясных рядах (!) городского базара. Лежали не один месяц — их запрещалось хоронить в назидание другим. В числе убитых был местный архиерей и несколько священников. Их трупы пролежали на привокзальной площади две недели… А в местном ЧК расстрелы (круглые сутки!) продолжались с марта по июнь 1921 года.

Стоит, пожалуй, лишь добавить, что уральские и сибирские повстанцы так и не сложили оружия. С боями прорвались они через границу и ушли в Китай, на соединение с белогвардейской Оренбургской армией. Трагический финал этой армии в Монголии я уже описывал.

Была ли крестьянская борьба тех лет напрасной? Едва ли. То, что большевики в 1921 году спасовали, пошли на отмену продразверстки, на введение НЭПа, то, что они на десять лет оставили идею раскулачивания, следствие отчаянного сопротивления российской деревни. И не вина крестьянства в том, что режим, дав ему расслабиться, поверить в свою победу, затем смог нанести в 1929–1930 годах предательский удар под дых. Удар последовал, когда у крестьян не было в руках оружия и на горизонте уже не маячили ни белые, ни зеленые. Никто, кто мог бы прийти на помощь. Только тогда смогли осуществиться «гениальные» ленинские идеи о всеобщей трудовой повинности — во что это вылилось, мы все слишком хорошо знаем.

Вот что стоит вспомнить, когда мы снова читаем привычный лозунг: «Земля — крестьянам».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.