Пустой город

Пустой город

«Быть Петербургу пусту», – пророчили множество блаженных, как петербургских, так и российских.

Впервые это мрачное заклятие произнесла Евдокия Лопухина, первая супруга Петра I, мать царевича Алексея. Петр прожил с ней недолго и быстро перебрался в Немецкую слободу к Анне Монс. Пока была жива его мать, он поддерживал видимость брака, но после смерти Натальи Кирилловны в 1694 году Петр уехал в Архангельск и даже перестал поддерживать с супругой переписку. А в 1697 году, будучи в Великом посольстве в Лондоне, он поручил своим соратникам уговорить царицу постричься в монахини, что тогда было эквивалентом развода. Евдокия не согласилась, и по возвращении из-за границы Петр, когда и его уговоры ничего не дали, 23 сентября 1698 года отправил царицу в Суздальско-Покровский монастырь под конвоем. Узнав о новом увлечении супруга – строительстве города, – бывшая царица со злобой бросила: «Месту сему быть пусту!» Это факт документально подтвержденный. В показаниях царевича Алексея под следствием (от 8 февраля 1718 года) есть такое: «Еще де сказывала, что Питербурх не устоит за нами: „Быть-де ему пусту; многие-де о сем говорят”». И правда, говорили об этом слишком многие.

Позже, в 1722 году, в петербургском Троицком соборе было видение, слухи о котором быстро наполнили город.

Вот как описывает эту реальную историю Алексей Толстой в «Хождении по мукам»: «Еще во времена Петра Первого дьячок из Троицкой церкви, что и сейчас стоит близ Троицкого моста, спускаясь с колокольни, впотьмах, увидел кикимору – худую бабу и простоволосую, – сильно испугался и затем кричал в кабаке: „Петербургу, мол, быть пусту”, – за что был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно». В «Дне Петра» он же пишет:«– Ваше величество, дело пономаря Гультяева, что в прошедшем месяце у Троицы на колокольне кикимору видел и говорил: „Питербурху быть пусту”, разобрано, свидетели все допрошены, остается вашему величеству резолюцию положить. – Знаю, помню, – ответил Петр, пуская клуб дыма. – Гультяева, глупых чтобы слов не болтал, бить кнутом и на каторгу на год». Только в одном писатель ошибался: удостоившийся видения кикиморы был осужден на три года каторги.

Еще одну легенду приводит Дмитрий Мережковский в романе «Александр Первый»: «Старики сказывают – на Петербургской стороне, у Троицы, ольха росла высокая, и такая тут вода была, лет за десять до построения города, что ольху с верхушкою залило, и было тогда прорицание: как вторая-де вода такая же будет, то Санкт-Петербургу конец, и месту сему быть пусту. А государь император Петр Алексеевич, как сведали о том, ольху срубить велели, а людей прорицающих казнить без милости. Но только слово то истинно, по Писанию: не увидеша, дондеже прииде вода и взят вся…»

Но буйство стихий так и не сумело стереть Петербург с лица земли. Крупное наводнение и в самом деле произошло в 1691 году. Шведские летописи говорят, что водой была скрыта вся местность центральной части будущего города на двадцать пять футов высоты (7,62 метра).

Надо отметить, что в Петербурге первое наводнение случилось уже через три месяца после его основания: в ночь с 19 на 20 августа 1703 года. Вода тогда поднялась более чем на 2 метра. Еще одно произошло через три года, в 1706 году. Петр I тогда писал Александру Меншикову: «Третьего дни ветром вест-зюйд-вест такую воду нагнало, какой, сказывают, не бывало. У меня в хоромах было сверху пола 21 дюйм (почти 54 сантиметра. – Прим. авт.), а по городу и на другой стороне по улице свободно ездили на лодках. Однако же недолго держалась, менее трех часов. И зело было утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревьям, будто во время потопа, сидели… Вода, хотя и зело велика была, беды большой не сделала».

Но крупнейшим в истории Петербурга стало наводнение 7 (19) ноября 1824 года, когда вода поднялась на 421 сантиметр. Газета «Русский инвалид или Военные ведомости» писала: «В бедственном наводнении более всех других частей Петербурга потерпели Галерная гавань, Васильевский остров и Петербургская сторона. На Невском проспекте доходила вода до Троицкого переулка (ныне ул. Рубинштейна). Далее, к Знаменью, на Песках и на Литейной, она не выливалась на улицы. Моховая и Троицкий переулок были крайними ее границами. Селения около Екатерингофа и казенный чугунный завод ужасным образом потерпели. Там погибло несколько сот человек и весь домашний скот. Почти все деревянные строения, так же как в Галерной гавани, снесены или разрушены водою…» Всего же за триста лет городской истории случилось 324 наводнения. Но наводнениям так и не удалось опустошить Северную Пальмиру. Люди преуспевали в этом гораздо больше, чем стихии.

* * *

Множество раз Петербург хотели убить, истребить, смести с лица земли. В первый раз это произошло уже вскоре после его основания: в 1728 году внук Петра, Петр II, снова перенес столицу в Москву, и Северная Пальмира начала пустеть, приходить в упадок и просто разрушаться. За два коротких года петровский парадиз пришел в полнейшее запустение. Но, к счастью, Анна Иоанновна уже в 1730 году вернула столицу на берега Невы.

В следующий раз Петербург обезлюдел в Гражданскую. Лишившись столичного статуса, Петроград опустел, и художник Анненков, например, вспоминал, что даже трамвайные пути в центре города заросли сорняками. Есть подобные воспоминания о разрушающемся Петербурге и еще во многих мемуарах. Тогда снова вспоминали старое пророчество о том, что быть городу пусту.

Никто не мог и предположить, что город снова оживет, а потом почти умрет – в блокаду. Потом так и не убитый немцами город начала промалывать в своих жерновах сталинская репрессивная машина. Сначала взялись за культуру, и вышло постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». Потом началось т. н. «Ленинградское дело»… По сути, репрессивное уничтожение не Ленинграда – а Петербурга – началось на десятилетие раньше, еще в тридцатых, после убийства Кирова. Тогда советская власть решила избавиться от «неблагонадежного элемента», уничтожить в «Красном Ленинграде» последние следы имперской столицы. Ленинградцы, жившие в ту пору в коммуналках, вспоминали, что порою половина комнат в больших квартирах стояла запечатанной, а их бывшие жильцы считали дни в «Крестах».

Только за 1935 год, следующий за убийством Кирова, из Ленинграда и Ленинградской области были выселены 39 660 человек, а 24 374 человека были приговорены к разным наказаниям. Местами тайных захоронений в необозначенных массовых могилах служили тогда участки Ржевского артиллерийского полигона у поселков Старое Ковалеве Бернгардовка и Токсово и городские кладбища. На самом большом таком кладбище, Левашовской пустоши, лежат тела более 46 тысяч расстрелянных с 1937 по 1954 год. 40 485 из них реабилитированы и 6286 не реабилитированы.