ГЛАВА ВТОРАЯ СОФИЯ ПАЛЕОЛОГ

ГЛАВА ВТОРАЯ

СОФИЯ ПАЛЕОЛОГ

Присоединение удела Верейского к Москве. – Отношение Иоанна III к родным братьям. – Второй брак Иоанна на Софии Палеолог. – Значение Софии. – Борьба между сыном и внуком Иоанновыми. – Судьба главных вельмож.

Мы видели, что один только Михаил Андреевич Верейский успел сохранить свой удел при Василии Темном. В начале княжения своего Иоанн III возобновил с ним договор на прежних основаниях; но в 1465 году видим уже другой договор, по которому Михаил должен был возвратить великому князю несколько волостей, пожалование Темного. И этим не удовольствовались: в том же году встречаем еще договор, в котором Верейский князь обязывается считать себя моложе всех братьев великокняжеских, даже самых младших. В 1482 году новый договор: Верейский князь уступает по смерти своей великому князю свою отчину Белоозеро. На все эти требования Михаил соглашался и не давал никакого предлога к присоединению Верейского удела. Скоро, однако, предлог отыскался – не со стороны самого Михаила, но со стороны сына его, Василия. Этот Василий был женат на греческой княжне, племяннице великой княгини Софии. София дала в приданое за нею вещи, принадлежавшие первой жене Иоанна III, Марии тверской; великий князь по случаю рождения внука Димитрия хотел подарить этими вещами невестку Елену и, узнав, что они переданы Верейскому князю, послал забрать у него все женино приданое, причем грозился посадить его в заключение вместе с женою; Василий, оскорбленный и напуганный, уехал в Литву. Тогда Иоанн отобрал у старика Михаила отчину его Верею за вину сына и в виде уже пожалования отдал ее опять, обязав Михаила следующим договором: «С сыном своим, князем Василием, не ссылаться тебе никакою хитростию; если пришлет к тебе он с какими речами, объявить их мне вправду по крестному целованию да выдать мне и того человека, кого пришлет. Что я, князь великий, пожаловал тебя своею отчиною Вереею, которую взял за вину у сына твоего, то держать тебе ее за собою до самой смерти; а после твоей смерти эта отчина отходит ко мне; мне же, великому князю, и моему сыну, которому дам эту твою отчину, поминать нам твою душу».

В 1485 году умер несчастный старик Михаил Верейский; в своей духовной он говорит: «Что моя отчина, чем меня благословил отец мой и я благословил, дал эту свою отчину господину и государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси». Здесь в первый раз удельный князь называет великого государем. Не смея думать о сыне, не смея отказать волостей замужней дочери, несчастный Михаил умоляет в духовной: «Чтоб господин мой князь великий пожаловал, после моей смерти судов моих не посудил. А что мои люди, кого я пожаловал жалованием и деревнями: и государь бы мой, князь великий, после моей смерти жалованья моего нс порушил, чтоб мои люди после меня не заплакали и меня бы государь мой, князь великий, во всем том не положил, потому что тебе, государю моему, великому князю, приказано душу поминать и долги платить».

Когда дело было кончено, Верейский удел присоединен к Москве, великий князь позволил себе склониться на просьбы жены и сына и согласился принять бежавшего Василия Михайловича опять в Московское государство, но только на службу, в качестве служебного князя, не более; сын великого князя, Василий, писал к изгнаннику в 1493 году, что «отец наш князь великий тебя жалует, хочет твоей службы; и ты бы к отцу нашему поехал». Василий не поехал на такой зов, но, как видно, послал новую просьбу, выговаривая себе какое-то пожалование и обещаясь отдать все, что было дано его жене из казны великокняжеской; в 1495 году отправился в Литву грек Петр, который должен был сказать Василию от имени великого князя: «Присылал ты и твоя княгиня к моей великой княгине, к моим детям и к моим боярам бить челом, чтоб мне тебя пожаловать, нелюбье с сердца сложить и к себе тебя принять, а вы хотите отдать нам нашу казну, что у твоей княгини: так ты бы прислал ко мне список вещам, которые нам теперь хочешь отдать, и мы, посмотря по вашему исправлению, и жаловать вас хотим». Чем дело кончилось, неизвестно.

Но известна нам судьба родных братьев Иоанна III. Он жил с ними в мире до 1472 года, когда умер старший из них, Юрий, князь дмитровский, бездетным; в духовной он приказывает душу господарыне матери своей, великой княгине да господину своему великому князю; он делит по родственникам, церквам, монастырям села, движимое имущество совершенно как частный человек, не говоря ничего об уделе своем – Дмитрове, Можайске, Серпухове. Причина такого молчания понятна: благословить поровну всех братьев значило разгневать великого князя; отказать все великому князю значило обидеть остальных братьев – и Юрий промолчал. Великий князь взял удел себе; братья рассердились; на этот раз дело кончилось, однако, перемирием: Иоанн отдал Борису Вышгород, взятый перед тем у Михаила Верейского, и Шопкову слободу; Андрею Меньшому вологодскому дал Тарусу; одному Андрею Большому не дал ничего сам; уже мать его, Мария, очень любившая Андрея, дала ему свою куплю, Романов-городок на Волге. После этого с двумя братьями – Андреем Углицким и Борисом Волоцким – заключены были договоры, в которых они обязались иметь не только самого Иоанна III, но и сына его, Иоанна Молодого, старшими братьями, держать Иоанна Молодого, так же как и отца его, по смерти последнего; не искать великого княжения ни под кем из детей Иоанна III; татарского царевича Даниара или какой другой царевич будет на его месте удельные князья обязываются содержать заодно с великим, и если последний захочет принять другого царевича в свою землю для своего и христианского дела, то удельные обязаны содержать и этого царевича; наконец, оба младших брата обязались не думать о выморочном уделе Юрия. Понятно, что эта сделка была не в пользу удельных: выморочная волость осталась за великим князем; они лишались твоего права, подтвердив клятвою обязательство не вступаться в нее, и, таким образом, давали старшему брату право на все выморочные области, какие будут вперед, ибо в договорах не сказано, что младшие братья получили известные волости вместо полостей Юрьевых, да и сами после, как увидим, объявили, что обюкены великим князем, который не поделился с ними уделом Юрия.

Так нарушено было одно право, которое считали за собою удельные; скоро было нарушено и другое. Право бояр, детей боярских и слуг вольных отъезжать от одного князя к другому подтверждалось еще во всех договорах между князьями, но оно могло оставаться ненарушимым только тогда, когда существовало несколько более или менее независимых княжеств; когда же все княжества поникли пред Московским, то переход бояр мог продолжаться только из первых в последнее. Каким образом младший брат, удельный, подчиненный князь, мог принять к себе боярина, навлекшего гнев великого князя, сохраняя по-прежнему свои родственные отношения, не возбуждая опасной вражды могущественного старшего брата? Опираясь на это несвоевременное уже теперь право, Андрей Углицкий и Борис Волоцкий снова вооружились против Иоанна III. В 1479 году великий князь отнял Великолуцкое наместничество у князя Ивана Оболенского-Лыка по жалобе жителей, обвинявших его в притеснениях: когда Иоанн привел окончательно Новгород в свою волю, то Лыко наехал на Луки и Ржеву, начал судить и рядить, брать пошлины и грабить, что хотел, то делал, владыке новгородскому и боярам не дал брать пошлин, все брал на себя, слуги его делали то же самое, и жители от таких грабежей разбежались по заграничью. Иоанн нарядил суд, и Оболенский должен был выплатить гражданам все, что взял у них неправдою, а иное, что великий князь и без суда велел ему платить; лучане обрадовались, видя, что великий князь взял их сторону, и стали уже прилыгать: где Оболенский взял мало, там они показывали много; Лыко вышел из терпения и отъехал от великого князя к брату его, Борису Волоцкому. Тогда Иоанн решился впервые торжественно нарушить старинное право отъезда: он послал на Волок одного из своих слуг с приказом схватить Оболенского середи двора княжеского, но Борис не допустил до этого; Иоанн вторично послал к брату с требованием выдачи отъезжика головою; Борис отвечал, что не выдаст, а кому до Оболенского дело, тому на него суд да исправа. Между тем Иоанн услыхал о смуте в Новгороде и поспешил туда; по некоторым известиям, из Новгорода уже он прислал приказ боровскому наместнику своему, Образцу, схватить тайно князя Ивана Лыко, где его ни отыщет, потому что село у него было в Боровской волости; действительно, Образец нашел его в этом селе, нечаянно напал на него, схватил и в оковах отвез в Москву. Князь Борис Васильевич, услыхав об этом, послал к брату Андрею Углицкому с жалобою на старшего брата: «Вот как он с нами поступает: нельзя уже никому отъехать к нам! Мы ему все молчали: брат Юрий умер – князю великому вся отчина его досталась, а нам подела не дал из нее; Новгород Великий с нами взял – ему все досталось, а нам жребия не дал из него; теперь, кто отъедет от него к нам, берет без суда, считает братью свою ниже бояр, а духовную отца своего забыл, как в ней приказано нам жить; забыл и договоры, заключенные с нами после смерти отцовской». Братья посоветовались и решили защищать свои права вооруженною рукою.

Но мы видели по другим известиям, что Андрей и Борис находились в тайных сношениях с новгородцами, замышлявшими восстание, что не могло быть после выступления Иоанна в Новгород; следовательно, принимая это известие, мы не можем согласиться, чтоб Иоанн послал уже из Новгорода грамоту к Образцу с приказом схватить Оболенского и что вследствие этого поступка оба брата переслались и вооружились против великого князя. Или сношения удельных князей, вообще недовольных старшим братом и преимущественно раздраженных попыткою Иоанна схватить Оболенского среди двора Борисова и потом требованием его выдачи, – или эти сношения происходили гораздо прежде и были в связи с приготовлением всеобщего движения против Москвы и со стороны Литвы, и со стороны татар, и захвачение Оболенского Образцом по приказу от великого князя из Новгорода служило для удельных только окончательным побуждением и предлогом к начатию неприязненных движений, причем очень может быть, что приказ об этом захвачении был прислан Иоанном из Новгорода уже тогда, когда он узнал о сношениях братьев с восставшими новгородцами, или если мы примем, что окончательное захвачение Оболенского только заставило впервые удельных князей вооружиться против старшего брата, и если при этом мы захотим держаться также известия о сношениях их с новгородцами, то должны будем предположить, что приказ о захвачении Оболенского был дан не из Новгорода, но перед отправлением великого князя туда. Как бы то ни было, великий князь, узнавши в начале 1480 года о неприязненных движениях братьев, поспешил из Новгорода в Москву. Приезд его очень обрадовал жителей, потому что сильный страх напал на всех, когда узнали о приготовлении удельных к усобице; все города были в осадах, и многие люди, бегая по лесам, мерзли от стужи. Между тем князь Борис Васильевич выехал из Волока к брату Андрею в Углич, и отсюда вместе двинулись ко Ржеву через Тверскую область. Великий князь послал к ним туда боярина уговаривать их не начинать усобицы; но братья не послушались и вышли изо Ржева с княгинями, детьми, боярами, лучшими детьми боярскими, направляя путь вверх по Волге к новгородским волостям; всего народу около них было тысяч двадцать. Великий князь опять послал уговаривать их, на этот раз уже духовное лицо, известного своей начитанностью, красноречием и энергиею владыку Вассиана Ростовского; Вассиан уже нашел князей в новгородских волостях, в Молвятицком погосте, на реке Поле, в 180 верстах от Новгорода. Владыке удалось уговорить их послать к великому князю бояр своих для переговоров, и они отправили в Москву двоих князей Оболенских, после чего, неизвестно, по какой причине, переменили путь, пошли к литовскому рубежу и остановились в Луках; тяжело было жителям тех областей, по которым двигались их толпы; многие плакали и рыдали, потому что все волости лежали пусты, ратники княжеские везде грабили и пленили, только мечами не секли. Ставши на Луках, Андрей и Борис послали к королю бить челом, чтоб их управил в обидах с великим князем и помогал; но Казимир отказал в помощи, только женам их дал Витебск на прожитие. Между тем в Москве шли переговоры: великий князь очень досадовал на мать, думая, что она заодно с младшими сыновьями по сильной привязанности своей к князю Андрею Васильевичу; нужно было прежде отвлечь от восстания этого любимца старой великой княгини, и вот Иоанн опять отправил к братьям Вассиана с двумя боярами сказать им: «Ступайте назад в свою отчину, а я вас во всем хочу жаловать»; но Андрею послы должны были предложить отдельно Калугу и Алексин; Андрей не согласился. Скоро, однако, бездействие Казимира и возвращение татарского отряда от русских границ без важных действий побудили князей снова начать переговоры с старшим братом; они послали к нему дьяков своих, мать также стала просить за них Иоанна, но теперь уже он отверг их просьбы.

В таком положении находились дела, когда псковичи, притесненные немцами и не видя помощи с востока, где великий князь был занят ближайшими делами, послали в Луки к князьям Андрею и Борису, чтоб оборонили город Псков. Третьего сентября приехали князья в Псков и пробыли здесь десять дней. Долго упрашивали их псковичи, чтоб отомстили поганым немцам за кровь христианскую, но князья отвечали: «Как нам пойти с вами в землю иноверную, когда у нас самих жены, дети, имение покинуты в чужой земле? Если согласитесь, чтоб наши жены жили здесь у вас, то мы ради оборонять ваш город». Псковичи были в большой печали, не зная, что делать: боялись они великого князя, потому что, кто хранит царского врага, тот враг царю; так и эти хотя братья ему, но супостаты. Долго думавши таким образом, псковичи наконец отказались принять жен Андрея и Бориса. «Сами, господари великие князья, знаете, – сказали они им, – не может один раб двум господарям работать, по евангельскому слову; так и мы не хотим двоим работать, но хотим одного господаря держаться, великого князя Ивана Васильевича, старшего брата вашего, а вам челом бьем: „Сами о своем добре и о нашем думайте, как бы нашему городу до конца не погибнуть“». Князья рассердились, выехали из Пскова и, ставши на Мелетове, распустили людей своих воевать по всем псковским волостям, и те повоевали все, как неверные, дома божии пограбили, жен и девиц посквернили и попленили, в дворах не оставили ни цыпленка, только огнем не жгли да оружием не секли, потому что никто им не противился. Псковичи после долгих просьб дали им 200 рублей да с околиц 15, чтоб только вышли от них в Новгородскую землю.

Между тем в Москве обстоятельства переменились, нашествие хана Золотой Орды Ахмата навело большой страх на великого князя, и младшие братья, воспользовавшись случаем, прислали сказать ему: «Если исправишься к нам, притеснять нас больше не будешь, а станешь держать нас как братьев, то мы придем к тебе на помощь». Иоанн обещал исполнить все их требования, и братья явились к нему с войсками на Угру, где он стоял против татар. Андрей получил Можайск, т. е. значительную часть выморочного удела Юриева; Борису даны были села, бывшие прежде за Василием Ярославичем Серпуховским. Великой княгине – матери, митрополиту Геронтию, владыкам – Вассиану Ростовскому и Филофею Пермскому, троицкому игумену Паисию и князю Михаилу Андреевичу Верейскому приписывается примирение братьев.

В ноябре 1480 ушел Ахмат, в феврале 1481 Иоанн заключил договор с братом Андреем Большим на прежних условиях; о Можайске говорится, что великий князь пожаловал его Андрею с волостями и селами, в отчину и удел, кроме тех сел и деревень, которые уже розданы боярам и детям боярским; впрочем, Андрей удерживает право суда и дани на этих селах по земле. Любопытна также новая форма старого условия об отношениях татарских: «Орды ведать и знать нам, великим князьям, а тебе Орд не знать; а если я в Орды не дам, и мне у тебя не взять». Вместо единственного: Орда, теперь уже является множественное: Орды. Тогда же заключен договор и с Борисом Волоцким на тех же условиях; только в этом договоре не упоминается ни слова ни о каких новых пожалованиях великого князя, даже и о селах, о которых говорит летопись. Прежде, слыша о негодовании братьев, Иоанн дал волости Борису и Андрею Меньшому, не давши ничего Андрею Большому; теперь же дает Можайск последнему, не давая ничего Борису: братья были опасны в союзе друг с другом; когда же один, удовольствованный, отставал от союза, то другой один переставал быть опасным, и потому не нужно было тратить для него волостей. Но легко понять также, был ли Иоанн благодарен Андрею за то, что последний, воспользовавшись тяжелыми обстоятельствами, успел получить от него часть удела Юриева?

Через несколько месяцев умер бездетным четвертый брат – Андрей Меньшой, остававшийся на стороне старшего брата во время восстания средних; задолжав великому князю 30000 рублей за ордынские выходы, Андрей отказал ему весь свой удел, остальным же двум братьям дал только по селу. На этот раз Андрей Большой и Борис не могли выставить никаких требований; завещание собственника должно было иметь полную силу.

Гораздо больше влияния на отношения между старшим и младшими братьями имела смерть матери их, последовавшая в 1484 году, ибо этим событием разрывался самый крепкий узел между князьями: мы знаем, какую сильную защитницу имел Андрей Большой в матери, горячо его любившей. В 1486 году великий князь уже счел нужным заключить с братьями новые договоры, в которых они обязались не вступаться в принадлежавшие великому князю волости умерших братьев – Юрия и Андрея Меньшого, ни в удел Верейский, ни в области Новгородскую и Псковскую, ни в примысл великого князя – Тверь и Кашин; также не сноситься ни с Казимиром, ни с изгнанным великим князем тверским, ни с князьями или панами литовскими, ни с Новгородом, ни с Псковом. Обстоятельства заставляли предугадывать печальную развязку: Андрей боялся и видел в бегстве единственное средство спасения. В 1488 году боярин Андреев Образец объявил своему князю, бывшему тогда в Москве, что старший брат хочет схватить его. Андрей испугался, хотел уже тайно бежать из Москвы, но потом одумался и послал к могущественному тогда вельможе, князю Ивану Юрьевичу Патрикееву, с просьбой, чтоб тот доведался у великого князя, за что он хочет схватить его. Но Патрикеев отказался от этого опасного поручения; тогда Андрей сам пошел к старшему брату и рассказал ему все; Иоанн поклялся ему небом и землею и богом сильным, творцом всея твари, что у него и в мыслях не бывало ничего подобного. Начали искать, откуда пошел слух; оказалось, что великокняжеский сын боярский, Мунт Татищев, в шутку сказал об этом Образцу, а тот поверил и сказал князю Андрею, желая прислужиться, потому что прежде князь держал его в немилости. Татищеву Иоанн велел дать торговую казнь, хотел велеть даже отрезать ему язык, но митрополит упросил не делать этого. Для нас любопытно, впрочем, здесь то, что подобное известие уже могло быть тогда содержанием шутки и шутку могли принимать за правду. Года через два после этого (1491) Иоанн, узнав, что на союзника его, крымского хана Менгли-Гирея, идут татары с востока, выслал свои полки к нему на помощь; велел и братьям отправить также своих воевод, на что имел полное право по договорным грамотам. Борис послал свои полки вместе с великокняжескими, но Андрей не послал. Это было в мае, в сентябре Андрей приехал в Москву и был принят вечером очень почетно и ласково старшим братом. На другой день явился к нему посол с приглашением на обед к великому князю; Андрей поехал немедленно, чтоб ударить челом за честь; Иоанн принял его в комнате, называвшейся западней, посидел с ним, поговорил немного и вышел в другую комнату, повалушу, приказавши Андрею подождать, а боярам его идти в столовую гридню, но как скоро вошли туда, так были схвачены и разведены по разным местам. В то же время в западню к Андрею вошел князь Семен Ряполовский с многими другими князьями и боярами и, обливаясь слезами, едва мог промолвить Андрею: «Государь князь Андрей Васильевич! Пойман ты богом да государем великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, братом твоим старшим». Андрей встал и отвечал: «Волен бог да государь, брат мой старший, князь великий Иван Васильевич; а суд мне с ним перед богом, что берет меня неповинно». С первого часа дня до вечерен сидел Андрей во дворце; потом свели его на казенный двор и приставили стражу из многих князей и бояр. В то же время послали в Углич схватить сыновей Андреевых, Ивана и Димитрия, которых посадили в железах в Переяславле, дочерей не тронули.

Есть известие, что Иоанн так отвечал митрополиту, когда тот просил его об освобождении Андрея: «Жаль мне очень брата, и я не хочу погубить его, а на себя положить упрек; но освободить его не могу, потому что не раз замышлял он на меня зло; потом каялся, а теперь опять начал зло замышлять и людей моих к себе притягивать. Да это бы еще ничего; но когда я умру, то он будет искать великого княжения под внуком моим, и если сам не добудет, то смутит детей моих, и станут они воевать друг с другом, а татары будут Русскую землю губить, жечь и пленить и дань опять наложат, и кровь христианская опять будет литься, как прежде, и все мои труды останутся напрасны, и вы будете рабами татар». Андрей умер в конце 1494 года; есть известие, что Иоанн, узнав о смерти брата, приносил слезное покаяние духовенству, которое не скоро простило его, но это известие заподозривается тем, что сыновья Андреевы оставались в заключении, следовательно, Иоанн не раскаивался в своей мере.

Бориса Волоцкого не тронули, он также скоро умер, оставя удел двоим сыновьям – Феодору и Ивану. В 1497 году они били челом великому князю чрез митрополита Симона о вымене их сел, рассеянных в областях великокняжеских и доставшихся их отцу от прабабушки Марии Голтяевой, на тверские волости, ближайшие к их уделу, именно Буйгород и Колпь. В конце 1503 года меньшой из волоцких князей, Иван, умер; в духовной своей он завещает брату несколько сел, а удел свой – Рузу и половину Ржева, равно как служивую рухлядь, доспехи и коней, передает великому князю, которого называет Государем.

Так восстания удельных князей, имевшие следствием кровавые явления в правление Темного, при сыне его благодаря окончательным распоряжениям отца кончились одним страхом для московского народонаселения и грабежом некоторых пограничных волостей. Истощенная Орда, не могший справиться с собственными или ближайшими, по его мнению, делами на западе Казимир, трепетавший в предсмертных движениях Новгород не могли дать удельным князьям продолжительной опоры; страх, и то страх мнимый, пред могуществом Ахмата заставил Иоанна уступить Андрею Можайск, но эта уступка была последняя и ненадолго. Не знаем, на сколько мы должны верить приведенному выше известию, будто Иоанн оправдывал заключение брата опасением, что Андрей по смерти его станет ссорить внука его и сыновей: действительно, отношения в самой семье великокняжеской, как они были одно время, могли подать удельным князьям надежду более крепкую, чем подавали им прежде Орда, Литва и Новгород.

Мы видели, что Иоанн еще в очень молодых летах, при жизни отцовской, по обстоятельствам политическим женился на Марии Борисовне, дочери великого князя тверского. Иоанн недолго жил с ней: в 1467 году Мария скончалась; тело ее так распухло, что покров, который прежде был велик, висел по краям, теперь уже не мог прикрывать покойницы; начали толковать, что княгиня была отравлена; дознались, что одна из женщин ее, Наталья, жена Алексея Полуехтова, посылала пояс к ворожее; великий князь рассердился и на мужа, и на жену и шесть лет потом не пускал Полуехтова к себе на глаза. От этой первой жены Иоанн имел сына, именем также Иоанна, для отличия называемого Молодым, которого по примеру отцовскому назвал великим князем, чтоб отнять у братьев предлог к предъявлению старых прав старшинства пред племянником, и вследствие этого мы видели, что грамоты писались от имени двоих великих князей, посольства отправлялись также к двоим, и ответ на них давали от двоих. Но не прошло еще двух лет по смерти Марии, как началось знаменитое сватовство великого князя на царевне греческой. После падения Византии брат павшего на ее стенах императора Константина, Фома Палеолог, нашел с семейством убежище в Риме; после него осталось здесь двое сыновей и дочь София; эту-то дочь папа Павел II через известного кардинала Виссариона, одного из греческих митрополитов, подписавших Флорентийское соединение, и предложил в супружество московскому великому князю, без сомнения желая воспользоваться случаем завязать сношения с Москвою и утвердить здесь свою власть посредством Софии, которую по самому воспитанию ее не мог подозревать в отчуждении от католицизма. В феврале 1469 года грек Юрий приехал к великому князю с письмом от Виссариона, в котором кардинал предлагал Иоанну руку греческой царевны, отказавшей будто бы из преданности к отцовской вере двум женихам – королю французскому и герцогу медиоланскому. Великий князь взял эти слова в мысль, говорит летописец, и, подумавши с митрополитом, матерью, боярами, в следующем же месяце отправил в Рим своего посла, выезжего италианца, монетного мастера Ивана Фрязина. Фрязин возвратился с порретом царевны и с пропускными (опасными) грамотами от папы для проезда послов московских с Софией по всем землям католическим. Тот же Фрязин отправился опять в Рим представлять лицо жениха при обручении. Папе хотелось выдать Софию за московского князя, восстановить Флорентийское соединение, приобресть могущественного союзника против страшных турок, и потому ему легко и приятно было верить всему, что ни говорил посол московский; а Фрязин, отказавшийся от латинства в Москве, но равнодушный к различию исповеданий, рассказывал то, чего не было, обещал то, чего быть не могло, лишь бы уладить поскорее дело, желанное и в Москве не менее, чем в Риме.

Дело уладилось: в июне 1472 года София выехала из Рима в сопровождении кардинала Антония и многих греков, а 1 октября пригнал во Псков гонцом Николай Лях от моря, из Ревеля, и объявил на вече: «Царевна переехала море, едет в Москву, дочь Фомы, князя морейского, племянница Константина, царя цареградского, внука Иоанна Палеолога, зятя великого князя Василия Дмитриевича, зовут ее София, она будет вам государыня, а великому князю Ивану Васильевичу жена, и вы бы ее встретили да приняли честно». Объявив это псковичам, гонец в тот же день поскакал к Новгороду Великому, а оттуда в Москву. Псковичи тотчас начали мед сытить и корм сбирать; посадники и бояре из концов отправились навстречу к царевне в Изборск, жили уже здесь целую неделю, как приехал из Дерпта гонец с приказом, чтоб ехали встречать ее на Немецкий берег; в шести насадах и со множеством лодок поехали посадники и бояре и встретили Софию в устье Эмбаха, вышли из судов и, наливши кубки и позолоченные роги вином и медом, били ей челом; она приняла это от них в честь и любовь великую о объявила, что сейчас же хочет ехать с ними дальше, чтоб поскорее покинуть немцев; посадник принял ее, всех приятелей ее и казну в свои насады, и поплыли к Русскому берегу. Перед Псковом была ей также честь большая: вышли к ней навстречу священники с крестами и посадники; принявши благословение от священников, челобитье от посадников и всего Пскова, София пошла в Троицкий собор с приятелями своими. «Был с нею, – говорит летописец, – и владыка свой (кардинал), не по нашему обычаю одетый весь в красное, в перчатках, которых никогда не снимает и благословляет в них, и несут перед ним распятие литое, высоко взоткнутое на древке; к иконам не подходит и не крестится, в Троицком соборе приложился только к Пречистой, и то по приказанию царевны». Из Троицкого собора царевна пошла на княжий двор, где опять посадники, бояре и весь Псков потчивали ее вином, медом, всякими кушаньями и всех приятелей ее и слуг, кормили и коней; потом все посадники, бояре и купцы дарили ее, чем кто мог, а от всего Пскова поднесли 50 рублей деньгами, да Ивану Фрязину дали 10 рублей. Царевна, видя такую почесть, сказала посадникам, боярам и всему Пскову: «Теперь хочу ехать в дорогу к моему и вашему государю в Москву; и на вашем почетном приеме, на вашем хлебе, вине и меду кланяюсь; когда, бог даст, буду в Москве и когда вам будет там какая нужда, то буду усердно стараться за вас». Сказавши это, поклонилась посадникам и всему Пскову, села в повозку и выехала из города; посадники и бояре с вином, медом и хлебом провожали ее до новгородского рубежа. В Новгороде была ей оказана такая же честь в приеме и в дарах.

София подъезжала к Москве, а здесь между тем шло совещание: думал князь великий с матерью, боярами и братьями, как сделать. Везде, где ни останавливалась до сих пор София, папский посол, кардинал Антоний, шел перед нею, а вперед несли крест латинский. Одни на совете говорили, что ничего, можно позволить это и в Москве; другие же возражали, что никогда этого не бывало в нашей земле, чтоб латинской вере почесть оказывали; сделал это один раз Исидор, но за то он и погиб. Великий князь послал спросить митрополита Филиппа, тот велел отвечать: «Нельзя послу не только войти в город с крестом, но и подъехать близко; если же ты позволишь ему это сделать, желая почтить его, то он в одни ворота в город, а я, отец твой, другими воротами из города; неприлично нам и слышать об этом, не только что видеть, потому что, кто возлюбит и похвалит веру чужую, тот своей поругался». Тогда великий князь послал боярина отобрать у легата крест и спрятать его в санях; Антоний сначала было воспротивился, но потом скоро уступил; больше противился московский посол, Иван Фрязин-денежник: хотелось ему оказать честь папе, послу его и всей земле их, потому что ему самому оказали там большую почесть; будучи в Риме, он исполнял все латинские обычаи, скрывши, что принял в Москве православную веру. 12 ноября 1472 года въехала София в Москву и в тот же день обвенчана была с Иоанном, а на другой день легат правил посольство и поднес дары от папы. Разумеется, кардинал должен был немедленно же обратиться к делу о соединении церквей; но скоро он испугался, говорит летописец, потому что митрополит выставил против него на спор книжника Никиту Поповича: иное, спросивши у Никиты, сам митрополит говорил легату, о другом заставлял спорить Никиту; кардинал не нашелся, что отвечать, и кончил спор, сказавши: «Нет книг со мною!» Так неудачно кончилась попытка римского двора восстановить Флорентийское соединение посредством брака князя московского на Софии Палеолог. Но брак этот имел другие важные следствия.

До сих пор главною заботою московских князей было собирание Русской земли, примыслы, прибытки; вместо вождей дружины, какими князья являлись на юге, мы видим на севере князей-собственников, хозяев. Мы видели, как все отношения – отношения духовенства, дружины, остального народонаселения – клонились к утверждению в Москве крепкого самодержавия; в половине XV века все уже было приготовлено к тому, чтоб новое государство приняло именно эту форму; но от старого порядка вещей оставались еще некоторые предания, обычаи, приемы, от которых нужно было освободиться. Великий князь московский на деле был сильнейшим из князей Северной Руси, которому никто не мог противиться; но он продолжал еще носить название великого князя, что означало только старшего в роде княжеском; он еще недавно кланялся в Орде не только хану, но и вельможам его; князья-родичи еще не переставали требовать родственного, равного обхождения; члены дружины еще сохраняли старое право отъезда, а это отсутствие прочности в служебных отношениях, хотя на деле и пришедшее к концу, давало им повод думать о старине, когда дружинник при первом неудовольствии отъезжал от одного князя к другому и считал себя вправе знать все думы княжеские; при дворе московском явилась толпа служилых князей, которые не забыли о своем происхождении от одного родоначальника с московским великим князем и выделялись из дружины московской, становясь выше ее, следовательно, имея еще более притязаний; церковь, содействуя московским князьям в утверждении единовластия, давно уже старалась дать им высшее значение относительно других князей; но для успешнейшего достижения цели нужна была помощь преданий Империи; эти-то предания и были принесены в Москву Софиею Палеолог. Современники заметили, что Иоанн после брака на племяннице императора византийского явился грозным государем на московском великокняжеском столе; он первый получил название Грозного, потому что явился для князей и дружины монархом, требующим беспрекословного повиновения и строго карающим за ослушание, возвысился до царственной недосягаемой высоты, перед которою боярин, князь, потомок Рюрика и Гедимина должны были благоговейно преклониться наравне с последним из подданных; по первому мановению Грозного Иоанна головы крамольных князей и бояр лежали на плахе. Современники и ближайшие потомки приписали эту перемену внушениям Софии, и мы не имеем никакого права отвергать их свидетельство. Князь Курбский, защитник старины, старых прав княжеских и боярских, говорит, что перемена в поведении князей московских произошла от внушения жен иноплеменных. Нет преступления, в котором бы ожесточенный потомок князей ярославских не обвинил Иоанна III и Софию. Какой дух принесли служебные князья ко двору московскому, какие чувства питали они к московским князьям, как смотрели на собирание земли, видно из следующих слов Курбского: «Обычай у московских князей издавна желать братий своих крови и губить их, убогих, ради окаянных отчин, несытства ради своего».

Но кроме Курбского до нас дошел еще другой боярский отзыв о новом порядке вещей, принесенном Софиею. Уже в княжение сына ее, Василия, опальный боярин Берсень так говорил Максиму Греку: «Как пришли сюда греки, так наша земля и замешалась; а до тех пор земля наша Русская жила в тишине и в миру. Как пришла сюда мать великого князя, великая княгиня София, с вашими греками, так наша земля и замешалась, и пришли нестроения великие, как и у вас в Цареграде при ваших царях». Максим заметил на это: «Господин! Мать великого князя, великая княгиня София, с обеих сторон была рода великого: по отце царского рода константинопольского, а по матери происходила от великого герцога феррарского Италийской страны». Берсень отвечал: «Господин, какова бы она ни была, да к нашему нестроению пришла. Которая земля переставляет обычаи свои, та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычаи великий князь переменил; так какого добра от нас ждать?» В чем же, по мнению Берсеня, состояла эта перестановка обычаев? «Лучше, – говорит он, – старых обычаев держаться и людей жаловать, и старых почитать; а теперь государь наш, запершись сам-третей у постели, всякие дела делает». Итак, перестановка обычаев состояла в том, что великий князь, отстранив прежнее влияние дружины, начал думать особо свою думу, с кем хотел, и теперь уже дружина не могла сказать ему по-прежнему: «Ты, князь, сам собою это замыслил, так не едем за тобой, мы об этом ничего не знали»; не смела она сказать теперь этого, потому что московские князья уничтожили отдельные волости и боярам некуда уже стало более отъехать. Но не одни недовольные князья и бояре оставили нам свидетельства о важном влиянии Софии на перестановку обычаев в Русской земле; есть свидетельства более беспристрастные: Герберштейн, бывший в Москве в княжение сына Софии, говорит об ней: «Это была женщина необыкновенно хитрая; по ее внушению великий князь сделал многое», Наконец, летописцы подтверждают это, говоря, например, что по внушениям Софии Иоанн окончательно разорвал с Ордою.

26 марта 1479 года родился у Софии первый сын Василий-Гавриил; в 1490 году старший сын Иоаннов, молодой великий князь Иоанн, разболелся ломотою в ногах («камчюгом»); в это время был в Москве лекарь, мистр Леон, жид, вызванный русскими послами из Венеции; Леон объявил отцу больного: «Я вылечу сына твоего; а не вылечу, вели меня казнить смертною казнью». Великий князь велел лечить; Леон стал давать больному лекарство внутрь, а к телу прикладывать стклянки с горячею водою; но от этого лечения Иоанну стало хуже, и он умер 32-х лет. Старый великий князь велел схватить лекаря, и, как минуло покойнику сорок дней, Леона казнили смертью. Эти подробности важны для нас потому, что, как мы видели, люди, недовольные Иоанном III и Софиею, упрекали их в отраве Иоанна Молодого. Но последний оставил малолетнего сына Димитрия от брака своего на Елене, дочери Стефана, господаря молдавского, и потому теперь рождался вопрос, кому наследовать великое княжение – сыну или внуку. Если бы Иоанн III захотел обратить внимание на старый обычай, если бы справился с летописями, то нашел бы, что внук не мог получить великого княжения не по отчине. Но мы видели, что отец Димитрия, Иоанн, был при жизни своего отца уже великим князем, равным отцу, и потому, даже по прежним родовым счетам, преждевременная смерть Иоанна Молодого не лишала сына его прав на старшинство; притом же московскому государю не было теперь нужды до старых родовых счетов; все предки его шли наперекор им, отдавая преимущество племяннику перед дядею; Иоанн III, верный преданию, должен был также отдать преимущество внуку Димитрию перед сыном Василием. Но последний имел за собою также важные преимущества: он был сын Софии Палеолог, от царского корня; ему, разумеется, а уже никак не Димитрию принадлежал герб Римской империи, и София была способна внушить мужу и сыну высокое мнение о своем происхождении, своих правах, была способна поддержать эти права. Начались происки, двор разделился на две стороны.

Если князья и бояре и по смерти Софии дурно отзывались о ней, представляли ее виновницею перемены, перемены к худшему, по их мнению, то ясно, что они не могли быть расположены к ней при жизни ее и потому поддерживали Елену, вдову Иоанна Молодого, и сына ее Димитрия; на стороне же Софии и сына ее Василия мы видим только детей боярских и дьяков. Дьяк Федор Стромилов известил Василия, что отец хочет пожаловать великим княжением внука Димитрия, и вместе с Афанасьем Яропкиным, Поярком, Руновым братом, и другими детьми боярскими начал советовать молодому князю выехать из Москвы, захватить казну в Вологде и на Белоозере и погубить Димитрия; главные заговорщики набрали себе и других соумышленников, привели их тайно к крестному целованию. Но заговор был открыт в декабре 1497 года; Иоанн велел держать сына на его же дворе под стражею, а приверженцев его велел казнить; шестерых казнили на Москве-реке: Яропкину отсекли руки, ноги и голову, Пояркову – руки и голову; двум дьякам – Стромилову и Гусеву – да двум детям боярским – князю Палецкому-Хрулю и Щевью-Стравину – отсекли головы, многих других детей боярских пометали в тюрьмы. В то же время рассердился великий князь и на жену свою, великую княгиню Софию, за то, что к ней приходили ворожеи с зельем; этих лихих баб обыскали и утопили в Москве-реке ночью, после чего Иоанн стал остерегаться жены.

Желание бояр исполнилось. Но, удалившись от Софии, Иоанн не удалился от мыслей, внушенных ею; отстранив сына ее от великого княжения, он спешил совершить царское венчание над соперником его, внуком Димитрием, и бояре, не любившие Софию за принесение новых понятий, пользуются, однако, ими и называют Димитрия-внука боговенчанным в укор Василию и сыну его. 4 февраля 1498 года в Успенском соборе, среди церкви, приготовили место большое там, где святителей ставят; на этом месте поставили три стула: великому князю, внуку его, Димитрию, и митрополиту; на налое лежала шапка Мономахова и бармы. Когда великий князь с внуком вошли в церковь, митрополит со всем собором начал служить молебен богородице и Петру-чудотворцу, после чего митрополит и великий князь сели на своих местах, а князь Димитрий стал у мест перед ними, у верхней ступени. Иоанн, обратясь к митрополиту, начал говорить: «Отец митрополит! Божьим изволением, от наших прародителей, великих князей, старина наша оттоле и до сих мест: отцы наши, великие князья, сыновьям своим старшим давали великое княжение; и я было сына своего первого, Ивана, при себе благословил великим княжением; но божьею волею сын мой Иван умер, у него остался сын первый, Димитрий, и я его теперь благословляю при себе и после себя великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским; и ты бы его, отец, на великое княжение благословил». После этой речи митрополит велел Димитрию стать на его место и, вставши, благословил его крестом, потом Димитрий преклонил голову, и митрополит, положивши на нее руку, прочел громко молитву, чтоб господь бог дал поставляемому скипетр царства, посадил его на престол правды и проч. Два архимандрита поднесли сперва бармы, потом шапку; митрополит брал их, передавал великому князю, а тот возлагал на внука. За этим обрядом следовали ектенья, молитва богородице и многолетие, после которого духовенство поздравило обоих великих князей; митрополит сказал Иоанну: «Божьею милостию радуйся и здравствуй, преславный царь Иван, великий князь всея Руси, самодержец, и с внуком своим, великим князем Димитрием Ивановичем всея Руси, на многая лета»; Димитрию сказал: «Божьею милостию здравствуй, господин сын мой, князь великий Димитрий Иванович всея Руси, с государем своим, дедом, великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, на многая лета». Потом поздравляли обоих великих князей дети Иоанновы, бояре и все люди. Митрополит произнес Димитрию следующее поучение: «Господин сын, князь великий Димитрий Иванович! Божьим изволением дед твой, князь великий, пожаловал тебя, благословил великим княжеством; и ты, господин сын, имей страх божий в сердце, люби правду и милость и суд праведный, будь послушен своему государю и деду, великому князю, и попечение имей от всего сердца о всем православном христианстве, а мы тебя, своего господина и сына, благословляем и бога молим о вашем здоровье». После митрополита Иоанн повторил то же наставление: «Внук князь Димитрий! Пожаловал я тебя и благословил великим княжением; и ты имей страх в сердце, люби правду и милость и суд праведный и попечение имей от всего сердца о всем православном христианстве». Так кончился обряд, великие князья отслушали после литургию, и Димитрий вышел из церкви в шапке и бармах; в дверях осыпал его трижды деньгами золотыми и серебряными дядя Юрий Иванович (Василий содержался под стражею); то же повторено было перед Архангельским и Благовещенским соборами.

Но торжество бояр не было продолжительно. Не прошло еще году после царского венчания Димитриева, как в январе 1499 страшная опала постигла два знатнейших боярских семейства – князей Патрикеевых и князей Ряполовских. Мы видели, что при деде и отце Иоанна первое место между служилыми князьями и боярами принадлежало литовским выходцам, князьям Гедиминова рода, Патрикеевым, которые породнились и с великими князьями московскими, ибо князь Юрий Патрикеевич женился на дочери великого князя Василия Дмитриевича. Сын Юрия, Иван, первый боярин при Василии Темном, продолжал первенствовать и при Иоанне III, к нему послы иностранные обращались с важными предложениями, к нему, как мы видели, обратился и брат великокняжеский, Андрей, с просьбою о посредничестве. Князь Иван породнился с другим знаменитым семейством боярским, ведшим свой род от Ивана, сына Всеволода III, и возвысившимся в Москве при Василии Темном чрез важные услуги, оказанные семейству последнего: Патрикеев выдал дочь за князя Семена Ряполовского-Стародубского. И вот, несмотря на важное значение, родство, заслуги отцовские, Иоанн велел схватить князя Ивана Юрьевича с двумя сыновьями, зятя его, князя Семена Ряполовского, испытал подробно все крамолы, нашел измену бояр и приговорил их к смертной казни: 5 февраля Семену Ряполовскому отрубили голову на Москве-реке; просьбы духовенства спасли жизнь Патрикеевым: отец со старшим сыном должны были постричься в монахи – первый у Троицы, другой в Кириллове Белозерском монастыре, младший сын остался под стражей в доме. Неизвестно, отобрано ли было имение у Патрикеевых, из духовной князя Ивана Юрьевича, написанной прежде опалы, знаем, что у него было около пятидесяти вотчин, сел, селец и деревень, поименованных в духовной, кроме таких селец и деревень, которые не названы по имени, а причислены к селам.