Глава 9 Патриарх Гермоген ПРОПАВШИЕ ГРАМОТЫ
Глава 9 Патриарх Гермоген ПРОПАВШИЕ ГРАМОТЫ
Среди многочисленных участников великой драмы русской истории под названием Смутное время есть человек, который не вызывает у историков прошлого и настоящего ни противоречий в оценках его значимости и позиции, ни сомнений в его любви к Отечеству и истине.
Историческая справка
Патриарх Гермоген (в миру Ермолай; ок. 1530 —17 февраля 1612) патриарх Московский и всея Руси (1606–1612), известный церковный и общественный деятель эпохи Смутного времени. Канонизирован Русской православной церковью. Дни празднования священномученику Ермогену: 17 февраля (по Юлианскому календарю) – преставление, и 12 мая – прославление в лике святителей.
Родился около 1530 года. Происхождение Гермогена остается предметом споров. Есть мнения, что он из рода Шуйских или Голицыных, либо незнатного происхождения. Возможно, из донских казаков. Первые достоверные известия о Гермогене относятся ко времени его служения священником в Казани в конце 1570–1580-х гг. при Гостинодворской церкви святителя Николая Чудотворца. По отзывам современников, священник Ермолай уже тогда был «муж зело премудростью украшенный, в книжном учении изящный и в чистоте жития известный». В 1579 году совершилось явление чудотворной Казанской иконы Божией Матери. Будучи еще священником, он, с благословения тогдашнего Казанского архиерея Иеремии, переносил новоявленную икону с места обретения в церковь, где служил священником.
В 1587 году, после смерти жены, имя которой история не сохранила, постригся в монахи в Чудовом монастыре в Москве. 13 мая 1589 года хиротонисан во епископа и стал Казанским митрополитом. В сентябре 1592 года участвовал в перенесении мощей Казанского архиепископа Германа (Садырева-Полева) из Москвы в свияжский Успенский монастырь. Важнейшим деянием митрополита Германа стало установление дня поминовения русских воинов, павших при взятии Казани.
Около 1594 года в Казани на месте явления Казанской иконы был сооружен каменный храм; тогда им была составлена «Повесть и чюдеса Пречистыя Богородицы, честнаго и славнаго Ея явления образа, иже в Казани». В октябре 1595 года участвовал в открытии мощей святителей Гурия и Варсонофия, обретенных в ходе перестройки собора в казанском Спасо-Преображенском монастыре, и составил их первое краткое житие.
Митрополита Гермогена хорошо знали в Москве. Он принимал участие в избрании на царство Бориса Годунова. В 1595 г. он ездил в Углич для открытия мощей удельного Угличского князя Романа Владимировича. Гермоген показал себя противником Дмитрия Г. выступил против избрания патриарха Игнатия и потребовал православного крещения Марины Мнишек. Царь приказал исключить его из Думы и сослать в Казань. Приказ выполнить не успели в связи с убийством Дмитрия.
3 июля 1606 года в Москве поставлен патриархом Московским. Оставался сторонником Василия Шуйского, поддерживал его в подавлении восстания южных городов, отчаянно противился его свержению.
Был противником Семибоярщины. Согласился признать русским царем Владислава Сигизмундовича при условии его православного крещения и вывода польских войск из России. С декабря 1610 года находился под домашним арестом. Благословил оба ополчения, призванные освободить Москву от поляков. Был заключен поляками и русскими боярами в Чудовом монастыре под стражу. Уже из заточения Гермоген обратился с последним посланием к русскому народу благословляя освободительную войну против завоевателей. 17 февраля 1612 года, не дождавшись освобождения Москвы, умер от голода.
Патриарх Гермоген
Очень сомнительно, что будущий патриарх был Шуйским родней. Рюрикович не стал бы начинать свою церковную карьеру с должности приходского попа, а, как минимум – пошел бы в монастырь, потому что только через монашеский постриг в церкви можно сделать карьеру– от игумена до епископа и далее. А вот казачье происхождение Казанского митрополита вполне вероятно, судя по его имени.
Есть и прямые свидетельства о простом происхождении Гермогена. В 1611 г. поляки, затевавшие суд над патриархом, получили письменное свидетельство одного московского священника о «житии» Гермогена. Священник показал, что в начале жизни он пребывал «в казаках донских, а после – попом в Казани».
Казанская митрополия была «прифронтовой», там постоянно шла борьба за души новообращенных из татар, черемисов и других народов, населяющих Поволжье, и митрополит там требовался боевой и решительный. Таким был первый казанский архиепископ Гурий, таким был и Гермоген. В его епархии за проповедь православия можно было получить стрелу в спину или кинжал в бок, и он привык отстаивать свою веру с риском для жизни.
Быть может, поэтому он оказался одним из двух иерархов Русской церкви, которые не побоялись потребовать крещения католички Марины Мнишек (вторым был епископ Коломенский Иосиф). И не только против супружества царя с еретичкой выступил Казанский митрополит, но и против равноправия, которое Дмитрий I хотел предоставить в Московском государстве иноверцам с православными: «Сию веру многими снисканиями благоверный князь Владимир обрел, и святое крещение принял во имя Святыя и Живоначальныя Троицы, Отца, и Сына, и Святаго Духа, и от купели здрав изыде, славя Бога и многих людей крестив… Потому непристойно христианскому царю жениться на некрещеной! Потому непристойно христианскому царю вводить ее во святую церковь! Непристойно строить римские костелы в Москве. Из прежних русских царей никто так не делал».
Иначе Гермоген и не мог поступить. Еще в 1598 г. митрополит Казанский составил сборник чинов крещения мусульман, католиков и иных иноверцев. Согласно «Сборнику Гермогена», христиан иных конфессий, и католиков в особенности, следовало заново крестить, поскольку их «обливательное» крещение истинным таинством не являлось.
Митрополит, выступая против царя, рисковал головой. Но Дмитрий не решился казнить 76-летнего старца, а «только» приказал лишить его сана, выслать обратно в Казань и там заточить в монастырь.
8 мая состоялась свадьба Дмитрия и Марины. И вот что интересно: в ней участвовали все основные действующие лица, которым еще предстоит сыграть важную роль в событиях Смутного времени. Утром, при обручении, молодых встретил в Грановитой палате князь Шуйский, который и проводил обрученных в Успенский собор. А на венчании присутствовали все Романовы: митрополит Филарет, боярин Иван Никитич и новоиспеченный десятилетний стольник Михаил. Патриарх Игнатий совершил обряд миропомазания и торжественно короновал Марину, а затем венчал царя и царицу. В отличии от казанского митрополита Гермогена, ростовский митрополит Филарет не высказал никакого возмущения тем, что православные таинства свершались над еретичкой. Зато много лет спустя, на соборе 1620 г. уже не митрополит, а патриарх Филарет публично клеймил Игнатия за отступление от православных обрядов при причащении и коронации Марины Мнишек, начисто «забыв» свое участие в этом событии.17 мая Дмитрий, так и не успев покарать непокорного иерарха, был свергнут и убит Василием Шуйским.
Голицын, Куракин, Мстиславский и другие противники Шуйского планировали выбрать патриархом митрополита Филарета. Договоренность об этом с Шуйским была достигнута. Однако сам Шуйский, воспользовавшись тем, что его враги готовили мятеж, отказался от соглашения и призвал на патриарший престол Гермогена. По одной версии новый царь послал за Гермогеном гонца в Казань через день после убийства Дмитрия I, но это маловероятно по той причине, что в это время Шуйский еще не знал о заговоре Романовых. Решение сослать сторонников Филарета и заменить его самого на другого кандидата в патриархи было принято Шуйским после 25 мая, когда провалился мятеж против него. Поэтому более вероятно, что Гермоген никуда из столицы и не уезжал. Нет убедительных сведений, что он находился в конце мая – начале июня в Казани. Кроме того, именно Гермоген произнес речь при царском венчании Василия Шуйского 1 июня.
Сразу после убийства Дмитрия I кто-то пустил слух о его спасении. Из конюшни исчез царский конь, пропала государственная печать; стали говорить, что убит двойник, а не царь. 25 мая, в день мятежа, устроенного Романовыми, в Москве появились подметные письма от имени «царя Дмитрия». Это совпадение наводит на мысль, что письма были делом тех же рук, что и сам мятеж.
Шуйский поспешил обезоружить тех, кто пользовался тенью Дмитрия в своих политических целях. Для этого он решил перенести в Москву мощи убитого в Угличе ребенка. Более того, сделать это он хотел руками своих врагов – и послал в Углич Филарета. Для Шуйского в этом был определенный риск. Ведь он последовательно и каждый раз с клятвой на кресте, принародно рассказывал совершенно разные версии о смерти царевича: сначала о его самоубийстве, затем – о чудесном спасении, и, наконец, об убийстве ребенка Борисом Годуновым. Напоминать об этом москвичам, более того – приносить в Москву мощи, которые будут постоянным укором его лживым клятвам и посылать в Углич своего основного противника (как некогда с ним самим сделал Борис Годунов) – было действительно смелым ходом. Но если бы этот политический ход удался, то Шуйский раз и навсегда (так он, во всяком случае, должен был думать) смог бы прекратить все спекуляции вокруг имени Дмитрия и пресечь появление новых самозванцев.
Свою последнюю версию смерти царевича Дмитрия Углического он изложил в нескольких письмах: «По зависти Бориса Годунова, яко агня незлобивое заклася и святая его праведная и непорочная душа отиде в вечное блаженство, а тело его святое погребено на Углече и много исцеления подает всяким одержимым различною болезнью, и явно к болящим приходя себя оказует, и милостивое свое исцеление подает, на уверение всем православным крестьяном, и многие про его чудеса свидетельствуют и на соборе нам про то извещали» [136] .
Таким образом, Шуйский вычеркивает из числа легитимных всех трех царей, стоящих между ним и сыном Ивана Грозного, Федором Ивановичем: Бориса Годунова, Федора Борисовича и Дмитрия I – первого как убийцу и узурпатора престола, второго – как незаконного наследника и третьего – как самозванца.
При этом в замысле Шуйского «главный упор делался на тело Дмитрия, его чудотворения. В то время метафизически существовало «три тела» царевича: одно в Угличе, другое – убитого Лжедмитрия I (уничтожено: сожжено и развеяно), третье – «спасшегося» царя Дмитрия Ивановича. Утверждение в грамоте единственного тела сына Ивана IV, его нахождения в Угличе и чудотворений теоретически снимало проблему аутентичности двух других «тел» царевича/царя. Сакральным гарантом угличской версии выступала информация о чудотворениях: ни сам глава следствия 1591 г., ни мать царевича Мария Нагая, ни клан Нагих (все признали царевичем Лжедмитрия I), ни Патриарх Иов (утвердил постановление следствия 1591 г.), ни кто-либо другой из живых людей не мог быть гарантом Правды, сказав хотя бы один раз неправду. Подтвердить истинность пребывания тела царевича в Угличе мог лишь Господь, наделив его целительными, чудодейственными способностями. Последнее же было возможно лишь в случае страстотерпчества, то есть невинной смерти ребенка от руки убийцы, которым, естественно, выступил Годунов. Цареубийство и воцарение цареубийцы позволяли объяснить и само появление Лжедмитрия I – падшего инока – как наказание Божие через попустительство действий дьявола. Таким образом, программная речь Шуйского была нужна в грамотах как определяющая суть акта, прелюдия, в которой царь оглашал милость Божию – появление святого чудотворца. Последнее само собой накладывало сакральный (Божественный) и мирской-самодержавный (царский) запрет на самозванство как таковое… Таким образом, в самом основании идеи лежала потребность укрепления власти действующего царя, стабилизации политических и социальных структур, табуирования самозванщины как таковой и лишения ее социальной опоры. Шуйский был главным инициатором акта и подчеркнул это в грамоте… Последнее сразу посеяло подозрение как среди россиян, так и среди современников-иностранцев, что проявилось в разнообразных слухах о циничной подмене тела. Шуйскому не доверяли и усматривали в его действиях политические манипуляции не столько историки, сколько его подданные и современники» [137] .
И потому так важно для Шуйского было послать в Углич именно Филарета, чья вражда к царю Василию ни для кого не являлась секретом и служила залогом того, что и обретение мощей царевича, и чудеса, совершающиеся при этом – подлинные, а не подстроенные Шуйским.
Кроме самого Филарета в Углич были посланы в составе комиссии «по мощи царевича» епископ Астраханский Феодосий, архимандрит Спасского монастыря Сергий, архимандрит Андроникова монастыря Авраамий, бояре князь Иван Воротынский, Петр Шереметев, Григорий и Андрей Нагие. Филарет получил сан митрополита, а Феодосий – архиепископа (Шуйский понизил его в сане до епископа) при Дмитрии I, при нем же получили боярство Нагие. То есть, в Углич отправились те, у кого не было причин любить Шуйского и помогать ему, кто мог рассчитывать на милости от убитого Шуйским «названного Дмитрия». Поэтому сообщения о чудесном обретении мощей царевича и о чудесах, проистекающих от них, описанные в грамоте комиссии, должны были уверить народ в истинности последней версии, высказанной царем Василием.
Следующим пунктом в программе Шуйского было покаяние матери царевича Марфы Нагой (ведь только она могла засвидетельствовать подлинность смерти сына): «Царица и великая княгиня инока Марфа Федоровна в церкви архангела Михаила, перед митрополиты, и архиепископы, и епискупы, и передо всем освященным собором, и перед бояры, и перед дворяны, и передо всеми людми, била челом нам великому государю царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии, что она перед нами, и перед освященным собором, и передо всеми людми Московского государьства и всеа Русии, виновата; а болттги всего виноватое перед новым мучеником, перед сыном своим царевичем Дмитреем: терпела вору ростриге, явному злому еретику и чернокнижцу, не объявила его долго, и много кровь крестьянская от того богоотступника лилася и разорение крестьянской вере хотело учинитися; а делалось то от бедности, потому, как убили сына ее царевича Дмитрея, по Борисову веленью Годунова, а ее после того держали в великой нужи и род ее весь по далним городом разослан был и в конечной злой нуже жили, и она по грехом обрадовалась, от великия неистерпимыя нужи вскоре не известила, а как он с нею виделся и он ей запретил злым запрещением, чтоб она не говорила ни с кем; и нам бы ее в том пожаловали и всему народу Московского государства простить велети, чтоб она в грехе и проклятстве ото всего мира не была».
Для себя Шуйский не считал покаяние необходимым: ведь он уже был миропомазан на царство, а следовательно, грехи предыдущей жизни ему прощены…
Важную роль в своем плане Шуйский отводил патриарху Гемогену и его предшественнику Иову. В феврале 1607 г. Иов получил послание Гермогена, в котором действующий патриарх приглашал ссыльного приехать в столицу, чтобы участвовать в прославлении святого царевича, «для его государева и земского великаго дела», «да сподобит премилостивый Бог, за молитв святых твоих, Росийское государство жити в мире и в покое и в тиши, и подаст великому государю нашему царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии здравие и на враги победу…» [138]
Однако Иов, приехав в Москву 14 февраля, не оправдал надежд Василия Шуйского и не поддержал его версию об убийстве Годуновым царевича Дмитрия. Более того, он остался верным и последовательным защитником Годуновых и на церковном соборе призвал всех принести покаяние за грех нарушения клятвы царю Борису. Иов ни словом не упомянул о царевиче Дмитрии и о его насильственной смерти, совершенной, якобы, по указанию Годунова. Во время церемонии покаяния 20 февраля Иов поклонился «целбоносным ракам», но не поклонялся мощам царевича Дмитрия; не обращался он к нему и во время молитв. Патриарх Гермоген так же был весьма сдержан, он только называл царевича Дмитрия святым и упоминал о его чудесах.
В результате прах Годуновых с почетом был перенесен в Троице-Сергиев монастырь, а план Шуйского был настолько подорван, что наличие святых мощей царевича Дмитрия в кремлевском Архангельском соборе не помешало москвичам год спустя служить Тушинскому вору.
Впоследствии сторонник Романовых князь Семен Шаховской и вовсе решил устранить из этой благочестивой истории Василия Шуйского и представить дело так, что решение о перенесении мощей было принято патриархом Гермогеном, а исполнил его поручение митрополит Филарет: «Той же благочестивый и яже по Бозе ревнительный святейший Ермоген воспоминает царю, да послется от него на взыскание телеси праведнаго царевича, его же, рече, молитвами да укротится гнев ярости Божия».
Неудача попытки Шуйского оградить себя от появления новых конкурентов на престол стала очевидна очень скоро – с появлением в русских пределах «воеводы царя Дмитрия» Ивана Болотникова. Болотников, подойдя к Москве, стал забрасывать город прокламациями, в которых говорилось о скором возвращении спасшегося от происков Шуйского «Дмитрия Ивановича».
О том, какую радикальную программу переустройства общества предлагал Болотников, дают представление слова патриарха Гермогена, активно противодействовавшего пропаганде мятежников: «…пишут к Москве проклятые свои листы и велят боярским холопам побивати своих бояр и жен их, и вотчины и поместья им сулят, и шпыням и безыменникам-ворам велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити, и призывают их, воров, к себе и хотят им давати боярство и воеводство, и окольничество и дьячество».
В общем, история знакомая: кто был ничем, тот станет всем.
И когда ситуация под Москвой была критической для правительства Василия Шуйского, именно Гермоген 14 октября 1606 г. призвал москвичей в Успенский собор и напугал видением того, как разгневанный Бог предает их «кровоядцам и немилостивым разбойникам», объявил всенародный шестидневный пост с непрестанной молитвой о законном царе и прекращении «межусобной брани». Именно Гермоген показал столичным жителям, что болотниковцы жаждут не возведения на престол «Дмитрия Ивановича», а низвержения устоев общества. Это дало свои результаты: защитники Москвы поняли, что им есть что терять. И даже часть войска Болотникова, рязанцы Ляпунова и Сумбулова, дворяне Истомы Пашкова покинули лагерь мятежников и перешли на сторону не царя Василия, но «Богом установленного порядка». И в этом заслуга, прежде всего, патриарха Гермогена.
2 декабря 1606 г. в сражении при Котлах Болотников был разбит войском И.И. Шуйского и М.В. Скопина-Шуйского и отступил в Калугу. Патриарх настаивал на немедленном усмирении юго-западных приграничных районов, но Шуйский упустил время: распустил армию и вернулся в Москву – жениться на молодой княжне Марье Буйносовой. Патриарх возмущенно выговаривал царю, что тот «в царствующий град в упокоение возвратился, когда грады все Украинные в неумиримой брани шли на него… и еще крови не унялось пролитие». «Патриарх его молил от сочетания браком» (Новый летописец), но не был услышан царем.
И вскоре в подмосковном Тушино явился самозваный царик. Несмотря на разногласия с царем, патриарх Гермоген был, наверно, единственным из политической элиты Московского царства, кто остался верен Василию Шуйскому. Верен не как человеку, поставившему его на высшую ступень церковной иерархии, а как символу русской государственности. Гермоген остался единственным среди руководства страны (не исключая и Шуйского), кто не преследовал своекорыстных целей, а думал только о спасении Родины. Иначе он, как человек чести, как человек веры, поступить не мог. И потому именно он стал той скалой, на которой удержалась небесная сфера русского мира. Для тысяч простых русских людей, таких же как он честных и верующих – еще сохранившихся посреди того ада, в который превратилась Россия, – Гермоген был последней надеждой на возрождение.
Зато московские бояре Гермогена не любили (и это еще одно подтверждение его незнатного происхождения), считали человеком жестким, чрезмерно строгим и требовательным. Для алчного, хитрого, постоянно готового к интригам боярского племени, которое не успел окоротить Иван Грозный [139] , честный человек во власти – как бельмо на глазу, как кость в горле. А на пути у них – предстоятель Русской церкви, препятствующий им заработать политические (и не только) дивиденды на бедах Отечества. Негибкий, нетолерантный. Не понимающий, что сила солому ломит, придерживающийся странного мнения, что Бог не в силе, а в правде.Данный текст является ознакомительным фрагментом.