Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов
Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов
Неокрепшие после тяжелого ранения ноги подкашивались, и пленник с трудом волочил их, опираясь на костыли. Колонна изможденных людей под мелким, секущим снегом тянулась к низкому мрачному строению. Сейчас их разденут, потом загонят в сырое помещение, где сверху хлынет холодная вода — на всех сразу. Ледяные струи внезапно сменятся нестерпимо горячими, после чего несчастных снова выгонят на мороз и заставят ждать, пока их жалкие, кишащие паразитами лохмотья будут обработаны в специальных жаровых камерах.
Те, кто останутся в живых после пытки, называемой «помывка в бане», отправятся в промерзший барак. А мертвые тела сложат в жуткий штабель возле морга...
Николай рос неуклюжим, застенчивым мальчиком в стенах ветхого деревянного дома на окраине Петербурга, где родился 5 мая 1899 года. Отец, конторский служащий Николай Терентьевич Воронов, лишился работы из-за политических убеждений, и нужда крепко сдавила семью жестокими руками. Зимой в доме было так холодно, что вода замерзала, а спать приходилось в одежде. В ноябре 1907 года, не выдержав лишений, ушла из жизни мать.
Положение немного улучшилось, когда отец нашел работу на станции Удельная. Николай даже стал готовиться к учебе в гимназии, но туда его, как сына «неблагонадежного», не взяли. Пришлось держать экзамены в реальное училище. Зато там в отличие от гимназии основное внимание уделялось не языкам древних греков и римлян, а точным наукам, к которым мальчик питал определенную склонность.
Учился он настойчиво, отказывая себе в развлечениях, разве что летом в деревне позволял себе охоту и рыбалку, но главной страстью стало чтение. Читал все подряд, в том числе и грошовые детективы. Они-то и послужили причиной серьезного разговора с отцом, после которого сведущий в социологических учениях Николай Терентьевич начал сам подбирать для сына книги. Были среди них и повествования о русских полководцах, о подвигах солдат и матросов.
Юноша читал их с интересом, но о военной службе не задумывался. Он мечтал поступить в Московскую Петровско-Разумовскую академию и стать агрономом, но в 1914 году началась Первая мировая война. Росли цены, заработка отца для оплаты учебы уже не хватало, так что Николай со слезами на глазах был вынужден оставить училище. Но на следующий день он вновь пришел к его дверям, переписал у товарищей домашнее задание и стал тщательно готовить уроки. Решение сдать экзамены экстерном и получить заветный аттестат зрелости было твердым.
Вскоре он получил работу помощника частного присяжного поверенного и поступил на общеобразовательные курсы. Война между тем разгоралась, втягивая в свой водоворот все больше людей. Осенью 1916 года отца призвали в армию, и заботы о семье полностью легли на юношеские плечи. Жить становилось труднее и труднее, но учебу Николай не бросал.
Безрадостные вести, приходившие с фронта, усиливали ощущение грядущих перемен и великих событий. 2 февраля 1917 года Николай услышал на улицах стрельбу, увидел толпы возбужденных людей. В столицу пришла революция.
Митинги, бушующие страсти, представители различных партий, до хрипоты отстаивающие свои взгляды, потеря скудного заработка и... жестокая простуда. Воспаление легких, болезнь по тем временам весьма опасная, надолго приковала к постели. Хорошо, что отец, прибывший в качестве делегата полкового комитета, был рядом. Справился с недугом Николай лишь после октября.
Страна жила при другой власти, другой жизнью. Куда теперь? В один из отрядов Красной гвардии, которую начало создавать новое правительство?
— Сначала поучись военному делу. — Отец дал газету с объявлением об открытии в Петрограде командных артиллерийских курсов.
Рекомендации знакомых отца, членов РСДРП(б), помогли, и уже на следующий день Николай примерял форму — новую, добротную, недаром курсантов звали в городе «красными юнкерами». И робкий мальчик, и угловатый юноша остались где-то там, за тяжелой дубовой дверью училища, а в старинном зеркале отражался рослый молодец в ладной длинной шинели.
Боевое крещение ждать себя не заставило. Июньским днем 1918 года курсант Воронов в составе отряда из 50 добровольцев штурмовал здание Пажеского корпуса, где засели мятежные левые эсеры. Удачный обход и атака без выстрелов, с криком «ура». «Красные юнкера» прикладами выбили двери, ворвались внутрь. Противник бежал. Победа!
Осенью того же года на Марсовом поле состоялся парад в честь первого выпуска всех военных курсов Петрограда. Потом были праздничный вечер и назначение в запасной мортирный дивизион, готовивший батареи для фронтов Гражданской войны.
«Ну вот и красный офицерик к нам пожаловал», — процедил командир дивизиона полковник царской армии Дроздов. Взгляд, которым он смерил отлично экипированного — обмундирование шили по индивидуальной мерке — выпускника, чью фуражку вместо кокарды украшала красная звезда, не сулил ничего хорошего. Зато командир батареи, тоже офицер царской армии, Августин Георгиевич Шабловский стал для молодого артиллериста и учителем, и другом. Культурный, вежливый, отзывчивый, он старался передать подчиненным свой богатый фронтовой опыт, сыграв немалую роль в формировании того стиля руководства, что впоследствии отличал Николая Воронова.
На фронт уходили торжественно: заполненные людьми улицы, музыка оркестров, выступления артистов, сияющие иллюминацией корабли на Неве. Батарея прибыла в район Пскова, заняла огневую позицию у деревни Красная Репка и вскоре вступила в поединок с бронепоездом белых. Грохотали выстрелы орудий, сверкало пламя разрывов, шелестели снаряды, свистели осколки. Красным артиллеристам удалось разрушить путь отхода бронепоезда и даже повредить паровоз, но белые сумели восстановить железнодорожное полотно, присоединить локомотив и уехать. Боевая ничья.
Артиллеристы поняли, что воевать как следует еще не умеют, но Шабловский был хорошим наставником. Под его руководством командир взвода Воронов мало-помалу овладевал искусством самостоятельно управлять стрельбами.
Наступление, оборона, маневры, тяжелые бои, неожиданности, присущие каждой войне, а уж Гражданской особенно. Измена высокопоставленных начальников, шпионаж, предательство тех, кто еще вчера сражался рядом с тобой. Так, 13 мая 1919 года эстонская бригада Ритта во главе с командиром перешла на сторону противника и открыла войскам генерала Юденича дорогу на Петроград. Ложные приказы, переданные с целью заманить в ловушку, и скрытая мобилизация, проведенная белыми... в тылу красных. Все это учило бдительности, требовало постоянно быть начеку.
Но уверенность и оптимизм не покидали молодого командира. Опасность лишь приятно щекотала нервы, а фронтовые дни были полны романтики. Как непохожа эта жизнь на ту, прежнюю!
Части Юденича достигли Пулковских высот? Тем хуже для них. На огневой позиции артиллеристы заводили граммофон — подарок за меткую стрельбу, — ставили пластинку с арией Мефистофеля в исполнении Ф. И. Шаляпина и с первыми звуками могучего голоса открывали огонь. 21 октября 1919 года Красная армия перешла в наступление, 14 ноября пал Ямбург — последний оплот Юденича, 2 февраля 1920 года в Юрьеве был подписан мирный договор с поддерживавшей его Эстляндией — Эстонией, и батарею перевели в Подберезье, близ Пскова.
Время было занято боевой подготовкой, но, если выдавались свободные часы, Николай Воронов отправлялся в псковский театр. Там-то и довелось ему в последний раз увидеть знаменитого русского певца Ф. И. Шаляпина.
Мирная передышка оказалась недолгой. Польша, еще вчера жившая под демократическими лозунгами, еще вчера получившая независимость в результате революционных событий в России, Австро-Венгрии и Германии, встала на путь национализма и, стремясь утвердить границы «от можа до можа»[4], захватила часть Литвы, Белоруссии и Украины вместе с Киевом. Троекратное предложение советского правительства об урегулировании спорных вопросов было отвергнуто. Оставалось ответить на удар ударом.
В апреле 1920 года батарея, которой вместо ушедшего на повышение А. Г. Шабловского теперь командовал Н. Н. Михельсон, прибыла на Березину. Марш был тяжелым. Орудия увязали в песке так, что их приходилось разбирать и, пользуясь поддержкой местных жителей, транспортировать по частям.
Череда оборонительных боев с частой сменой огневых позиций на широком фронте шла параллельно с подготовкой к наступлению. Переправа через Березину на поплавках конструкции русского инженера Полянского началась скрытно, вслед за передовыми подразделениями пехоты. Вскоре на противоположном берегу разгорелся бой. Артиллеристы достигли суши, заняли огневую позицию, открыли огонь...
Удар войск советского Западного фронта застал противника врасплох. Самоуверенность, царившая в его рядах, довольно скоро сменилась паникой. Передовые отряды пехоты шли вперед, зачастую обгоняя отступавшие польские части. С одним из них действовала и батарея, которой вместо заболевшего Михельсона командовал Николай Воронов.
11 июня пришла весть об освобождении Минска, а передовой отряд вышел на шоссе на Бобруйск и, сам того не ведая, отрезал пути отхода 14-й Великопольской дивизии. Некоторое время спустя из Бобруйска выдвинулась пехота с артиллерией. Завязался бой, в ходе которого превосходящим силам противника удалось потеснить красноармейцев на... один километр. Там передовой отряд и стоял до подхода главных сил.
Наступление продолжалось. Его успешное развитие породило у молодого командующего Западным фронтом М. Н. Тухачевского уверенность в том, что польская армия полностью утратила боеспособность. А если так, то зачем делить лавры покорителя Варшавы еще с кем- либо? Он решил отказаться от первоначального замысла наступления на столицу Польши силами двух фронтов, Западного и Юго-Западного, и 19 июля рекомендовал главнокомандующему С. С. Каменеву: «Обдумать удар Конармии[5] в юго-западном направлении, чтобы пройти укрепления в районе, слабо занятом противником, и выиграть фланг поляков».
Грозный председатель революционного Военного совета Л. Д. Троцкий поддержал своего любимца. Ведь участие Юго-Западного фронта в деле столь высокой исторической важности, как овладение Варшавой, непременно вызовет дальнейший рост авторитета и члена его Военного совета, И. В. Сталина, чье влияние в партии и без того увеличивается быстрыми темпами...
С приближением к этнической границе сопротивление польских войск становилось все более активным. Так, их оборона на реке Ясельда была прорвана лишь после 5 дней упорных боев, в ходе которых батарея Николая Воронова показала себя с лучшей стороны, а сам он получил в награду верхового коня.
2 августа был взят Брест-Литовск, но попытка форсировать Южный Буг с ходу не удалась. Тылы к этому времени изрядно отстали, а нужда в пополнениях и боеприпасах обострилась предельно. Наступление возобновилось только 9 августа, после нескольких дней подготовки. Николай Воронов под сильным огнем выдвинулся к наблюдательному пункту, лично установил связь с огневой позицией — телефонист получил ранение, — а затем, выполнив задачи огневой подготовки, наблюдал, как шли к реке цепи красноармейцев. Возглавляли атаку опытные, прошедшие пламя Первой мировой и вихри гражданской войн командиры; в правой руке револьвер, в левой — остро заточенная малая пехотная лопата.
Форсирование прошло успешно, но днем позже последовал сильный контрудар противника. В горячем бою батарея Николая Воронова потеряла три орудия. Полки заметно поредели и все же... двинулись вперед! М. Н. Тухачевский спешил увенчать себя лаврами красного полководца. В. И. Ленин торопил его, постоянно требуя в телеграммах, чтобы Западный фронт «усилил свой нажим, хотя бы на несколько дней», чтобы «налег из всех сил».
Дело в том, что в это время в Москве проходил III конгресс Коминтерна, и вождь пролетарской революции очень хотел, чтобы эффектное взятие Варшавы состоялось не позднее 17 августа — дня его завершения. Овладение Варшавой означало бы крушение того барьера, который мировой империализм избрал, «чтобы отделить пролетариат Германии от нас». Прорыв этого рубежа означал бы полную победу мировой революции, ибо «Советская Германия, объединенная с Советской Россией, оказалась бы сразу сильнее всех капиталистических стран, вместе взятых».
Л. Д. Троцкий также требовал от своего протеже безостановочного наступления. Ведь вслед за германским пролетариатом красные знамена поднимут наследники парижских коммунаров, вспыхнут восстания в странах бывшей Австро-Венгерской империи, и мировая революция станет реальностью!
Казалось, желанная цель близка и дерзновенные замыслы вот-вот осуществятся, ибо после боев у Западного Буга наступление превратилось в преследование. 12 августа был взят Ново-Минск, и — вот он, восточный оборонительный рубеж Варшавы!
Полагая, что противник полностью утратил боеспособность, а польские рабочие в самое ближайшее время восстанут против своих угнетателей, М. Н. Тухачевский принялся обходить город с северо-запада, еще более растягивая и без того истончившийся фронт своих армий. Но, как признал он в дальнейшем, «польские рабочие оказались отравлены ядом национализма», да и войска противника значительно отличались от белогвардейских формирований, с которыми привык иметь дело молодой военачальник. Польша, получив независимость, стала обладательницей весьма опытной армии, чей основной состав прошел закалку боями Первой мировой войны под знаменами России, Германии, Австро-Венгрии, а многие старшие и высшие офицеры могли похвастаться и глубокими военными знаниями, полученными в академиях тех же стран. Разумеется, грубые «школьные» ошибки красного командования секретом для них не стали.
Сильный контрудар по ослабленному левому флангу обходящей группировки красных последовал 17 августа, по иронии судьбы именно в день завершения работы III конгресса Коминтерна. Парировать его было нечем, ибо молодой командующий Западным фронтом представление о резервах частных и общих имел весьма смутное. Ничем не могли помочь и соседи: 1-я Конная армия, втянутая в бои за Львов, получила приказ Л. Д. Троцкого о переносе усилий только 21 августа, когда катастрофа Западного фронта уже два дня как стала свершившимся фактом. Да и сам приказ был довольно странным: одновременно с переносом усилий на варшавское направление он требовал... овладеть и Львовом!
Узнав о поражении, М. Н. Тухачевский заперся в штабном вагоне, переживая крушение надежд, а его оставшиеся без управления войска были частью интернированы в Восточной Пруссии, частью, и немалой, пленены, частью ушли на Восток с тяжелыми боями...
Скорее всего о хитросплетениях политики и стратегии, амбиций и некомпетентности Николай Воронов тогда не подозревал. Он лежал в железном бараке, таком холодном, что среди раненых случались обморожения, смотрел, как на пароконные повозки грузят трупы, вспоминал отход и напряженные арьергардные бои.
Полк таял на глазах. Вот осталось 400 бойцов, вот всего 200... В последнем бою у Юзефовки часть была разбита окончательно.
Когда закончились снаряды, Николай Воронов приказал разобрать орудия и спрятать замки. Вскоре он, тяжелораненый, попал в плен. Ходить не мог, поэтому даже на допрос его тащили под руки. На большинство вопросов пленный командир категорически отказался отвечать, а потому был оставлен без медицинской помощи.
Началась гангрена. Тут бы и конец, но один из польских офицеров приказал здесь же, в лагере, сделать Воронову операцию. Произошло чудо, и ноги удалось спасти. Впрочем, надолго ли? Ведь ухода за ранеными практически никакого нет, а повязки меняют, лишь когда под ними заводятся черви.
Дело кончилось бы плохо, но помог товарищ по несчастью, фельдшер Орлов. Он воровал лекарства и тайком лечил ими раненого — ведь пленным медикаменты не полагались.
Весну Николай Воронов встретил в землянке для выздоравливающих, а в апреле его вместе с другими в санитарном поезде отправили на станцию Негорелое. Там их встретили одетые в отлично сшитую форму и державшиеся с большим достоинством красные командиры. Вернуться смогли далеко не все: 60 тысяч человек не увидели свободы, погибнув в лагерях.
Пленных поздравляли с возвращением, обнимали, пожимали руки. Две недели в госпитале, и окрепший командир обрадовал своим появлением начальника артиллерии 16-й армии. Оказывается, Николай Воронов числился павшим в бою. А вскоре молодой командир уже читал журнал «Армия и революция», где рассказывалось о том, как он остался в городе Юзефовка, чтобы испортить свои орудия, и героически погиб, отстреливаясь картечью от наседавших врагов. Что ж, все правильно, за исключением одной детали. К счастью...
Осенью 1922 года батарея Воронова была направлена в Смоленск, в состав особого опытного учебного отряда. Он участвовал в отработке новых форм организации, способов тактических действий, правил стрельбы и обслуживании занятий Высшей артиллерийской школы командного состава. Здесь Николай Николаевич встретил сильных, хорошо подготовленных преподавателей и многое у них почерпнул.
Год спустя, завершив командировку, он вернулся в свою дивизию и тут — о, радость! — получил предложение держать экзамены в ту самую школу, чьи занятия обслуживал. Правда, радость была омрачена «двойкой» по топографии — не все экзаменаторы любят, когда абитуриенты вступают с ними в спор. Но поскольку руководство школы не забыло его заслуг в деле обеспечения учебного процесса, молодой командир был все же принят.
Науки постигал увлеченно, до поздней ночи засиживаясь над книгами, чертежами и топографическими картами. Пополнив багаж профессиональных знаний, Воронов принял должность заместителя, а потом и командира артиллерийского дивизиона в том же соединении, в котором служил и раньше.
Вскоре дивизион, ставший учебным, то есть предназначенным готовить кадры специалистов для всей дивизии, был признан лучшим в полку. Московская комиссия во главе с инспектором артиллерии Красной армии, проверявшая часть, высоко оценила и дивизион, и его командира, втайне мечтавшего об академии. Конечно, Высшая артиллерийская школа помогла подняться на следующую профессиональную ступень, но академия... вот где можно получить подлинно фундаментальные знания!
Набравшись смелости, Воронов подал рапорт, но получил отказ.
— Ты хороший командир, — сказал герой гражданской войны С. С. Вострецов, возглавлявший в ту пору дивизию, — но инженер из тебя не получится.
Год спустя — повторная попытка, а тот же результат. Но тем же летом Воронов отличился на маневрах, командуя полком вместо заболевшего командира. А в ответ на вопрос Вострецова: «Чем тебя наградить?» — вновь повторил свою просьбу. Только на этот раз речь шла об академии РККА. Свою роль тут сыграли и предыдущие попытки, и знакомство с одним из выпускников этого учебного заведения, обладавшим широким кругозором и глубокими знаниями.
— Ну что ж, — вздохнул Вострецов. — Иди, учись. Против этой академии не возражаю...
В августе 1927 года мечта сбылась. Лекции А. А. Свечина, Н. Е. Варфоломеева, А. И. Верховенского все слушали, затаив дыхание. Потом, далеко за полночь, в общежитии на улице Горького, Николай Воронов обсуждал проблемные вопросы военного дела со своим товарищем, таким же энтузиастом, Александром Новиковым.
Степан Сергеевич Вострецов за учебой бывшего подчиненного следил, бывая в Москве, навещал и в беседах советовал артиллерийскую специальность не забывать. Слушатель академии совету следовал, тем более что занятия по артиллерии вели такие светила, как Е. К. Смысловский, Н. Л. Владиславский, В. К. Токарев.
Развлечения, включая охоту и рыбалку, были заброшены, поэтому фотоработы Николая Воронова, запечатлевшие ночную Москву, на академической выставке 1929 года многих удивили. Художественное мастерство автора было оценено призом в виде прекрасного фотоаппарата. Открывался ларчик просто: командир упорно овладевал искусством фотографии, чтобы внедрить ее в боевую работу артиллерии...
В то время на фоне бурного развития авиации и моторизации сухопутных войск в ряде стран возникло мнение, что роль артиллерии в маневренной войне будущего снижается, мол, она отживает свой век. В Советском Союзе это мнение упало на благодатную почву теории «классовой войны», согласно которой стремительное движение Красной армии должно закреплять результаты пролетарских восстаний в тылу противника, и приобрело особую силу. Ведь громоздкие пушки и гаубицы в этом случае будут только мешать!
Николай Воронов подобные рассуждения решительно отвергал. Более того, они вызывали у него сильный внутренний протест, поэтому он твердо решил вернуться в свой прежний род войск.
В артиллерийском полку Московской пролетарской дивизии нового командира встретили настороженно, но вскоре убедились в его профессиональных знаниях и способностях. Полк, по сути, являлся экспериментальной базой для инспектората артиллерии и Главного артиллерийского управления, где проводились опытные тактические учения и боевые стрельбы, проверялось качество новых орудий и приборов. Задач было много, но все они, к приятному удивлению высокого артиллерийского начальства, успешно решались выпускником общевойсковой академии...
Однажды, августовским воскресным днем 1932 года, офицеры полка вместе с семьями выехали на отдых на берег реки. Их ожидали купание, игры, танцы и вкусный обед. Появление вестового на взмыленном коне было неожиданным, предписание немедленно явиться в Главный штаб Красной армии — тем более. И уж совсем неожиданной оказалась полученная там задача — отправиться в составе военной миссии на большие маневры в Италию.
Приказ есть приказ. Николай Николаевич сменил форму на гражданский костюм, который по прибытии в жаркую страну пришлось дополнить неизменной шляпой. Дело в том, что, следуя советской моде тех лет, многие мужчины брили головы — это было признаком солидности и основательности. В Италии же бритая голова была верным «признаком» больных и заключенных. Вот и пришлось на маневрах в Перудже не расставаться с широкополым головным убором.
Хозяева всячески подчеркивали хорошие отношения с Советским Союзом перед англичанами, французами и американцами. Искусство стрельбы и техническое оснащение итальянской артиллерии особого впечатления не производили, зато на порядок организации боя, благодаря которому командир дивизии за 40-50 минут успевал принять решение, а штаб — оформить его боевым приказом и отправить в части боевые распоряжения, Николай Николаевич обратил самое пристальное внимание.
Вернувшись на Родину, он, в свою очередь, получил приказ о проведении показных учений с боевой стрельбой для итальянских генералов и офицеров. Один из них, генерал Росси, наблюдая работу советских артиллеристов, заметил, что попасть под столь меткий и губительный огонь лично ему не хотелось бы...
В начале 1934 года подполковник Воронов принял должность начальника артиллерии дивизии, но пробыл на ней недолго, ибо уже в апреле был назначен начальником 1-й Ленинградской артиллерийской школы, той самой, что заканчивал и сам. Считая главным содержанием своей работы учебный процесс и не ограничиваясь общим руководством, он лично проводил занятия с курсантами, подавая пример методического мастерства. Свидетельством правильности такого подхода стал орден Красного Знамени, полученный за успехи в подготовке молодых командиров.
Затем была еще одна заграничная командировка, опять в Италию, на маневры, похожие на большой, пышный спектакль. Запомнилось разве что уважительное отношение иностранных гостей к главе советской делегации командарму 2-го ранга Оке Ивановичу Городовикову, старшему среди приглашенных. Никто не приступал к обеду раньше, чем Ока Иванович садился за стол.
В Испании между тем начиналась гражданская война. Мятежники, опираясь на помощь фашистских режимов Германии и Италии, пытались свергнуть правительство Народного фронта, которому, в свою очередь, оказывал помощь Советский Союз. Вскоре в гуще событий оказался и полковник Воронов — отправился туда добровольно, потратив немало сил и времени, прежде чем получил согласие начальства.
Самолетом до Парижа, оттуда поездом до Барселоны и после беседы с советским консулом Антоновым-Овсеенко еще раз самолетом, над территорией, занятой мятежниками, до Мадрида.
Советский военный атташе Горин направил Воронова к начальнику артиллерии республики подполковнику Фуэнтосу, поиски которого оказались делом весьма непростым. Наконец усилия увенчались успехом, и главный артиллерист был обнаружен... у себя на квартире. Там он занимался перепиской с военным министерством, департаментами и штабами, в чем, собственно, и заключалось его руководство правительственной артиллерией.
Обстановку высокопоставленный офицер знал весьма приблизительно, представление о положении дел в подведомственных частях имел самое смутное, но тем не менее заявил, что в помощниках-иностранцах не нуждается. Потребовалось официально объявить решение военного министерства Испании, прежде чем «полковник Вольтер» — таков был псевдоним Воронова — смог приступить к работе.
Знакомство с состоянием республиканской артиллерии восторга не вызвало. Орудия времен Первой мировой войны и старше, зенитных и противотанковых пушек нет вовсе, наиболее опытные кадры в большинстве своем перешли на сторону мятежников. Но разве может удивить это человека с опытом Гражданской войны за плечами?
Нужно получить максимальный результат, умело используя то, что есть, и одновременно делать все для того, чтобы республиканская артиллерия действительно стала грозной силой.
Вскоре «полковник Вольтер» понял, что здесь военному следует быть готовым ко всяким сюрпризам. Главное — не уподобиться учителю географии из книги Ильфа и Петрова, который сошел с ума, не обнаружив на карте Берингова пролива.
Например, боевой приказ о контрнаступлении республиканской армии... был зачитан по радио накануне операции. Но еще более удивительным оказалось то, что этот удар стал для противника неожиданностью.
Свой командный пункт Николай Николаевич оборудовал на 16-м этаже здания «Телефоника централь». Вскоре там был размещен и центр управления противовоздушной обороны. Пусть рядом с башней со свистом проносятся снаряды, зато с нее хорошо просматриваются и подступы к Мадриду, и воздушное пространство над ними!
Управление огнем осуществлялось по обычному телефону — каждая батарея имела свой номер, словно городская квартира. Ежедневно с 14.00 до 16.00 в боевых действиях наступал перерыв, связанный с неизменным для испанцев послеобеденным отдыхом — сиестой.
Приложил «полковник Вольтер» усилия и к решению кадровой проблемы — в Лорке была создана артиллерийская школа, куда он старался направлять молодых преподавателей физики и математики. Появились советские зенитные и противотанковые пушки. Огонь республиканской артиллерии становился все более эффективным, и потери противника возрастали. Вместе с этим среди защитников республики рос и авторитет «полковника Вольтера». В Испании Николай Николаевич познакомился с венгерским писателем Мате Залкой, воевавшим под псевдонимом «генерал Лукач», с лидерами испанских коммунистов Хосе Диасом и легендарной Долорес Ибаррури. На память от встречи с ней остался подарок — многоцветная авторучка в металлическом корпусе, вещь по тем временам довольно редкая.
Новый, 1937 год полковник Воронов встретил в Седрильясе, за ужином вместе с другим военным советником, В. Я. Колпакчи. Вскоре прилетела по телефонным проводам радостная весь о награждении обоих орденами Ленина.
К исходу февраля после боев на реке Харраме линия фронта стабилизировалась. В это время Италия и Германия уже перешли к открытой помощи мятежникам. В районе Гвадалахары, северо-западнее Мадрида, развернулся итальянский армейский корпус. 60 тысяч солдат и офицеров, две с половиной сотни орудий, полторы сотни танков и бронеавтомобилей, свыше 100 боевых самолетов...
Вовремя подошедшие дивизии Листера, Модесто и Нанетти встретили удар противника жесткой обороной. Получив достойный отпор, командир корпуса генерал Манчини 12 марта отдал приказ прекратить наступление, а неделю спустя контрудар нанесла уже республиканская армия. Противник бежал. С ходу удалось взять Бриуэгу, захватить много трофеев.
Но интенсивная помощь фашистских государств позволила противнику преодолеть последствия поражения и в конце апреля перейти в наступление. Почти тут же последовали мятеж в Барселоне и отставка главы правительства Ларго Кабальеро, которого сменил Хуан Негрин.
«Полковник Вольтер» готовил республиканскую артиллерию к новым боям, но в июне получил указание вернуться в Москву. Прощаясь, он объехал огневые позиции и учебные заведения, посетил башню «Телефоника», услышал неожиданное признание Фуэнтоса. Тот сказал, что не представляет, как теперь будет работать.
В Москве полковник Воронов сразу получил от К. Е. Ворошилова задание подготовить выводы по боевым действиям в Испании. Вечером того же дня, захватив исписанный блокнот, он вместе с одетыми в гражданские костюмы Я. В. Смушкевичем, И. И. Копцом и Д. Г. Павловым был на приеме в Кремле.
После доклада последовали многочисленные вопросы. Наконец Ворошилов предложил поблагодарить вернувшихся интернационалистов, а остальное перенести «на завтра».
— Зачем же откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? — возразил Сталин. — У нас ведь все уже решено. Нужно сейчас и объявить.
Так Николай Николаевич узнал, что вместе с другими получил очередное воинское звание «через ступень», стал комкором и назначен на должность заместителя начальника артиллерии РККА.
— А теперь в отпуск, — сказал Сталин после того, как растерянные герои боев в Испании приняли поздравления членов политбюро. — Отправляйтесь на юг. Потом с новыми силами приступите к работе.
Силы действительно требовались, ибо работы было много. Вооружение советской артиллерии большей частью с трудом могло соответствовать современным требованиям. М. Н. Тухачевский, горячий сторонник теории «классовой войны», полагал, что классические гаубицы и пушки отжили свой век. А поскольку он в качестве заместителя наркома обороны ведал вооружением Красной армии, то разработка новых артсистем с 1932-го по 1936 год практически не финансировалась. Почти все средства шли на создание динамо-реактивных, или безоткатных орудий[6], которые, впрочем, были весьма далеки от конструктивного совершенства.
Не жаловал Николай Николаевич также и минометы, считая их неким артиллерийским суррогатом. Разработка этого нового вида оружия велась практически в инициативном порядке.
Не было новых орудий, не было и механической тяги — старые обходились конной. Для того чтобы соответствовать требованиям времени, артиллерии были как воздух нужны тягачи.
Не теряя времени, комкор Воронов приступил к составлению комплексного плана широкого развития артиллерии всех систем и калибров. Особое внимание он обратил на противотанковые орудия. Необходимо было поднять на новую ступень и подготовку кадров, для чего следовало организовать проведение специальных сборов командного состава с целью изучения новой техники и выработки единых взглядов на способы ее применения.
Вскоре развернулась интенсивная работа по созданию новых образцов вооружения. Требования к ним и теоретические вопросы рассматривались на пленумах артиллерийского комитета ГАУ (Главного артиллерийского управления) с участием конструкторов, ученых, представителей наркоматов.
Результатом напряженной деятельности стала стройная, научно обоснованная план-схема вооружения пехоты, бронетанковых войск, ПВО, начиная от пистолета и кончая орудиями особой мощности. Теперь ее следовало неуклонно претворять в жизнь, а для этого одной лишь готовности проводить дни и ночи на опытных стрельбах было мало. У промышленности свои, не всегда совпадающие с требованиями армии интересы, и отстаивать их она умеет.
Комиссия под председательством комкора Воронова провела испытания 76,2-мм пушки Ф-22 и пришла к выводу, что без усовершенствования на вооружение она принята быть не может. На совещании в Кремле нарком оборонной промышленности принялся защищать свое детище. Представители производства его поддержали, в то время как военные молчали. Николай Николаевич понял, что остался в одиночестве. Дело принимало крутой оборот.
— Производство пушек — не производство мыла, — вдруг раздался голос Сталина. — Нужно прислушаться к критике и устранить у пушки все обнаруженные недостатки, чтобы она стала боеспособной.
Комкор Воронов облегченно вздохнул...
Застой в развитии артиллерии преодолевался. Как правило, одновременно испытывались несколько систем, и работа комиссии шла непрерывно. Пробеги, стрельбы на кучность боя, по подвижным целям, проверка скорострельности... Тактико-технические данные орудий росли на глазах, хуже было с повышением подвижности артиллерии в целом. Нужно было огромное количество тягачей.
Николай Николаевич предложил построить два завода на Урале — они вполне могли быть готовы уже к исходу 1939 года. Но Г. И. Кулик и Д. Г. Павлов, возглавлявшие соответственно Главные артиллерийское и автобронетанковое управления, выступили «единым фронтом», заверяя, что смогут удовлетворить стремительно возраставшие потребности армии; увы, обещания остались пустым звуком, ибо танковые заводы были перегружены плановыми заданиями. Воронов впоследствии очень сожалел, что не смог отстоять тогда свою идею.
Не удалось также оснастить ПВО мощной 100-мм зенитной пушкой. Она получилась на 500 кг тяжелее утвержденного правительством проекта — нужно было срочно искать выход из ситуации. Николай Николаевич обратил внимание на мощный лафет 76-мм зенитного орудия. Возникла мысль, нельзя ли увеличить калибр. Посоветовался со специалистами — оказалось, можно! Так появилась 85-мм зенитная пушка, ставшая почти на 10 лет наиболее могущественным огневым средством советской ПВО.
Повышению эффективности работы в немалой степени способствовал перевод Артиллерийской академии имени Дзержинского из Ленинграда в Москву, ближе к центрам военного управления, которые получили возможность опираться на ее мощный интеллектуальный потенциал.
Масштабная работа велась в строгом секрете. Под покровом тайны создавались принципиально новые образцы боевой техники, такие, как реактивные системы залпового огня. Но самая совершенная техника — всего лишь груда металла, если нет хорошо подготовленных специалистов.
Комкор Воронов добился переаттестации десятков тысяч офицеров-артиллеристов запаса, а в разгар репрессий, в декабре 1937 года, написал ходатайство Ворошилову о возвращении на службу уволенных из армии командиров, ручаясь за них головой. И это в то время, когда борьба с вредителями уже приняла характер абсурдный и фантасмагорический!
Например, поступил сигнал: «штыки у пехотных винтовок гнутся, они явно вредительские и для боя не годятся». Как оказалось, оружейному технику действительно удалось погнуть штык, зажав его в тиски и навалившись на винтовку всем телом, после чего он поднял разоблачительный шум. Тем не менее по сигналу пришлось организовать комиссию, которая, впрочем, признала, что штыки вполне отвечают своему предназначению.
В ходе напряженной практической деятельности Николай Николаевич не забывал и о теории, об интеллектуальном фундаменте артиллерии. Исполняя его поручение, целый авторский коллектив во главе со старейшим военным преподавателем А. Д. Блиновым трудился над учебником «Артиллерия», включавшим, по замыслу создателей, 10-12 томов. Комкор Воронов предложил начать работу со сводного тома, содержавшего все основные сведения о предмете, чтобы при ускоренной подготовке офицеров обеспечить полное прохождение курса. К лету 1941 года учебник был готов и сыграл большую роль в подготовке кадров.
Пламя военного инцидента полыхнуло в июле 1938 года у озера Хасан. Комкор Воронов, к этому времени уже начальник артиллерии РККА, немедленно вылетел к месту событий. Удача сопутствовать советским войскам отказывалась, — по крайней мере, на первых порах. Мобилизационная готовность оказалась не на высоте, индивидуальная выучка бойцов и слаженность штабов тоже, поэтому действия войск четкостью и координацией усилий не отличались.
— Противник стрельбой из отдельных орудий ввел наших командиров в заблуждение, — жаловался командующий Дальневосточным фронтом В. К. Блюхер. — Они думали, у него орудий гораздо больше, чем на самом деле.
В ответ Воронов взял со стола новый Боевой устав артиллерии и прочел статью о действиях кочующих орудий. Блюхер удивился — оказывается, разгадка хитрости противника все это время лежала у него перед глазами, — и признался, что устава не читал. Но если сам командующий не заботится о пополнении багажа своих знаний, то чего можно ждать от его подчиненных?
На машинах и поездах, на лошадях и пешком, на полуглиссере и лодках по таежным рекам добирался комкор Воронов до самых отдаленных дальневосточных гарнизонов, проверял боевую подготовку артиллеристов и на месте устранял недостатки. А они подчас были таковы, что даже видавшего виды военного специалиста заставляли просто диву даваться. Например, в одной из стрелковых дивизий артиллеристы проводили учебные стрельбы... прямо из своего лагеря, от передней линейки, лишь немного выдвинув наблюдательный пункт в сторону полигона.
Работа на месте нужна, ведь одномоментными мерами упрощенчество не одолеешь. Вернувшись в Москву, Николай Николаевич развернул серьезную, упорную, а главное, постоянную деятельность по повышению уровня боевой подготовки артиллеристов. Очередная проверка суровой реальностью наступила через год, в июне 1939-го, когда японские войска совершили агрессию против Монголии на реке Халхин-Гол.
Воронов вылетел в район событий в составе рабочей группы начальника артиллерийского управления РККА Г. И. Кулика. Вылет задержался почти на час, так как рослому Воронову никак не могли подогнать парашют. Лямки сдались только после того, как он согнулся в три погибели; в таком виде и забрался в самолет. Пилот сразу порекомендовал пассажирам сбросить громоздкие ранцы, объяснив, что дверь в случае чего на лету все равно не откроешь.
Пролетев над страной, самолет прибыл в Монголию и долго кружил над аэродромом, пока летчики на мотоциклах прогоняли с взлетно-посадочной полосы верблюдов. Труды авиаторов увенчались успехом, и «корабли пустыни» с видом оскорбленного достоинства не спеша удалились, самолет приземлился, и колонна автомашин, на ночь глядя, отправилась в Хамар-Даба, на командный пункт комкора Жукова.
Ориентирование в степи — вообще дело непростое, а в кромешной тьме тем более. Г. И. Кулик имел возможность убедиться в этом на личном опыте, сбившись с пути и выведя колонну к озеру Буин-Нур, где она была остановлена пограничниками.
Комкор Воронов ехал в последней машине. На роковой развилке он, почувствовав недоброе, выбрал из двух дорог ту, вдоль которой стояли телеграфные столбы, и... выехал точно к командному пункту советских войск. Расположенный на господствующей высоте, он позволял просматривать боевые порядки как свои, так и противника. Невольно вспомнились Мадрид, «Телефоника централь». Командный пункт артиллерии развернули там же.
На следующий день Николай Николаевич поехал на Баин-Цаган, где недавно состоялась успешная контратака советских войск. Поле было усыпано разбитой техникой и обломками вооружения противника, среди которых темнели корпуса советских бронеавтомобилей, сожженных бутылками с горючей смесью.
Конфликт на Халхин-Голе еще раз показал, что милиционная система комплектования, позволявшая обходиться небольшими вооруженными силами, сконцентрировав средства на решении хозяйственных задач, уже не может обеспечить безопасность страны. Пора было переходить к массовой армии и всеобщей воинской обязанности.
Наблюдения за ходом событий эти выводы подтверждали. Так, однажды вновь прибывший стрелковый полк был ночью отправлен на противоположный берег реки Халхин-Гол, где советские войска удерживали занятый плацдарм. Утром из-за плохой маскировки противник обнаружил его и обстрелял. В слабо слаженных подразделениях вспыхнула паника. Противник, судя по всему, такого не ожидал, но, оценив обстановку, подготовился и перешел в наступление.
Комкор Воронов срочно выдвинул на угрожаемое направление четыре артиллерийские батареи, встретив атакующего противника точным огнем, затем свежие стрелковые батальоны восстановили положение. Дрогнувший полк был выведен в резерв и после проведенной воспитательной работы сражался без замечаний. Но Кулик оказался под столь сильным впечатлением от происшедшего, что предложил вывести войска с плацдарма.
Г. К. Жуков сначала пытался убедить его в ошибочности подобного шага, потом и вовсе отказался отдавать приказ об отходе. Об этом стало известно в Москве, и вскоре последовало указание: войска не отводить, а Кулику срочно вернуться в столицу. Когда его самолет взмыл в воздух, все вздохнули с облегчением...
Противник готовился к наступлению, пытаясь при помощи макетов боевой техники ввести советское командование в заблуждение относительно своих намерений. Тем временем комкор Воронов опробовал в боевых условиях новые 122-мм пушки. Прекрасные орудия: с 20 километров точными попаданиями они накрыли японские штабные палатки. Вообще-то пушки были приняты на вооружение еще в 1931 году, но из-за препятствий, чинимых бывшим заместителем наркома обороны по вооружению М. Н. Тухачевским, начали поступать в войска лишь недавно.
23 июня в 8.00 противник начал огневую подготовку. Грохотали разрывы снарядов, в воздухе ревели моторы и трещали пулеметы — там шли ожесточенные бои. Спустя час японская пехота сосредоточилась в траншеях для атаки, но почти не пострадавшая советская артиллерия накрыла ее точным огнем. Атака была сорвана.
Противник провел огневую подготовку и вновь попытался атаковать, но результат остался тот же. Как оказалось, в тот день японским командованием были приглашены иностранные генералы, чтобы полюбоваться удачным наступлением, и журналисты — чтобы поведать всему свету об успехах японского оружия. Ожидания не оправдались, приглашенные стали свидетелями бесславного поражения агрессора.
Тем временем советское командование в глубокой тайне разрабатывало план собственного наступления. Трудился над ним, в числе строго ограниченного круга лиц, и комкор Воронов. По ночам со стороны переднего края доносился грохот: это три танка БТ-7 с ослабленными гусеницами бродили вдоль фронта, усыпляя бдительность противника. Сначала эти «прогулки» вызывали немалую тревогу японцев, но затем они привыкли, перестали волноваться и упустили момент, когда советские танки заняли исходные позиции для наступления.
На рассвете 20 августа — дата была выбрана неслучайно, ибо накануне, в субботу, японские офицеры отправились отдыхать в глубокий тыл, — 153 советских бомбардировщика «поплыли» к позициям противника. Земля содрогнулась от разрывов тяжелых авиабомб, затем громыхнули орудия. Артиллерийская подготовка длилась почти три часа, а за 15 минут до начала атаки авиация нанесла повторный удар по переднему краю, огневым позициям артиллерии и ближайшим резервам противника.
Затем вперед двинулись танки. Японцы фанатично сопротивлялись, предпочитая самоубийство плену. И все же 23 августа советские танковые «клещи» сомкнулись в тылу противника, а 31-го ликвидация окруженной группировки была полностью завершена. Победа!
Николай Воронов вернулся в Москву с убеждением, что развитие советской артиллерии идет по верному пути. Обдумывал прошлое, делал выводы на будущее, но в столице пробыл недолго. Советская армия начала поход в Западную Украину и Белоруссию. Важность этого политико-стратегического шага знатоки военного дела хорошо понимали. Туда и был направлен комкор Воронов.
Запомнились праздничные, радостные встречи хлебом-солью и подлинное народное ликование на улицах городов днем, выстрелы и взрывы ночью. Орудовали переодетые враги. Но решительные коменданты, такие, как генерал И. В. Болдин, быстро наводили порядок во вверенных им населенных пунктах.
Однажды ночью, когда Николай Николаевич ехал в Минск, чтобы с узла связи доложить обстановку наркому обороны, в его «эмку» врезалась встречная машина. Комкор Воронов получил тяжелые травмы. От гибели его спасла авторучка — подарок Долорес Ибаррури. Толстый золотистый корпус был раздавлен, сплющен в лист, но не позволил куску искореженного металла проникнуть в область сердца.
Срочная эвакуация в Москву. Центральный военный клинический госпиталь, затем месяц отпуска. В ноябре, по поручению Ворошилова, последовал немедленный выезд в Ленинград. На границе с Финляндией назревала военная гроза.
— Вовремя приехали! — бросил начальник Главного политического управления Л. З. Мехлис. — Знаете о тревожной обстановке? Подумайте, сколько снарядов нужно для проведения боевых операций на Карельском перешейке и севернее Ладожского озера? Какая нужна артиллерия для усиления? На что можно рассчитывать?
— По-моему, все зависит от обстановки. Собираемся обороняться или наступать? — вопросом на вопрос ответил Николай Николаевич. — Какими силами и на каких направлениях? А сколько времени отводится на операцию?
— Десять-двенадцать суток.
— Буду рад, если удастся все решить за два-три месяца, — уверенно объявил свое мнение Воронов.
В ответ раздались язвительные смешки Мехлиса. Присутствовавший при разговоре Кулик приказал рассчитать потребность в боеприпасах на операцию продолжительностью в 12 суток.
Вообще же спорить с Мехлисом было опасно: он мог внезапно схватиться за пистолет и выстрелить. Николай Николаевич услышал об этом еще на Дальнем Востоке, но не поверил. Теперь, на финской войне, убедился: да, так и есть...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.