5.10. Опричнина

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5.10. Опричнина

Включение в состав Московского царства многочисленных мусульманских народов привело к усилению влияния исламской культуры. Именно это обстоятельство, по мнению Ярослава Пеленского, привело к перениманию Москвой тюрко-мусульманских социально политических институтов.[1406] Завоевание обширных областей всегда сопровождается процессом социального синтеза, с одной стороны, покоренные народы частично перенимают обычаи завоевателей, с другой стороны, завоеватели перенимают некоторые порядки покоренных народов. Однако в данном случае перенимание началось гораздо раньше – завоевание Казани было лишь одним из факторов, способствовавших этому перениманию. Тем не менее появление при царском дворе большой группы татарских и черкесских князей, безусловно, сыграло свою роль. В 1558 году черкесский князь Темрюк прислал в Москву – вероятно, в качестве заложников – своих сыновей Булгоруко и Салтанкула. Молодой Салтанкул понравился царю, Иван дал ему имя Михаила, велел его крестить и учить русской грамоте, а затем женил на дочери знатного боярина Василия Михайловича Юрьева, племянника царицы Анастасии. После смерти Анастасии ее родня, чтобы не потерять влияние, постаралась найти царю «свою» невесту и договорилась с Михаилом Черкасским женить царя на одной из его сестер. Летом 1561 года Михаил привез царю княжну Марию, которая настолько очаровала Ивана, что он без промедления сыграл свадьбу. Таким образом, князь Михаил Черкасский породнился с царем и стал одним из его ближайших советников. Бояре с самого начала ненавидели Марию и ее брата – они опасались их влияния на царя. Как мы увидим далее, эти опасения были не напрасными.[1407]

Ко времени появления Марии при царском дворе отношения Ивана Грозного и бояр были уже напряженными до крайности. Князь Дмитрий Вишневецкий «отъехал» в Литву, глава думы князь Иван Бельский был уличен в том, что собирался последовать примеру Вишневецкого. Однако дума не позволила царю судить изменника – в этом и в других столкновениях проявилось реальное соотношение сил: царь не был самодержцем и не мог настоять на исполнении своей воли.[1408] Число перебежчиков увеличивалось, измена среди военного руководства привела к разгрому русской армии на реке Улле. В этой ситуации Иван Грозный сделал решительный шаг: в декабре 1564 года царь покинул Москву и, угрожая отречением от престола, предъявил ультиматум Боярской думе. Он снова обвинил бояр в том, что они делали «многие убытки» народу, не только не радели о православном народе, но и чинили насилия «крестиянам». Царь обвинял бояр, что «в его государские несовершенные лета» они «земли его государьские себе разоимали, и другом своим и племенником его государьские земли раздавали», в результате чего держат за собой «поместья и вотчины великие». Царь говорил также и об изменах, он жаловался, что ничего не может поделать с изменниками: едва он захочет «понаказать» боярина, как в защиту того выступает Дума и митрополит. Одновременно царь писал московским посадским людям, объясняя, что его гнев обращен против изменников-бояр, а на них, посадских людей, гнева и опалы нет.[1409]

Послание царя вызвало народные волнения – может быть, правильнее сказать, восстание – в Москве. Возбужденные толпы горожан окружили митрополичий двор, где собралась Боярская дума. Представители народа, допущенные к боярам, заявили, что они будут просить царя, чтобы тот «государства не оставлял и их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял». Таким образом, народ встал на сторону царя, он называл бояр «волками»; его представители угрожали перебить обвиненных царем «лиходеев и изменников». Митрополит и бояре были вынуждены просить милости у царя; они согласились предоставить монарху неограниченные полномочия и выдать «изменников».[1410]

Царь стремился предстать в образе защитника справедливости – и ему это удалось, при поддержке народа Иван IV стал самодержцем. Это было исполнение заветов «воинника Иванца Пересветова». Но дальше начинается нечто странное. Царь вводит опричнину, делит государство на две части с разным управлением, опричнину и земщину. Царь, только что ставший самодержцем, зачем-то передает управление земщиной (основной частью государства) Боярской думе. Боярская дума становится земской думой, в опричнине появляется своя опричная дума, своя казна и свое маленькое войско – тысяча конных опричников и 500 стрельцов.

«Учреждение это всегда казалось очень странным, как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал», – писал об опричнине В. О. Ключевский.[1411] «За последние сто лет ситуация в науке мало изменилась», – добавляет В. Б. Кобрин.[1412] С. Б. Веселовский писал по этому поводу: «Созревание исторической науки движется так медленно, что может поколебать нашу веру в силу человеческого разума вообще, а не только в вопросе о царе Иване и его времени».[1413] «В этих действия царя историки справедливо усматривали нечто загадочное и непонятное… – писал В. И. Корецкий. – Все попытки осмыслить загадочные действия Ивана IV… носят весьма приблизительный характер; главное в них то, что они ведут нас в сторону Востока».[1414] Действительно, в истории создания опричнины с самого начала просматривается «восточный след». Опричник Штаден в своих записках утверждал, что царь учредил опричнину по совету своей жены Марии-черкешенки.[1415] Князь Курбский также отмечал, что перемена в поведении русских князей произошла от влияния «злых жен-чародеиц».[1416] По другим сведениям, совет ввести опричнину исходил от боярина В. М. Юрьева, тестя Михаила Черкасского. Известно, что после введения опричнины царь оставил свой дворец в Кремле и переехал на подворье князя Михаила, который стал одним из командиров опричного корпуса. Народные песни времен Ивана Грозного изображают Марию и Михаила главными виновниками начавшихся казней. Таким образом, говоря об инициаторах опричнины, источники указывают на один круг людей – черкесскую родню царя.[1417]

Московские летописи переводят старое слово «опричнина» как «особый двор», и позже, когда это слово было запрещено, опричнину именовали просто «двором».[1418] Черкесы хорошо знали, что такое «двор» – двор османских султанов – это было государство в государстве со своей казной и маленькой армией, составленной из гвардейских частей. Земли, выделенные в обеспечение двора, именовались «хассе»; как в Турции, так и в других мусульманских странах, государство делилось на две части, «хассе» и «дивани». «Это разделение аналогично разделению России на „земщину“ и „опричнину“… – писал известный востоковед И. П. Петрушевский. – Слово „опричнина“, и есть, в сущности, хороший русский перевод слова „хассе“».[1419]

Таким образом, секрет «странного учреждения» в действительности хорошо известен специалистам-востоковедам. В Персии «земская дума» называлась «диван ал-мамалик», а «опричная дума» – «диван-и хассе».[1420] Разделение государства на опричнину и земщину было характерно и для зависевших от Турции православных балканских княжеств; вспомним, что «советчик» Ивана Грозного господарь Петр Рареш выделил во всех уездах опричные «околы». На Руси земли «хассе» под названием «дворцовых земель» в большом количестве появились еще при Иване III – и уже тогда эти земли находились под особым управлением. Именно «дворцовые земли» в первую очередь брались в опричнину и, по-видимому, они составили основной массив опричной территории. Таким образом, Иван Грозный не был создателем «опричнины» – «хассе», он лишь придал этому учреждению завершенные формы.

Современники видели засилье татар и черкесов в окружении царя, и, в частности, Джером Горсей писал, что покорение Казани и женитьба на черкесской княжне дали царю «власть и силу татар», которую он использовал для подавления и усмирения недовольных князей и бояр.[1421] Некоторые русские политики понимали смысл тех советов, которые давали Грозному его татарские приближенные. Это видно из ключевого эпизода ссоры, разгоревшейся между царем и митрополитом Филиппом. Филипп заметил, что в церкви рядом с царем стоял опричник в мусульманской шапке, «тафье», – митрополит не удержался и воскликнул: «Се ли подобает благочестивому царю агарьянский закон держати?»[1422] Разумеется, дело было не в тюбетейке опричника – митрополит обвинял царя в перенимании мусульманских порядков. Прежде царь терпеливо сносил обличения Филиппа – но на этот раз он пришел в ярость и распорядился свести митрополита с престола.

По османской традиции султан не вмешивался в управление «земщиной», если он посещал заседания дивана, то наблюдал за его работой из-за занавески. Тем не менее монарх мог в любой момент приказать казнить любого из членов дивана. Казнью за государственные преступления было посажение на кол, при этом истреблялись все родственники преступника. Такие наказания не применялись на Руси в прежние времена[1423] – но с приходом опричнины начинается время наводивших ужас восточных казней. Естественно, что родственники казненных пытались отомстить тем, кого они считали истинными виновниками этих казней – и в 1569 году ненавидимая знатью «восточная царица» Мария была отравлена.[1424]

Царь распорядился казнить многих «изменников» – но настоящий смысл опричнины был в другом. Мы помним, что делали султаны с завоеванными областями и что сделал Иван III с Новгородом – теперь Иван IV делает это со всей Россией. Начинается грандиозный «вывод»,[1425] «сюргун». «Представители знатных родов, – пишут И. Таубе и Э. Крузе, – были изгнаны безжалостным образом из старинных, унаследованных от отцов имений, и так, что не могли взять с собой даже движимое имущество… Эти бояре были переведены на новые места, где им были указаны поместья…».[1426] Р. Г. Скрынников установил, что свыше 150 представителей высшей знати были «выведены» в Казанскую землю и едва ли не большинство этих ссыльных имело княжеские титулы.[1427]

«Великий вывод» нанес решающий удар княжеской и боярской знати. Хотя через некоторое время сосланным было дозволено вернуться в Москву, мало кто из них получил назад свои земли. Флетчер в следующих словах отразил изменение положения бояр при Иване IV: «Сначала они были только обязаны служить царю во время войны, выставляя известное число конных, но покойный царь Иван Васильевич… человек высокого ума и тонкий политик в своем роде, начал постепенно лишать их прежнего величия и прежней власти, пока, наконец, не сделал их не только своими подчиненными, но даже холопами… Овладев всем их наследственным имением и землями, лишив их почти всех прав… он дал им другие земли на праве поместном… владение коими зависит от произвола царя… почему теперь знатнейшие дворяне (называемые удельными князьями) сравнялись с прочими…»[1428] «Установлено фактически, – пишет В. Д. Назаров, – что в ряде уездов опричные выселения и переселения имели массовый характер, причем имело место в широких масштабах изменение формы собственности (вотчинной на поместную)».[1429] Курбский обвиняет Ивана Грозного, что он погубил весь многочисленный род князей Ярославских: «понеже вотчины имели великие».[1430] Дьяк Котошихин, писавший в XVII веке, свидетельствует, что к тому времени «прежние большие роды многие без остатку миновались».[1431]

Было что-то символическое в том, что русская знать была выведена в Казань – еще недавно казанская знать была «выведена» в Россию, теперь все было наоборот – как будто победителями в конечном счете были татары. Как обычно при «выводе», земли изгнанной знати отписывались в казну и тут же раздавались в поместья новым дворянам. В этом и состоял смысл опричных мероприятий – конфискация боярских земель была необходима для увеличения армии в решающий момент Ливонской войны. «Вот что делал великий князь, – писал Генрих Штаден. – Он перебирал один за другим города и уезды и отписывал имения у тех, кто по смотренным спискам не служил со своих вотчин его предкам на войне; эти имения раздавались опричным».[1432]

Конфискация огромных боярских вотчин и торжество принципа «нет земли без службы» означали фактическое огосударствление земельной собственности.[1433] «Введение обязательной службы… – отмечает Р. Пайпс, – означало не более не менее, как упразднение частной собственности на землю».[1434] Действительно, по западным понятиям того времени собственник не был никому обязан служить. Это отметил посетивший Россию в 1550-х годах Р. Ченслер: «В этой стране нет собственников, но каждый обязан идти [служить] по требованию государя…»[1435] «Историческое значение поместной системы, – подчеркивает Р. Г. Скрынников, – определялось тем, что с ее организацией в России утвердилась всеобъемлющая государственная собственность. Развитие государственной собственности трансформировало старое боярство периода раздробленности в военно-служилое сословие XVI века».[1436] Отсутствие частной собственности на землю было «ключом к восточному небу», той чертой, которая отличала Восток от Запада; это было главное, чем отличались восточные этатистские империи от европейских феодальных монархий. Таким образом, реформы Ивана III и Ивана IV превращали Россию в этатистскую монархию османского образца.

О том, насколько близка была Россия к Востоку, свидетельствует один эпизод, относящийся к 1570-м годам, ко времени, когда опричнина была уже формально отменена. Осенью 1575 года Иван IV неожиданно для всех отрекся от престола и посадил на трон своего вассала, касимовского хана Саин-Булата («Симеона Бекбулатовича»). Иван Грозный оставил себе «удел» – нечто вроде прежней опричнины со своим войском, казной и думой. «Вокняжение Симеона представляло собой загадку как для современников, так и для исследователей», – отмечал Р. Г. Скрынников.[1437] Пискаревский летописец объясняет отречение неким «пророчеством волхвов»: волхвы предсказали в том (7084) году «московскому царю смерть», и Грозный попытался избежать судьбы, посадив на престол «подменного царя».[1438] Действительно, Симеон просидел на престоле с начала до конца 7084 года и был сведен с него, как только опасный срок миновал. «Загадка Симеона» объясняется достаточно просто: это был восточный обычай, история Персии изобилует примерами такого рода. В 1591 году «волхвы» предупредили шаха Аббаса об опасности, которая будет грозить ему в течение трех дней. Шах отрекся от престола в пользу некоего «неверного» по имени Юсофей, и тот три дня не только титуловался шахом, но и пользовался неограниченной властью.[1439] Обращает внимание то, что шах посадил на престол инородца – точно так же и Иван Грозный посадил на трон Саин-Булата.

В целом можно сделать вывод о том, что реформы Ивана IV были направлены на преобразование России по образцу самой могущественной державы того времени, Османской империи. Проект Пересветова содержал лишь идею этих реформ, он был черновым наброском – возможно, одним из многих предложений в этом духе. Сама идея витала в воздухе достаточно давно, и первые шаги к ее воплощению были предприняты еще Иваном III. В реализации этой идеи принимали участие разные люди, в том числе Адашев и Сильвестр, дьяк Висковатый, Мария и Михаил Черкасские – и конечно, сам царь. Некоторые из этих людей знали о Турции гораздо больше, чем Иван Пересветов, и реформы вышли далеко за рамки первоначального проекта – они закончились введением опричнины. Разумеется, реформы не сводились к простому перениманию турецких порядков; в ходе их имели место инновации и отступления от образца, как было, к примеру, с измерением земель и выплатой помещикам дополнительного жалования. С другой стороны, некоторые преобразования натолкнулись на противодействие, прежде всего со стороны бояр, и остались незавершенными. В конечном счете реформы приняли характер сложного социального синтеза, порядки, заимствованные извне, синтезировались с местными порядками и трансформировались в новое социальное единство.

Реформы Ивана Грозного имели решающее значение для формирования социально-политической системы Московского царства, основными компонентами которой стали самодержавие, приказная бюрократия, полурегулярное стрелецкое войско и поместная система. Эти реформы означали трансформацию структуры – качественное изменение отношений между элементами структуры «государство – элита – народ». Это качественное изменение заключалось в ликвидации относительной самостоятельности старой знати, в полном подчинении элиты государству, в отягчении условий военной службы, в появлении новых подчиненных государству неэлитных военных формирований, в создании новых инструментов бюрократического управления и в масштабном перераспределении ресурсов элиты и народа в пользу государства.

Таким образом, имеются основания полагать, что реформы 1550-х годов и опричнина могут быть во многом объяснены совокупным действием демографического и технического факторов. В этом гетерогенном процессе роль демографического фактора (в соответствии с демографически-структурной теорией) проявлялась, в частности, в столкновении государства и аристократии, в процессе фракционирования элиты и в борьбе аристократии и дворянства, в направленных против аристократии выступлениях городского населения, в тенденции к самодержавию и этатизму, в экономическом и финансовом кризисе, в росте цен, падении потребления и в постоянно повторяющемся голоде, на фоне которого происходила политическая борьба. Однако параллельно демографическому фактору и почти в том же направлении действовал технологический (диффузионный) фактор, и в некоторых процессах он даже играл более важную роль, чем фактор демографический. Наступление самодержавия, в частности, началось задолго до Сжатия и может получить более обстоятельное объяснение при изучении диффузионных процессов. Военная реформа также необъяснима в рамках демографически-структурной теории, но имеет логическое объяснение в рамках процессов военной революции и диффузии; такой же вывод можно сделать и в отношении налоговой реформы. Опричнина, хотя и была следствием общего конфликта между государством и аристократией, в своих конкретных формах может получить объяснение в рамках процесса османских заимствований.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.