Введение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Введение

Гитлер, как известно, проявил удивительное постоянство в своих идеях, от конца Первой мировой войны и до собственного самоубийства в финале Второй мировой. Но мало кто на свете, кроме маргиналов неофашистов, помянет его за это добрым словом. А вот Сталину верность убеждениям многие историки, не стесняясь, ставят в заслугу. Вот что, например, пишет Ю.В. Емельянов: «Будучи выходцем из народа, носителем богатств народной традиции и древней духовной культуры, Сталин своей жизнью и деятельностью показал, как важно руководителю страны сохранять близость к народу, понимать народ, уметь говорить языком, понятным народу, поощрять народные таланты, создавая максимум благоприятных условий для образования и движения вперед наиболее способных и талантливых выходцев из народа. В то же время Сталин является примером исключительной требовательности к себе как в личной жизни, так и в работе, примером полнейшей самоотдачи во имя осуществления великого и благородного народного идеала – создания общества социального равенства и процветания. Будучи образцом стойкости в своих идейно-политических взглядах, Сталин не побоялся пойти на решительный отказ от ряда положений учения, в которое он свято верил, для того, чтобы добиться перелома в общественном сознании людей и воспитания у них гордости за свою страну, ее достижения не только в настоящем, но и за великие деяния прошлого. Сын Грузии, он стал великим русским патриотом, отстаивавшим интересы русского народа… Создав СССР и управляя этим Союзом, Сталин поощрял условия для долговременного межнационального мира в нашей стране на основе прочной дружбы народов… При этом он не поступался принципами, которыми он руководствовался всю сознательную жизнь, и сохранял верность многим из духовных ценностей, обретенных им в течение своего сложного жизненного пути».

Читается это как пародия и иных чувств, кроме искреннего смеха, не вызывает. Подобный житийный панегирик в стиле «Повести о пламенном коммунисте» заставляет вспомнить то место из булгаковского «Ивана Васильевича», где царица обращается к Бунше-Грозному, пьянице и бабнику, силою обстоятельств вынужденному играть роль царя и рассуждающему на «интереснейшую тему об учреждении жактов»: «И все-то ты в трудах, все в трудах, великий государь…»

Давайте подумаем, ради чего всю жизнь самоотверженно трудился Сталин, ради какой великой цели пренебрегал личным бытом и отдыхом, ради создания общества социальной справедливости или ради укрепления и расширения собственной единоличной власти, сначала над Советским Союзом, а потом и над всем миром? И главное: в какую цену обошлась сталинская власть народам СССР и остального мира, если даже считать эту цену в одних только человеческих жизнях?

Если национал-патриоты уподобляют Сталина Ивану Грозному, понимаемому как положительный герой русской истории, то многие либералы и сторонники «социализма с человеческим лицом» стремятся опустить генералиссимуса до уровня Бунши, по принципу: «Какой он царь, он управдом!» Вот что, например, пишет Л.М. Баткин: «Входила ли в драматургический замысел советской истории с середины 20-х годов потребность в таком исполнителе главной роли, которого отличали бы необычность, яркость, блеск личности? Есть ли основания поставить Сталина в один ряд с Цезарем, Наполеоном, Петром I или, по крайней мере, Иваном Грозным? Обладал ли он личной значительностью хотя бы таких политиков, как Бисмарк, Столыпин, или де Голль, или Рузвельт? Был бы этот человек с трубкой интересен и на острове Св. Елены – то есть лишившись власти, в качестве частного лица и собеседника?»

И историк так отвечает на этот вопрос: «Из объедков, из старого идеологического жаргона он мог изжарить даже как бы «теорию», мог глядеться большим шкафом по части «марксизма» на фоне сереньких, как мыши, Молотова, Жданова, Берии или Ворошилова. Он определенно был умнее их всех, значительнее их всех, потому что был самым гениальным выражением их принципиальной серости и бездарности… «Паханом» нового партаппарата он стал заслуженно».

Насчет того, что Сталин был никаким теоретиком, уважаемый историк вполне прав. И на острове Святой Елены с ним не о чем было бы разговаривать. Вне власти он был неинтересен. И определение «пахан» вполне уместно по отношению к Иосифу Виссарионовичу. Ибо власть большевиков была нелегитимна в своей основе, а ее носители принципиально отрицали принципы христианской или любой другой религиозной морали. В своих взаимоотношениях большевистские руководители следовали кодексу партийной морали, а он не отличается от мафиозной омерты – беспрекословное подчинение вождю, культ вождя, партия превыше всего (у мафии – «семья» превыше всего), в том числе семьи, беспощадная расправа с отступниками, вход в руководящую шайку – рубль, а выход – сто. При Сталине же выйти из системы нельзя было и за миллион. Отставка влекла за собой рано или поздно насильственную смерть.

Сталин имел в жизни только одну страсть – власть, и в этом была его сила. В своих действиях он не был ограничен ни моральными, ни прагматическими соображениями.

Но вот тактиком внутрипартийной борьбы, мастером политической интриги Сталин был выдающимся. Это никак нельзя отрицать. Ведь Коба легко одолел во внутрипартийной борьбе таких интеллектуалов-теоретиков, как Троцкий и Зиновьев, Бухарин и Каменев. И не так много нашлось бы в мире людей, которые бы проделали это с таким изяществом и мастерством. И еще Сталин умел заставить людей работать на себя, беспрекословно выполнять его распоряжения. И здесь дело не только в страхе, который он нагнал террором. Ведь партийный аппарат был всецело послушен его воле еще с начала 20-х годов, когда о терроре против «своих», партийцев, речи не шло.

Вот построенный по принципу от противного портрет Сталина, литературного, фантастического Сталина, продолжающего жить в 1954 году, из романа Владимира Сорокина «Голубое сало»: «Вождь был высокого роста, хорошо сложенным, с открытым, умным, словно выточенным из слоновой кости лицом; черные, коротко подстриженные волосы его были с проседью, высокий лоб плавно переходил в залысины, красивые черные брови плавно изгибались над живыми, проницательными карими глазами; небольшая горбинка не портила носа, волевые большие губы выступали над небольшим, но упрямым раздвоенным подбородком; гладкие щеки были слегка впалы. На вид Сталину было лет пятьдесят. Он был одет в белую шелковую косоворотку, подпоясанную серебряным поясом, и узкие брюки белого бархата, заправленные в белые лаковые полусапожки с серебряным шитьем».

А вот, для сравнения, портрет Кобы из бесстрастного полицейского протокола: «Приметы: рост – 2 аршина 4,5 вершка (164 см. – Б. С.), телосложения посредственного, производит впечатление обыкновенного человека, волосы на голове темно-каштановые, на усах и бороде каштановые, вид волос прямой, без пробора, глаза темно-карие, средней величины, склад головы обыкновенный, лоб прямой, невысокий, нос прямой, длинный. Лицо длинное, смуглое, покрытое рябинками от оспы, на правой стороне нижней челюсти отсутствует передний коренной зуб, рост умеренный, подбородок острый, голос тихий, уши средние, походка обыкновенная, на левом ухе родинка, на левой ноге второй и третий пальцы сросшиеся».

Сорокинский Сталин, несомненно, колоритнее и симпатичнее. Реальный же Сталин, согласимся, обладал вполне заурядной, можно сказать, невзрачной внешностью. Недаром в полицейской ориентировке всячески подчеркивается его обыкновенность. Необычное здесь, пожалуй, только сросшиеся пальцы на ноге – по народным поверьям, примета дьявола. Но полицейские чины были люди трезвомыслящие, в мистику не верили и особого значения этому врожденному дефекту не придавали. Разве что вдруг кому-то из агентов посчастливится оказаться со Сталиным в бане, и он его по этой примете опознает. Или заставит подозреваемого снять сапоги. В советское же время это уродство, равно как и сухость левой руки, тщательно скрывались. А вот на фотографиях с помощью ретуши и на официальных портретах дефектную руку делали больше, чем она была на самом деле, и выбирали соответствующий ракурс, чтобы ее отличие от здоровой правой руки не так бросалось в глаза. Но даже парадные портреты вождя не впечатляют, не остаются в памяти как нечто эстетически значимое, достойное запоминания. Чего уж тут говорить о вполне объективных, без тени ретуши полицейских фотографиях.

Произведения Сорокина, и особенно «Голубое сало», можно рассматривать как мощнейшую реакцию на Великий Сталинский проект. Его суть очень хорошо вскрыл искусствовед Борис Гройс: «Творчество становится, по меньшей мере, невозможным, поскольку различие между искусством и неискусством исчезает: вся реальность преобразуется, становится искусством, превращается в музей, где ничего нельзя более изменить. Отсюда, в частности, тотальная тавтология искусства сталинского времени. Поскольку вся советская жизнь была пронизана единым произведением искусства, автором которого являлись Сталин и партия, инновационный обмен между искусством и реальностью стал невозможным – и новое исчезло, сменившись вечным возвращением прошлого». Сорокин расщепляет тоталитарный поток смыслов, демонстрирует воочию ту гниль, что таится за высокими словами и лозунгами Великого Проекта преобразования человека и природы. Гной «Голубого сала» – символ воплощения «русской национальной мечты» в фантастическом Советском Союзе 1954 года, где Сталин благополучно синтезировал коммунизм с «русской идеей». Как настаивает писатель, «гной и мед в этой стране – близнецы братья». В романе мотив гноя, гниения – один из основных. Здесь писатель создал пародийно-фантастическое прошедшее будущее сталинского культурного проекта, который и в состоянии гниения и распада на путях соединения коммунизма с национализмом остается величественен и в своей гибели.

Плоды сталинского культурно-политического проекта воспринимались и продолжают восприниматься на Западе как нечто оригинальное и величественное благодаря монументальности форм и грандиозности замысла. Здесь еще и то очевидное преимущество сталинского проекта, что, в отличие от гитлеровского и муссолиниевского, он успел в основных чертах воплотиться в жизнь.

А многие произведения, посвященные Сталину, выставляют его в карикатурном виде, как смешного, нелепого, злобного и глупого диктатора, который лез в те вопросы, в решении которых был совсем не компетентен, всегда только мешал настоящим специалистам-профессионалам. И у власти оставался дуриком, и к победе в войне никакого отношения не имел. Правда, при ближайшем рассмотрении нередко выясняется, что специалисты, с которыми спорил Сталин, будь то военные или гражданские, по западным меркам, были не такими уж профессионалами. Да и созданной Сталиным системе, за редким исключением, касавшемся, главным образом, выдающихся ученых, а также мастеров культуры, получивших всемирное признание, высококлассные профессионалы были не нужны. Она обходилась простыми исполнителями. Ведь основные решения все равно принимал один человек.

В сочинениях сталинистов, например того же Юрия Жукова, при их полной научной безграмотности, порой находятся не публиковавшиеся ранее архивные документы (в доступе к некоторым весьма закрытым по сей день архивам историки-сталинисты имеют гораздо более свободный доступ, чем историки-антисталинисты). Эти документы непредвзятому историку могут дать хороший материал для анализа советского общества. Беда, однако, в том, что все документы сталинисты, как профессиональные историки, так и публицисты, сроду в архивах не работавшие, трактуют только для того, чтобы сделать единственный, с их точки зрения, верный вывод. Сталин был великий человек, народ его любил, и вождь платил ему тем же, оставив после себя в наследство великую империю. Да, он массами уничтожал врагов народа, наверное, когда-то здесь бывали и ошибки, но в тех ошибках больше повинен не вождь, а разного рода окружавшие его соратники-супостаты, всякие там ягоды, ежовы, кагановичи, хрущевы. Берию обычно в этот ряд не включают, как творца ядерного оружия. Он, дескать, мог бы спасти СССР, да умучили его злодеи Хрущев с Маленковым. В целом же вывод такой: без репрессий, без отхода от демократии, без создания могучей империи, попрания прав других народов мы бы не только не победили в Великой Отечественной, но и вообще не уцелели бы как независимое государство, которое всегда мечтали растерзать хищники как с Запада, так и с Востока. Последняя, имперская составляющая сталинизма находит полное понимание и сочувствие у нынешней российской власти, в чем и заключается одна из причин ее терпимости к пропаганде сталинизма. Империя – это хорошо, а репрессии – это так, мелочи, небольшие тени на светлом лике генералиссимуса. И народу приятнее жить в империи, чем без нее, поскольку с Советской империей он связывает былую стабильность и, как тогда казалось, относительное житейское благополучие.

Сталин и советская культура второй половины 20-х – начала 50-х годов – это если и не сиамские близнецы, то, по крайней мере, два общественных феномена, тесно связанных друг с другом. Безусловно, определяющим в этой связке было влияние Иосифа Виссарионовича, с конца 20-х годов ставшего безраздельным диктатором обширной Советской страны. Но, в свою очередь, произведения новой послеоктябрьской культуры и личности их творцов также влияли на Сталина и порой подсказывали ему те или иные ходы во внешней и внутренней политике. «Великий кормчий» считал себя демиургом не только нового общества, но и новой культуры, но и сам, в свою очередь, во многом был их порождением.

Сталин так или иначе, по телефону лично либо путем взаимной переписки общался со многими представителями советской культуры. Сразу вспоминаются Максим Горький и Демьян Бедный, Михаил Булгаков и Михаил Зощенко, Борис Пильняк и Борис Пастернак. Список можно без труда продлить. Иосиф Виссарионович так или иначе повлиял на трагические судьбы Исаака Бабеля, Всеволода Мейерхольда, Михаила Кольцова… Но еще более существенно он повлиял на судьбы советской культуры с середины 20-х и до начала 50-х годов, постепенно приведя ее к монументально-мертвому стилю и в литературе, и в живописи, и в архитектуре, и в музыке. Вождь лично вершил судьбу не только авторов, но и их произведений, и целых культурных явлений. Сталин верил, что великой коммунистической империи должна сопутствовать великая культура, которой предстоит стать первой в мире. Она прошла быструю эволюцию от порожденного революцией нигилизма к старой культуре и претензий на рождение всемирной культуры пролетариата до строго государственной советской культуры, больше всего напоминающей классицизм Российской империи XVIII века. В своем законченном варианте классическая советская культура существовала лишь последнее десятилетие жизни Сталина. Затем она все больше отходила от канона «борьбы хорошего с отличным» и от классической завершенности псевдореалистических форм, где точность деталей прикрывала жизненную неправду.

Приведение деятелей культуры к единому идеологическому знаменателю шло бок о бок с политическими репрессиями. Но известных писателей, артистов, художников, режиссеров сажали и расстреливали значительно реже, чем политиков или военных. И чаще всего поводом для репрессий людей литературы и искусства служила не их творческая деятельность сама по себе, а близость к кому-то из впавших в опалу политических функционеров. В некоторых случаях, как, например, с Бабелем и Кольцовым, политика и культура оказывались тесно переплетены между собой.

Ту же роль, которую в отношении политиков и военных, а также «классово чуждых» элементов играли репрессии, в отношении людей культуры играли цензурные запреты и идеологические проработочные кампании против тех или иных писателей, композиторов, режиссеров. Их достаточно было отлучить от читателя или зрителя. «Изъятие» же кого-то из международно признанных культурных авторитетов оказывало весьма негативное влияние на левонастроенную зарубежную интеллигенцию, и на это шли только в крайнем случае. Ведь для громких процессов деятели культуры не годились. И отнюдь не потому, что проявляли необыкновенную стойкость в застенках. Скорее наоборот, для творческих, ранимых натур часто даже не физические пытки, а сама мысль о них была мощнейшим стимулом к тому, чтобы согласиться со всеми зловещими фантазиями следователей. Особенно это касалось тех, кто еще на воле был достаточно хорошо осведомлен, какими методами добывают признания в НКВД. Главной причиной, почему не было ни одного процесса с участием писателей или артистов, композиторов или художников, было то, что подобное судилище могло иметь лишь негативный для Сталина и коммунистической власти эффект. В случае с Троцким, Бухариным, Зиновьевым, Тухачевским и другими политиками и военными все их мнимые заговоры и даже столь же мнимую шпионскую деятельность как обыватель, так и интеллигент, что в СССР, что на Западе, мог объяснить себе банальным стремлением к власти. А вот зачем писатель или режиссер, вроде бы принявшие, и порой с энтузиазмом, Советскую власть, вдруг решили против нее бороться, толково объяснить широкой публике не было никакой возможности. Получилось бы, что Советская власть действительно стесняет свободу творчества, раз творцы восстают против нее. Сталин был достаточно умен, чтобы не разрушать подобными процессами положительный имидж Страны Советов. А уж на роль шпионов артисты и писатели не годились, поскольку, что было очевидно даже для рядового обывателя, никакими секретами не обладали.

При Сталине перед политиками, хозяйственниками, военными, деятелями культуры, равно как и просто перед рядовыми рабочими, крестьянами, интеллигентами стоял страшный выбор – приспособиться или погибнуть. Отказ от приспособленчества часто вел к физической гибели, особенно если человек не обладал широкой известностью или не вызвал, по каким-то необъяснимым порой причинам, личной симпатии со стороны Сталина. Личная же ненависть вождя была почти стопроцентной гарантией гибели. Но и те, кто приспособился, чаще всего тоже платили за это смертью, не физической, но духовной. Уделом Шолохова, Фадеева, отчасти Алексея Толстого, многих других стало творческое бесплодие, неспособность даже отдаленно приблизиться к своим прежним высоким достижениям. Горько звучат предсмертные слова Фадеева, обращенные к Хрущеву, но во многом применимые и к предшествующей эпохе: «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено… Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа… Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения… привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды».

Уделом уцелевших военных и хозяйственников было превратиться в простые винтики системы, лишенные самостоятельности. Потому-то, например, нельзя считать настоящими полководцами ни Жукова, ни других советских маршалов. Они были лишены главного, что делает полководца великим полководцем – свободы воли в принятии решений. Поэтому в Великой Отечественной войне мог быть только один Сталин, но для того, чтобы быть хорошим полководцем, ему недоставало военного опыта и образования и природных полководческих способностей. И, что еще важнее, его полководческий инструмент – Красная Армия, по выражению Иосифа Бродского, была мечом, который «вражьих тупей». И солдаты, и командиры этой армии были плохо обучены и не умели действовать самостоятельно. Поэтому, в частности, командиры фатально запаздывали с принятием решений на всех уровнях. Побеждать Красная Армия, представлявшая собой фактически плохо обученное ополчение, могла только очень большой кровью. Но хорошо подготовленная, профессиональная армия Сталину была не нужна. В такой армии он видел угрозу своей власти, так как она могла послужить опорой для «бонапартистского переворота».

При Сталине бюрократы, столь же активно вмешивающиеся в сферу прекрасного, были все же сильнейшим образом ограничены эстетическими и человеческими предпочтениями вождя. Ценой за то, что не угадал истинное намерение Сталина, могла быть жизнь нерадивого исполнителя. Хрущев же потакал самым примитивным народным вкусам, поскольку сам в эстетическом плане над ними нисколько не поднимался. Неслучайно любимым поэтом Никиты Сергеевича был Демьян Бедный. Главное же, Хрущев полностью отдал искусство на откуп бюрократов, над которыми уже не висел дамоклов меч репрессий. Такая же разница была и в экономике. При Сталине директора боялись репрессий и потому беспрекословно выполняли указания сверху. При Хрущеве же, когда самой страшной угрозой стало снятие с работы и перевод на нижестоящую должность, они позволили себе расслабиться.

И еще замечу, что проведению сталинской политики как в искусстве, так и в стране очень помогала зависть одних номенклатурных деятелей к другим, их соперничество за доступ к государственной кормушке. Ее дух отлично передает фрагмент из донесения Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД от 3 июня 1937 года о реакции артистов Большого театра на награждение орденами и присвоение почетных званий: «Мелик-Пашаев, дирижер ГАБТа, заслуженный деятель искусств: «Нет границ моему счастью. Я передать свой восторг не в состоянии. Я счастлив еще потому, что Небольсин (дирижер ГАБТа) получил меньше моего». А.Ш. Мелик-Пашаев, кроме звания заслуженного деятеля искусств РСФСР, получил орден Трудового Красного Знамени, а В.В. Небольсин – только орден Знак Почета.

Очень бы хотелось предложить апологетам Сталина совершить мысленное путешествие в прошлое лет так на шестьдесят-семьдесят и представить себе такую картину: их самих, господ кремлевых, жуковых, мухиных, пыхаловых, которых так любят все, бравые ребята в фуражках с синим верхом заталкивают в черный воронок, чтобы доставить до ближайшей стенки, а Берия или Абакумов ласково утешают плачущих родных и близких: «Время у нас сейчас такое, нельзя нам без сирот». И, кстати сказать, без сирот российское государство никогда не обходилось.

Я не собираюсь писать икону, пародию или карикатуру. Не парадный портрет, а по возможности объективный, хотя и не беспристрастный. Ибо свершения моего героя очень красноречивы и без труда поддаются вполне однозначной оценке, если убрать с них романтический имперский глянец. Недаром в рейтингах самых знаменитых злодеев XX века, выводимых в Северной Америке и Европе, за пределами России, Сталин устойчиво делит с Гитлером первое-второе места.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.