Каупо. Предатель или святой?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Каупо. Предатель или святой?

Bet minn?n, та kit?b, v?}t miels? kaks merk?: Sin?, Rist? Rabt?d, un Sin?, min tout!

Arturs Benedikts Bertholds «Kaupo loul».

(Но у меня было две высоких цели:

Ты — Распятый на Кресте и ты — мой народ!

Артуре Бенедикте Бертхолдс, «Песнь Каупо»

Все было кончено. Деревяный замок догорал. Языки пламени облизывали обугленные остатки бревенчатых стен. Темной пеленой дым поднимался над высоким холмом, поросшим лесом. Далеко внизу извилистой лентой текла спокойная Койва, поблескивая между деревьями. Сильный жар исходил от огромного пепелища. Это было все, что осталось от сильной ливской крепости Турайда. На валах и внутри замка остались тела убитых защитников. Крестоносцы и земгалы свалили в кучи захваченную в замке добычу. Воины сновали с добром к возам, заполняя их трофеями. Рядом с крепостным валом стоял предводитель нападавших Каупо и, как завороженный, смотрел на дышавшее жаром пожарище.

Бог знает, какие страсти бушевали в душе этого человека в тот миг. Ведь Каупо приказал уничтожить собственный родовой замок, сжег свой дом. Здесь он вырос, здесь обитали многие из его родичей, которые не пожелали принять новой веры. Изгнанный сородичами, правитель Турайды все-таки вернулся домой. И не один, а во главе большого войска чужаков. Не менее полутора тысяч воинов осадили Турайду, внушив ужас обитателям замка. Предвидя поражение, многие из них не посмели подняться на стены. Едва завидев внизу на дороге копья и флажки немецких крестоносцев, ливы из замка побежали к валам с противоположной стороны и быстро растворились в густой зелени листвы. Бескрайний лес покрывал все окрестные холмы по обоим берегам Койвы, искать беглецов там было бесполезно.

Натиск христиан был силен и жесток. Не потерявшие присутствия духа ливы, среди которых были и друзья, и родственники Каупо, сражались храбро. Но силы были не равны. Дружинники Каупо, немцы и земгалы через короткое время оказались на валах, опрокинув защитников с валов внутрь крепости. Преследуя ливов в замке, наступающие начали избиение. В пылу штурма они убили не менее пятидесяти жителей Турайды. После этого деревянный замок загорелся, подожженный со всех сторон.

Шел 1206 год. Изгнанник Каупо показал непокорным ливам, что он еще очень силен, что за ним стоит железная сила крестоносцев. Не остановило его и то, что его отряд обрушился на замок, где жили его родичи. Его приверженность новой вере была тем сильнее, чем более отталкивали его соплеменники. Каупо выпала судьба стать одним из главных персонажей кровавой драмы под названием «Покорение Ливонии крестоносцами».

В латышской литературе образ этого исторического лица очень противоречив и неоднозначен. Часто имя ливского вождя употреблялось как синоним предательства. С одной стороны, Каупо предал своих соплеменников, помогал крестоносцам в порабощении края. С другой стороны, он один из первых в Ливонии принял крещение и ни разу не отступил, в отличие от многих соплеменников, от выбранной веры.

Что же известно об этом человеке? Зачем в 1206 году он пришел с войной в свой дом? Все началось намного раньше. Известно, что до появления крестоносцев Каупо был правителем Турайды — одного из ливских округов.

Кроме Каупо, были и другие князья ливов. Из той же хроники мы знаем, что неподалеку, на левом берегу красавицы Койвы существовал другой замок, где полновластным хозяином был другой ливский властитель — Дабрел. Со стен одного замка можно было увидеть бревенчатые башни другого.

Бог ниспослал свой дух

И милостивое покровительство

На одного благодетельного мужа,

Который с радостью обратился к христианству,

Которого звали Каупо,

Поэтому он первым принял крещение

И некоторая часть его друзей.

(Старшая Рифмованная хроника, строки 265—271).

Что побудило Каупо принять новую веру? Существует гипотеза о том, что Каупо крестился первым среди жителей округа Турайды еще в 1191 году, то есть задолго до прихода крестоносцев в Ливонию. Значит, еще в бытность первого епископа Мейнхарда в Ливонии проповедь слова Божьего задела душу вождя ливов, и он, осознав величие новой веры, первым принял крещение среди соплеменников, живших на берегах Койвы. Однако документально эта гипотеза не находит подтверждения. Да и зачем могущественному вождю, чья жизнь проходила в походах против соседних племен, охотах и пирах, круто менять свою жизнь и традиции, вняв словам чужестранного проповедника?

Имена первых ливов, крещенных отцом Мейнхардом, перечислены в Хронике Генриха Латвийского. Каупо среди них нет, хотя хронист хорошо знает этого ливского князя. Между тем, само имя Каупо не что иное, как искаженное от христианского Яков-Якоб. Эту версию подтверждает и упоминание совместно с Каупо другого ливского князя Анно, также уроженца Турайды и, скорее всего принадлежавшего к тому же роду. Это имя также христианское, в русско-греческой транскрипции звучащее как Ананья (Онаний). Но этого князя в числе новообращенных также нет, кроме того, нигде не сказано о том, был ли вообще он христианином.

Назвать ливского князя Яковом (как и Ананьей), действительно могли только при крещении. Но характер искажения имени показывает, что оно долгое время использовалось в среде ливов и приняло соответствие правилам их финно-угорского языка. Невероятно, чтобы крещенный в зрелом возрасте князь, продолжая править практически языческим народом, вдруг начал пользоваться в государственных делах исключительно именем, данным ему во время таинства крещения. Возможен вариант, что немцы называют ливского князя крестильным именем для простоты, что его изначальное «светское» оказалось сложным для произношения. Такие случаи переименования в иноязычной среде известны. Но в немецких хрониках встречается исключительно ливская форма имени — Каупо, и это указывает на то, что хронисты даже не ассоциировали его с христианским Якобом-Яковом.

Отсутствие сведений о крещении Каупо в Хронике Генриха, свидетельствует о том, что никто из первых ливонских епископов его не крестил. Такой важный факт, как обращение в христианство правителя ливов, не мог пройти мимо хрониста, столь подробно описавшего их деяния. Но тогда ливский князь носил христианское имя еще до первой встречи с немецкими миссионерами, был впервые представлен им под этим именем, и, значит, был крещен до их появления в Ливонии.

Совокупность этих фактов объяснима только в одном случае. Ливский князь был крещен и получил христианское имя Яков при рождении, другого у него просто не было. Использование этого имени в ливском языке исказило его до Каупо, и уже как Каупо он впервые предстал перед немцами. Известно, что у Каупо в 1210 году была замужняя дочь, значит, дату его рождения следует отодвинуть вглубь не позднее 1175 года. Крещение ребенка при рождении говорит о том, что его родители также были крещены.

Но могли ли в это время существовать крещенные лив-ские князья? Несомненно, да, и только по православному обряду. Под 1180 г. имеется летописное сообщение об участии ливов в войске Всеслава Полоцкого при походе на Друцк. Этому участию должно было предшествовать вторичное подчинение ливов Полоцку, попадающее примерно на те годы, когда Каупо должен был появиться на свет. Его происхождение из «старейшей» ветви ливских князей делает этот факт особенно важным, так как взаимосвязь подчинения Ливонии православному Полоцку и крещения кого-то из ее «старейших» представляется очевидной. Известно, что полочане никого не крестили, ни проповедями, ни силой, обращение могло быть только добровольное. Зачем ливский князь мог пойти на это, если все его окружение оставалось языческим?

Одно весьма смелое предположение выдвинуть можно. Князья-язычники наиболее часто принимали крещение ради вступления в династический брак с христианкой, так как браки христиан с некрещеными были запрещены. Династическими браками, как правило, закрепляли тот или иной договор, в том числе договоры о вассалитете. Такое крещение было довольно условным, реально крещеный князь оставался язычником. Очень вероятно, что здесь мы имеем тот же случай. «Старейший» князь ливов, принося вассальную клятву Всеславу Васильковичу (где-то около 1170—1175 гг.), скрепил ее браком с одной из православных полоцких княжон, при этом совершив обряд крещения. У них родился сын Яков, будущий князь Каупо. Его дальнейшая приверженность христианству вполне объяснима наличием православной матери. Та же история могла касаться и князя Анно, если конечно они с Каупо не братья (принципы лествичного наследования делают это более чем вероятным). Мы не находим у Генриха Латвийского сведений о крещении этих князей, так как миссионеры времен Мейнхарда знали их уже крещенными в православие. Умолчание об этом факте в условиях войны с православным Полоцком вполне объяснимо.

Впервые мы встречаем имя Каупо под 1200 годом, когда епископ Альберт впервые прибыл в Ливонию:

«Не полагаясь, однако, из-за вероломства ливов, на мир, многократно уже ими нарушавшийся, епископ потребовал заложников от Анно, Каупо и старейшин страны. Они были приглашены на пир (potacionem), явились все вместе и были заперты в одном доме. Боясь, что их отправят за море в Тевтонию, они представили епископу около тридцати своих сыновей, лучших, какие были на Двине и в Торейде. Епископ с радостью принял их и, поручив страну Господу, отплыл в Тевтонию»

Оказывается, Каупо попал в западню, которую немцы устроили легковерным ливам. В хронике много говорится о коварстве и вероломстве ливов, которые то принимают крещение, то смывают его в водах реки. Несомненно, отчасти об этом говорится, чтобы оправдать обманные методы, которые использовал сам епископ. Можно предположить, что ливы оказались такими легковерными из-за своих родовых традиций и представлений. Возможно, приглашение на пир для утверждения мира они восприняли как приглашение в гости, а гость у всех народов края был на особом положении, и причинить ему вред означало нарушить традицию. Не исключено, что Каупо, направляясь на пир к епископу, вовсе не намеревался в дальнейшем хранить этот мир долгое время, но никак не предполагал после пира оказаться пленником. Но так случилось, и, чтобы купить свободу, Каупо должен был отдать в заложники немцам сыновей «лучших людей» своего округа.

В 1200 году первым среди захваченых на пиру ливских князей назван Анно, вероятно, он и был тогда «старейшим». К 1203 году этот титул носит уже Каупо. В тесные отношения с немцами он мог вступить еще будучи на вторых ролях, Мейнхард (а скорее всего Бертольд) мог привлечь его на свою сторону обещанием защиты от земгалов. Но, став великим князем, он был обязан принести «роту» Владимиру Полоцкому. Вместо этого он отправляется в Рим по приглашению соратника и помощник епископа, монаха Теодорих, годом раньше учредившего орден меченосцев, Вместе с крестоносцами, которые отслужили год в Ливонии, они отплыли на корабле в Германию. Проделав долгий и нелегкий путь через немецкие земли, они достигли Рима, где Теодорих представил новообращенного властителя ливов папе:

«Папа принял его весьма милостиво, поцеловал, много спрашивал о положении народов, живущих в Ливонии, и усердно благодарил Бога за обращение ливонского народа. По истечении нескольких дней достопочтенный папа Иннокентий вручил упомянутому Каупо в подарок сто золотых, и когда тот пожелал вернуться в Тевтонию, простился с ним чрезвычайно ласково, благословил его, а епископу ливонскому через брата Теодориха послал Библию, писанную рукой святого Григория папы».

Проезжая по немецким землям, Каупо увидел устремленные вверх шпили церквей, крепкие каменные замки, богатые многолюдные города, обнесенные каменными стенами. Перед ним открылся другой мир, который был так не похож на окружавшую его действительность. Каупо не переставал удивляться мастерству европейских ремесленников, строителей, богатому убранству церквей. «Вечный город» Рим, история которого уже в те времена насчитывала больше тысячи лет, и аудиенция во дворце папы, без сомнения, оставили неизгладимое впечатление в душе правителя ливов из Турайды.

Не столько свет веры озарил Каупо, сколько могущество, богатство христианских властителей ослепило его, укрепив в принятом решении следовать христианской вере. Папе он был представлен уже как христианский правитель, о чем свидетельствует Ливонская рифмованная хроника (строки 00375—00381):

В язычестве пока и ливы, Но отойдут от веры мнимой И скоро примут все крещенье, Как Каупо сам недавно сделал, Который с нами в Рим пришел. Господень промысел его Привел к христовой вере светлой.

Благосклонный прием у папы, щедрые дары сделали свое дело. Как политик, Каупо раз и навсегда уяснил себе, что с этой силой нужно быть в союзе.

Теодорих и Каупо вернулись в Ригу в сентябре 1204 года. С этих пор Каупо всегда находился на стороне крестоносцев и участвовал со своими людьми в битвах с язычниками. В 1206 году ливы изгнали Каупо из Турайды, отобрали его имущество, угодья и борти. Чтобы вернуть былое положение, Каупо обратился за помощью в Ригу. Возможно, не без его участия было принято решение о походе в Турайду. Хроника не упоминает Каупо в числе полководцев, организовавших этот поход:

«После того рижане, помня обо всех обидах, причиненных им жителями Торейды, еще язычниками, и о частом нарушении ими мира, призвали на помощь семигаллов, чтобы отомстить врагам. Семигаллы, всегда относившиеся враждебно к жителям Торейды, обрадовались и пошли навстречу рижанам с князем своим Вестгардом в количестве около трех тысяч человек».

Основную силу христианского войска составляли языч-ники-земгалы. Но руководство одной из двух частей объединенного войска было возложено на обиженного ливского вождя Каупо. Можно не сомневаться, что сам Каупо просил об этом, чтобы отомстить обидчикам. Вот почему он сжег свой дом и сделался в глазах ливов дважды предателем.

Вторая часть войска отправилась к замку Дабрела и осадила его, но безуспешно. Дым, поднимавшийся в небо от горящей Турайды, укрепил в защитниках соседнего замка решимость защищаться. Поэтому христианам в тот год не удалось сжечь замок Дабрела.

В дальнейшем Каупо принимал участие во многих походах против язычников. Вероятно, что местом жительства изгнанник Каупо избрал замок меченосцев Венден. Здесь он обосновался с семьей и верными дружинниками. Вместе с меченосцами он отправлялся в частые военные походы. Имя Каупо не раз упоминается рядом с именем Бертольда, который был комтуром венденского замка. По-видимому, Бертольда и Каупо связывали дружеские отношения. Известно, что сын Каупо при крещении получил имя Бертольд. Надо думать, имя это было дано ему в честь комтура. Его крестным отцом мог быть и сам меченосец.

В 1210 году, когда Ригу неожиданно осадило большое войско язычников-куршей, Каупо бросился на помощь христианам:

«На следующую ночь пришел в Ригу Каупо со всеми родными, друзьями и верными ливами...».

В том же году он участвовал в кровопролитном сражении с эстами у реки Имеры, где силы ливов и леттов, возглавляемые немецкими крестоносцами, были разбиты. В этом бою Каупо потерял своего сына, зятя и многих дружинников.

В следующем 1211 году Каупо участвовал в новом походе в земли эстов:

«Тотчас поднялись Каупо, Бертольд из Вендена со своими и слуги епископа и пошли в ближнюю область Саккалу и сожгли все деревни, куда могли добраться, и перебили всех мужчин; женщин увели в плен и вернулись в Ливонию».

Кровопролитный был год. Не утихали битвы с упрямыми эстами. Волны набегов накатывались на приграничные земли с обеих сторон. Каупо в том же 1211 году еще дважды ходил с войском в земли эстов:

«Каупо с некоторыми тевтонами и другими, пройдя в Саккалу, сжег много деревень, а также замки Овелэ и Пуркэ, захватил много добычи, мужчин перебил, а женщин с детьми увел в плен».

«И поднялись пилигримы с братьями-рыцарями и Теодорих, брат епископа, и Каупо со всеми ливами, и Бертольд венденский с лэттами, собрали большое войско и выступили в Метсеполэ к морю».

Вся жизнь Каупо превратилась в один большой крестовый поход. В душе его бурлила ненависть к эстам, отнявшим у него сына и многих родичей. Совсем не по-христиански. Но Каупо был всего лишь человек, отверженный соплеменниками и утверждавший себя через служение новому Богу и предводителям крестоносцев. После поездки в Рим он понял, что бороться с железным рыцарством, идущим под знаменем всемогущего Бога, у ливов нет сил. Уже не будет возврата к древним идолам. И Каупо решительно взял сторону крестоносного воинства, ни разу не изменив своему выбору. Епископ и меченосцы использовали его меч в завоевании земель ливов и эстов, а он использовал мощь крестоносцев для утверждения своего положения в крае и свершения своей мести.

Но надо сказать, что Каупо, вернув себе княжение, вовсе не становится марионеткой в руках немцев, несмотря на то, что не отступает от соглашения с ними. Об этом наглядно свидетельствует его позиция в конфликте ливов и леттов с венденскими рыцарами во время аутинского восстания 1212 г.:

«Первым из них был Каупо и говорил он в том смысле, что от веры христовой не отречется никогда, но готов вступиться пред епископом за ливов и лэттов, чтобы облегчить им христианские повинности».

Это единственное свидетельство о внутренней политике Каупо, который выступает с умеренных позиций, пытаясь прийти к мирному соглашению, но отстаивая права не только своих соотечественников, но и оказавшихся в том же положении леттов. Можно сказать, что он пытался выстроить отношения с меченосцами на несколько другой основе, чем того хотели рыцари. Тогда ему помешала неуступчивость обеих сторон, приведшая тогда к новому военному столкновению.

Другим моментом в характеристике политики Каупо, также говорящим о его независимости, является то, что его военная помощь немцам откровенно избирательна. Он выступает в поход для поддержки рижан, осажденных курша-ми, участвует в походах против эстов, но ни единого раза не поднимает руки ни на кого из «коллег» по Полоцкой «конфедерации», хотя стычек с ними в тот же период было более чем достаточно. Сложно представить, что немцы приглашали его поучаствовать только в операциях в Эстонии, скорее всего, он просто игнорировал другие призывы, заставившие бы его поднять меч на бывшего сеньора или его союзников. Он не приносил «роту» Полоцку сам, но явно чтил те клятвы, которые давал его отец и, возможно, дед. Избрав другого сеньора, что вполне соответствовало нормам рыцарского права и вовсе не являлось предательством или потерей рыцарской чести, он продолжает почтительно относиться к вассальным клятвам своих отцов.

Погиб Каупо во время жаркого боя с эстами в 1217 году:

«Каупо же, пронзенный насквозь через оба бока копьем, с верой вспоминая страдания Господа, принял тайны тела Господня и с искренним исповеданием христианства испустил дух, а добро свое заранее разделил между всеми церквами Ливонии. И горевали о нем граф Альберт и аббат и все, с ними бывшие. Тело его было сожжено, а кости перенесены в Ливонию и похоронены в Куббезелэ».

Хронист, повествуя о христианской кончине Каупо, допускает странную фразу «тело его было сожжено». Это тем более удивительно, что в другом месте хроники ее автор осуждает языческий обычай сожжения тел. Рассказывая о восстании эстов в 1222 году и описывая всевозможные кощунства язычников, хронист пишет: «Жен своих, отпущенных было после принятия христианства, они вновь взяли к себе; тела своих покойников, погребенные на кладбищах, вырыли из могил и сожгли по старому языческому обычаю; мылись сами, мыли и выметали вениками замки, стараясь таким образом совершенно уничтожить таинство крещения во всех своих владениях».

Тем не менее, записано именно так. Кто же мог сжечь тело по языческому обычаю? Точно не немецкие рыцари и священники. Ответ на этот вопрос, однако, имеется, если сопоставить сведения двух источников.

Описание гибели Каупо есть и в Рифмованной хронике, причем она отнесена к битве с литовско-русским войском под Кокнесе. Такое разночтение обычно свидетельствует о том, что авторы пользовались разными источниками информации. Доверия скорее заслуживает версия Хроники

Генриха, не только потому, что она более ранняя, но и потому что вряд ли Каупо, изменив своему принципу, мог участвовать в битве с русскими и литовцами. Но в Рифмованной Хронике есть одна деталь. Сообщается, что Каупо скончался не сразу после боя. Смертельно раненого князя едва живого все же успели довезти «zu hus», то есть на родину. Если это верное замечание, то загадочная история с сожжением его тела становится ясной. Каупо хоронили его ливские дружинники и близкие соратники, которые далеко не так ревностно придерживались христианских обычаев. Похоронить представителя княжеской крови, да еще павшего в битве, без должных обрядовых почестей могло показаться им неуважительным. Немецкие священники отнеслись к этому факту попустительски по той причине, что Каупо официально мог так и не перейти в католичество (в вопросах веры он был весьма строптив, а немцы не стали бы его неволить, дабы не потерять союзника). Языческое погребение Каупо подтверждает и тот факт, что предсмертные благочестивые речи приписаны ему авторами хроник. Умирая, благочестивый христианин, прежде всего, позаботился бы о завещании похоронить себя по-христиански (как, к примеру, сделала княгиня Ольга). Если бы такая последняя воля умирающего князя была бы им высказана, его ливские друзья-двоеверцы не посмели бы отступить от нее. И в языческой, и в христианской религии, это считалось страшным преступлением.

Так завершил свой земной путь властитель ливов из Турайды.

Известный латышский поэт Андрей Пумпурс в эпической поэме «Лачплесис» вывел образ Каупо не как предателя своего народа, но как человека, который, заблуждаясь, питал надежду на «немецкие премудрые науки», которыми враги, алчущие богатств Балтии, согласны поделиться с его соотечественниками. Поэт Артуре Бенедикте Бертхолдс в стихотворении «Песнь Каупо» («Kaupo Loul»), написанном на ливском языке, по-другому осмысливает образ древнего вождя из Турайды. В этом произведении сам Каупо говорит о том, что ошибочно шел вместе с чужаками и привел народ ливов к рабству. Обращаясь к солнцу, он говорит о своей любви к Богу и оправдывается:

Но ты знаешь, что я, Каупо, любил от сердца, От всего сердца, Его и свой ливский народ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.