Язычество

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Язычество

Языческие представления эстов сохраняются до сих пор в народных песнях, предметах народного искусства. Таковы магические урожайные песни, плачи, некоторые погребальные обряды, сказания, пословицы, загадки, элементы народного орнамента и др. По всей территории Эстонии сохранилось много жертвенных камней, остатки священных рощ, некоторые из которых почитаются до сих пор. Древние эстонские верования возможно восстановить и благодаря эпическим произведениям, в которых главное место занимает поэма Kalevipoeg (Калевипоэг). Это эпическое стихотворное произведение, состоящее из 20 песен, было составлено эстонским ученым Фридрихом Крейцвальдом наподобие финской Калевалы на основе народных сказаний. Оно повествует о легендарном национальном герое эстонцев Калевипоэге, сыне великана Калева, что покоится, по древним сказаниям, под таллинским Вышгородом (Домбергом), насыпанным над ним из камней его женою Линдой. От имени Калева (Калевайнен) происходит древнее название Таллина — Колывань.

Жреческого сословия у эстов не было. Старший в роде или отец семейства был одновременно и жрецом, совершал обряды и приносил жертвы за себя и членов семьи, общинные жертвы приносили старейшины. Жертвы складывали в священных местах или в стволах деревьев. Жертвенными местами были, прежде всего, священные рощи (в основном — дубравы), а также холмы, камни, ручьи, деревья или Другие священные места. Священная дубрава— это небольшой отдельно стоящий перелесок, где кроме основного священного дерева могли расти и другие деревья. В Хронике Генриха упомянута священная роща в Виронии, где, по преданию, родился верховный бог эстов Таара. В священной роще нельзя было рвать листья с дерева, подбирать что-либо с земли на расстоянии, куда доходила тень от деревьев. Собрать немного листьев или ягод можно было только для больного человека. Считалось, что они имеют лечебное свойство. В простых случаях было достаточно пожертвовать ленточку или шнурок. Во время болезни, чтобы скорее выздороветь, на священные деревья повязывали ленточку или ткань. Этот обычай, по всей видимости, относился еще ко времени финно-угорского единства. До сих пор он фиксируется у финно-угорских народов Поволжья — мари и мордвы. Часто местами жертвоприношений были ручьи и источники. У них также просили помощи во время болезней. Особенно помогали источники при болезни глаз, поэтому многие источники и назывались у эстонцев глазными источниками. Считалось, что вода из источника поможет только в том случае, если источнику пожертвовать немного серебра, соскобленного с серебряной брошки. Из источников воду возили к больным на большие расстояния.

Обычными жертвенными местами были камни, которые могли быть как жертвенником, так и собственно объектом поклонения. На камнях выкладывали пищу, другие дары или сжигали жертвенных животных. Особенно почитались крупные валуны, имевшие очертания человека или животного, а также камни-«следовики» и камни с естественными углублениями на внешней поверхности. Такие камни часто имели имена собственные. Культ камней у прибалтийских финнов, возможно, связан с распространенным у северных народов мифом о связи камней с появлением человека. По нему первая пара людей прыгала через камни, которые при этом превращались в их детей. У прибалтийских финнов известны и так называемые «идолы»— каменные антропоморфные статуи, хотя точно неизвестно, были ли они изображением богов, домовых или умерших предков (последнее зафиксировано у родственных эстам и ливам угро-финских народов Урала и Сибири).

Языческий пантеон эстов относит их язычество к формам «природной веры», то есть почитания и обожествления природных явлений. Основным отличием этой веры от книжных, монотеистических религий было не столько в многобожии, как часто считают, сколько в вере в са-кральность (божественность) явного мира, любое проявление которого (природа, стихия, животный мир) могло стать проявлением Божества. Верховным божеством считался Jumala — божество неба. Но основным почитанием пользовался Бог-Громовержец Таага (Того, Tarapit и т. п.). В культе этого божества, пожалуй, наиболее четко отразилось срединное положение эстов между скандинавским и балто-славянским мирами. Его имя схоже с именем скандинавского Тора, и возможно, было заимствовано у северных германцев еще в далекую эпоху вместе со строительством каменных курганов. Однако по своим функциям эстонский Таара ближе к балто-славянскому Перку ну-Перуну. Не зря другое из сохранившихся имен эстонского Громовержца — Переел. Он не только и не столько Бог войны, как у воинственных скандинавов, он управитель солнца, по-видимому, был хранителем пашен и подателем урожая. Известно и еще одно именование Тара — Укко, означавшее просто «дедушка». Такое обращение к Верховному Богу довольно распространено и у других народов. В нем почтительное обращение, связанное с почитанием старейших сочеталось с обычными запретами произношения вслух сакральных имен и языческими представлениями о несотворенном, а порожденном божественной силой мире. Поклонение Таара совершалось в священных рощах (дубравах), под звуки посвященного ему инструмента — Torapil, аналогичного волынке. По Хронике Генриха Латвийского известно, что у этого бога (в ней он назван Тарапита) было изображение — статуя, стоявшая на о. Сааремаа, которая была разрушена после покорения острова крестоносцами в 1228 г. Это единственное свидетельство о существовании у эстов статуй божеств. Хотя, быть может, на Сааремаа существовал единый культовый центр Таара, подобный балтской Ромове, и изображения было разрешено ставить только там. Отголоски почитания Таара сохранились в молитве эстонских крестьян, известной по источникам XVTI века: «Дорогой Гром, мы жертвуем тебе рогатого быка и молим тебя о благополучии нашей пашни и нашего посева... Святой Гром, береги наши поля, чтобы они принесли добрый колос и доброе зерно»[8]. Как и положено порядочному языческому божеству, Таара имел семью и потомство, совместно с которым управлял миром. Среди них богиня Jutta — королева птиц. Известны и сыновья Укко — Кои и его брат Pikker, также божества, связанные с гормом и грозой.

А вот в почитании морской стихии эсты существенно отличались от восточных соседей. Море для населения побережья Балтики, и особенно для островной Эстонии, было одновременно и источником всех благ и богатств, и неизведанной грозной и опасной стихией, изначально чуждой человеческому миру. Потому Ahti, бог моря, богаче всех существ, но за богатый улов он требует себе в дань людей. Такие представления существовали практически у всех народов, тесно связанных с морем, так как разбушевавшаяся водная стихия действительно часто забирала людские жизни. Морское божество — единственное, кому достоверно приносились умилостивительные человеческие жертвы.

Еще профессор В. Ф. Миллер видел в боге Ahti и финском эпическом герое и покровителе песен Ванемуйне прототипы наших былинных Садко и морского царя[9].

В Kalevipoeg встречаются следы почитания небесных светил, луны и солнца, наделенных божественной силой и постоянно сражающихся с силами тьмы. Известна и традиционная для всех народов богиня земли Maaema (Мать-земля). С земледельческим культом связаны и Rugutaja — божество ржи и женских работ, которого считают также богом ветров, впоследствии ставший покровителем города Нарвы и Реко — бог плодородия и пивоварения.

К богам хтоническим (темным, подземным) относятся H?marik — богиня мрака, по мифу вступающая ежедневно в любовную связь с Койтом — богом зари, рождая смену дня и ночи. Бог леса Metsa isa, Metsik, имеющий власть над скотом, в честь которого весной совершались празднества с песнями и плясками. Его культ очень схож с культом восточнославянского Белеса, при этом последний особенно был распространен на землях, где славяне ассимилировали финские народы, и, видимо, является исконным как раз для 1 них. Воззрения на загробную жизнь у эстов развиты сильнее, чем у финнов. Тела умерших сжигали вместе с сопутствующими вещами, реже практиковалось трупоположение. Похороны сопровождались плачами, причитаниями, пением погребальных песен. Воина, вождя, главу семьи или рода хоронили вместе с оружием и орудиями труда, а иногда вместе с рабами или слугами. По древнему верованию, души умерших покоились на месте их погребения. Загробный мир, по представлениям эстов, состоял из двух царств: небесного и земного. Небесное жилище находится в лоне Укко, куда попал герой эпоса Kalevipoeg, созерцая богов в вечной радости и счастье. Царство смерти, Manala или Tuonela — место, окруженное со всех сторон ужасной рекой, совершенно схожее с землей, с лесами, полями и горами, но лишь в страшном виде, заселенное хищными, дикими зверями. Владыка загробного мира — ни добрый, ни злой Tuoni. Эпос подробно описывает похождения Калевипоэга в царстве мрака. Но хуже всего стать после смерти блуждающей душой, не попадающий в мир мертвых. Так случалось с душами умерших, которым не совершили должного погребения. Последнее представление находит подтверждение в Хронике Генриха, как эсты, потеряв много убитых в битве с леттами, не побежали их догонять, а «много дней они в печали собирали трупы убитых лэттами и сжигали их в огне, справляя похороны по своему обычаю с плачем и пирами».

Доктор Ф. Р. Крейцвальд в свое время записал космогоническую сагу, в которой «дедушка», творец мира и героев Ванемуйне, Ильмаринена и Леммекюне, говорит, что он не может уничтожить зло, которое есть мера добра. С другой стороны, властитель загробного мира совершенно не касается злых существ. Вследствие этого древний эст не чувствовал своей зависимости от высших сил.

* * *

Территория южнее расселения эстов, долина р. Гауи, нижнее течение Даугавы и Северная Курземе еще в начале нашей эры была балто-финским пограничьем со смешанным населением. Только к X веку здесь сложилась яркая своеобразная археологическая культура ливов, испытавшая сильное влияние балтов.

Свое имя Ливония получила от довольно сильного и многочисленного народа ливов, населявших этот край. Автор Ливонской хроники, изданной в 1578 году, Бальтазар Русов подчеркивает, что ливы «от начала времен были старейшим народом и старейшими жителями этой земли и еще теперь считаются таковыми». Как народ ливы сумели на протяжении веков сохранить себя и свой язык, хотя и оказались к концу XX столетия на грани исчезновения.

Сами ливы называют себя «ливлист», «калами-ед» («рыбаки»), рандалист («береговые жители»). Ливский язык относится к южной ветви прибалтийско-финской группы финно-угорской языковой семьи. Ближайшие родственники ли-вам по языку — эстонцы. В эстонском языке ближе всего к ливскому находятся южные говоры. По мнению финских и эстонских исследователей, ливский язык одним из первых выделился из общего финского языка-основы примерно в первые столетия нашей эры. По данным Информационного центра финно-угорских народов, в наше время ливским языком как родным владеют в совершенстве менее 10 носителей, около 40 человек лишь с трудом могут на нем изъясняться. В общей сложности примерно 230 человек считают себя ливами.

По данным латвийской исследовательницы ливов Гундеги Блумберг, в 1998 году в Риге жило всего две женщины, которые выросли в ливской среде, с детства говорили на родном языке и с возрастом не утратили его[10]. К сожалению, сейчас их уже нет в живых. В настоящее время ливы в значительной степени ассимилированы латышским народом. Можно смело считать, что в жилах многих потомков рижских рыбаков течет кровь древних ливов. Соответственно, многие слова в современном латышском языке восходят к ливскому.

До прихода крестоносцев ливы населяли морское побережье Северной Курляндии и низовья Даугавы и живописную долину Гауи. Ливы, жившие по Даугаве, поддерживали контакты со многими народами. Их земли находились как раз на большом торговом пути, из Балтики в Русские земли и далее. Река Ридзене, впадая в Даугаву возле поселения, образовала удобную гавань. Торговцы с Готланда, шведы, а затем немцы были нередкими гостями в краю ливов. Некоторые даже селились вместе с ливами возле Риги. Здесь задолго до основания немецкой крепости Риги существовало немецкое торговое поселение.

В описываемое время, то есть к концу XII столетия жизнь ливов была простой и суровой. Они жили деревнями, не зная каменного строения и зачастую не имея вообще никаких укреплений вокруг своих поселений. Ливы жили достаточно разобщенно, к концу XII века они так и не создали единой культуры. Курземские ливы довольно сильно отличались от гауйских или даугавских. Из источников известно, что земли ливов формально зависели от Полоцка. Русским племенной союз ливов был известен давно. В «Повести временных лет» автор записал: «А се суть инии языци иже дань даютъ Руси: чюдь, меря, весь, мурома, черемись, моръдва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нерома, либь: си суть свой язык имуще, от колена Афетова, иже живуть въ странахъ полунощныхъ.» Под именем либь здесь фигурируют ливы.

К варианту культуры ливов археологи относят и культуру народа вендов Хроники Генриха, памятники которой обнаружены в окрестностях Цесиса. Сам Генрих считал вендов не ливами, а отдельным народом, вытесненным куршами. Следует отметить, что имя «венды» явно восходит к известному в позднеримское время и эпоху переселения народов эпониму «венеды». Так первоначально собирательно называли народы южной и восточной Прибалтики (в основном, северных славян), ведшие торговлю янтарем. Интересно, что современные эстонцы вендами (vene) называют русских.

* * *

Имя балты родилось в кабинетах ученых-лингвистов примерно в середине XIX века для обозначения народов, говоривших на одной из ветвей индоевропейских языков, из которой до наших дней живыми сохранились только литовский и латышский, а также исчезнувший к началу XVIII века древнепрусский в виде письменных текстов. Впоследствии это название укрепилось и в других науках, занимающихся изучением прошлого. О том, каково было общее самоназвание балтских народов, и было ли оно вообще, можно только догадываться. Литовский археолог Мария Гимбутас предположила, что таковым мог быть эпоним «aesti», «aisti», «aestorum gentes» (эстии, аисты), хотя другие исследователи относят это имя исключительно к западным балтам. В древности территория расселения балтийских племен была гораздо больше и простиралась далеко на восток от нынешних границ Латвии и Литвы, занимая все верховье Днепра и доходя до бассейнов Оки и Сейма. Они довольно рано разделились на восточную и западную ветви. Западные балты, жившие вблизи морского побережья и включенные еще в римское время в международную торговлю по янтарному пути, значительно обгоняли экономически своих восточных собратьев, живших вдали от торговых магистралей и ведших хозяйство в нелегких условиях восточноевропейской лесной зоны. С VI по X век восточные балты оказались практически повсеместно ассимилированы или вытеснены к западу славянами. Сохраниться сумели лишь самые западные из них — латгалы и литва. Именно они впоследствии дали имена двум сформировавшимся в позднее Средневековье и существующим поныне балтским народам— латышам и литовцам. Судьба западных балтов была иной. Многолетняя германизация, а подчас и физическое истребление пруссов уничтожили этот народ к концу XVII века, даже имя его присвоили немецкие колонизаторы прусского края. Их южные соседи ятвяги или судувы были большей частью славянизированы, как и их восточные собратья. Остальные западные балты к XV—XVI вв. влились в состав литовского и латышского этносов.

Археологические находки свидетельствуют, что хозяйство балтов было земледельческо-скотоводческим. В восточных областях (в особенности, у латгалов) значительную роль играла охота. О развитии ремесел можно судить по находкам бытовых предметов и украшений в погребениях и на поселениях. Особенно интересны наборы женских металлических украшений. Балты, не имевшие собственного цветного металла, уже к середине I тыс. н.э. были искусными мастерами по его обработке. Каждый племенной союз имел свой набор украшений и свой погребальный обряд. К примеру, литовцы сжигали своих умерших и насыпали над ними курган, же-майты и земгалы, напротив, с V века хоронили в земле без каких-либо наземных сооружений, причем мужчин и женщин клали головами в противоположные стороны. Жители центральной Литвы, которых часть археологов сопоставляет с древними аукштайтами, вместе с сожженным прахом хоронили коня, а ятвяги (судувы) имели курганы, выложенные из камней. Погребения куршей отличались разнообразием. Они хоронили в бескурганных могильниках, как по обряду кремации, так и трупоположения[11]. Практически повсеместно в мужских погребениях балтов встречается оружие. Копья, мечи, щиты, боевое топоры, наконечники стрел, — такое вооружение балтов описывают встретившиеся с ними в XIII веке немецкие и русские хронисты.

И такими же предстают нам балтские воины по археологическим данным. Чем далее на юг и запад, чем серьезнее военная угроза от сильных соседей, тем больше оружия в погребениях, тем оно разнообразнее. Железных доспехов воины-балты не носили. Их заменял доспех из плотной кожи, часто ни в чем не уступавший по прочности железному, но меньше сковывавший движение воина. Юго-восточные балты — ятвяги и литовцы славились быстрой, легкой конницей, а поморские народы курши и самбы уже в эпоху викингов имели сильный флот. Среди поселений балтов выделяются городища, сеть которых довольно густо покрывала всю территорию их расселения уже к середине I тыс. н.э. Балтские понятия «pilis», «pils» имеют общий индоевропейский корень с греческим «полис» и означают то же самое, что и русское «город» — укрепленное поселение.

Обычно они создавались на высоких естественных или искусственных холмах вблизи рек. Нередко такие городища-замки окружались посадами или кустами деревень — селищ. Отдельные балтские народы, которые были известны русским летописцам и которые застает в Прибалтике Генрих Латвийский, сформировались примерно к V веку н.э. Земгалы, жемайты и селы считаются выходцами из единой культуры со сложным названием: культура курганов с каменными венцами, существовавшей в центральных областях Прибалтики в I—V вв.[12]. Из них наиболее древнее упоминание в письменных источниках осталось о селах. На римской путевой карте, известной под названием Певтинговой (кон. III — нач. IV вв.) обозначена «fluoius Sellianus» — «река селов», которую исследователи отождествляют с Даугавой[13]. Действительно, селы в указанное время занимали земли как на левобережье, так и на правобережье этой реки, но впоследствии были вытеснены с правого берега Даугавы латгалами, а на левобережье — латышской земле Аугшземе испытали сильное влияние их культуры. Земгалы впервые были упомянуты в перечне неславянских народов начальной части «Повести временных лет», а в XI в. этот народ хорошо известен по скандинавским источникам. А вот жемайты появляются на страницах письменных источников лишь в середине XIII века. Объясняется это, вероятно, тем, что материальная культура земгалов и жемайтов оставалась очень близкой вплоть до образования литовского и латышского народов. Даже имена этих народов в литовском и латышском языках звучат очень близко и означают одно и то же — «жители равнинного края, низменности». Фактически различались они лишь тем, что земгалы вели свою торговлю по Даугаве, а жемайты ориентировались на Неман. Интересно, что Генрих Латвийский, хорошо разбирающийся в этнической картине Прибалтики, жемайтов не знает вовсе. Почему-то принято считать, что он не отличал их от литовцев, хотя близость культур и этнических наименований скорее должны говорить о том, что он не отличал их от земгалов. Тем более что в начале XIII века жемайты в состав Литвы еще не входили, а этнически эти балтские народы были довольно далеки. Жемайты в Литве до сих пор во многом сохраняют свою самобытность, а их архаичный диалект давно стал предметом пристального интереса лингвистов.

Из восточных балтов после славянской колонизации «уцелели» лишь два народа. Латгалы, жившие в восточной Латвии и на юго-западе современной Псковской обл. России, когда-то были сильным и довольно воинственным народом. Археологические данные свидетельствуют, что, начиная с VII века, латгалы ведут постоянный, и, видимо, далеко не мирный, натиск на земли соседей. За полтора века им удалось занять часть восточных земель ливов, отодвинуть значительно на север границу расселения эстов. А родственный латгалам балтский народ селы был совершенно вытеснен ими с правобережья Даугавы, да и на левобережье археологи фиксируют чересполосное проживание селов и латга-лов, причем последние постепенно начинают доминировать. Археологические раскопки в землях самих латгалов также рисуют нам образ далеко не бедного земледельческого племени, притесняемого набегами соседей, каковыми их считает Генрих Латвийский. Южнее латгалов и селов проживали литовцы — родственные латгалам восточные балты. Впервые имя этого народа упомянуто в Квендинбургских анналах под 1009 годом. Археологи же связывают с ним культуру восточ-нолитовских курганов, сформировавшуюся в V в. Они хоронили сожженные останки своих соплеменников под курганными насыпями. Основная часть населения жила на селищах и занималась земледелием и скотоводством. Особенно отмечено почитание литовцами коней, известны даже отдельные конские погребения. Городища литовцев VI—VIII веков в основном представляли собой убежища для защиты от врага, постоянного населения в них не было. В этот же период в погребениях мужчин обычно встречается оружие, хотя и не в таком количестве, как у западных балтов[14].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.