Глава третья Притяжение и отталкивание. Дело Петра

Глава третья

Притяжение и отталкивание. Дело Петра

Они рисуют Спасителя с пухлым лицом, с розовыми губами, с завитыми волосами, руки и мускулы толстые, пальцы с мочками, такие же ноги с толстыми бедрами, и все это делает его похожим на немца, толстого, с большим животом…

Протопоп Аввакум, 1672

Немецкий естествоиспытатель и географ Эльзевир полагал, что Россия «вообще не склонна к торговле, потому что жители оной от природы не деятельны; там не может быть и много товаров, где не процветают искусства и художества; к тому же московитам не позволяется выходить за пределы своего государства, и потому у них нет мореплавания… В России нет никаких училищ, кроме тех, где учат читать и писать».

Первым военным столкновением Руси с Западом была Ливонская война Ивана Грозного. Царь привел под Ревель огромные войска, числом неизмеримо превышающие датчан, остзейских немцев и шведов — этого небольшого, по сравнению с Русью, края, и при этом не добился успеха. Организация, замысел и решимость одержали верх над числом, навалом и сумятицей. Это поражение произвело своего рода революцию в палатах русских царей. Полагаем, что справедливо оценил значимость происшедшего С.М. Соловьев: «Именно с того царствования, когда над Востоком было получено окончательное торжество, но когда могущественный царь, покоритель Казани и Астрахани, обратив свое оружие на Запад, потерпел страшные неудачи, — с этого самого царствования мысль о необходимости сближения с Западом, о необходимости добыть море и учиться у поморских народов становится господствующей мыслью правительства и лучших русских людей. Как нарочно, новые беды, новые поражения со стороны Запада, несчастный исход борьбы с Польшею и Швециею после Смутного времени еще более укрепили эту мысль… Но дело не могло обойтись без борьбы. У кого учиться? У чужих, у иноземцев, а главное — у иноверцев? Пустить чужих, иноземцев, иноверных к себе и дать им высокое звание учителей, так явственно признать их превосходство, так явственно подчиниться им? Что скажут люди, имеющие в своих руках исключительное учительство?». В первый век после монгольской неволи Россия, оторванная от морей, консолидировала пространство вокруг Москвы. В семнадцатом веке, достигнув Тихого океана, она превратилась в самую большую по территории державу мира, и Запад (в лице своих проповедников, дипломатов, путешественников, капитанов и кондотьеров) впервые смог оценить своеобразие колоссального незападного образования.

Достаточно рано для незападного мира в Россию проникает печатный станок, и культура русского народа получает книжное закрепление, фиксирующее русское своеобразие, подготавливающее Россию к лобовой встрече с Западом. Описания западных путешественников и русские летописи довольно живописно фиксируют встречу двух, ставших за полутысячелетнее отчуждение и раздельное существование столь отличными друг от друга, цивилизаций — западной и восточноевропейской.

Встрече России и Запада сопутствовала как реакция приятия, так и реакция отторжения. Сотни и даже тысячи иностранцев хлынули в ослабевшее после катаклизмов эпохи Ивана Грозного государство. Западное проникновение в Россию стало особенно интенсивным в эпоху Смутного времени. Два чувства русских явственно различимы на этом этапе. С одной стороны — несомненное восхищение западным мастерством, вещами с Запада, уровнем образованности, этикетом иностранцев, их культурой и энергией. С другой стороны, многие качества западных людей вызывали у русских стойкое подозрение, страх, недоверие. Вектор общественного отношения к Западу с годами стал склоняться к следующему положению: если русские не откроют собственной дороги к знаниям, культуре и новому восприятию жизни, то у их царства не будет будущего. Отныне — на четыреста лет — эта простая (и самая сложная по исполнению) мысль господствовала в России.

При Борисе Годунове в Москве была укреплена религиозная самооборона — создан патриархат. Царь видел в нем оплот собственно русских верований и традиций. Началась настоящая культурная самооборона государства, попавшего в сложную полосу развития. Война России со Швецией в самом конце XVI в. была первой войной России с подлинно западной державой, и она окончилась для России плачевно. В 1592 г. польский король Сигизмунд Третий стал шведским королем, и тучи с Запада сгустились над Россией. В состоянии круговой обороны царь Борис обсуждает планы создания в Москве высшей школы, преподавать в которой приглашались иностранцы — первое официальное признание превосходства Запада. Впервые на Запад посылается немало молодых людей за знаниями — тоже достаточно ясный знак. (Увы, ни один уехавший не вернулся на родину — печальный, но в общем не характерный для русского патриотизма показатель).

«Потребности государства заключались в таких науках, искусствах и ремеслах, которым не могли научить монахи. Волею-неволею нужно было обратиться к иноземным и иноверным учителям, которые и нахлынули… разумеется, с требованиями признания своего превосходства. Превосходство было признано: важные лица наверху постоянно толковали, что в чужих землях не так делается, как у нас, и лучше нашего. Но как скоро превосходство иностранца было признано, как скоро явилось ученическое толкование русского человека к иностранцу, то необходимо начиналось подражание, а подражание это, по естественному ходу дел, начиналось с внешнего… Он преклонялся перед силою, но действие силы не могло уже получить оправдания в его глазах и поэтому сильно раздражало». Ксенофобия получила обширное поле приложения. «Два обстоятельства вредно действовали на гражданское развитие древнего человека: отсутствие образования, выпускавшее его ребенком к общественной деятельности и продолжительная родовая опека, державшая его в положении несовершеннолетнего… Это (был) народ, проживший восемь веков в одинаковых исторических условиях».

Когда Борис Годунов поставил вопрос о необходимости вызвать из-за границы новых учителей, то старые учителя (духовенство) отвечали, что «нельзя, опасно для веры; лучше послать за границу русских молодых людей, чтоб там выучились и возвратились учить своих. Но известна судьба этих русских людей, отправленных при Годунове за границу: ни один из них не возвратился. Продолжительный застой, отсталость не могли дать русскому человеку силы, способности спокойно и твердо встретиться с цивилизациею и овладеть ею; застой, отсталость обусловливали духовную слабость, которая обнаруживалась в двух видах: или человек со страшным упорством отвращал взоры от чужого, нового именно потому, что не имел мужества взглянуть на него прямо, померяться с ним, трепетал в суеверном страхе, как ребенок, которого ни лакомства, ни розги не заставят пойти к новой няньке, или когда преодолевал страх, то вполне подчинялся чужому, новому, не мог устоять пред чарами волшебницы цивилизации».

Среди огромной невозделанной страны, где редко встречались села, деревни и города, западный путешественник с нетерпением ждал, когда же появится тот знаменитый город, который давал имя целой стране. Издали Москва производила выгодное впечатление. «На неизмеримом пространстве черная громада домов, а над этой громадой поднималось бесчисленное множество церковных глав и колоколов, и выше всех поднимался Кремль, жилище великого государя, с белою каменною стеною, наполненный белыми каменными церквами с позолоченными главами, и посредине высокий белый столп с золотой головою, Иван Великий, гигант благодаря скромной высоте других зданий… Издали Москва поражала великолепием, красотою, особенно летом, когда к красивому разнообразию церквей присоединялась зелень многочисленных садов и огородов. Но впечатление переменялось, когда путешественник въезжал внутрь беспредельного города: его поражала бедность жилищ со слюдяными окнами, бедность, малые размеры тех самых церквей, которые издали производили такое приятное впечатление, обширные пустыри, нечистота, грязь улиц, хотя и мощенных в некоторых местах деревом. Издали казавшаяся великолепным Иерусалимом, внутри Москва являлась бедным Вифлеемом». Так пишет не западный обличитель традиционных «потемкинских деревень», а безупречный патриот С.М. Соловьев. И все же, хотя находилась Москва за тридевять земель от Запада, на ней сразу же отразился отблеск западного ренессанса. В Москве — впервые в ее истории — появились красивые, большие и прочные здания, возведенные западными архитекторами. Итальянские художники украсили Москву практически одновременно с Западной Европой. А супруга первого государя периода независимости Руси — Ивана Третьего воспитывалась в Италии в той же обстановке, которая дала Западу Екатерину Медичи и Николо Макиавелли. В апреле 1604 г., посредине русского национального кризиса, никому не ведомый инок Дмитрий выдал себя за сына Ивана Грозного, принял католичество и выступил с польской армией на Москву. Весной следующего года царь Борис Годунов умирает, и самозванец входит в Кремль. Вестернизация становится его конкретной задачей. Лжедмитрий говорил о реформах, о переустройстве, о связях с Западом, о необходимости получения образования за границей. Короновал его на царство в 1605 г. призванный из Рязани грек — митрополит Игнатий, готовый признать Брестскую унию.

Возможно, спасением своей самобытности Россия обязана тому, что польское вхождение в Москву было движением с Запада во многом лишь в географическом значении этого слова. По своим глубинным цивилизационным основам Польское королевство не было частью Запада (вопреки творениям Коперника и прочим блистательным исключениям). Да и три тысячи солдат польского войска плюс несколько десятков немецких телохранителей Лжедмитрия Первого не могли представить собой ударную силу того Запада, который в это время колонизировал весь мир. Как организм, как общество, польский мир не отличался западной эффективностью. Польское население, погруженное в глубокий феодализм, не являло собой ту раскрепощенную и в то же время спонтанно организованную энергию, с которой в те же годы французы, англичане и голландцы делили между собой целые континенты.

Россия (как и другие великие страны — Китай, Индия, Япония, Оттоманская империя) встала в семнадцатом веке перед суровой перспективой — выстоять или подчиниться. Индия подчинилась примерно в 1750 году. Китай столетием позже. Оттоманская империя в 1918 году, Россия в 1991 году. Но подлинно исторически значимыми очагами сопротивления стали, в меньшей степени, Оттоманская империя (при всем ее начавшемся в семнадцатом веке упадке) и Россия при Романовых. Россия стала самым большим историческим примером противостояния Западу в его практическом, научном, методичном, организованном подчинении себе всего окружающего мира. Россия отчаянно стремилась сохранить себя и ее эпическая борьба была практически единственной альтернативой постепенной сдаче — доле всего остального мира.

Общая трагедия модернизации заключается в наличии двух правд, каждая из которых по-своему неоспорима. Первая правда состоит в том, что резкая ломка естественного ритма развития страны чревата духовными взрывами, жертвой наиболее существенных традиций, резким изменение народного «я» — сути веками сложившегося характера со всеми его сильными и слабыми сторонами. Часто в ходе такого ускорения развития данная цель (ускорение) не достигается, а итогом насильственной модернизации оказывается лишь разрушение традиций и духовных основ общества.

Другая правда построена на пафосе красоты. Она утверждает, что нельзя жить так, как живут люди в России, когда есть образцы цивилизованной жизни, расцвет наук, искусства, ремесел, новая социальность — прогресс во всех областях жизни. Верхний слой России, так же как Польши и Оттоманской империи признал превосходство Запада. Эти правды — мирящегося с отсталостью самоуважения и честного признания своих недостатков никогда не могли примириться даже на такой простой мысли, что национальное самоуважение может быть поддержано развитием, а развитие принесет плоды, если все лучшее в традиции и национальном характере не будет разрушено.

На собравшемся в Москве в 1613 г. Земском соборе встал вопрос о новой династии. Довольно влиятельная фракция бояр, придворных сановников и северных купцов стояла за призвание на русский престол шведского принца Карла-Филиппа. Воцарение в начале XVII в. западной династии несомненно способствовало бы более тесному союзу России с Западом. Но общая тенденция после польской агрессии была явно антизападной. Победили сторонники царя — автохтона, шестнадцатилетнего Михаила Романова.

С восшествием на престол династии Романовых Россия отвергает связь с Западом. Деулинский мир 1618 г. с Польшей засвидетельствовал, что Россия сумела отстоять свою свободу, но она добыла мир, заплатив высокую цену — потеряв даже Смоленск. Страна находилась в низшей точке своего европейского влияния. Она была действительно близка к потере и своей свободы, и своей идентичности. Возможно некоторых дополнительных усилий Запада было бы достаточно в это время для вхождения России в его орбиту. Но спасительная слабость Польши, неустойчивость западного влияния в ней самой, сделали усилия папы и других западных сил безуспешными. Важнейшим обстоятельством был подъем внутреннего самоуважения, духовное возрождение. После унижений, связанных с правлением поляков в Москве, добровольное обращение к Западу (как и появление неправославного монарха на русском престоле) стало невозможным. На Руси надолго утвердилось жесткое предубеждение против Запада. Время Михаила Романова было временем ксенофобии. Ранее Запад вызывал интерес, теперь — ненависть. Романовы воцарились как «свои» против «чужих». Долгое пребывание отца Михаила — митрополита Филарета в польском плену несомненно повлияло на взгляды всемогущего отца царя. Филарет, это очевидно, хранил ненависть не только к польской, но и к западной культуре. Он приложил большие усилия, чтобы по возможности изолировать страну. Все провозимые через русскую границу книги подвергались тщательной проверке. Скажем, в 1627 г. была запрещена книга некоего Л. Тустаневского, монаха с Украины, объяснявшего перемещение небесных тел на основе вычитанных им западных идей. После смерти Филарета в его хранилище были обнаружены 124 книги, недопущенные к печати. Четырнадцать лет фактического правления Филарета заложили начало тенденции воинственного изоляционизма, отгораживания от Запада. Возможно, его правление укрепило российскую самобытность и укрепило ощущение безопасности, но последнее во многом было искусственным — ведь важно было гарантировать будущее. Запад развивался, а Россия как бы замедлила свой исторический ход.

Единственная, возможно, сфера, где западное влияние, несмотря ни на что постоянно усиливалось — это военная система, отставать от Запада в этой области означало сдать все позиции. Воспитатель царя Алексея В.И. Морозов настоял на создании в Москве военных канцелярий, задачей которых было знакомство с западным военным опытом и привитие его на Руси. Русская армия вооружалась мушкетами последней западной конструкции. В результате осуществления реформ двухсоттысячная русская армия стала к 1681 г. самой большой вооруженной силой в Европе (каковой она продолжает оставаться до настоящего времени. Армия и тогда отнимала половину государственного бюджета). В 1632 г. голландский купец Винниус начал по поручению российских властей строить военные заводы в Туле. К середине XVII в. русская артиллерия с западной помощью была стандартизирована и стала отливаться из бронзы.

Западным военным специалистам стали платить в русской армии огромное жалованье, им раздавались большие поместья. Западные офицеры возглавляли пехоту и драгунов, западные мушкетеры приветствовались в русской армии. Во многом именно западные офицеры создали огромную русскую армию. Иностранные связи армии были очень крепки. Периодически на Запад выезжали полномочные представители для найма специалистов. Довольно широкое внимание было привлечено к миссии шотландца полковника Александра Лесли, который был послан на Запад для рекрутирования компетентных офицеров. Их престиж в Москве был чрезвычайно высоким.

* * *

На Западе в это время решающим рубежом в кодификации международных отношений стало формирование системных связей после Вестфальского мира 1648 года, завершившего первую гражданскую войну в масштабах всей Европы — тридцатилетнюю войну между протестантами и католиками, в которой Западная и Центральная Европа (Англия, Франция, Австрия, Испания, Нидерланды, Швеция, все германские государства) потеряли значительную долю своего населения, что поставило под вопрос едва ли не само выживание Запада. Овладевая миром, Запад увидел, что главная опасность таится не на дальних горизонтах, а внутри. Тогда-то, в ходе подписания и реализации Вестфальского мира отношения между суверенными частями Запада впервые были приведены в систему. Собственно, впервые получили легитимацию два главных понятия — «суверенитет» и «коллективная безопасность». Именно эти понятия легли в основание международной системы, существующей поныне. Патриархально-родовые начала (прежде всего, религия) были поставлены по значению после суверенного права государств распоряжаться своей судьбой. Мы видим, что Запад, заплативший колоссальную цену за религиозно-абстрактное безумие, отошел от терзающего современный мир традиционализма уже в середине семнадцатого века. Национальный интерес, а не приверженность любой, пусть самой дорогой и священной догме, стал характерен для создаваемой Западом системы. Возвеличение принципов «абстрактного» права повело лидеров Запада к конституционной форме правления — что тоже было обгоном на века всех соседних регионов. Рационализация управления дала внутри стран рост бюрократии, а вовне — систему договоров, систему всеобщего сохранения всеми признаваемых принципов. Впервые были созданы установления, активно выходящие за пределы границ одного государства, такие как банки и торговые объединения. Запад из хаоса создал систему, и эта система обеспечила эффективность его внутреннего развития и внешней экспансии.

Между тем, смотря на весь мир как на сферу приложения своей энергии и своего капитала, Запад не делал исключения и в отношении России. Торговые и промышленные интересы Запада заключались в освоении этого относительно близкого рынка. И русский изоляционизм, стойкий в идеологической и религиозной сферах, оказался податливее в области экономической. Первыми начали осваивать огромную Россию Англия, Голландия и Германия. Купцы из этих стран поражали русских партнеров деловой хваткой, энергией, хладнокровием, превосходной ориентацией и, главное, организацией.

Сразу же начались жалобные стенания. В петиции на имя царя в 1627 г. русские купцы умоляли ограничить проникновение иностранцев во внутреннее пространство России. Однако к этому времени уже само правительство, сам царь испытывали потребность в западных товарах и в помощи западных советников. Ущемленные эффективной западной конкуренцией купцы нашли поддержку среди служилого люда, особенно в военном сфере, с горечью воспринимавшего привилегии западных офицеров. Крайними противниками распространения западного влияния на Руси были староверы, поставленные в положение ортодоксальной оппозиции еще тишайшим царем Алексеем Михайловичем. Они не желали признавать приведенный к греческому канону ритуал ХVII века, но многократно большим было их неприятие Запада. Как пишет А. Тойнби, «в своем отрицании западной технологии их не смогли сломить даже доводы о возможной потере Россией независимости перед лицом более сильного врага… Староверы были готовы поставить на карту существование православно-христианской России, полагая, что Бог защитит свой народ, пока тот соблюдает его закон».

Сложившийся антизападный союз проявил себя на Земском соборе 1648–1649 годов. Ощутив серьезное давление почвенников, царское правительство обратилось к идее, впервые выдвинутой еще Иваном Грозным в 1570 г., — создать в Москве полузакрытое поселение иностранцев. В 1652 г. в восточной части Москвы была создана Немецкая слобода, где иностранцам полагалось жить и вести дела с избранными русскими партнерами — практика, сохранившаяся в Москве до конца XX в. Русский историк Ключевский называл Немецкую слободу уголком Западной Европы, разместившимся на восточной окраине Москвы. Здесь преобладал протестантский дух — несколько лютеранских церквей, школа, по-немецки построенные аккуратные дома, и главное, бьющая ключом организованная энергия, незнакомая соседней, преимущественно сонной Москве. Реакция на западный активизм тогда, как и столетия спустя, была двоякой: восхищение и страх. Просвещенные люди получали здесь заряд энергии, убеждение во всесильности организованной деятельности, новое видение мира. Темные люди убеждались, что дьявол силен.

Запад действовал и силой, и обаянием, и все более складывалось впечатление, что ветер перемен остановить невозможно. Уже второй Романов, царь Алексей Михайлович практически признал невозможность отгородить Россию от загадочных и интересных людей, прибывавших в невиданных одеждах и демонстрировавших такие любопытные взгляды на все происходящее в мире.

Еще одним обстоятельством, повлиявшим на отношение Москвы к Западу, стало антипольское восстание на Украине, завершившееся Переяславской Радой 1654 г., в результате которой Россия и Украина стали единым государством. С одной стороны, это сразу же уменьшило влияние Польши, ослабило католические тенденции на Украине. С другой стороны, с вхождением Киева в состав Российского государства начал сказываться западный опыт Киева, Киевской духовной семинарии, уже имевшей разветвленные связи с Западом. Представители Киевской семинарии уже в семнадцатом веке учились в Германии и Италии, они поддерживали контакты как с протестантами, так и с католиками. Благодаря киевским богословам впервые на русской земле читали Фому Аквинского и других западных мыслителей.

Имея в виду Украину А. Тойнби указывает, что «в ходе борьбы России удалось вернуть под свой суверенитет земли, которые долгие годы находились под западным правлением. Однако военные и политические победы еще не гарантировали возвращения этих территорий в лоно былой культуры. Более того, благодаря последовательной пропаганде западной культуры вестернизации начинали подвергаться даже внутренние земли Московии». Некоторые западные исследователи, считают, что Киев стал своего рода «троянским конем» Запада, подготовившим в России почву для реформ Петра.

Результаты происходившей на Западе феноменальной революции знаний, обычаев, науки становились известными России второй половины XVII в., России периода правления Алексея Михайловича. Проблема Россия-Запад перестает быть умозрительной, она начинает вставать со всей серьезностью перед Россией, чьи казаки и служилые люди дошли до Тихого океана, а ряд представителей элиты дошли до Атлантических стран. Лучшие люди страны оказались в положении, стандартном для многих других стран, открывших для себя Запад: признание западных достижений и культуры влечет за собой сравнение с унылым окружением, оно вызывает ощущение, близкое к чувству некоего предательства. Это чувство будет посещать многих русских западников. Вокруг нескольких побывавших на Западе бояр складываются очень узкие кружки единомышленников — прообраз прозападных послепетровских элит. Князь Курбский, изменивший Ивану Грозному, — еще «протозападник», но боярин Голицын, высоко взошедший при царице Софье, уже может быть назван просто западником — поклонником и проповедником западной цивилизации.

Знание западных языков стало предпосылкой знакомства с западными идеями, число владеющих ими в России постоянно росло. В кругу постельничьего боярина царя Алексея Михайловича Федора Ртищева проявляет себя Спиридон Потемкин, читавший по-латински, по-гречески и по-польски. Обсуждение событий на Западе становится популярным, оно стимулирует обращение и к собственным нуждам. Окружение Алексея Михайловича начинает поднимать невиданные темы — об образовании и о реформах в стране. Симпатии деятелей из этого окружения были на стороне Печатной службы, впервые поставившей перед собой цель повысить культурный уровень царства.

Разумеется, в самодержавной монархии многое зависело от высочайшей монаршей воли. Занятый значительную часть своей жизни разбирательством схизмы никонианства, царь Алексей Михайлович Тишайший только к концу своего правления отходит от изоляционистской традиции Филарета и становится сторонником знакомства с достижениями Запада. Этот интерес быстро становится интенсивным. По свидетельству некоторых деятелей эпохи царь Алексей Михайлович под конец жизни уже не интересовался ничем, кроме Запада. Он призвал музыкантов и театральные труппы из Курляндии, приказал перевести множество книг с иностранных языков на русский, открыл посольство в Вене, принял у себя при дворе множество иностранцев, включая доминиканцев и иезуитов.

В той своеобразной, особой, удивительной России семнадцатого века впервые из недр одного народа вызревают две общественные парадигмы. «Исконное благочестие» и ранний, первоначальный вестернизм вступили в первую фазу своей отныне нескончаемой внутренней войны. В феврале 1656 г. патриарх Никон начал кампанию гонений на игры и увеселения, на «веселые» иконы, созданные под воздействием западного влияния. Но царь уже не был готов до крайности стоять за древние нравы московитов. Он поддержал выступившие против Никона силы и тем самым создал предпосылки поворота к Западу. С падением Никона потерпела крах идея создания на Руси собственного религиозного вождя, аналогичного по положению и функциям римскому папе. Россия объективно отказалась от создания религиозного заслона на своих западных границах. Тем самым, вольно или невольно, был облегчен приход западника Петра.

Происшедший во второй половине XVII века раскол русской церкви, освобождение ее от старой византийской традиции объективно подготовили Россию к более тесной встрече с Западом. Впервые на Руси люди западной ориентации обрели значительный вес. Ведущий западник Симеон Полоцкий стал воспитателем детей царя Алексея Михайловича — Федора, Софьи и Петра. Полоцкий сочинял поэмы, ставил пьесы, прославлял и олицетворял собой тот пафос красоты свершения, который неудержимо овладел его самым энергичным воспитанником — Петром.

Царь Петр, видимо, не смог бы осуществить столь крупный поворот к Западу, если бы тенденция восхищаться обозначившимся в русском сознании западным центром мира не была уже (хотя бы частично) подготовлена.

С.М. Соловьев с горечью пишет о том, что «тяжелое чувство собственных недостатков, сознание, что отстали, что у других лучше и надобно перенимать это лучшее, учиться, не покидало лучших русских людей… Сравнение и тяжелый опыт произвели свое действие, раздались страшные слова: «У других лучше», и не перестанут повторяться слова страшные, потому что они необходимо указывали на приближающееся время заимствований, учения, время духовного ига… Но цивилизация уже закинула свои сети на русских людей, приманивая их… Сильно чувствовалось, что отстали, сильно чувствовалось и громко говорилось, что надобно учиться». Лидером этого движения стал Посольский приказ (первое Министерство иностранных дел) под руководством двух первых российских западников — Ордина-Нащекина и Матвеева. Оба были известными собирателями библиотек, к ним первым стекались западные книги.

Разумеется, это касалось только чрезвычайно узкой полосы правящего класса. Тем важнее отметить, что в полтора десятилетия, предшествовавшие восшествию Петра на престол, вокруг царевны Софьи и ее фаворита Василия Голицына шла борьба уже не между «истинной верой и западной ересью», а между двумя типами восприятия западного опыта. Первый («южный») устремлен был на восприятие австро-польско-украинского опыта (как бы следующий за краткой вестернизацией Лжедмитрия). Второй тип наследовал еще более ранние «прототенденции», линию Бориса Годунова на утилизацию северноевропейского опыта и тяготел к Швеции, Северной Германии и даже Англии (куда, как говорилось выше, Годунов послал первых русских студентов). Первому типу восприятия Запада, в его воздействии на Москву, препятствовала одиозная католизация, антирусская политика Польши. В то же время второй тип знакомства с Западом с годами увеличивал свое влияние, ибо протестантизм как бы способствовал «деидеологизации» межгосударственных отношений. Его проникновение в Россию было более осторожным и не вызывало агонии православного сознания.

Петр Первый последовал скорее за Годуновым, чем за Лжедмитрием. Это было тем более логично, что Амстердам, Лондон, Стокгольм, Копенгаген и Кенигсберг стали к концу XVII века более впечатляющими столицами, чем Вена, Варшава, не говоря уже о Львове.

* * *

Нет сомнения в том, что мировые цивилизации развивались и до подъема Запада. Но возвышение Запада оказало воздействие на скорость развития, по существу вынудило остальные страны к ускоренному развитию. Россия 1480–1690 гг. была в силу исторических обстоятельств изолирована от Запада и отставала от него. Но она выработала свой психологический и культурный код. Зафиксированный, возможно, полнее всего в «Домострое», этот код очевидным образом служил прогрессу, способствовал, в частности, смягчению нравов, дошедших до пределов жесткости во времена монгольской неволи. Очевидным стал материальный прогресс. На Руси появились каменные строения, началось масштабное освоение рек как главных артерий внутреннего сообщения, монастыри стали хранителями духовного опыта, стали распространяться книги. Россия сумела на своих огромных пространствах создать оригинальную, яркую, устойчивую цивилизацию. Отрицать наличие внутренних сил здесь невозможно — иначе не понять, как за сто лет можно освоить земли от Урала до Америки. Но опыт, даже общенациональный, был при этом усеченным, односторонним, оторванным от мирового уровня, а значит и уязвимым. Уязвимость такого рода продемонстрировали Индия и Китай. От факта западного лидерства уже невозможно было никуда уйти. Изоляционизм не был адекватным ответом. Конечно, в Архангельске в 1547 г. английских послов ждали не индейцы, готовые менять свои земли на бусы, а северные поморы, наследники Новгорода, потомки ратников, остановившие на Чудском озере орден меченосцев. Эти поморы уже ходили на Шпицберген, а их потомки позже дошли до Тихого океана. Но нельзя не учесть и того, что в это время на Западе уже были Оксфорд и Сорбонна, а допетровская Русь значительно отставала от Запада по своим цивилизационным критериям: развитию науки, искусства, промышленности, общественных отношений и пр. Можно искать «особый лад» русского народа, но невозможно возразить против очевидного отставания допетровской Руси от Европы наступающего века Просвещения.

Лучшие умы российской историографии соглашаются, что к концу семнадцатого века представление о том, что Россия отстает от Запада, распространилось весьма широко. Оно становилось частью национального самосознания. Гордый С.М. Соловьев признает это, возможно, убедительнее других русских историков: «Сознание экономической несостоятельности, ведшее необходимо к повороту в истории, было тесно соединено с сознанием нравственной несостоятельности. Русский народ не мог оставаться в китайском созерцании собственных совершенств, в китайской уверенности, что он выше всех народов на свете. Уже по самому географическому положению своей страны: океаны не отделяли его от западных европейских народов. Побуждаемый силою обстоятельств, он должен был сначала уходить с запада на восток: но как скоро успел усилиться, заложить государство, так должен был необходимо столкнуться с западными соседями, и столкновение это было очень поучительно. А в то самое время, в то самое царствование, когда Восток, восточные соседи русского народа оказались совершенно бессильными пред Москвою, когда покорены были три татарских царства и пошли русские люди беспрепятственно по Северной Азии вплоть до Восточного океана, — в то самое царствование на западе страшные неудачи, на западе борьба оканчивается тем, что Россия должна уступить и свои земли врагу. Стало очевидно, что во сколько восточные соседи слабее России, во столько западные сильнее. Это убеждение, подрывая китайский взгляд на собственное превосходство, естественно и необходимо порождало в живом народе стремление сблизиться с теми народами, которые показали свое превосходство, позаимствовать от них то, в чем они являлись сильнее; сильнее западные народы оказывались своим знанием, искусством и потому надобно было у них выучиться».

Возможно, первые предупреждения о возможности скоординированного наступления Запада на Россию поступили от российского посла в Польше Тяпкина. Посол писал царю о «дивных замыслах французской фракции: французский король хлопочет о мире поляков с турками, чтоб можно было французские и польские войска обратить против цесаря и Пруссии; победивши цесарцев и пруссаков, обратиться вместе со шведами на Московское государство. Победивши Москву, все католические государи пойдут на Турцию, не соединяясь с православными государями, чтоб народы греческого православия обратились к римской церкви». Тяпкин неоднократно предупреждал об опасности союза поляков со шведами, поддерживаемого из Западной Европы Францией.

Возглавивший в 1683 году внешнюю политику России (как «царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегатель») князь В.В. Голицын решал ту же задачу — избежать формирования западной коалиции, в авангарде которой были бы Польша и Швеция. Лишь давление турок на Вену ослабило антирусский аспект западной политики. Занятая борьбой с турками на Балканах, Польша в 1686 году уступила России «навсегда» Киев взамен на обещание помощи в войне с оттоманами.

Вхождение Киева в состав России имело для России немалое цивилизационное значение. Начиная уже с 1650 года вызванные в Москву из Киева два ученых монаха — Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский осуществили перевод нескольких книг с греческого и латинского на славянскую речь. Они собрали вокруг себя грамотных людей московских, предоставив им книги, существенно важные для западной цивилизации — части истории Фукидида, географию Европы и Азии, описание казни английского короля Карла Первого, труды по воспитанию детей и учебники анатомии, сборники работ целого ряда греческих и латинских авторов. Основными заказчиками этих переводов были царский дворец и посольский указ. В Московии появились люди, которые жаловались на то, что «в молодости не получили образования. Этих людей становилось все больше и больше и они необходимо должны были прийти к мысли дать образование своим детям, чтобы те не жаловались».

Дело сразу же приобрело характер греческой трагедии. Недобранные знания следовало приобрести у иностранцев, а признание чужого превосходства всегда вызывало самые разнообразные страсти неприятия. Ученый серб и славянский патриот Юрий Крижанич призвал сделать просвещение народа «средством сбрасывания с шеи немецкого ярма». Обращаясь к московскому царю, он писал: «Чехи, а недавно и ляхи (поляки) впали в одинаковое с задунайцами окаянство. Ибо, хотя ляхи и хвастают обманчивою тению государства и своим своевольством, однако дело известное, что сами они не могут избавиться от своих бед и позора». В обширном сочинении «Политические думы» Крижанич требует важных преобразований, требует введения наук и, вместе с тем, старается возбудить самую сильную недоверчивость, «ненависть к людям, от которых можно было бы заимствовать науку, почерпнуть средства к выводу России из ее печального состояния, то есть ненависти к иностранцам».

Важно знать, что русский царь читал трактат Крижанича, в котором, пожалуй, впервые с такой силой излагались мысли, вариациям которых в русской истории в дальнейшем не будет конца. Почему страны Запада столь могущественны? Англия и Нидерланды потому богаты, что там «разумы у народа хитры, морские пристанища и торги отличные, цветет всякое ремесло, земледелие и обширная морская торговля; еще славнее и счастливее бывает государство, когда в нем при этом и законы хороши, как, например, во Франции». Россия же заперта для торговли, население косно, ремесло не поощряется. Громадные расстояния и отсутствие просвещения, особенно исторических знаний, отбрасывают ее назад, в царство лени, пьянства и расточительства. В отношении подчиненных проявляется жестокость, в народе нет бодрости, народ не может защитить свое достоинство. Самое великое национальное несчастье — неумеренность, неумение «средним путем ходить — но все по окраинам и пропастям». Кабаки, откупщики и доносчики мешают развитию. «Люди, привыкшие все делать тайком, как воры, со страхом, с обманом, забывают честь, становятся трусливы на войне, делаются склонны ко всякой нелюдскости, нескромности и нечистоте; не умеют они ценить чести, не умеют делать различия между людьми». С.М. Соловьев подчеркивает, что этого серба нельзя заподозрить в злорадстве относительно язв древней России. Крижанич убеждал русских людей умело заимствовать плоды цивилизации у иностранцев. Он требовал, чтобы русские люди «перескочили несколько веков, от низшей степени образованности к самой высшей, из детства к полной возмужалости; но народы скачут таким образом только под перьями теоретиков, не хотящих знать истории, действительности». Печальна была судьба обличителя, он был сослан в Сибирь.