Альфред Великий
Альфред Великий
Он восстановил Лондон, а теперь считается «мертвым белым мужчиной»
Еще сто лет назад Британия справедливо считала себя величайшей державой на Земле. Дредноуты Британского королевского флота бороздили просторы Мирового океана. В честь основателя флота возводились статуи — это был детина с топором и подвязками крест-накрест по икре, с развевающейся бородой и глубоко посаженными глазами под шапкой Санта-Клауса.
Каждому ребенку в Англии было известно его имя, а на одном из празднований в его честь лорд Розбери произнес речь, которую пересыпал комплиментами в превосходной степени, и в числе прочего назвал Альфреда «идеальным англичанином, прекрасным монархом, заложившим основы величия Англии». Эдуард Фримен, консервативный историк, позже назвал его «самой выдающейся фигурой в истории».
Альфред не только заслужил право называться отцом флота, а значит, и империи, и господства англосаксонского мира вообще, которое сегодня, в начале XXI века, дышит на ладан. Он также вернул свет знания в земли, погрязшие в невежестве, он отбился от варваров-садистов, объединил страну и войдет в анналы истории как человек, спасший Лондон от забвения.
И тем не менее сегодня Альфред до смешного немоден. Его портреты теряют или хранят в запасниках, его статую в Уонтидже регулярно размалевывают вандалы. Детям о нем не рассказывают, все выглядит так, будто мы решили вернуть его в Темные века, откуда он нас вытащил.
Те немногие древности, что остались от саксонского Лондона, каким он был до Альфреда, — они совсем не впечатляют. Это гребни со сломанными зубьями, вырезанные из бараньей лопатки. Это оловянные безделушки вроде тех, что можно найти на развалах рынка Кэмден-Лок, только похуже.
Среди них неровно покрытая глазурью глиняная посуда, будто слепленная первоклашками, а если в Музее Лондона залезть в макет саксонского деревянного жилища, чувствуешь себя как в логове хиппи — такое все убогое. Не осталось ни кирпичей, ни камня, ни фресок, ни мозаик и, разумеется, ни водопровода, ни канализации, какие были у римлян.
Возможно, кто-то из исследователей англосаксонского периода будет настаивать, что это был Золотой век, но стоит лишь, скорчившись, влезть в эту хижину — и прямо физически ощущаешь в своих спутанных волосах запах дыма и ароматы свиней. А потом чувствуешь, как мрак Темных веков поднимается по ногам, а за ним — опухоли, гнойники и средняя продолжительность жизни тридцать два года.
Со времен Адриана население Лондона сократилось катастрофически — до нескольких тысяч человек примерно. Лондон пребывал в вассальной зависимости от Эссекса, где властвовал Оффа, звероподобный и невежественный король Мерсии. Жители покинули этот древний римский город, наверное, из-за суеверного страха перед руинами.
Хотя Люнденвик, местность возле Стрэнда и Олдвича, где они поселились, очевидно, того стоил. Мы нашли горшки, которые свидетельствуют об оживленной торговле с Европой Меровингов. Раскопки, проведенные в 1980-х в районе Ковент-Гарден, обнаружили улицу домов примерно в шестьдесят.
По свидетельству Досточтимого Беды, Лондон все еще оставался «рынком для многих народов, прибывающих туда по земле и по морю». Несмотря на упадок, Лондон начала IX века все еще оставался, вероятно, самым важным и богатым городом страны, хотя, конечно, особой конкуренции у него не было. Но вскоре все пошло гораздо хуже.
В некотором смысле можно сказать, что англосаксы доигрались. В конце концов, они и сами были хищные твари. Они были германцы, белокурые бандюги с равнин между Эльбой и Везером, и они так жестоко обращались с местным населением, повсеместно убивая и изгоняя кельтов, что у византийского историка Прокопия сложилось впечатление, что Британий на самом деле две: земля, называемая Бреттаниа, напротив Испании, и Бреттиа, скорее германская, напротив устья Рейна.
Уже в правление Альфреда саксы продолжали преследовать романо-кельтских бриттов, вытесняя их на запад в Уэльс и Корнуолл. Дед Альфреда по матери, Ослак, был дворецким короля и хвастался тем, что его семья убила всех бриттов, которые попались им под руку на острове Уайт.
Саксы были специалистами по геноциду, и еще до рождения Альфреда они успели получить «ответку». Кто-то утверждает, что разбойников гнал бум рождаемости в Дании, где из-за обычаев полигамии рождалось много младших сыновей от вторых жен, и все они кидали жадные взгляды на английские кошары и отары. Так это или не так — не важно, а важно то, что в Британию пришли викинги. Они поднимались по рекам в своих юрких, плоскодонных суденышках и высаживались на берег с жутким улюлюканьем.
Схваченных саксонских королей подвергли обряду «кровавого орла», который в самой мягкой версии выглядел как вырезание орла на спине, а когда исполнялся по всем правилам, состоял в отсечении от хребта еще живой жертвы задней части ребер, вытаскивании из грудной клетки легких и художественной их раскладке на торчащих ребрах таким образом, чтобы они образовывали «крылья орла».
Они практиковали и другие виды человеческих жертвоприношений. Они грабили церкви, потому что церковь для них была всего лишь одним из домов, разве что там было больше шансов найти золото. Доведенные до отчаяния короли Уэссекса и Мерсии пытались откупиться от них, чтобы они ушли. Викинги брали золото и клялись ужасными клятвами, что уйдут… и кидали их, как лохов. Как следует из «Англосаксонских хроник», в 842 году состоялся набег на Лондон «с великими убийствами», но большая беда пришла в 851-м.
Флот из 350 кораблей с Рюриком во главе приплыл из устья Темзы. Сперва они налетели на Кентербери. Затем поплыли дальше, высадились на северном берегу Темзы и разграбили Люнденвик. Женщин изнасиловали. Мужчин убили. Кровь бурными потоками текла в Темзу.
Человеку, которому предстояло отомстить за эти бедствия, было тогда лишь три или четыре года. Он подрастал в королевских владениях Уэссекса среди охоты, рыбалки, стрельбы из лука и молитв. Это был сын Этельвулфа, сына Эгберта, сына Илмунда, сына Иафа, сына Эоппа, сына Ингрида, другими словами, он был настоящим саксонским джентльменом.
Была, правда, одна проблемка — у его родителей уже было четыре сына: Этельстан, Этельбальд, Этельберт, Этельред — и дочь, которую звали… как? — правильно, угадали! — Этельсвит. Альфред с самого начала имел фору: его имя было покороче и помоднее (оно, кажется, означает что-то вроде «мудрость эльфа»).
Его биограф — льстивый монах по имени Ассер — сообщает нам, что этот юный мальчик победил своих старших единокровных братьев в состязании по запоминанию стихов. Можно представить себе, с каким омерзением смотрели все старшие Этель-детки на этого золотоволосого юного лорда Фаунтлероя, тараторящего стихи перед своей сияющей маменькой.
Однако большую роль в его развитии сыграло то, что его отец Этельвулф именно его, Альфреда, выбрал из всех, чтобы сделать ему интересный подарок. Теоретически Этельвулф вел свой род от Одина, старшего из языческих богов, но был он верующим христианином, настолько набожным, что вскоре после битвы при Окли (иначе Акли) в 852 году он совершил нечто из ряда вон выходящее. Викинги все еще кружили по Англии, угроза еще не отступила, а он решил совершить паломничество через моря и горы, в Рим, и, мало того, решил взять с собой пятилетнего сына.
Папа Лев IV приветствовал бородатого саксонца в базилике Св. Петра, и пока его подручные аккуратненько освобождали короля Уэссекса от его приношений — золотой короны весом под два килограмма, меча, украшенного гравировкой, и окрашенного в пурпур плаща с золотыми ключами, — папа придумал приличествующее вознаграждение для своего гостя. Этельвулф был назначен консулом. Высочайший пост Римской республики, ради которого бедняга Цицерон напрасно выворачивался наизнанку, был отдан, как семечки, этому темному германскому вождю, а маленький Альфред стал крестным сыном папы римского.
Учитывая такое отношение, неудивительно, что эта поездка в Рим слегка ударила Этельвулфу в голову. Отец и сын пробыли там целый год, проживая в Schola Saxonum — скоплении саксонского типа домиков напротив собора Св. Петра, предназначенных для религиозных туристов из Англии, — и тратя еще больше валютных запасов своей страны на украшение римских храмов. Спустя два года, когда Альфреду было семь, они приехали снова, совершив второе паломничество.
Не так давно я повез в Рим свою дочь, и мы прошли вокруг Колизея, который и сегодня, наверное, выглядит почти так же, как во времена Альфреда. Я смотрел вверх на серебристые стрелки дождя на фоне его темных, закопченных арок и думал о том, что по сравнению с фотографиями он выглядит намного более жутким и огромным. Представляете, как это подействовало на неокрепший ум юноши — вся эта громада римской архитектуры. Ведь весь саксонский Саутгемптон — самый большой центр торговли за пределами Лондона — мог вполне поместиться в термах Каракаллы.
Конечно, большая часть Рима была разрушена, как и римский Лондон. Но папа Лев, крестный отец маленького Альфи, впечатляет тем, что он решил так возвести христианские постройки, чтобы они соперничали с реликвиями язычников. Он построил массивные стены вокруг Ватикана и то, что когда-то было мавзолеем Адриана (теперь Замок Святого Ангела). В наиболее впечатлительном детском возрасте Альфред Великий стал свидетелем перестройки города и понял что-то такое, что в Англии уже почти забыли — саму идею города.
Это была идея, которую викинги яростно отвергали. Им были неинтересны города — им было интересно их жечь.
В 860 году они разграбили Винчестер, столицу Уэссекса, и Альфред мужал в почти непрестанной борьбе с варварами. Его отец умер в 858-м, а затем один за другим продолжали умирать его старшие братья: никто из них не дожил до тридцати. В 871 году двадцатитрехлетний Альфред принял корону — в очень сложной обстановке. На викингов не было управы, и в 872 году часть великой армии варваров решила вновь заняться разорением Лондона, насилуя и грабя всех, кто еще там ошивался. Вроде бы вождь викингов Хальфдан даже повелел отчеканить в Лондоне свою монету — просто так, чтобы показать, кто здесь хозяин.
Альфред был вынужден платить денежную дань за свою землю (что само по себе не стыдно — такая стратегия используется до сих пор, с переменным успехом, против Талибана) и постепенно оказался загнанным в болотистую пустыню Сомерсета, беглец в собственной стране. Именно там он сжег хлеба в очаге простой крестьянки и, говоря словами книги «1066 и все такое» (1066 and All That), стал Альфредом Великим. Там же, по легенде, он и его слуга переодевались в бродячих певцов, чтобы следить за лагерем датчан.
Альфред истово веровал — с почти неприличным, по сегодняшним меркам, рвением, — как через столетия после него верили в викторианской средней школе, с ее духом воинствующего христианства — твердой верой не просто в Бога, а в то, что душу можно научить преодолевать несовершенство тела. Когда он повзрослел, его стали донимать сексуальные позывы, и он буквально молил, чтобы его отвлекла болезнь. Господь вознаградил его таким здоровенным геморроем, что после одной особенно мучительной охоты в Корнуолле он остановился в каком-то монастыре, чтобы вымолить себе другую болезнь.
Затем он начал мучиться странными болями в животе, которыми страдал до конца жизни (сейчас считается, что у него была болезнь Крона). Позже, когда Альфред уже полагал себя одним из мировых лидеров типа сегодняшних G-20, он писал патриарху Иерусалимскому Илье, испрашивая совета у этого непререкаемого научного авторитета по поводу своих кишечных горестей. Илья послал ему набор отвратительных средств, включая скамоний от запоров, гутамон от колик, нард от поноса, трагакант от плохих мокрот, нефть для умягчения внутренностей, которую следовало принимать, не смешивая ни с чем, и «белый камень» от всех неизвестных болезней.
Неизвестно, когда Альфред начал и начал ли вообще пить нефть для лечения желудка, но большинство современных докторов согласны, что если он выжил после лекарств патриарха, то мог пережить все что угодно. Победив свои внутренности и, наверное, постреливая выхлопами нефти «премиум» из заднего места, Альфред, рыча, вышел из болот. Он организовал саксонцев в «фирд», или постоянную армию, с системой ротации, чтобы каждый воин имел время для работы в поле. Он сменил сам подход к обороне, превратив почти тридцать городов в укрепленные двойными стенами «бурги». В 878 году саксонцы схватились с датчанами в решающей битве при Эдингтоне.
Армии сошлись, как гоплиты, сначала бросая свои копья длиной от 1,8 до 2,4 метра. Затем началось главное дело: колышущаяся, ревущая схватка щит на щит, и, если вы увидите сохранившиеся саксонские колющие мечи — тонкие, опасные сиксы и скарамаксы, — вы поймете, почему викинги не испытали ни малейшего удовольствия от знакомства с ними. Гудрум по прозвищу Викинг был побежден и согласился, не вполне искренно, окреститься, а Альфред выступил его гордым крестным отцом.
Битва при Этандуне (современный Эдингтон) была поворотной точкой, моментом, с которого угроза викингов начала сходить на нет. Но разбойники не ушли совсем. Кажется, в 882-м они снова совершили набег на Лондон, хотя на кого или на что они набегали, не понятно. Очевидно, горькая правда состоит в том, что это поселение было так разрушено, что не осталось никого из руководства, и все-таки Лондон не утратил стратегического значения. Он все так же находился в центре паутины римских дорог, и, если Альфред хотел прекратить продвижение викингов на восток и юго-восток Англии, самым простым было взять под контроль место пересечения дорог.
В 886 году он «gesette» Лондон, рассказывают «Англосаксонские хроники». Он осадил или занял его? Как бы там ни было, случился еще один разрушительный пожар (горели, уж какие были, жилища викингов) и еще одно избиение викингов. Знаменитый клад монет, найденный в Кройдоне, очевидно, указывает, что теперь настала очередь викингов прятать свое добро и бежать. Оказавшись владельцем древней римской столицы, Альфред смог осуществить то, что его крестный папа Лев сделал в Риме. Все идеи, усвоенные им еще мальчиком-паломником, забили фонтаном, и, по словам Ассера, «он великолепно восстановил город и снова сделал его пригодным для жизни».
Он хотел иметь город с историей и, как и многие правители и до него и после, вынашивал «мечту о Риме» — желание утвердить, в стиле Карла Великого, свои права как наследника великой римской христианской культуры, которая когда-то владела Европой. Поэтому он приказал саксонцам преодолеть свою романофобию и снова поселиться внутри остатков огромных розово-белых стен.
От Чипсайда вниз к реке он выделил кусок старого города, примерно 300 метров в ширину и 1000 метров в длину. На нем он построил сеть прямых пересекающихся улиц, следы которых еще заметны у Гарлик-хилл, Бред-стрит, Боу-лейн и в других местах. Люнденвика не стало, родился Люнденбург. Древний город стал новым городом, а новый город стал старым городом, о чем нам напоминает название Олдвич («старый рынок»).
Новый старый Лондон имел два порта — Биллингсгейт и Квинхит, и на восстановленных пристанях стала расцветать торговля. Мы находили и норвежские точильные камни из песчаника, и жернова из германского Нидермендига. Есть монеты из Бельгии, Нормандии и Шотландии, а это значит, что Лондон возвращал себе черты многонационального, многоязычного города.
Альфред заложил основу 150-летнего периода стабильности и роста — а это поважнее, чем физическое восстановление. Лондон при Альфреде воплотил собой новый важнейший факт политической жизни. Он передал город под управление мерсийца, Элдормана Этельреда (имя которого, похоже, сохранилось в названии Олдермэнбери), и Лондон стал центром и символом нового союза Уэссекса и Мерсии, а сам Альфред, который женился на мерсийской принцессе Эльсвит, уже не был только королем Уэссекса.
У него появился новый титул. Он стал rex Anglosaxonum — королем англосаксов, а свой язык он называл Englisc. Когда он умер в 899-м, в богатстве и славе, о нем говорили как о «cyng ofer eall Ongelcynn» — короле над всеми англичанами, и в этой фразе уже можно видеть, как зарождается главный язык сегодняшнего мира, словно сквозь черты австралопитека вдруг проступает что-то человеческое.
В своем завещании Альфред оставил 2000 фунтов, невероятную для того времени сумму, что, наверное, говорит о том, что англосаксы научились извлекать пользу из поражения викингов и снятия угрозы с морских путей. Он также запомнится как один из величайших за все времена поборников образования в этой стране, который использовал свет знания и христианства как оружие в борьбе против невежественных датчан.
Альфред был ученым, он лично перевел Августина, Боэтия и псалмы на свой язык. Он был законодателем и теоретиком системы управления и создал свод статутов Domboc (Doom book). Он был самоуверен и энергичен, как Черчилль, он изменил конструкцию кораблей, на которых плавали его матросы.
Среди историков сегодня могут найтись циники, которые скажут вам, что корабли Альфреда были «не очень» — они оказались довольно тяжелыми и медленными. Но все равно его можно считать отцом англосаксонского господства на море, которое, к некоторому раздражению Пекина, сохраняется и сегодня в самых отдаленных уголках Тихого океана.
Альфред изобрел свои собственные, особые часы, чтобы ровно половину времени уделять молитве Господу, а половину — земным делам. После множества экспериментов он приказал своим капелланам собирать остатки воска в один кусок весом в семьдесят два пенни. Этот кусок воска затем надо было разделить на шесть очень тонких свечей, по тридцать с небольшим сантиметров длиной каждая. Альфред каким-то образом подсчитал, что каждая свеча будет гореть ровно четыре часа, и, согласно его плану, нужно было иметь постоянный запас свечей и жечь их непрерывно, днем и ночью, чтобы точно отмечать ход времени.
Увы, но многочисленные и разнообразные церкви и палатки, в которых он молился, слишком продувались сквозняками, и заставить точно работать его альфред-о-метр было непросто. «Хмм, — сказал Альфред, поглаживая бороду. — Нам нужно что-то, что пропускает свет, но не впускает ветер…»
И приказал своим плотникам сделать деревянный ящичек со стенками из тонкого рога — такого тонкого, что они были прозрачны… и — опля! — король изобрел фонарь!
Кстати, современные ученые попытались воссоздать его свечные часы. Они утверждают, что тонкая тридцатисантиметровая свеча сгорает быстрее чем за четыре часа. Ну, это уже крючкотворство. Альфред был человек, который не только отбился от викингов и объединил свою страну — у него была еще куча патентов на изобретения: на корабли, на часы, на фонари..
Что же это с нами всеми происходит, если мы забыли этого солдата, ученого, эрудита и спасителя страны? На улице Стрэнд, возле Королевского суда, есть статуя, которая отмечает его вклад в законотворчество, но нет абсолютно ничего, что напоминало бы лондонцам о том, что он сделал для города.
Была мемориальная доска в порту Квинхит, пока ее не «потеряли» застройщики, и восстановлена она была только по настоянию чудесного человека, Джона Кларка, в последнее время работающего в Музее Лондона. «Закрадывается подозрение, что нас поразила damnatio memoriae, — говорит мистер Кларк, — то есть коллективная амнезия».
Возможно, причина заключается в том, что Альфред не оставил физически осязаемого наследия, чтобы можно было оценить его вклад в развитие Лондона. Все его саксонские замки, его церкви, — от них не осталось ни кирпичика, ни столба. Но надо также принять и признать тот горький факт, что во многом он был не очень хорош. Есть что-то в его самоистязательных христианских добродетелях, в его колоссальной энергии самоотречения, что больше понравилось бы жителям Викторианской эпохи, чем нам.
Нас, современных сластолюбцев, озадачивает, что человек мог молиться о геморройных шишках, чтобы излечиться от полового влечения. «Как пчела должна умереть, когда она жалит в гневе, так же должна исчезнуть любая душа, утолив греховную похоть», — угрюмо замечает Альфред в своих добавлениях к переводам Боэтия.
Романисты и Голливуд безуспешно пытались хоть как-то придать ему сексуальной харизмы. Следует также признать, что почти весь прошлый век его представляли уж слишком тевтонским, чтобы теперь признать полноценным национальным героем. Это во времена королевы Виктории было принято выпячивать близкое родство между древними англичанами и германцами. Она сама была замужем за немцем. После двух мировых войн подобное родство стало менее популярным.
В наши дни, боюсь, он страдает не оттого, что германец, а более оттого, что является самым главным англосаксом. В Университете Альфреда в городе Альфред, штат Нью-Йорк, в 1990-х педагогический коллектив решил поставить памятник человеку, чье имя носит университет. Увы, это решение немедленно вызвало неоднозначную реакцию. Доктор Линда Митчелл высказалась против, заявив, что, если университет выступает за приверженность этнокультурному и половому равенству, «было бы глупо выбрать символ, который так ярко иллюстрирует исключительную роль в истории сегодня уже не существующей властной иерархии белых мужчин».
Даже в Винчестере, столице Уэссекса, предали память бедняги Альфреда. В период между 1928 и 2004 годами там была математическая школа под названием Колледж короля Альфреда. Теперь это Университет Винчестера.
Как-то субботним декабрьским утром я решил отправиться на поиски Квинхита — порта, заложенного Альфредом на месте древнего римского города. Наверняка, говорил я себе, избавиться от целого порта невозможно. Должны остаться хоть какие-то следы. Только я добрался до Аппер-Теймс-стрит, как Всевышний ниспослал самую мощную снежную бурю за последнюю сотню лет, и, к сожалению, Квинхит и все следы построенной Альфредом инфраструктуры, вместе со всем остальным, потерялись в белом аду.
Только через пару недель, когда сошел снег, я наконец-то нашел его. Я был страшно счастлив, что не зря старался. Вот она — поразительная квадратная бухта в береговой линии Темзы, сегодня окруженная современными краснокирпичными многоквартирными домами и офисными зданиями. Меня никто не видел, и я в одну секунду перемахнул через стену и уже стоял на том самом берегу Альфреда. Я посмотрел под ноги — и у меня отвисла челюсть.
Квинхит — это место, куда прибивает водой все, что попадает в реку, и у меня под ногами лежали тысячи, сотни тысяч костей: белые кости, коричневые кости — овечьи челюсти, свиные ребра, бедренные кости коров и смешанные с ними бесчисленные обломанные черенки белых глиняных трубок, куски угля, осколки кафеля и посуды. Когда я посмотрел на другой берег, я увидел шикарные рестораны Южного Берега, комплекс театра «Глобус». А я стоял на помойке истории Лондона, уходившей вглубь бог знает каких времен.
Я увидел, как замечательно Квинхит защищен от течения реки, каким идеальным местом он был для погрузки и выгрузки. И тогда я понял, какую роль сыграл порт Альфреда в восстановлении средневекового Лондона, и с возмущением думал о тех, кто позволил умереть памяти об Альфреде, и о царящем в наши дни безразличии.
Если бы не Альфред, Лондон мог бы повторить путь Силчестера и других покинутых романских городов.
Если бы не Альфред, не было бы английской нации, а эта книга была бы, наверное, написана на датском языке.
Спустя одно мирное столетие датчане вернулись, и — спасибо Альфреду за все, что он сделал! — на сей раз они пришли драться именно за Лондон. Потому что работал порт, возродилась торговля с континентом беконом или шерстью (смотря как следует читать это место в важнейшем манускрипте: «lardam» или «lanam»).
Альфред восстановил на старом месте мост, и хотя жителей Лондона, которые проходили по нему, было меньше, чем в римские времена, да и сами они были поменьше ростом, но зато ели простую здоровую пищу: горох и вареные корнеплоды, жареные яйца, иногда жаркое из китового мяса и жира.
Не было великолепных римских вин и специй, не было тонкой сирийской посуды. Зато Лондон стал местом сборов первого демократического института — саксонского фолькмота, который сходился у собора Св. Павла. И у лондонцев водились деньги, значит, имело прямой смысл на них нападать.
Датчане появились в 994 году и встретили упорное сопротивление. В следующие пятьдесят лет город переходил из рук в руки. В 1014-м саксонцы проиграли битву датчанину Свену Форкберду, но в том же году они вернулись и даже напали на свой собственный мост, чтобы их корабли могли пройти в город, где засели датчане.
При помощи норвежских союзников под водительством короля Олафа они привязали веревки к деревянным опорам и потянули — вот почему миллиард детей поет теперь песенку о том, что Лондонский мост упал. На следующий год на сцену вышел сын Свена, Кнут, который пришел к власти в 1016 году.
Если не считать, что он стал самой веселой опечаткой в истории (при наборе перепутали порядок букв в его имени, и оно превратилось в грязное английское ругательство), полудатчанин и полуполяк Кнут имел отличную родословную. Датчане уже не жгли церквей. Они уже были христианами, поэтому они церкви строили. Они не упразднили фолькмот. У них был свой, датский вариант под названием «гастингс» (house-things — домашние дела).
Самый дальновидный поступок Кнута заключался в том, что он отвел свою знать в болотистые земли к западу от римского города, где река изгибается и течет с севера на юг. Здесь, на равнинном острове Торни, он нашел место для строительства резиденции, и именно здесь — по крайней мере, так говорят гиды палаты общин — он поставил свой трон на берегу у верхней границы прилива, чтобы указать своему двору границы правительственной власти.
Теперь в этом месте стоит Вестминстерский дворец, в котором так часто забывают смысл этой притчи.
За Кнутом последовал Эдуард Исповедник, также использовавший Торни/Вестминстер как центр королевской и политической власти, а нормандцы пошли еще дальше в развитии этой альтернативной площадки.
С тех пор история Лондона всегда строилась вокруг этой главной интриги: между политиками и денежными мешками, между Лондоном и Вестминстером.
Пока эти властные качели колебались то туда, то сюда, лондонцы поняли, что имеют право «выбирать» короля Англии. Им льстила мысль, что это они избрали Эдуарда Исповедника в 1042 году и провозгласили его королем с одобрения всего народа.
Им также льстила мысль, что это они «предложили» корону Вильгельму Завоевателю, хотя, учитывая обстоятельства, это было с их стороны очень трогательным заблуждением относительно своих демократических прав.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.