Глава III. Царское кладбище

Глава III. Царское кладбище

Когда в 1922 г. мы только приступили к раскопкам в Уре, я прежде всего решил проложить пробные траншеи, чтобы хоть приблизительно представить себе расположение древнего города. Главная задача заключалась в том, чтобы определить контуры стены, возведенной Навуходоносором вокруг теменоса, или священного квартала Ура. Доктор Холл в 1919 г. откопал небольшой участок этой стены, но, поскольку внутри теменоса должны были находиться крупнейшие городские храмы, нужно было установить его точные границы, и чем скорее, тем лучше. От этого зависела вся наша дальнейшая работа.

Первую траншею, которая должна была бы обнажить юго-восточную часть стены Навуходоносора, мы рыли наугад: на совершенно голой почве не осталось никаких внешних ориентиров и ничто не подсказывало нам истинного направления. Поэтому наша траншея в основном пролегла внутри теменоса, и мы не нашли даже следов строений. Лишь в его юго-западном конце мы вскрыли два или три пласта кирпичных фундаментов стены, наземная часть которой была уничтожена бесследно.

Однако исчезновение поздневавилонских сооружений еще не означало, что здесь нечего искать. Я приказал углубить траншею, и тотчас нам начали попадаться различные предметы. Они встречались группами и поодиночке. Это были почти все разбитые глиняные вазы, сосуды из известняка, мелкие бронзовые изделия и множество бусин каменных или из глазированного фаянса. Найденные бусины принимал старший десятник; он же или кто-либо другой из членов экспедиции наблюдал за раскопками. Здесь должны были попадаться и золотые бусины, однако наши землекопы почему-то не находили ни одной.

Украденное удалось вернуть сравнительно просто. Землекопы работали группами по пять человек под руководством десятников. У каждой группы был свой участок. В день получки я объявил, что за каждую золотую бусину, найденную старшим десятником Хамуди или кем-либо из землекопов, все рабочие данного участка будут получать «бакшиш». А «бакшиш» я назначил в три раза больше того, что заплатил бы за бусину любой местный ювелир. Мои слова были встречены с удивлением и вызвали у многих самое искреннее раскаяние. Это произошло в субботу. А в понедельник землекопы обнаружили в траншее поразительное количество золотых бусин — все, что сумели выкупить у ювелиров за воскресенье. С этим дело обстояло хорошо; подлинные трудности оказались иными. Траншея явно пересекала кладбище и, судя по вашим находкам, должна была быть очень богатой. Но раскопку могил, если хочешь получить какие-то научные данные, необходимо вести особенно тщательно и осторожно. Мы вскрывали могилу за могилой, однако лишь в редчайших случаях нам удавалось извлечь всю погребальную утварь. Большинство предметов выбрасывалось на поверхность без какого-либо научного описания, и, по существу, мы не описали как следует ни одной могилы. Наши землекопы принадлежали к наиболее отсталому племени, и многие впервые в жизни держали инструменты в руках. Они не имели ни малейшего представления о том, что такое работа археолога, были неопытны и недостаточно внимательны. Кроме того, сами мы были невеждами: археология в Месопотамии еще не вышла из пеленок. Не было возможности определить возраст небольших предметов, извлеченных из могил. Об уровне тогдашних знаний красноречиво свидетельствует один случай. Я как-то спросил специалиста о датировке некоторых вещей. Он мне ответил, что, поскольку предметы найдены почти у самой поверхности, они должны относиться к поздневавилонскому периоду (700 лет до н. э.), В действительности же эти находки относились к эпохе Саргонидов и датировались XXIII в. до н. э.

Нашей целью было изучение истории, а не просто пополнение музейных витрин всевозможными редкостями. Но для этого нужно было как следует подготовиться и нам самим и нашим рабочим. Поэтому я приостановил раскопки в «золотоносной траншее» и, несмотря на ежегодные напоминания рабочих, не возвращался к ней четыре сезона. Мы накапливали опыт, необходимый для таких раскопок. Эта отсрочка пошла на пользу. Раскопки в районе «золотоносной траншеи», рассчитанные на несколько сезонов, имели огромное значение и оказались невероятно сложными. Но теперь все обстоятельства складывались для нас удачно. Мы уже составили по крайней мере общее представление об археологии Шумера, добрались до первой династии Ура и даже глубже — до эль-обейдского периода, правда, еще не определив его подлинного значения. У нас уже были достаточно опытные рабочие, честные и дисциплинированные. Два сына Хамуди — Ибрагим и Яхья — к тому времени полностью овладели техникой раскопок и в роли десятников оказывали нам неоценимую помощь.

Итак, с начала 1927 г. мы приступили к раскопкам кладбища. Вскоре выяснилось, что в действительности здесь одно под другим лежат два кладбища разных периодов. Верхнее кладбище, судя по надписям на цилиндрических печатях, относилось ко временам правления Саргона Аккадского (к нему мы вернемся позднее). Под ним в отвалах мусора, скопившегося у стен священного квартала, оказались могилы второго кладбища, которое мы называем «Царским кладбищем». Как я уже говорил, мы начали раскопки внутри теменоса Навуходоносора, и вскоре нам стало ясно, что он крупнее теменоса более древнего города. Зиккурат и многие храмы той эпохи стояли на высокой, подпертой стенами террасе. Середина террасы образовалась из наслоения развалин зданий, древнейшие из которых восходят к первому поселению в Уре людей эль-обейдского периода. Южнее террасы оставался незастроенный пустырь. Здесь жители Ура сваливали отбросы и мусор. Постепенно на пустыре выросла слегка покатая насыпь, опиравшаяся более высокой стороной на стену теменоса. Хотя это была свалка, тем не менее она примыкала вплотную к священному кварталу, и на ней не было строений. Естественно, жители города начали со временем хоронить здесь своих умерших.

Здесь были погребения двух типов: могилы простых горожан и гробницы царей. Мы раскопали около двух тысяч могил и шестнадцать более или менее сохранившихся гробниц.

Обычная могила представляла собой прямоугольную яму глубиной от одного метра двадцати сантиметров до четырех метров. В нее клали покойника, завернув его в циновки, или же в гробу, плетеном, деревянном или глиняном. Никаких особых правил не существовало, и труп мог лежать головой к любой части света. Зато поза была неизменной: все скелеты лежат на боку, спина прямая или чуть сгорбленная, ноги слегка подогнуты, а руки сложены ладонями вместе перед грудью, почти на уровне рта. Это поза спящего. Она совершенно не походит ни на вытянутое положение скелетов эль-обейдского периода, ни на «эмбриональную» позу, типичную для могил Джемдет Насра. Все остальные детали погребений кажутся случайными и произвольными, но поза спящего всегда одинакова. Очевидно, она отражает определенные религиозные представления.

Вместе с покойным клали его личные вещи: ожерелья, серьги, нож или кинжал, булавку, которой закалывали одеяние или саван, а также, по-видимому, цилиндрическую печать, оттиск которой на глиняной табличке был равнозначен подписи владельца. Рядом с трупом, завернутым в циновки, или рядом с гробом оставляли жертвоприношения духу покойного: пищу и питье в глиняных, каменных или медных сосудах, оружие, инструменты. Обычно дно могилы устилали циновками и такими же циновками накрывали жертвоприношения сверху, чтобы предохранить их от непосредственного соприкосновения с землей, которой засыпали яму. Эта забота об умершем говорит о том, что шумерийцы верили в загробную жизнь, но ничего определенного об их верованиях мы не знаем. Мы не нашли в могилах ни одной статуэтки, изображающей божество, ни одного символа или хотя бы орнамента, имеющего религиозное значение. Покойный просто брал с собой предметы, которые могли ему понадобиться на пути в загробный мир или в самом загробном мире, но каким он представлял себе этот мир, куда он направлялся, неизвестно. Погребальная утварь должна была служить для удовлетворения сугубо материальных потребностей и довольно точно отражала социальное положение покойного и его семьи.

Все погребения предельно просты. Над ними нет ничего похожего на надгробные памятники или плиты. Обычно первым признаком могилы в смешанной почве этого кладбища служит волнистая полоска белой пыли не толще листа бумаги, обрывок тростниковой циновки, некогда покрывавшей погребения, или несколько маленьких, расположенных в ряд и уходящих вертикально вниз отверстий, — следы истлевших кольев, которыми укрепляли по бокам деревянный или плетенный из прутьев гроб. Просто удивительно, как бесследно исчезают в этой почве непрочные материалы, — такие, как дерево или циновки! Правда, глина сохраняет их отпечатки, необычайно отчетливые, передающие даже структуру вещей. Иногда отпечатки настолько хороши, что на фотографии они кажутся реальными предметами, хотя в действительности это лишь их тени, исчезающие от одного прикосновения пальцев или слабого дуновения. Подобные отпечатки нежнее пыльцы на крыльях бабочки. С одним таким отпечатком произошел трагический случай.

Мы разбили кладбище на квадраты и расставили рейки, служившие нам ориентирами для измерений при определении положения могил. В тех местах, где раскопки шли уже на большой глубине, эти рейки оставались на высоких земляных столбах. Чтобы измерения были точными, рейки приходилось время от времени переставлять пониже. Именно так обстояло дело и на сей раз. Я попросил рабочего снять рейку, а он, шутки ради, взял и толкнул посильнее весь земляной столб. Как и следовало ожидать, верхушка столба вместе с рейкой, полетела вниз, отколовшись точно по диагонали. В следующее мгновение рабочий закричал, подзывая меня поближе. На срезанной наискосок верхушке земляной колонны виднелось нечто весьма напоминавшее деревянную панель, покрытую тонкой резьбой. Рельеф изображал людей. Я тотчас послал за фотоаппаратом, а сам немедленно начал измерять и срисовывать фигурки. И тут внезапно начался один из столь редких в Южном Ираке ливней. Рабочие превзошли самих себя, пытаясь хоть как-то прикрыть драгоценный обломок своими одеждами, но скоро «панель» расползлась и превратилась в жидкую грязь. Я едва успел набросать контуры двух-трех фигурок.

Тем не менее подобные отпечатки деревянных предметов и обрывки циновок сослужили нам огромную службу при раскопках кладбища. Они вовремя предупреждали рабочих о том, что внизу что-то есть, и находки не заставали нас врасплох. Работая мотыгой вслепую, землекоп мог уничтожить какое-нибудь хрупкое сокровище, а так он вовремя менял мотыгу на археологический скальпель и щетку. Окончательной расчисткой и описанием могил занимались члены экспедиции, всегда дежурившие на раскопках.

Должен признаться, что научная обработка двух тысяч могил из-за ее однообразия наскучила нам до крайности. Почти все могилы были одинаковыми, и, как правило, в них не оказывалось ничего особенно интересного. Это были погребения либо первоначально бедные, либо разграбленные впоследствии. По крайней мере две трети их оказались ограбленными и разрушенными почти полностью.

Пока на кладбище продолжали хоронить умерших, те, кто рыл здесь могилу, зачастую натыкались на старые захоронения: на тесном кладбище это было почти неизбежно. И, разумеется, могильщикам трудно было удержаться от искушения: они растащили все, что представляло хоть какую-то ценность. Позднее люди, соблазненные сначала случайными находками, начали приходить сюда уже умышленно для ограбления могил. Они должны были знать, возможно благодаря остаткам надгробных памятников, о приблизительном местоположении древних царских гробниц, но открыто грабить их опасались. Мы нашли в стороне от гробниц круглые колодцы, спускавшиеся вертикально на глубину погребения, а затем переходившие в горизонтальный лаз, который вел к гробнице, намеченной грабителями. Судя по найденным в одном из колодцев черепкам, он был прорыт во времена Саргона Аккадского. Обычно ворам удавалось добраться до погребения, и лишь в нескольких случаях они просчитались и отступили, должно быть не без сожалений. В Уре, как и в Египте, ограбление могил было одной из древнейших профессий, и те, кто ею занимался, никогда не действовали наугад: они точно знали, где что лежит, и стремились прибрать к рукам что подороже. Мы нашли сотни уцелевших частных могил, представляющих большую научную ценность для археолога, но совершенно неинтересных для кладоискателей. И наоборот, обнаружить богатое и неразграбленное погребение мы могли только случайно, при стечении самых счастливых обстоятельств. Одним из таких интереснейших погребений была могила Мес-калам-дуга, найденная нами в рабочий сезон 1927/28 г. Она была вырыта в шахте самой большой царской гробницы, но сама по себе ничем не отличалась от бесчисленного множества обычных частных могил, разве только своим богатством. Нашли ее следующим образом. Сначала заметили торчащий из земли медный наконечник копья. Оказалось, что он насажен на золотую оправу древка. Под оправой было отверстие, оставшееся от истлевшего древка. Это отверстие и привело нас к углу могилы. Могила, чуть покрупнее обычной, но такого же типа, представляла собой простую яму в земле, вырытую по размерам гроба с таким расчетом, чтобы с трех сторон от него осталось немного места для жертвенных приношений. В изголовье гроба стоял ряд копий, воткнутых остриями в землю, а между ними — алебастровые и глиняные вазы. Рядом с гробом на остатках, по-видимому, выпуклого щита лежали два отделанных золотом кинжала, медные кинжалы, резцы и другие инструменты. Тут же — около пятидесяти медных сосудов, среди которых много рифленых, серебряные чаши, медные кувшины, блюда и разнообразная посуда из камня и глины. В ногах гроба тоже стояли копья и лежал набор стрел с долотообразными наконечниками из кремневых осколков.

Но мы были по-настоящему поражены, когда очистили от земли гроб. Тело лежало в обычной позе спящего на правом боку. Широкий серебряный пояс распался; к нему был подвешен золотой кинжал и оселок из лазурита на золотом кольце. На уровне живота лежала целая куча золотых и лазуритовых бусин — их было несколько сотен. Между руками покойного мы нашли тяжелую золотую чашу, а рядом — еще одну, овальную, тоже золотую, но крупнее. Около локтя стоял золотой светильник в форме раковины, а за головой — третья золотая чаша. К правому плечу был прислонен двусторонний топор из электрона[18], а к левому — обыкновенный топор из того же металла. Позади тела в одной куче перепутались золотые головные украшения, браслеты, бусины, амулеты, серьги в форме полумесяца и спиральные кольца из золотой проволоки. Кости настолько разрушились, что от скелета осталась лишь коричневая пыль, по которой можно было определить положение тела. На этом фоне еще ярче сверкало золото, такое чистое, словно его сюда только что положили. Но ярче всего горел золотой шлем, который все еще покрывал истлевший череп. Шлем был выкован из золота в форме парика, который глубоко надвигался на голову и хорошо прикрывал лицо щечными пластинами. Завитки волос на нем вычеканены рельефом, а отдельные волоски изображены тонкими линиями. От середины шлема волосы спускаются вниз плоскими завитками, перехваченными плетеной тесьмой. На затылке они завязаны в небольшой пучок. Ниже тесьмы волосы ниспадают стилизованными локонами вокруг ушей, вычеканенных горельефом, с отверстиями, чтобы шлем не мешал слышать. Локоны на щечных пластинах изображают бакенбарды. По краю нижней оторочки шлема в золоте проделаны маленькие отверстия для бечевок, которыми закреплялся стеганый капюшон — прокладка. От него сохранилось несколько обрывков.

Из вещей, найденных нами на кладбище, этот шлем самый прекрасный образец работы золотых дел мастеров. Он превосходит по красоте золотые кинжалы, головы быков и т. п. Если бы даже от шумерийского искусства ничего больше не осталось, достаточно одного этого шлема, чтобы отвести искусству древнего Шумера почетное место среди цивилизованных народов.

Каменная статуя раннешумерийского периода.

Золотой шлем и сосуд из могилы Мес-калам-дуга

На двух золотых сосудах и на светильнике повторяется надпись — «Мес-калам-дуг. Герой Благодатной страны». То же имя обнаружено на цилиндрической печати, которая вместе с двумя золотыми кинжалами была найдена под каменным сводом погребения царицы, но там владелец печати называется «царем», здесь же никаких официальных титулов нет. Исключительное богатство погребения и почетное звание «Герой Благодатной страны» наводят на мысль, что Мес-калам-дуг был принцем царского рода, но в то же время отсутствие символов царской власти указывает, что он никогда не занимал трона. Это похоже на правду. Если только мы не ошиблись в наших предположениях, то это погребение относится к обычному типу частных могил. Однако, если бы мы не видели царских гробниц, то, наверное, решили бы, что здесь похоронен царь. Теперь же для нас ясно, что это частная могила, отличающаяся лишь своим богатством.

Всего на кладбище было шестнадцать царских гробниц, и, хотя ни одна из них не походила на другую, некоторые характерные особенности резко отличали их от обычных могил. Царей хоронили не просто в гробах, а в гробницах из камня или из камня и обожженного кирпича. Такая гробница могла состоять из одного помещения или из анфилады тщательно отделанных комнат — настоящего подземного дворца. Погребальный ритуал царей сопровождался человеческими жертвоприношениями. Число жертв колебалось от пяти-шести до семидесяти-восьмидесяти человек, но какое-то определенное количество слуг должно было обязательно остаться у гроба владыки, и гробницу не просто засыпали землей, а выполняли при этом сложную и длительную церемонию погребального обряда.

Грабители, а в какой-то степени и могильщики, копавшие более поздние могилы, разрушили почти все царские гробницы. Из них уцелели только две. Поэтому мы не всегда можем восстановить все подробности погребального ритуала. Детали его приходится восстанавливать по следам, оставшимся в различных гробницах, исходя из не всегда доказуемого предположения, что для всех царских погребений этот ритуал был одинаковым. Поэтому я даю лишь общее описание церемонии, частности которой, впрочем, подтверждаются исследованием отдельных гробниц.

Первая вскрытая нами царская гробница, по сути дела, рассказала нам очень мало, во-первых, потому, что она была безнадежно разрушена грабителями, а во-вторых, потому, что в последние дни сезона 1926/27 г. мы только приступили к раскопкам такого рода и сами еще не знали, что нужно искать. Здесь среди массы бронзового оружия, которое для нас в то время вообще не ассоциировалось ни с каким погребением, мы нашли знаменитый золотой кинжал Ура. У него золотое лезвие, рукоятка из лазурита с золотыми заклепками и великолепные золотые ножны с тонким рисунком, воспроизводящим травяную плетенку, которая иногда употреблялась простыми людьми как ножны для кинжалов. Здесь же мы нашли, еще один не менее ценный предмет — золотой конусообразный стакан, украшенный спиральным орнаментом. В нем оказался набор миниатюрных туалетных принадлежностей, изготовленных также из золота (пинцет, ланцет и др.).

До сих пор в Месопотамии не находили ничего даже отдаленно похожего на эти предметы, поэтому они были так необычны, что один из лучших экспертов заявил, что это вещи арабской работы XIII в. н. э. И порицать его за такую ошибку нельзя. Ведь никто не подозревал, что столь высокое искусство могло существовать в III тысячелетии до нашей эры! В начале следующего сезона мы обнаружили ряд новых доказательств происхождения этого кинжала, однако окончательно определить время его изготовления удалось лишь в результате дальнейших более полных исследований.

В раскопочный сезон 1927/28 г. мы натолкнулись в другом месте кладбища на пять скелетов, уложенных бок о бок на дне наклонной траншеи. У пояса каждого был медный кинжал, тут же стояли одна или две маленькие глиняные чашки. Отсутствие привычной погребальной утвари и самый факт массового захоронения показались нам необычными.

Ниже по траншее мы обнаружили слой циновок, который привел нас ко второй группе: десять женщин были заботливо уложены двумя ровными рядами. На всех были головные украшения из золота, лазурита и сердолика, изящные ожерелья из бусин, но обычной погребальной утвари здесь тоже не оказалось. В конце крайнего ряда лежали остатки чудесной арфы: ее деревянные части истлели, однако украшения сохранились полностью, и по ним можно восстановить весь инструмент; это вопрос только времени и терпения. Верхний деревянный брус арфы был обшит золотом, в котором держались золотые гвозди, — на них натягивали струны. Резонатор украшала мозаика из красного камня, лазурита и перламутра, а впереди выступала великолепная золотая голова быка с глазами и бородой из лазурита. Поперек остатков арфы покоился скелет арфиста в золотой короне.

К тому времени мы определили границы шахты, в которой лежали женские скелеты. Оказалось, что тела пятерых мужчин похоронены на уступе, который ведет к этой же могиле. Следуя дальше по траншее, мы натолкнулись на остатки костей, которые сначала нас удивили, — это не были человеческие кости, — но вскоре все разъяснилось. Неподалеку от входа в подземный покой стояли тяжелые деревянные сани, рама которых была отделана красно-бело-синей мозаикой, а боковые панели — раковинами и золотыми львиными головами с гривами из лазурита на углах. Верхний брус (перекладину) украшали золотые львиные и бычьи головы меньшего размера, спереди были укреплены серебряные головы львиц. Ряд бело-синей инкрустации и две маленькие серебряные головки львиц отмечали положение истлевшего яремного дышла. Перед санями распростерлись раздробленные скелеты двух ослов, а в их головах — скелеты конюхов. Сверху этой груды костей лежало некогда прикрепленное к дышлу двойное серебряное кольцо, сквозь которое проходили вожжи, а на нем — золотой амулет, — превосходно сделанная реалистическая фигурка ослика.

Рядом с повозкой мы нашли игорную доску. Тут же была целая коллекция оружия и инструментов, например набор долот и золотая пила, а кроме того, большие серые горшки из мыльного камня, медная посуда и золотая питьевая трубка с лазуритовой отделкой. Через такие трубки шумерийцы пили из сосудов разные напитки.

Дальше — снова человеческие костяки, а за ними — остатки большого деревянного сундука, украшенного мозаичным узором из перламутра и лазурита. Сундук был пуст. Наверное, в нем хранились такие недолговечные вещи, как одежда, истлевшая без следа.

За сундуком стояли прочие жертвенные приношения: множество медных, серебряных, золотых и каменных сосудов, причем среди последних оказались великолепные образчики, выточенные из лазурита, обсидиана, мрамора и алебастра. Один серебряный набор, по-видимому, служил для обрядовой трапезы. В него входит узкий поднос или блюдо, кувшин с высоким горлышком и длинным носиком, точно такой же, как на каменных рельефах, изображающих религиозные обряды, и, наконец, несколько высоких стройных серебряных кубков, вставленных один в другой. Среди сокровищ, обнаруженных нами в этой донельзя загроможденной могиле, оказались еще один кубок, но не серебряный, а золотой, с насечкой по верху и низу и коваными вертикальными желобами — рифлями, так же отделанный сосуд для воды, чаша, гладкий золотой сосуд и две великолепные серебряные головы львов, по-видимому, некогда украшавшие царский трон.

Нас смущало одно обстоятельство. Предметов было много, костей тоже, но среди них мы не находили главного — остатков того, кому принадлежала эта гробница. Таким образом, наше открытие, несмотря на все его значение, оставалось неполным. Когда все предметы были извлечены на поверхность, мы приступили к разборке остатков деревянного сундука, ящика длиною метр восемьдесят сантиметров и шириною девяносто сантиметров. Под ним вдруг показались обожженные кирпичи. Кладка была разрушена, и лишь в одном месте остался фрагмент крутого свода над каменным покоем. Сначала мы думали, что нашли гробницу того, кому принадлежат все жертвенные дары. Дальнейшие исследования показали, однако, что эта гробница ограблена и свод над нею не обрушился, а был пробит намеренно. Затем над проломом поставили деревянный сундук, словно пытаясь скрыть ограбление. Мы расширили площадь раскопок и сразу же натолкнулись еще на одну шахту, отделенную от первой лишь стеной и расположенную всего на метр восемьдесят сантиметров ниже.

На площадке у входа в эту вторую гробницу лежали в две шеренги шестеро солдат в совершенно расплющенных вместе с черепами медных шлемах. Рядом с каждым было копье с медным наконечником. Ниже по склону (площадка к гробнице понижалась) стаяли две деревянные четырехосные повозки, запряженные каждая тремя быками. Один из них настолько сохранился, что нам удалось извлечь весь его скелет. Сами повозки не была орнаментированы, и только упряжь украшали продолговатые серебряные и лазуритовые бусины. Вожжи проходили сквозь серебряные кольца с амулетами, изображающими быков. Перед бычьей упряжкой лежали скелеты конюхов, а на повозках — останки возниц. От самих повозок ничего не сохранилось, но отпечатки истлевшего дерева настолько ясны, что на фотоснимках можно различить даже структуру дерева массивных колес и серовато-белый круг, оставшийся от кожаного обода или шины.

У стены каменной гробницы лежали тела девяти женщин. На них были парадные головные уборы из лазуритовых и сердоликовых бус с золотыми подвесками в форме буковых листьев, большие золотые серьги полумесяцем, серебряные «гребни» в виде кисти руки с тремя «пальцами», оканчивающимися цветами, лепестки которых инкрустированы лазуритом, золотом и перламутром, а также — ожерелья из золота и лазурита. Каменная кладка служила покойницам как бы изголовьем, ногами они были обращены к повозкам, а все пространство между ними и повозками заполняли нагроможденные друг на друга останки других мужчин и женщин. Лишь в середине оставался узкий проход к сводчатому входу в гробницу, по бокам, словно охраняя его, лежали солдаты с кинжалами и женщины.

Солдаты, лежавшие посредине могильного рва, были вооружены: один — связкой из четырех дротиков с золотыми наконечниками, двое других — набором из четырех дротиков с серебряными наконечниками; возле четвертого оказался поразительный медный рельеф — два льва, терзающие двух поверженных людей. По-видимому, это было украшение щита.

На тела «придворных дам» была поставлена прислоненная к стене гробницы деревянная арфа. От нее сохранилась только медная бычья голова да перламутровые пластинки, украшавшие резонатор. У боковой стены траншеи, также поверх скелетов, лежала вторая арфа с чудесной головой быка. Она сделана из золота, а глаза, кончики рогов и борода — из лазурита. Тут же оказался не менее восхитительный набор перламутровых пластинок с искусной резьбой. На четырех из них изображены шуточные сценки, в которых роль людей играют животные. Самое поразительное в них — это чувство юмора, столь редкое для древнего искусства. И одновременно благодаря изяществу и гармоничности рисунка, а равно тонкости резьбы они представляют один из самых убедительных образчиков, по которым мы можем судить об искусстве Шумера той ранней эпохи.

Перламутровая пластинка с резьбой

В самой гробнице воры оставили вполне достаточно вещей, для того чтобы определить, кто здесь погребен. Помимо скелетов слуг, здесь же покоился и прах владельца гробницы, имя которого, если верить надписи на цилиндрической печати, было Абарги.

Мы нашли здесь не замеченные грабителями две прислоненные к стене модели лодок: одну — медную, совершенно разрушенную временем, а вторую — серебряную, прекрасной сохранности, длиной около шестидесяти сантиметров. У нее высокие нос и корма, пять сидений и в середине арка, поддерживавшая тент над пассажирами. В уключинах уцелели даже весла с листообразными лопастями. Лодками точно такого же типа пользуются и по сей день в заболоченных низовьях Евфрата, километрах в восьмидесяти от Ура.

Усыпальница царя расположена в самом дальнем конце открытой могильной шахты. За нею оказалась вторая каменная комната, пристроенная к стене царской усыпальницы примерно в то же время или, возможно, немного позже.

Вторую комнату, так же как усыпальницу царя, закрывал сверху свод из обожженного кирпича. Она оказалась гробницей царицы. К ней-то и вела верхняя траншея, где мы отрыли повозку, запряженную ослами, и прочие приношения. В заваленной шахте над самым сводом усыпальницы мы нашли прелестную цилиндрическую печать из лазурита с именем этой царицы — Шубад. Очевидно, печать бросили сюда вместе с первыми горстями земли, когда засыпали гробницу. Свод усыпальницы Шубад тоже провалился, но, к счастью, причиной тому была не алчность грабителей, а просто тяжесть земли; погребение оказалось нетронутым.

В одном углу усыпальницы на остатках деревянных погребальных носилок лежало тело царицы. Возле ее руки был золотой кубок, а верхняя часть тела совершенно скрывалась под массой золотых, серебряных, лазуритовых, сердоликовых, агатовых и халцедоновых бус. Ниспадая длинными нитями от широкого ожерелья воротника, они образовали своего рода накидку, доходящую до самого пояса. По низу их связывала кайма цилиндрических бусин из лазурита, сердолика и золота. На правом предплечье лежали три длинные золотые булавки с лазуритовыми головками и амулеты: один лазуритовый и два золотых в форме рыбок, а четвертый — тоже золотой в виде двух сидящих газелей.

Головной убор, остатки которого покрывали раздавленный череп царицы, похож на те, что носили «придворные дамы», но только гораздо сложнее. Основой его служит широкая золотая лента. Ее можно было носить только на парике, причем огромного, почти карикатурного размера. Наверху лежали три венка. Первый, свисавший прямо на лоб, состоял из гладких золотых колец, второй — из золотых буковых листьев, а третий — из длинных золотых листьев, собранных пучками по три, с золотыми цветами, лепестки которых отделаны синей и белой инкрустацией. И все это перевязано тройной нитью сердоликовых и лазуритовых бусин. На затылке царицы был укреплен золотой «испанский гребень» с пятью зубцами, украшенными сверху золотыми цветками с лазуритовой сердцевиной. С боков парика спускались спиралями тяжелые кольца золотой проволоки, огромные золотые серьги в форме полумесяца свешивались до самых плеч, и, очевидно, к низу того же парика были прикреплены нити больших прямоугольных каменных бусин. На конце каждой такой нити висели лазуритовые амулеты, один с изображением сидящего быка, второй — теленка. Несмотря на всю сложность этого головного убора, отдельные части лежали в такой четкой последовательности, что нам удалось его полностью восстановить и подготовить для выставки некое подобие головы царицы со всеми ее украшениями.

Для этой цели мы сначала сделали гипсовый слепок с одного из наиболее сохранившихся женских черепов того же периода (череп царицы нельзя было использовать, так как он оказался совершенно разрушенным). Затем моя жена вылепила прямо на слепке восковое лицо, стараясь при этом как можно лучше выявить характерные особенности костяка. Артур Кейт, специально занимавшийся изучением черепов Ура и Эль-Обейда, признал, что восковой портрет верно воспроизводит тип шумерийки раннего периода. На восковую голову мы надели парик соответствующих размеров и сделали такую же прическу, как на терракотовых статуэтках, которые хотя и относятся к более позднему периоду, но, по-видимому, отражают старую моду. Затем мы осторожно извлекли из гробницы золотой обруч. Чтобы не нарушить расположения подвесок, весь головной убор мы укрепили изнутри и снаружи полосками клейкой бумаги и проволочными скрепками. Опустив его на парик, мы разрезали бумажные полоски и проволоку. Обруч естественно лег на свое место, и никаких дополнительных поправок не потребовалось. Венки были восстановлены и прикреплены к нему в прежней последовательности, установленной еще во время раскопок. Хотя это и не портрет царицы, но, по крайней мере, он показывает тип женщины, на которую она должна была походить. Реконструкция головы в целом со всеми возможными подробностями помогает нам представить, как выглядела при жизни царица Ура.

Рядом с телом царицы лежал головной убор иного типа. Он представлял собой диадему, сшитую, по-видимому, из полоски мягкой белой кожи. Диадема была сплошь расшита тысячами крохотных лазуритовых бусинок, а по этому густо-синему фону шел ряд изящных золотых фигурок животных: оленей, газелей, быков и коз. Между фигурками были размещены гроздья гранатов по три плода, укрытых листьями, и веточки какого-то другого дерева с золотыми стебельками и плодами или стручками из золота и сердолика. В промежутках были нашиты золотые розетки, а внизу свешивались подвески в форме пальметок из крученой золотой проволоки.

У погребальных носилок согнувшись лежали две служанки — одна в головах, другая в ногах. По всей усыпальнице были расставлены всевозможные приношения; золотая чаша, серебряная и медная посуда, каменные сосуды, глиняные вазы для пищи, посеребренная голова коровы, два серебряных алтаря для жертвоприношений, серебряные светильники и множество раковин с зеленой краской. Подобные раковины попадаются почти во всех женских погребениях. В них бывает белая, красная или черная краска, которая употреблялась как косметическое средство, однако, по-видимому, наиболее обычной краской была зеленая. Раковины царицы Шубад необычайно велики. Среди них есть две искусственные, одна золотая, другая серебряная, тоже с зеленой краской. Теперь находка внесла ясность, и все наши прежние затруднения рассеялись. Гробницы царя Абарги и царицы Шубад были совершенно одинаковы. Однако, если в первом случае все помещения располагались на одном уровне, то во втором — усыпальница царицы была вырыта ниже уровня шахты. Возможно, что они были мужем и женой, царь умер первым и был погребен здесь, а царица пожелала, чтобы ее похоронили как можно ближе к усыпальнице супруга. Чтобы выполнить ее волю, могильщики вновь раскопали шахту над усыпальницей царя, дошли до кирпичного свода, потом взяли чуть в сторону и вырыли колодец, где и была сооружена усыпальница царицы. Однако сокровища, погребенные вместе с телом царя, были для рабочих слишком большим соблазном. Входная галерея его гробницы, где лежали «придворные дамы», была защищена почти двухметровым слоем земли, раскапывать который они не решились, боясь, что их заметят, зато основные богатства царской усыпальницы находились у них прямо под ногами. Рабочие взломали кирпичный свод, вытащили из усыпальницы свою добычу, а над проломом, чтобы скрыть совершенное святотатство, поставили большой сундук с одеяниями царицы. Пожалуй, только так и можно объяснить тот факт, что усыпальница царя, расположенная непосредственно под нетронутой гробницей царицы, оказалась ограбленной.

Головной убор царицы Шубад

Итак, мы исследовали две почти одинаковые царские гробницы. Единственная разница между ними заключалась в том, что усыпальница царицы была расположена ниже помещений, где лежали остальные жертвы, но и это различие можно объяснить причинами сентиментального порядка. Того, что рассказали нам оба погребения, вполне достаточно, чтобы ясно представить себе, как они происходили.

Сначала в смешанной почве мусорного отвала выкапывали грубо прямоугольную яму глубиной до десяти метров и площадью примерно пятнадцать метров на десять по верхнему краю. Ее земляные стены старались сделать по возможности вертикальными, но обычно во избежание обвала они все равно имели какой-то наклон. Сверху в стене прорезали вход в эту гигантскую могилу. Спуск был просто пологий или со ступеньками. На дне, в углу ямы, строили затем усыпальницу — каменный склеп под кирпичным сводом, с дверью в одной из более длинных стен. Она занимала немного места. Тело царя сносили вниз по наклонному спуску и укладывали в усыпальнице. Иногда, а вернее как правило, царей хоронили в деревянных гробах. Лишь царица Шубад лежала на открытых погребальных носилках да еще одна царица из второй и последней неразграбленной гробницы была положена просто на пол усыпальницы. Вместе с телом покойного в усыпальнице оставалось трое или четверо его приближенных. В усыпальнице Шубад две прислужницы лежали у ее погребальных носилок, а третья — чуть поодаль. В усыпальнице другой, безымянной, царицы мы нашли тела четырех служанок. В ограбленных усыпальницах царей разбросанные кости также указывают, что здесь лежало несколько тел. Этих приближенных, очевидно, убивали или отравляли каким-нибудь сильным ядом, перед тем как замуровать вход в усыпальницу.

Тело владыки хоронили со всеми украшениями и знаками его царственного достоинства. Рядом с ним ставили обычную погребальную утварь, только здесь она была гораздо многочисленнее и богаче. Вместо глиняной посуды для пищи и питья царю оставляли множество сосудов из серебра и золота. Зато его приближенных, облаченных в «придворные» одеяния, даже не укладывали в позу умерших. Они и после смерти как бы продолжали служить своему повелителю. Им не давали никакой погребальной посуды, потому что они сами были только частью погребальной утвари царя. После того как вход в усыпальницу замуровывали кирпичом и заштукатуривали, завершалась первая часть погребального ритуала и начиналась вторая, самая драматическая часть церемонии. Ясное представление о ней дают гробницы царицы Шубад и ее супруга.

В огромную, пустую открытую сверху могилу, стены и пол которой устланы циновками, спускалась погребальная процессия: жрецы, руководившие выполнением обрядов, воины, слуги, женщины в разноцветных сверкающих одеяниях и пышных головных уборах из сердолика и лазурита, золота и серебра, военачальники со всеми знаками отличия и музыканты с лирами или арфами. За ними въезжали или спускались пятясь повозки, запряженные быками или ослами. На повозках сидели возницы, ездовые вели упряжки под уздцы. Все занимали заранее отведенные им места на дне могильного рва, и четверо воинов, замыкая процессию, становились на страже у выхода. У всех мужчин и женщин были с собой небольшие чаши из глины, камня или металла — единственный предмет, необходимый для завершения обряда.

Затем, по-видимому, начиналась какая-то церемония. Во всяком случае она наверняка сопровождалась до самого конца музыкой арфистов. И наконец, все выпивали из своих чаш смертоносное зелье, которое либо приносили с собой, либо находили на дне могилы. В одной из гробниц мы нашли посередине рва большой медный горшок, из которого обреченные люди могли черпать отраву. После этого каждый укладывался на свое место в ожидании смерти. Кто-то еще должен был спуститься в могилу и убить животных. Мы обнаружили, что их кости лежат поверх скелетов ездовых, следовательно, животные умирали последними. Эти же люди, по-видимому, проверяли, все ли в могиле в должном порядке. Так, в гробнице царя они положили лиры на тела музыкантш, забывшихся последним сном у стены усыпальницы. Потом на тела погруженных в небытие людей обрушивали сверху землю, и захоронение начиналось.

Подробности этой церемонии мы восстановили по описанным выше гробницам Шубад и Абарги. Как я уже говорил, царские гробницы сильно отличаются одна от другой, однако погребальные церемонии происходили в них примерно одинаково. Единичная усыпальница превращалась в целое сооружение с рядом покоев, занимающих всю площадь могилы. Но один лишь покой служил в нем усыпальницей для царя, а все остальные предназначались для его погребальной свиты и играли роль «открытой могилы» в захоронениях с одной каменной усыпальницей. В одном случае человеческие жертвоприношения во славу царственного мертвеца были совершены еще до постройки его усыпальницы, ее возвели уже на слое земли, под которым лежали на циновках на дне могилы тела жертв. Но, как правило, погребальная церемония происходила так, как описано выше.

Самым ярким примером «жертвенной могилы» может служить одна из исследованных нами царских гробниц. Грабители беспощадно разрушили усыпальницу, от нее осталась лишь часть одной стены да груда известняковых блоков, зато «жертвенная могила» сохранилась полностью. Это и понятно! Прорыть узкий лаз и проникнуть в каменную усыпальницу было сравнительно несложно, но вскрыть всю могилу и извлечь из-под земли каждую жертву погребения можно только путем широких раскопок. Несомненно, что древние грабители не осмеливались действовать так открыто.

Могила с обычным пологим спуском и наклонными стенами, обмазанными глиной и завешанными циновками, по дну занимала площадь девять на восемь метров. Вдоль стены у входа лежали в ряд шесть стражей с ножами или топорами. Перед ними стоял большой медный сосуд, а вокруг него простерлись четыре арфистки. Руки одной из них так и окоченели на струнах инструмента. Все остальное пространство было занято телами шестидесяти четырех придворных дам, уложенных в несколько ровных рядов. Все они были облачены в своеобразные ритуальные одеяния. Несколько нитей и лоскутов, сохранявшихся под металлическими или каменными предметами, говорят о том, что эти одеяния состояли из короткой алой туники с рукавами, расшитыми по обшлагу золотым, лазуритовым и сердоликовым бисером. Иногда тунику перехватывал пояс из белых перламутровых колец. Спереди ее, по-видимому, закалывали длинной серебряной или медной булавкой.

На женщинах были ожерелья типа «ошейника» из золота и лазурита, а помимо того, — другие, более свободные ожерелья из золотых, серебряных, лазуритовых и сердоликовых бусин. В ушах они носили огромные золотые или серебряные серьги в форме полумесяца. Спираль из крученой золотой или серебряной проволоки поддерживала локоны над ушами. Головные уборы женщин весьма походили на убор царицы Шубад. Длинная золотая или серебряная лента многочисленными кольцами охватывала прическу. У женщин более высокого ранга внизу к ленте были прикреплены тройные нити золотых, лазуритовых и сердоликовых бусин с золотыми свисающими на лоб подвесками в форме буковых листьев. У двадцати восьми «придворных дам» были в прическах золотые ленты; у остальных — серебряные. К сожалению, такой металл, как серебро, подвержен разрушительному действию содержащихся в почве кислот, и от него остаются лишь тонкие полоски. В данном случае серебро головных уборов, непосредственно соприкасавшихся с разлагающимися тканями тела, вообще исчезло. В лучшем случае на костях черепа удается обнаружить красноватый налет — остатки порошкообразного хлористого серебра. Поэтому, хотя мы и знали наверняка, что женщины носили серебряные ленты, у нас не было ни одного вещественного доказательства. Наконец, в одном случае нам повезло. Золотые серьги были на месте, однако на черепе не оказалось даже следов красноватого налета, который должны были бы оставить серебряные детали головного убора. Эта особенность была нами тотчас замечена. Затем, когда все тело было полностью откопано, мы нашли рядом с ним, примерно на уровне пояса, небольшой плоский диск из серого металла, несомненно серебра. Диск диаметром чуть больше восьми сантиметров казался маленькой круглой коробочкой. И только вечером, уже дома, когда я очистил свою находку, чтобы описать ее подробнее, мне стало понятно ее истинное назначение. Это была свернутая серебряная лента для прически, которой ни разу не воспользовались. Вероятно, девушка хранила ее в кармане. Впечатление было такое, словно она принесла ленту из дома, свернув ее в тугую спираль и перевязав, чтобы спираль не разворачивалась. Получилась довольно плотная масса металла, к тому же хорошо защищенная одеяниями. Благодаря такому стечению обстоятельств лента прекрасно сохранилась: можно без труда различить все ее тончайшие изгибы. Мы не знаем, почему эта женщина не смогла украсить свою прическу серебряным убором. Возможно, она опоздала к началу церемонии, а потом у нее уже не хватило времени. Во всяком случае благодаря ее рассеянности мы получили единственный экземпляр серебряной ленты для волос, который нам удалось сохранить.

Очень плохо сохраняются в земле ткани. Лишь изредка под каким-нибудь перевернутым каменным сосудом мы находили остатки материи, хотя и похожие на тончайшую пыль, но сохранившие фактуру ткани. Отдельные медные сосуды, окислившись, также сохранили нам несколько клочков одеяний, с которыми они соприкасались. По таким остаткам мы узнали, что женщины в жертвенной могиле были облачены в одежды из ярко красной шерстяной ткани. Судя по тому, что у многих женщин на запястьях сохранились по одной или по две нити бисерного шитья с обшлагов, эти одежды имели рукава и вряд ли походили на накидки.

Очевидно, царские похороны были живописнейшим зрелищем. Ярко разряженная процессия торжественно спускалась в увешанную циновками яму. Золото и серебро сверкали на фоне алых туник. Здесь были не несчастные рабы, которых убивали, как быков, а знатные люди в своих лучших, парадных одеяниях. И шли они на жертву, по-видимому, добровольно. По их представлениям, этот страшный ритуал был просто переходом из одного мира в другой. Они уходили вслед за своим повелителем, чтобы служить ему в ином мире точно так же, как они это делали на земле.