Глава 11 Сражение за Будапешт
Глава 11
Сражение за Будапешт
Вскоре мне присвоили давно полагавшееся звание унтерштурмфюрера (то есть лейтенанта) СС и направили в Будапешт со специальной миссией.
Ситуация там постепенно ухудшалась и уже почти достигла крайней отметки. Венгерский регент, адмирал Хорти, сообразив, что дела Гитлера плохи, готовился выйти из игры, спасая страну и собственную шкуру.
С этой целью он начал осторожно налаживать контакты с британскими службами, пытаясь получить гарантии безопасности от вторжения советских войск. В это же самое время играть в политику начал и младший сын адмирала Миклош, более известный как Микки, enfant terrible (буквально: «ужасный ребенок») семейства Хорти.
Имя Микки было у венгров притчей во языцех, главным образом в связи с его разгульным образом жизни и дикими оргиями. В Будапеште рассказывали о его экстравагантных вечеринках на острове Маргит (находится почти в центре Будапешта, парк и зона отдыха. – Ред.), о любовной связи с юной Гольдбергер, дочерью сказочно богатого венгерского промышленника. Злые языки даже утверждали, что у него не все в порядке с головой после мотоциклетной аварии, в которой он сильно пострадал. Но это, вероятно, были лишь пустые разговоры. Верно то, что Хорти еще задолго до войны был вынужден послать свою «черную овцу» с «дипломатической» миссией в Бразилию и дать соотечественникам время забыть о выходках Микки.
Вернувшись из Южной Америки в 1942 г., Микки установил контакт с офицерами связи Иосипа Броз Тито и стал, не имея на то полномочий от венгерского правительства, вести переговоры об условиях выхода Венгрии из войны. Германская разведка своевременно узнала о деятельности Микки и спешно подготовила контрмеры. В их разработке приняли активное участие доктор Везенмайер, представитель Третьего рейха в Венгрии с неограниченными полномочиями, и генерал-лейтенант СС Винкельман. Начались и стали успешно развиваться переговоры с венгерской оппозиционной партией «Скрещенные стрелы» (нилашисты). Их руководителя Салаши поместили под германскую охрану, а другие члены организации начали готовиться к захвату власти в стране; случиться этому было суждено позднее, на фоне полыхающих венгерских деревень и под аккомпанемент плача и стенаний несчастных венгерских женщин, оказавшихся на занятой Красной армией территории. (Наверное, были, но как расплата за страдания русских и украинских женщин, стариков и детей – в областях, где зверствовали, до своего полного разгрома в январе 1943 г. на Верхнем Дону, солдаты 2-й венгерской армии. – Ред.)
Нелепый случай чуть было в последний момент не сорвал заговор против правительства Хорти. По инициативе Германии весь пропагандистский материал нилашистов печатался в Вене; в Будапеште это делать не осмелились: существовала реальная опасность преждевременной утечки информации. Примерно за неделю до даты намеченного переворота материал на автомашинах в сопровождении группы венских полицейских отправили из Вены в Будапешт. И надо же так случиться, что один пакет с брошюрами вывалился из автомашины прямо в центре Будапешта. Более того, именно в этом пакете содержалось заявление Салаши о взятии на себя всей полноты власти в стране и его обращение к венгерской нации.
Между тем пакет подобрал полицейский и отнес его в венгерское полицейское управление. Но здесь фортуна вновь благоприятствовала Германии: чиновник, принявший пакет, оказался членом «Скрещенных стрел». Он понял, какая угроза нависла над заговором, и, не уведомляя свое начальство, передал пакет германской секретной службе.
Тем временем Красной армии удалось, несмотря на отчаянное сопротивление немецких (и венгерских. – Ред.) войск, перейти Карпаты, и советские войска хлынули на равнинную Венгрию. Напряжение в стране достигло высшей точки. По Будапешту распространились настойчивые слухи, что правительство готовится выйти из союза с Германией. Мнения венгерского народа разделились: подавляющее большинство не желало иметь впредь ничего общего с войной, но еще меньше хотело познакомиться с большевизмом. Разрываемые противоречивыми желаниями, венгры упустили время для решительных действий.
А вот Германия, с другой стороны, умело использовала самодеятельность Микки Хорти. Под видом генералов из ставки Тито, якобы прибывших для возобновления переговоров, к нему подослали двух офицеров СС, прекрасно владевших нужными языками. Ничего не подозревавший Микки, предположивший благоприятный ответ Тито на его предложения, легко попался в расставленные сети.
В ходе оживленной дискуссии, проходившей во дворце на Петофитере, один из мнимых титовских генералов подал условный сигнал, после чего германские военные – как в форме, так и в гражданской одежде – ворвались в здание. Микки, ставший жертвой собственного авантюризма и безграничной наивности, был арестован и без промедления переправлен через границу в Германию.
В лице Микки, как надеялось германское правительство, оно заполучило мощное средство давления на старого адмирала Хорти, сильнее привязавшегося к своему проблемному ребенку после смерти в бою на Восточном фронте любимого сына Стефана, военного летчика.
Но расчет не оправдался, и 15 октября 1944 г. Хорти выступил со знаменитой официальной декларацией, в которой объявил о своем желании мира и приказал всем вооруженным силам Венгрии сложить оружие. Наступил час истины, и на рассвете 16 октября 1944 г. немецкие воинские части под предводительством Скорцени, освободителя Муссолини, штурмом овладели правительственными зданиями с минимальными потерями с обеих сторон. Также быстро были захвачены радиостанция и важные железнодорожные узлы, и через несколько часов после рокового выступления Хорти миллионы листовок посыпались на венгерские города и села. Новое венгерское правительство Ференца Салаши призвало всех мадьяр биться до последней капли крови с ненавистными русскими и всеми доступными средствами защищать родную землю.
Всего через несколько часов после обнародования своей декларации Хорти, его жена и премьер-министр генерал Лакатош добровольно согласились принять «покровительство и защиту Германии». По столь торжественному случаю генерал Лакатош нацепил даже Рыцарский крест, врученный ему лично Гитлером, как одному из командующих Восточным фронтом на Дону.
Все это, разумеется, больше смахивало на обыкновенную оперетку. Боевой дух венгерских войск, и без того невысокий даже в лучшие времена, полностью улетучился после призыва Хорти. Первым сдался командующий венгерскими частями Карпатского фронта генерал-полковник Миклош Бела; он вместе с любовницей и армейской казной на шести автомобилях просто переехал к русским. Его не остановили ни Рыцарский крест, повешенный ему на шею лично Гитлером, ни страдания, ожидавшие венгерское население с приходом русских.
Между тем на улицах венгерских городов разыгрывались вовсе не комедии. Сторонники «Скрещенных стрел», долгое время подавляемые режимом Хорти и разочарованные отношением к ним немцев, теперь наконец-то получили свободу действий и были полны решимости воспользоваться ею до предела. Тот факт, что захват ими власти произошел уже в преддверии предстоявшего гигантского коллапса, сделал эту власть еще более истеричной и свирепой.
Перед ротой, которой я командовал, помимо прочего, была поставлена задача захватить с боем будапештскую радиостанцию. Однако воевать не пришлось. Когда мы вошли в здание, никого из сторонников прежнего режима в нем не оказалось. Зато помещения кишели приверженцами Салаши, и все они рвались к микрофонам.
Не успел я присесть на стул, как фельдфебель доложил о том, что куча чрезвычайно подозрительных венгров вовсю выступает по радио. Я тут же распорядился прекратить передачу, после чего ко мне беспрерывной чередой пошли разные люди, требовавшие немедленного разрешения на выступление. Мои знания венгерского языка ограничивались лишь двумя словами «привет» и «спасибо», а с вышестоящим начальством связаться никак не удавалось. Между тем один молодой человек из Будапешта, не имевший никакого официального статуса, хотел во что бы то ни стало призвать жителей столицы убивать всех проживающих в Будапеште евреев, то есть устроить что-то вроде венгерского варианта «ночи длинных ножей».
Предстояло принять нелегкое решение. Ведь все эти проблемы касались в первую очередь самих венгров, а не меня, лейтенанта германских СС. И все-таки я занял жесткую позицию, установив за микрофонами строгий контроль и разрешая передавать только официальные новости и правительственные сообщения и только через членов моей роты, говоривших по-венгерски.
Как мне стало известно позднее, группенфюреру (генералу-лейтенанту) СС Винкельману, командующему войсками СС в Венгрии, была подана на меня официальная жалоба. Меня не очень беспокоили эти проявления официального неудовольствия. Ведь вину за подобную кровавую бойню возложили бы не на Венгрию, а прежде всего на Германию – в дополнение ко всем прочим обвинениям, и ни одна душа никогда не поверила бы, что мы не имели к случившемуся никакого отношения. (Салашисты тем не менее активно взялись за евреев и цыган, десятки тысяч которых были убиты на месте либо отправлены в Освенцим и др. Поскольку евреи часто схожи с венграми, на улицах часто устраивались проверки со спусканием штанов у мужчин сомнительного происхождения, и обрезанные получали пулю или вешались. – Ред.)
Когда мне через несколько часов все же удалось связаться с Винкельманом и Везенмайером, они целиком одобрили все мои действия. Как оказалось, я, сам того не ведая, не допустил к микрофону даже нового военного министра генерал-полковника Берегфи. Но лучше уж было перестраховаться.
Во всяком случае, я был чрезвычайно рад, когда покончил с этим радиобизнесом. А венгры уже начали свару между собой. Германское правительство изо всех сил старалось добиться создания коалиции всех правых партий, но Салаши напомнил немцам об условии, поставленном Гитлером в 1933 г. Гинденбургу («все или ничего»), и настоял на своем, включив в создаваемое им правительство лишь двух «посторонних»: графа Пальфи, в качестве министра сельского хозяйства, и известного журналиста Ференца Райниса, как министра культуры. Все ключевые посты заняли преданные Салаши люди.
Серьезное недовольство существовало среди различных групп, активно сотрудничавших с немцами. Особенно это было заметно в Венгерском легионе ветеранов Восточного фронта. Эта организация, возглавлявшаяся доктором Карлом Леем, бывшим лейтенантом венгерской армии и будапештским адвокатом, насчитывала десятки тысяч членов – антикоммунистически настроенных офицеров и солдат. Эти люди были готовы на все, лишь бы не допустить превращения их страны в «рабоче-крестьянский рай».
Доктор Лей и его друзья были неприемлемы Салаши, главным образом из-за их связей с бывшим премьер-министром Имреди, получившим отставку из-за сомнений в его происхождении. Лей неоднократно предлагал свои услуги, но у германского правительства были другие планы, и оно оставило эти предложения без ответа. Разумеется, Салаши не хотел помогать возможному сопернику, и в результате многие ценные венгерские кадры остались неиспользованными.
Невзирая на все эти осложнения, упомянутая венгерская операция была нашим последним крупным успехом. Мы опять оказались и проворнее, и жестче: не позволили Хорти дождаться сообщения от Фараго, его парламентера в Москве (11 октября в Москве были подписаны предварительные условия о перемирии между СССР, США и Англией с одной стороны и Венгрией – с другой. Они предусматривали участие Венгрии в войне против Германии. Хорти оказался утвердить это соглашение. – Ред.), относительно согласия России с предполагаемой датой выхода Венгрии из войны, а вынудили его действовать преждевременно и впустую. Мы вновь сумели навязать судьбе нашу волю, и этот яркий луч на мгновение озарил вечернее небо нашего заката. Последующие события были всего лишь заключительными актами великой трагедии.
Именно в эти дни моего пребывания в Будапеште я впервые узнал об отчаянной попытке, предпринимавшейся некоторыми моими согражданами, хотя бы в последний момент найти приемлемый выход из безнадежной ситуации. Мне было приказано отправиться к начальнику германской разведки в Венгрии и Юго-Восточной Европе и получить инструкции относительно политической ситуации в нашем регионе. По прибытии я обнаружил, к своему удивлению, что мой собеседник – один из известнейших немецких разведчиков того времени – хорошо мне знаком: когда-то мы вместе служили в одном полку. Это, на мой взгляд, единственная причина (другая мне не приходит на ум), почему он во время беседы со мной разоткровенничался. По его словам, мы не только были не в состоянии выиграть войну, но не могли даже рассчитывать на подобие ничьей. Вместе с тем, продолжал он, нынешняя схватка, при всей ее грандиозности, – это лишь прелюдия к еще более жестокой борьбе между Западом и Востоком, которая неизбежна. «Но именно это господа Рузвельт и Черчилль не хотят понять, – пожаловался мой знакомый. – И именно поэтому они ведут нынешнюю неуступчивую политику». Он назвал подобный политический курс по отношению к Германии близоруким, ибо, как он выразился, не пройдет и нескольких лет, как Америка и Западная Европа будут вынуждены вновь воевать, уже с большевиками. И это, мол, будет им стоить миллионов человеческих жизней и миллиарды долларов. Как утверждал мой собеседник, наиболее трагический эпизод в истории человечества последних десятилетий взял свое начало вовсе не в 1939 г. в Данциге, а в 1943 г. в Касабланке (14–24 января. – Ред.), где Рузвельт и Черчилль договорились принять в будущем от Германии (а также Италии и Японии. – Ред.) только безоговорочную капитуляцию. Этот эпизод, по мнению моего знакомого, будущие историки причислят к наиболее катастрофическим для человеческой цивилизации нашей эпохи.
Из его дальнейших высказываний я мог заключить, что мой знакомый лично, вместе с группой единомышленников, предпринимает определенные шаги с целью убедить западные державы изменить принятую в Касабланке формулу, лишающую Германию всякой надежды.
На следующий день до нас дошли слухи о гибели генерал-лейтенанта Флепса, одного из способнейших военачальников эсэсовских формирований. Никто не хотел этому верить. Через несколько дней, однако, мне пришлось посетить адъютанта генерала Винкельмана, и здесь я мог подержать в руках расчетную книжку генерала Флепса, его генеральские погоны и Рыцарский крест.
Как рассказывали, генерал Флепс сдал, по приказу фюрера, свою элитную дивизию «Принц Евгений», сражавшуюся в Хорватии, другому начальнику и в сопровождении лишь адъютанта и водителя выехал в Венгрию для организации обороны на юго-востоке этой страны. По ошибке регулировочный пост направил их на неверную дорогу, и они, угодив прямо на разведотряд танковой части русских, оказались в плену. Но не успели русские по-настоящему распознать, кто в действительности попал им в руки, как танковую колонну противника атаковали несколько немецких самолетов, и командир русских танкистов, вероятно опасаясь, что в возникшей суматохе немецкий генерал может сбежать, застрелил Флепса.
Через какое-то время группе венгерских жандармов, патрулировавших на мотоциклах данный район, жители одной из деревень сообщили, что несколько часов назад они подобрали и похоронили немецкого генерала. Пользуясь указаниями фермеров, жандармы обнаружили место погребения, эксгумировали тело Флепса, забрали его расчетную книжку, погоны и Рыцарский крест, а затем вновь похоронили генерала.
Так бессмысленно и бесполезно закончилась жизнь прославленного воина, пережившего множество сражений и блестящих побед. Еще во время Первой мировой войны генерал-лейтенант Флепс проявил себя как первоклассный штабной офицер императорской австро-венгерской армии. После развала Габсбургской монархии генералу Флепсу, уроженцу Трансильвании, вошедшей после Первой мировой войны в состав Румынии (в августе 1940 г. Северная Трансильвания была включена в состав Венгрии. – Ред.), была поручена реорганизация румынских горнострелковых частей. Позднее он в военной академии Бухареста преподавал военную тактику. В 1940 г. Флепс, будучи трансильванским немцем, перешел на службу в ваффен СС и командовал полком на востоке, где его смелый прорыв в район Каменки-Днепровской во многом способствовал созданию выгодного плацдарма. После этого его назначили командиром 7-й добровольческой горнострелковой дивизии СС «Принц Евгений», сформированной из фольксдойче в Хорватии. Позднее Флепс вступил в командование 5-м горнострелковым корпусом СС.
Помимо прочего, в приказе о переводе Флепса содержалось требование доложить фюреру о ситуации в Трансильвании и Венгрии, то есть на новой территории подчинения, и Флепс решил лично получить на месте самую подробную информацию, прежде всего об обстановке вокруг Арада (Орадя. – Ред.) и Клаузенбурга (Клуж-Напока. – Ред.). Он также намеревался на следующий день с воздуха подробно обследовать нужные районы и сообщить о фактическом положении дел человеку, принимавшему окончательное решение и отвечавшему за все. В ходе инспекционной поездки этот генерал, участник сотен боев и сражений, пал от пули комиссара (не комиссара, а простого русского танкиста, лейтенанта или капитана. – Ред.).
Такова история гибели группенфюрера (генерал-лейтенанта) СС Артура Флепса, которую нам рассказали и которой мы поверили. Однако несколько месяцев спустя от некоего старшего офицера германской секретной службы мне стали известны некоторые подробности довольно странных событий.
Будто Флепс через день или два после прибытия в Будапешт из ставки фюрера позволил себе несколько пессимистических замечаний, касавшихся перспектив дальнейшего ведения войны, заявив, между прочим, что с этого момента все усилия должны быть направлены на обеспечение будущего благополучия народов Германии и Европы. Настоящее, мол, уже не стоит и ломаного гроша.
Говорил ли Флепс столь откровенно с самим Гиммлером, или же слова, сказанные им в Будапеште, были переданы потом в Берлин – неизвестно. Но уже через два дня после того, как Флепс выехал к новому месту назначения, от Гиммлера поступила весьма любопытная телеграмма: «Задержать автомашину СС №…, арестовать пассажиров и немедленно доложить».
К всеобщему удивлению, указанный в телеграмме номер принадлежал автомашине генерал-лейтенанта СС Артура Флепса. Приказ о задержании и аресте был передан в соответствующие германские органы.
Через несколько дней пришел еще один, уже более конкретный приказ Гиммлера: «Арестуйте генерал-лейтенанта Флепса и его адъютанта. Если потребуется, примените силу. Арестованных под надежной охраной отправить в ставку фюрера». Вскоре поползли слухи о том, что Флепс застрелился.
Вместе с тем за несколько недель до капитуляции с территории, оккупированной советскими войсками, поступила радиограмма: «Генерал Флепс организует в Румынии партизанскую борьбу».
Никто не знает наверняка, что в действительности произошло, и дело Флепса остается одной из многих неразгаданных тайн Третьего рейха. Одно не вызывает сомнения: никакой командир, расстрелявший, по приказу фюрера, генерала Флепса, не присвоил бы себе его генеральские погоны и Рыцарский крест.
Тем временем операции Красной армии продолжались с неумолимой последовательностью по всему фронту. Маршал Малиновский, один из наиболее честолюбивых военачальников Сталина, прилагал все силы, чтобы добиться быстрой победы. В полосе действия 2-го Украинского фронта было сосредоточено несколько армий, в том числе и 6-я гвардейская танковая армия; сюда перебрасывались также соединения с полосы 4-го Украинского фронта.
Несмотря на многократное (превосходство было, но не столь большое и местами, особенно в танках, временами переходило к немцам и венграм. – Ред.) превосходство противника, потрепанные и изрядно поредевшие германские войска оказывали упорное сопротивление. Танковые части, прибывшие из Вюртенберга, Нижней Саксонии, Тюрингии и Восточной Пруссии, австрийские и баварские горные стрелки, бранденбургская и судетская пехота, кавалерийская дивизия СС и остатки германских люфтваффе, в том числе под командованием одноногого пилота-аса Руделя, раз за разом бросались на приближавшиеся советские полчища. Все напрасно. Петля вокруг Будапешта затягивалась все туже.
Рано утром 29 октября Малиновский предпринял генеральное наступление на всем широком фронте между Тисой и Дунаем, и битва за Будапешт началась.
Мое подразделение занимало рубеж обороны у Шорокшар и Дунахарасти непосредственно за пределами Будапешта. Противник уже достиг первых предместий города и остановился, чтобы перевести дух перед решающим ударом. Мы чувствовали его приближение. А позади нас, в чудесном Будапеште, как перед концом света, шла безудержная гульба, все судорожно искали всевозможных наслаждений. И хотя снаряды русских уже падали на улицы города, а русские бомбардировщики каждую ночь сбрасывали на город свой смертельный груз, все рестораны и кабачки были постоянно переполнены. В роскошных гостиницах, расположенных на набережных Дуная, – «Геллерт», «Карлтон» и «Хунгария» – рекой лилось вино и шампанское. Женщины без колебаний отдавались любому встречному, мужчины брали охотно. Всякий желающий мог прокатиться на трамвае к линии фронта: конечную остановку отделяли от рубежа обороны всего несколько сотен метров. Трамваями пользовались и немецкие солдаты, когда отправлялись в город помыться, или выпить, или попробовать счастья у женщин, или же за всеми тремя удовольствиями. Подобную войну мы до сих пор встречали лишь в дешевых бульварных романах, предназначенных для очень невзыскательного читателя. Но это было несравненно лучше того, что мы пережили раньше, на бескрайних просторах России.
Как-то в один из более или менее спокойных моментов в неистовой пляске смерти мне случилось прочесть в венской газете о загадочной смерти моего давнего друга Эрнста Хандсмана – известного австрийского журналиста времен канцлера Шушнига (канцлер в 1934–1938 гг. – Ред.). Известие сильно огорчило меня: живых друзей у меня почти не оставалось. Невольно возникло ощущение собственной обреченности. Со слов бывалых людей, в схожих условиях их тоже обуревали подобные чувства. Мы больше походили на мертвецов, лишь временно оказавшихся среди живых. И я не очень удивился, услышав вскоре сообщение о кончине гаулейтера Йозефа Бюркеля.
С этим человеком исчез и последний столп революционного крыла национал-социализма. Теперь, когда его не стало, у меня в ушах отчетливо зазвучали его прощальные слова, сказанные в 1943 г.: «После этой войны мы обязаны положить конец уродливому суррогату социализма, иначе…» В этот момент его глаза горели огнем фанатика. Быть может, именно ради его великих идеалов Господь уберег этого немецкого бунтаря от расстрела по приговору французского трибунала.
Глубоко тронутый, я прочел официальное сообщение о похоронах Бюркеля в присутствии высших партийных чинов, в последний раз показавшихся на публике. «Пляска смерти! Пляска смерти!» – слышалось в грохоте орудий наступавших русских танков, в вое бомб, сыпавшихся с неба на наши позиции.
Противник форсировал Дунай значительно ниже по течению, отбросил оборонявшуюся там дивизию и полностью уничтожил 22-ю дивизию СС («Мария-Терезия». – Ред.), находившуюся, по существу, в стадии формирования – из проживавших в Венгрии этнических немцев. В итоге части Красной армии оказались у нас в глубоком тылу. Как следствие – наши долговременные, глубоко эшелонированные оборонительные сооружения к востоку от Будапешта сделались совершенно бесполезными. Было отчего прийти в отчаяние, и я вновь стал – впервые за многие месяцы – задумываться над тем, как скверно идут наши дела. Офицеры, с которыми мне приходилось обсуждать эту проблему, были в равной степени шокированы неумелыми действиями руководства при организации обороны Будапешта.
Еще турки прекрасно знали о возможности обойти город с флангов и о том, что с холмов к западу от Будапешта, например с Будаи-Хедыпега, можно беспрепятственно сколько угодно обстреливать город из орудий, не опасаясь серьезной атаки противника. Еще турки понимали, что в битве за Будапешт этим высотам принадлежит важнейшая роль.
Туркам, как я уже сказал, все это было отлично известно, и они действовали соответственно. Но не мы; и в результате Будапешт с запада остался без защиты. Здесь не было ничего – пустое место. Как-то ведя разведку в данной местности в сторону противника, я был поражен полным отсутствием чего-либо похожего на фортификационные работы. (Автор опять преувеличивает. Оборонительные сооружения здесь были, но не столь сильные, как к востоку от города, и были прорваны стремительными действиями наших танков и пехоты. – Ред.) Невольно мне вспомнился Днепр, события годичной давности, и вот мы уже стоим у ворот Германии.
Одним словом, наши основные оборонительные рубежи находились к востоку от Будапешта, но русские, хорошо усвоившие уроки истории, мало обращали на них внимание и, переправившись через Дунай много южнее и продвигаясь вдоль его западного берега, вскоре приблизились к городу.
В ту пору моя рота дислоцировалась в районе горы Геллерт-Хедь (центр города, 235 метров. – Ред.), усиленно тренируясь в осуществлении контратак с учетом рельефа здешней местности. Как я понимал, именно данный участок обороны должен первым подвергнуться массированному натиску противника и готовился, насколько возможно, отразить удар.
Внезапно, словно гром средь ясного неба, поступил приказ: «Роте через час отправиться на запад по Венскому шоссе».
Я начал готовиться к выступлению. Ротный старший фельдфебель чуть не плакал. Был канун Рождества, 24 декабря 1944 г., и он приготовил целого поросенка, всевозможные закуски и напитки. Пока мы в спешке паковались и грузились, низко над нами пронеслись русские штурмовики, ведя огонь из всех видов бортового оружия. Застучали зенитные пулеметы, женщины и дети из близлежащих домов с плачем и криками бросились в подвалы. «Вам придется привыкать к этому», – подумал я с грустью. Затем мы тронулись в путь.
В процессе движения по широкому Венскому шоссе нам повстречался нарядно одетый немецкий фельдфебель в белых перчатках и с огромным букетом цветов. Я остановил его и спросил:
– Куда это вы, черт возьми, в таком виде направляетесь?
– Иду проведать свою мать, лейтенант, – улыбнулся широко фельдфебель. – Она – венгерка.
– Желаю повеселиться, – сказал я. – А вы знаете, который сейчас час?
– Двадцать минут второго ночи, лейтенант, – четко отрапортовал фельдфебель, взглянув на часы.
Вся рота дружно расхохоталась, но это был юмор висельников. Мы только что узнали: Будапешт практически в кольце, и шоссе, по которому мы следовали, противник в любой момент мог перерезать; пока его с трудом удерживали немецкие танки.
Нам чертовски повезло. За несколько минут до нашего пересечения критического пункта штурмовики противника атаковали на этом участке колонну венгров на марше и практически ее уничтожили. Повсюду лежали мертвые и раненые. Но в тот момент все было тихо. Наши танки отбили очередную вражескую атаку, но вечно это продолжаться не могло, и через несколько часов Будапешт был полностью и окончательно окружен.
Новым местом наших действий был так называемый Гронский плацдарм. Но вскоре нам пришлось покинуть этот участок обороны; заменила нас войсковая кавалерия, которая едва ли могла снискать себе лавры в этой лесистой и холмистой местности. А нас перебрасывали к замерзшему озеру Балатон, мы поселились в красивом местечке Кенезе. Здесь мы прожили несколько спокойных дней: авиация противника нас почти не тревожила.
Тем временем в глубокой тайне заканчивались последние приготовления к широкомасштабному немецкому контрнаступлению в Венгрии. И вот однажды утром германская артиллерия открыла огонь невиданной интенсивности по вражеским позициям у Бичке, Татабаньи и Секешфехервара, и IV танковый корпус СС генерала Гилле в составе танковой дивизии СС «Викинг», танковой дивизии СС «Мертвая голова», 1-й и 3-й танковых дивизий (атакже III танковый корпус. – Ред.) глубоко вклинился в оборону противника. Уже через несколько дней Секешфехервар вновь оказался в наших руках, и местами мы даже прорывались к Дунаю и озеру Веленце.
Впереди нас – Будапешт, внутри которого не менее 45 тысяч голодающих немецких и почти столько же венгерских солдат (в Будапеште в окружение попало 188 тысяч). Генерал Гилле намеревался в дальнейшем прорвать вражеское кольцо вокруг города и вызволить блокированные в нем воинские части. Генерал Балк, командующий 6-й общевойсковой армией, приказал атаковать и уничтожить дивизии противника, оборонявшиеся южнее Будапешта.
Но вскоре русские переправили через Дунай севернее Будапешта сотни своих танков и ударили по нашей наступающей группировке.
Противник бросил против нас свежий 23-й танковый корпус, только что прибывший в данный район. Началось ожесточенное танковое сражение, одно из последних, крупных по размаху, на Восточном фронте. Одна лишь танковая дивизия СС «Мертвая голова» подбила не менее двухсот вражеских танков (преувеличение. – Ред.). И все-таки к концу сражения корпус Гилле перестал существовать, ибо русские действовали не менее успешно. (23-й танковый корпус потерял около 100 танков, но ударная группировка немцев из 150 танков и штурмовых орудий, остававшихся из 600 в начале немецкого контрудара, перестала существовать. – Ред.)
Эта операция окончательно определила судьбу Будапешта и, разумеется, его стотысячного (188 тыс. – Ред.) гарнизона; вырваться из окружения и пробиться к нашим позициям смогли не более восьмисот человек, до крайности измученных и истощенных. То, что они поведали о генерал-лейтенанте Пфеффер-Вильденбрухе, главном защитнике Будапешта, и об организации обороны города вообще, никак нельзя отнести к лучшим страницам германской военной истории.
Вскоре – в последний раз – мы вновь воспрянули духом и почувствовали прилив бодрости, когда генерал-полковник Лотар фон Рендулич принял командование группой армий «Юг», сменив на этом посту генерал-полковника Фриснера. Один из способнейших австрийских военачальников, Рендулич снискал славу в качестве начальника штаба у генерала Дитля, известного руководителя горнострелковых частей, а также как командующий 2-й танковой армией.
«Теперь, – подумалось каждому, – должны наступить радикальные перемены. Теперь дела пойдут на лад». Рендулич был в состоянии не допустить распространения военной катастрофы в пределы Германии и Австрии. Но на самом деле ничего радикального не произошло. Мы продолжали удерживать прежние позиции в районе города Секешфехервара.
И надо сказать, что в этой богатой виноградниками холмистой местности мне пришлось пережить прелюбопытнейшую и довольно странную историю. Как-то вечером ко мне явились два перебежчика, оба офицеры Красной армии, не пожелавшие больше воевать, правда по диаметрально противоположным причинам. Молодой украинец, познакомившись с немцами у себя на родине еще до войны, хотел попасть на Запад, жаждал спокойной жизни и высокой культуры. Как заявил другой дезертир, молодой узбек и фанатичный коммунист, он отказывается сражаться потому, что Сталин из коммуниста превратился в империалиста, предал Ленина и Карла Маркса.
Как бы ни различались их политические взгляды и убеждения, оба в один голос утверждали, что противник готовит мощный концентрированный удар между Мором и Секешфехерваром, для чего сосредоточил в данном районе свыше трех тысяч танков. (В это время в составе советских войск здесь было 500 танков против 900 танков у немцев после подхода 6-й танковой армии СС. – Ред.)
Не мешкая, я в тот же вечер отвез перебежчиков к офицеру военной разведки, который, к моему глубочайшему неудовольствию, приказал доставить обоих в армейский штаб. К месту назначения я добрался к полуночи, окоченев от холода, но ввиду важности информации меня сразу же направили дальше, на командный пункт группы армий, располагавшийся во дворце Эстергази, куда я прибыл на своем «Кубельвагене» около восьми часов следующего утра.
Не без труда миновав охрану, я с неким волнением и даже трепетом вступил во внутренние помещения дворца.
Впервые за всю войну я удостоился чести посетить ставку столь крупного оперативно-стратегического объединения, как группа армий, – место, где принимались решения, означавшие жизнь или смерть не только для нас, но и для противника.
После множества расспросов я в конце концов нашел служебные помещения начальника войсковой разведки подполковника графа Риттберга. Первая комната была пуста, вторая и третья – тоже. В конце концов заспанный унтер-офицер с нескрываемым удивлением спросил меня, что мне нужно.
Когда я пояснил, что мне необходимо видеть подполковника, унтер-офицер пояснил: увидеть графа до половины одиннадцатого абсолютно невозможно, если бы даже я пришел с известием о предстоящем конце света. После этого я отправился сначала бриться, затем позавтракал с обоими перебежчиками и вернулся во дворец ровно в десять часов тридцать минут. На этот раз я был принят.
Подполковник граф Риттберг встретил меня весьма приветливо. По его словам, ночью его уже предупредили из армейского штаба о моем приезде. Предложив мне на выбор разнообразные вина, Риттберг с большим вниманием выслушал мой доклад. Затем он познакомил меня с данными воздушной разведки. Они полностью совпадали с показанием перебежчиков (танки были – 18-й и 23-й танковые корпуса, 1-й гвардейский механизированный корпус, но около 500, а не 3000. – Ред.).
– Чрезвычайно интересно, – резюмировал Риттберг. – Я должен сообщить генералу во время обеда. Он наверняка захочет знать… Знаете что? Приходите сразу после обеда, и я, вероятно, уже смогу передать вам какое-то послание для Гилле.
Я откозырял и, отправив перебежчиков в следственные органы, покинул дворец. Обедал я в офицерской столовой, где встретил нескольких друзей. За разговором с ними я совсем забыл о времени, и уже было третий час, когда я, весьма обеспокоенный, поспешил к моему подполковнику. Утренняя процедура повторилась. Первая комната пустовала, вторая и третья и т. д. В конце концов появился мой знакомый унтер-офицер и пояснил: «После обеда», что означало половину пятого. В этот самый момент граф занят верховой ездой, затем последует один час игры в шахматы, а потом он будет отмечать чей-то день рождения. Однако унтер-офицер заверил меня, что граф непременно появится в кабинете в 16.30.
И граф действительно вернулся… в 17.00. Он даже узнал меня, невзирая на чрезмерную занятость из-за столь многообразных обязанностей.
– Генерал в самом деле с большим интересом выслушал вашу занимательную историю, – проговорил он весело. – С большим интересом… Передайте самые сердечные приветы генералу Гилле.
Я стоял и смотрел, ничего не понимая.
– Еще что-нибудь? – спросил граф уже с нотой нетерпения в голосе.
– Но что намечается предпринять? – ответил я. – Как прикажете доложить? Ведь это чрезвычайно серьезная угроза, нависшая над нашим флангом.
– О, мой дорогой друг, не нужно расстраиваться, – улыбнулся граф. – У вас на этом фланге сосредоточена 25-я дивизия венгерских гусар. Они смогут сдерживать русских хотя бы в течение одного часа, а к тому времени Гилле перебросит на опасный участок достаточно артиллерии…
– Венгерские гусары?! – прервал я графа, не веря ушам своим. – Всего с двумя пулеметами на роту? И вы считаете, что они в состоянии в течение часа сдерживать три тысячи (без комментариев. – Ред.) бронированных машин?
– О, приятель, все под контролем… все под контролем, – проговорил граф нараспев, жестом прекращая разговор. – Группа армий предпримет все необходимое.
Расстался я с подполковником графом Риттбергом сильно подавленный. То была моя первая и последняя встреча с представителем Верховного главнокомандования. Как это ни странно, но через несколько недель граф Риттберг был по приговору военно-полевого суда расстрелян военной полицией за какое-то сравнительно незначительное прегрешение.
По возвращении в роту меня ожидал еще один сюрприз: нас передавали в 6-ю танковую армию СС, которой командовал генерал-полковник Дитрих (Зепп). Прибыв на место к озеру Балатон, я обнаружил идущую полным ходом подготовку к грандиозному наступлению, для чего было сосредоточено девятнадцать дивизий. (Всего против войск 2-го Украинского фронта, насчитывавших 407 тыс. человек, 7 тыс. орудий и минометов, 407 танков и САУ, 965 самолетов, немцы сосредоточили 31 дивизию, в том числе 11 танковых, 5 боевых групп, 1 моторизованную бригаду и 4 бригады штурмовых орудий – всего 431 тыс. человек, 5630 орудий и минометов, 877 танков и штурмовых орудий, 900 бронетранспортеров и 850 самолетов. – Ред.) С их помощью намечалось нанести противнику мощный фланговый удар, форсировать Дунай, освободить Венгрию и, продолжая наступление, в конце концов выйти к городу Плоешти.
Предполагалось ко дню рождения фюрера (20 апреля 1945 г.) преподнести ему в качестве подарка румынские нефтяные промыслы, что, в свою очередь, позволило бы снабдить горючим новые самолеты люфтваффе и очистить родное небо от вражеских бомбардировщиков. Справившись с этой задачей, мы, мол, сможем затем навалиться всеми силами на русских и загнать их обратно в азиатские степи.
Познакомившись с подобными планами, я был буквально потрясен. Неужели я все эти годы так ошибался? Неужели все мои наблюдения и выводы были изначально неверными? Неужели мои собственные идеи и размышления ослепили меня настолько, что я перестал видеть правду?
Я чувствовал себя как во сне. Вокруг меня катились танки (причем очень много «Тигров» и «Пантер». – Ред.), маршировали батальоны, кавалерия готовилась преследовать врага. «О боже! – молил я. – И хотя мы не всегда сами поступали по справедливости, позволь все-таки свершиться чуду. Не допусти большевиков в Европу, в мою любимую истерзанную страну».
Наше наступление сначала развивалось медленно: мешала плохая погода. (Прежде всего стойкое сопротивление советских воинов. Несмотря на массированное применение новейшей техники – германские тяжелые танки, оснащенные приборами ночного видения, наступали и ночью, – в первый день немцы вклинились в нашу оборону на 2–3 километра, а всего за 10 дней боев, потеряв 500 танков и 40 тыс. человек, – на 12–30 километров. – Ред.) Затем, когда сражение на подступах к Дунаю приняло особенно ожесточенный характер, русские нанесли мощный контрудар по нашему флангу именно в том месте, на которое указывали два перебежчика и данные воздушной разведки. В минуту венгерские гусары были смяты, и под давлением превосходящих сил противника (наши войска уступали немцам в танках. – Ред. ) танкам Дитриха пришлось отходить.
Наше грандиозное (на 12–30 километров? – Ред.) наступление грозило превратиться в гигантскую западню для наших армий, а потому германские войска на юго-востоке стали отступать и отступать, не имея возможности остановиться. Девятнадцать дивизий (из района озера Балатон – озера Веленце. – Ред.) устремились вспять по узкому коридору: танки, пехота, кавалерия. То было скорее не отступление, а беспорядочное бегство. Девятнадцать дивизий. Никогда прежде за всю войну мне не приходилось видеть столько войск, скученных на небольшом пространстве.
Русские быстро обошли Секешфехервар и продвинулись к западу, обходя озеро Балатон. Вскоре они вышли к реке Раба. Мы попытались преградить им путь в Штирию, но они легко преодолели наше сопротивление и пошли дальше.
Впервые за войну можно было видеть целые колонны немецких солдат в военной форме с офицерами или без них, бегущих по направлению к границе Третьего рейха с единственной целью: поскорее добраться до дому.
Меня сняли с передовых позиций и приказали создать между озером Нойзидлер-Зе и пограничным пунктом Китзе заградительный кордон для поимки дезертиров. В приказе прямо предписывалось расстреливать всех задержанных без оружия.
В один прекрасный день я остановил девятьсот человек. Ни о каком расстреле не могло быть и речи, хотя мне стоило немалых трудов превозмочь себя. На одной чаше весов – недвусмысленный военный приказ, на другой – веление собственной совести. Построенные по моему распоряжению, они стояли с мрачным видом, наверняка догадываясь о моих чрезвычайных полномочиях. Я спокойно разъяснил им, что они просто потеряли голову, что я сформирую из них боевой отряд и отправлю в Нойзидль-ам-Зе, где их вооружат и пошлют на позиции. Из строя выскочил молодой унтер-офицер с нашивками о ранении, со знаком участника штурмов и с Железным крестом 1 – го класса.
– Лейтенант! – воскликнул он. – Вам, как и нам, хорошо известно, что с нами все кончено. К чему тогда все это?
Какой-то момент я молчал. Согласно всем существующим правилам, мне оставалось сделать только одно: вытащить пистолет и застрелить его, чего бы мне это потом ни стоило. Девять сотен пар глаз впились в меня в ожидании.
– Ты женат? – спросил я бунтовщика.
– Да, лейтенант, – сказал он медленно, потупившись. – Какое это имеет ко всему отношение?
– Ты, надеюсь, достаточно наслышан об обращении солдат Красной армии с женщинами. Хочешь видеть свою жену в их руках?
– О нет! – воскликнул унтер-офицер. – Боже мой, нет!
– Тогда ты будешь сражаться… сражаться до конца, независимо от исхода войны… Отряд, смирно! Каждый старший унтер-офицер берет под свою команду сотню человек… Вперед… Направление – Нойзидлер-Зе… Шагом марш!
И с песней они пошли – последние штурмовые колонны Германии. Мне же было не до песен. Меня ожидал военно-полевой суд за неисполнение категорического приказа расстреливать дезертиров. Однако все обошлось. Наверху поняли, что мое решение было более разумным.
Наступила Пасха, и в Пасхальное воскресенье на грузовике с продовольствием ко мне приехала из Вены моя жена, одетая в спортивный костюм. В качестве подарка я вручил ей дамский автоматический пистолет, и она поняла меня.
В нескольких сотнях метрах позади наших траншей пролегал юго-восточный оборонительный вал – защитный вал рейха. Хотя и недостроенный, он выглядел весьма внушительно – с окопами во весь рост, долговременными огневыми точками, оборудованными артиллерийскими позициями и противотанковыми рвами. Если бы у нас было бы хоть что-то отдаленно похожее на Днепре!
Несмотря на безнадежное общее положение, я был доволен тем, как обстояли дела на моем участке фронта. Русским не удастся так легко сбить нас с позиций.
Однако уже на следующий день поползли слухи, будто на весь германский оборонительный вал приходилось всего несколько рот фольксштурма (то есть ополчения – не исключено, если наступавшие 6 – 15 марта у Балатона немцы теперь отступали такими темпами, что с 16 марта до 5 апреля Красная армия дошла до окраин Вены. – Ред.). Подтверждение слухов не заставило себя долго ждать: русские прорвали оборону далее к югу и вторглись в Восточную Штирию (юго-восток Австрии. – Ред.). На следующий день они уже были в Нижней Австрии (северо-восток Австрии. – Ред.), и мы получили приказ отойти к Венскому Лесу (низкий (до 890 метров) горный хребет, северо-восточный отрог Альп, к западу от Вены. – Ред.).
Все теперь стремились на запад, и наш великолепный оборонительный рубеж оказался абсолютно бесполезным.
Пехота, танки, женщины и дети со своим жалким скарбом на ручных тележках, бесконечные колонны заключенных из концентрационных лагерей, целые госпитали с ранеными и больными – все двигалось на запад. Позади оставались лишь склады с продовольствием и одеждой, горы сапог и обмундирования, до последнего момента оберегавшиеся чиновными бюрократами. Внезапно повсюду было сколько угодно бензина, море бензина, хотя еще неделю назад его невозможно было получить даже для самых ответственных операций.
Везде по пути своего движения я распоряжался, чтобы всем желающим безвозмездно предоставлялось содержимое лавок и магазинов. К сожалению, не все поступали подобным образом, и в результате в руки русских попала богатая добыча. Но там, где прошел я, они не получили ни банки консервов, ни пары сапог, вообще ничего.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.