Глава четвёртая КОРОЛЕВ
Глава четвёртая
КОРОЛЕВ
Об этом человеке уже написаны книги. В том числе — хорошие книги. И ещё больше будет написано. О его научных исследованиях. О созданных под его руководством космических кораблях и ракетах. О кардинальных сдвигах в познании и освоении мира, достигнутых благодаря самоотверженному творческому труду огромного коллектива, в котором он был признанным лидером. О его организаторской деятельности, невиданной по масштабу и активности. Обо всем, что он так охотно, с кажущейся лёгкостью брал на свои могучие плечи — плечи атланта. О его трудной, сложной, романтичной, порой драматически складывавшейся жизни…
Работая над этой книгой, я сильно колебался — выделять ли то, что мне хотелось рассказать о Сергее Павловиче Королеве, в отдельную главу. Ведь и без того он присутствует здесь — зримо или незримо — едва ли не на каждой странице, как присутствовал в любом деле, любом начинании, так или иначе связанном с созданием ракетной техники и исследованиями космоса.
Моё общение с Королёвым протекало, если можно так выразиться, пунктирно. Штатным сотрудником его конструкторского бюро я не был. Иногда мы общались (например, на космодроме) по нескольку раз в день, иногда — не виделись месяцами. Правда, мне повезло в том отношении, что судьба предоставила мне возможность не раз наблюдать Королева в моменты, для него (да и для всех нас) особо значительные, даже этапные. Человек в подобные моменты раскрывается порой больше, чем за целые годы обычной, текущей в своём нормальном темпе жизни.
Да и вообще такая позиция — промежуточная между положениями многолетнего близкого сотрудника и стороннего наблюдателя — имеет свои преимущества: многое с неё видится лучше, чем с любой другой.
Поэтому, поразмыслив, я все-таки решил рассказать о Сергее Павловиче Королеве отдельно. Рассказать то, что видел и, как мне представляется, понял в этой сложной, незаурядной личности. Перефразируя старую судейскую формулу, могу поручиться, что в моих воспоминаниях о Королеве содержится «правда и только правда», хотя, конечно, далеко не «вся правда».
«Всю правду» о нем, его полный собирательный портрет одному человеку воссоздать непосильно. Для этого потребуется труд многих историков, биографов, писателей.
Мне же сейчас хочется, рассказывая о первых полётах пилотируемых космических кораблей, просто по-человечески вспомнить его. Вспомнить, каков он был в жизни, в общении с окружающими, в обычных, повседневных, иногда острых, иногда забавных ситуациях.
СП — так называли его тысячи людей, в большей или меньшей степени причастных к работам по освоению космического пространства.
СП сказал… СП решил… СП отменил… Это дело СП взял на контроль… Надо доложить СП… Вот погоди, СП тебе всыплет!.. Шагу нельзя было ступить в десятках конструкторских бюро и научно-исследовательских институтах без того, чтобы не услышать что-нибудь в этом роде.
— Непочтительно? Смахивает на кличку? — заметил один из его сотрудников, услышав от кого-то сомнения в благоприличии такого прозвища. — Не сказал бы. Раньше у нас в России так великих князей называли: по имени и отчеству, без фамилии. А царя, так того просто по имени. Правда, с номером: Николай Первый, Александр Второй… И ничего, в смысле почтительности считалось, что все в порядке… Вот, выходит, СП у нас — как бы в ранге великого князя…
Шутки шутками, но действительно Главным конструктором Сергея Павловича называли чаще всего в печати. Для своих он был иногда Главный, но чаще всего — СП. Так говорили за глаза, а иногда и не только за глаза. Не раз бывало, что какой-нибудь вызванный к Королеву для разноса инженер, утеряв в пылу баталии должную бдительность, прямо выдавал в лицо разгневанному шефу что-нибудь вроде: «Я ему все передал, Сергей Палыч. И сказал: учти, Эс Пе распорядился. А он…»
Когда я впервые услышал, как Королева называют СП, то почувствовал, что это сочетание букв вызывает в моей памяти какие-то смутные ассоциации. Где-то я его уже слышал… Ну конечно же: так назывались — и называются по сей день — дрейфующие полярные станции «Северный полюс», начиная со знаменитой СП-1 Папанина, Кренкеля, Фёдорова и Ширшова.
Случайное совпадение?
В общем, конечно, случайное. Но в самой этой случайности хочется видеть что-то символическое, что-то связанное со смелостью, решительностью, устремлённостью в своё дело, с новым словом в науке и культуре человечества…
Впервые нас познакомили за несколько лет до войны. Точнее — представили друг другу: дальше обычного рукопожатия и формального взаимного «очень рад» знакомство не пошло. Но конечно же я и до этого понаслышке давно знал, кто такой Королев.
Он был смолоду связан с авиацией.
Принадлежал к той яркой корпорации пилотов и конструкторов — зачинателей советского планеризма, — которая впоследствии дала Большой Авиации таких людей, как известные конструкторы самолётов О.К. Антонов, С.В. Ильюшин, А.С. Яковлев, лётчики-испытатели С.Н. Анохин, В.Л. Расторгуев, В.А. Степанченок, И.М. Сухомлин, В.П. Фёдоров, В.Ф. Хапов, И.И. Шелест и многие другие.
На планёре «Красная Звезда», сконструированном С.П. Королёвым, лётчик-испытатель и планерист Василий Андреевич Степанченок выполнил — впервые в СССР на безмоторном летательном аппарате — фигуру высшего пилотажа, петлю. В одном из полётов на этом планёре он сделал целую серию петель подряд, после чего никто уже не мог сказать, что фигуры на планёре «Красная Звезда» получились случайно.
СП и сам немного летал как пилот. Даже имел свидетельство планёрного пилота-парителя. И любил вспоминать об этом:
— Я-то ведь тоже лётчик!
Или:
— Мы, лётчики, это понимаем…
Возражать тут не приходилось — он действительно понимал!
Понимал, что нигде взаимодействие человека с техникой не проявляется так сложно, тонко, многогранно, порой бурно, как при управлении аппаратом, свободно летящим в трехмерном пространстве.
Поэтому, я уверен, не случайным было и настойчивое стремление Королева привлекать лётчиков-испытателей к работам, связанным с полётами в космос человека, начиная с самых ранних этапов подготовки этих полётов. Впрочем, не исключено, что тут кроме соображений деловых сыграли не последнюю роль и личные пристрастия СП: любовь к авиации, тяга к ней и её людям, которые он сохранил до конца дней своих, как, впрочем, едва ли не любой человек, когда-то хотя бы в малой степени прикоснувшийся к этому делу!
А Королев прикоснулся в степени, далеко не малой!
Многие из его конструкторских работ в авиации широко известны — та же, уже упоминавшаяся пилотажная «Красная Звезда» или ракетопланер СК-9.
А когда Сергей Павлович Королев, как заместитель главного конструктора КБ по лётным испытаниям, руководил во время войны доводкой ракетного вспомогательного двигателя РД-1 на пикирующем бомбардировщике Пе-2, то принимал участие в испытательных полётах в качестве бортового инженера-экспериментатора (что дало повод в некоторых очерках ошибочно называть его лётчиком-испытателем). Эта-то его работа и послужила поводом для нашей второй встречи — встречи, про которую даже сразу и не скажешь, какая она была: радостная или грустная (наверное, было что-то и от одного, и от другого), и о которой мне уже довелось рассказывать в книге своих записок «Испытано в небе»[3].
Рассказ об этой встрече — один из немногих, которые сегодня невозможно оставить без комментариев.
При первой публикации повести «Испытано в небе» — в журнале «Новый мир» в 1963 году — написать прямо, что речь идёт о Королеве, было абсолютно невозможно: никакая цензура этого в то время не имела права пропустить — имя Королева, как и его роль в ракетно-космической технике, было строго засекречено (хотя в окружавшем его покрове тайны имелись изрядные дыры, о которых я ещё расскажу дальше).
В 1969 году, в последней до сего дня публикации повести «Испытано в небе», писать о Королеве как Главном конструкторе уже разрешалось, но о том, что он около шести лет своей жизни провёл в заключении по ложному обвинению, по-прежнему полагалось умалчивать. Рассказать все, как оно было, без умолчаний, стало возможно только сегодня.
Тем не менее, начиная с той первой публикации в «Новом мире», читатели, судя по их многочисленным письмам, прекрасно поняли что к чему! Лишний раз подтвердилось старое правило: обращаясь к читателю, имей в виду, что он — умный. Не ошибёшься…
Написав много лет спустя об этой второй встрече с Королёвым, я отправился к нему, чтобы показать написанное. Тут я следовал правилу, которое сам установил для себя: перед публикацией каждой написанной мною строки, в которой фигурируют реально существующие, живые люди, при малейшей возможности обязательно показать то, что написал, этим людям. Иногда получишь от них поправку, уточнение. Иногда — драгоценное добавление. А иногда и что-нибудь в таком роде: «Ты все написал правильно. Так оно и было. Но, знаешь, я не хотел бы, чтобы это было опубликовано».
И тут уж — ничего не поделаешь — приходится с этим считаться. Немногие исключения, когда автор, выступая в плане, так сказать, намеренно критическом, считает себя вправе пренебречь волей своего персонажа, только подтверждают общее правило.
Не могу сказать, что, показывая Сергею Павловичу страницы рукописи, в которых речь шла о нем, я чувствовал себя очень уверенно: бог его знает, как он на это дело посмотрит! Вполне может счесть публикацию того, что, как говорится, прошло и быльём поросло, нецелесообразной. А может просто, без каких-либо оценок целесообразности или нецелесообразности, чисто эмоционально воспротивиться пробуждению нелёгких для него воспоминаний…
Мои опасения были тем более небезосновательны, что вообще, как выразился один много лет работавший с Королёвым инженер, очень уж неожиданный он был человек. Мало кто из его сотрудников, даже самых стародавних, умел с приличной степенью вероятности предсказать реакцию Королева на какие-то новые высказывания, предложения, события. Тут прогнозы, как правило, оправдывались ещё хуже, чем во всех иных областях, где их пытаются строить.
Так что, вручая СП написанное о нашей случайной аэродромной встрече, я заранее был готов к любому его резюме, вплоть до категорически отрицательного.
Но Королев отреагировал на прочитанное иначе.
Он задумался. Даже как-то растрогался. Потом вздохнул — и дал своё полное «добро». Завизировав лежавшие перед ним странички, Сергей Павлович высказал единственное замечание:
— Вы тут так мой характер расписали: и нетерпимый, и резкий, и вспыльчивый, и такой, и сякой… Все вокруг да около… Сказали бы лучше прямо: паршивый характер.
Мне не оставалось ничего другого, как ответить:
— Сергей Павлович! Я бы с удовольствием так написал, но ведь ни один редактор не пропустит: у легендарного Главного конструктора — и паршивый характер? Не полагается.
— А если бы не редактор, написали бы?
— Видит бог, Сергей Павлович, с наслаждением написал бы…
СП долго смеялся и закончил разговор заключением, что вот теперь он наконец понял: не зря существуют на свете редакторы! Бывает и от них, оказывается, польза.
А характер у него был действительно тот. Недаром один из его сотрудников, выходя из кабинета Главного, любил напевать песенку из довоенного, сейчас уже почти забытого фильма «Девушка с характером»:
У меня такой характер,
Ты со мною не шути!..
Даже мать Королева — Мария Николаевна Баланина — заметила однажды, что «по характеру он был человеком бурным» и что в разговорах с виновником нечёткой работы «слова-то у него находились такие хлёсткие».
«Отнюдь не были ему чужды, — вспоминает многолетний соратник СП, его заместитель Б.Е. Черток, — такие черты характера, как властолюбие и честолюбие». Правда, к этим откровенным, но справедливым словам хочется добавить, что, если своё властолюбие Королев имел полную возможность проявлять в масштабах достаточно широких, то честолюбие его при жизни выхода почти не имело, к чему мы в этой повести ещё вернёмся.
Вспоминая людей, которых уже нет среди нас, принято умилённо восклицать: «Как все его любили!»
Не уверен, что это похвала. Не знаю ни одного сколько-нибудь незаурядного человека, у которого не было бы недругов.
Нет, Королева любили не все. Далеко не все!
Наверное, этому в значительной мере способствовала сама его незаурядность — бросающаяся в глаза, не поддающаяся какой бы то ни было нивелировке, часто неудобная для окружающих, выпирающая из всех рамок незаурядность.
Однако в интересах истины нельзя не добавить, что Королев обладал немалым умением сам создавать себе недругов и — что бывало ещё досаднее — ссориться с друзьями. Обидно было видеть, как из-за своей вспыльчивости, резкости, властности он иногда создавал конфликты между собой и людьми, бывшими для него, без преувеличения, родными братьями по таланту, по масштабу мышления, по сложившейся судьбе, наконец, но одному и тому же делу, которому оба преданно служили. Конфликты — для обеих сторон тяжёлые, но тем не менее затяжные — на многие месяцы и годы.
Правда, на резкость СП я стал смотреть гораздо терпимее после того, как случайно стал свидетелем одного характерного для него эпизода. В присутствии добрых трех десятков людей, занимавших самые различные положения на ступенях так называемой служебной лестницы, он довольно откровенно нагрубил человеку, представлявшему собой по отношению к самому СП хотя и не совсем прямое, но все же достаточно высокое начальство.
Я понимаю, конечно, что и в такой, направленной «вверх», резкости ничего особенно хорошего тоже нет. Но все-таки, насколько же она симпатичнее так часто встречающейся резкости, с предельной точностью ориентированной вниз и только вниз!
Интересная подробность: высокая персона, с которой Королев обошёлся так неаккуратно, отнеслась к этой вспышке весьма миролюбиво:
— Ладно, Сергей Павлович, не горячитесь. Давайте лучше ваши соображения, что будем делать. — И разговор вернулся в нормальное русло.
Характер Королева — во всех его ярких, часто противоречивых гранях — до сих пор служит предметом горячих дискуссий. Разные люди в разное время воспринимали его по-разному.
Когда я впервые опубликовал отрывки из своих воспоминаний о Сергее Павловиче, где постарался в меру своих сил показать эту противоречивость его сложной натуры, то вскоре получил неожиданно много письменных и устных читательских откликов — пожалуй, не менее противоречивых. Смысл некоторых из них тоже оказался для меня довольно неожиданным — меня упрекали за идеализацию тех черт характера и тех особенностей поведения Королева, которые действительно этого не заслуживали.
— Ты Королева идеализируешь, — сказал один очень близкий мне человек, работавший в организации, тесно связанной с королёвским КБ. — Допускаю, с тобой он действительно обращался более или менее прилично, но с другими!..
Зато ещё один человек из той же организации, причём занимающий в ней должность весьма заметную (по совпадению — тёзка первого), напротив, возмутился:
— Не любили вы, я вижу, Королева! Плохо к нему относились. Так уж его расписали…
Услышав подобное, я поначалу огорчился: неужели рассказанное мной можно было истолковать как проявление антипатии к Королеву?!
Но тут же моё огорчение на корню перебил отзыв другого человека, тоже неоднократно имевшего дело — прямо по службе — с Сергеем Павловичем:
— Он у вас, Марк Лазаревич, выглядит гением. А ведь гением-то он не был…
Нет, изображать его гением я, честное слово, тоже не собирался. Не собирался хотя бы потому, что с этим словом, по моему глубокому убеждению, следует обращаться крайне осторожно. Объявлять человека гением — прерогатива потомков. Имевшие место в истории попытки присвоить эпитет «гениальный» кому-то из современников редко переживали самого носителя этого звания.
А читательские мнения продолжали обрушиваться на меня одно за другим.
Одно из них — исходившее, кстати, от человека не только очень умного по природе, но к тому же театроведа по профессии, для которого раскрытие характеров человеческих есть, так сказать, основная работа по специальности, — звучало примерно так:
— Все-таки, я вижу, печать своего времени на вашем Королеве стояла.
Сходную точку зрения высказал, прочитав в рукописи мои заметки о Королеве, один из старейших советских лётчиков, который, закончив свою лётную деятельность, ряд лет проработал в королёвском КБ. Энергично критикуя (кое в чем, как мне кажется, необоснованно, но кое в чем довольно убедительно) написанное мною, он заметил:
— СП жил и работал в определённой среде… Был продукт всего этого. Без описания внешней среды его отдельные вспышки и резкости не могут быть поняты…
Сказано совершенно справедливо.
Конечно, каждый из нас, в большей или меньшей степени, есть продукт своего времени, своей среды, своего места среди людей. И Королев, разумеется, не был в этом смысле исключением. Но именно в меньшей — никак не большей! — степени. Пресловутая «печать эпохи» легла в нем на внешнее, поверхностное, мало коснувшись внутреннего, глубинного.
Да и вообще валить все только на «эпоху» было бы тоже не очень-то справедливо. Разных, очень разных по своему внутреннему облику руководителей формировала она.
Трудно, конечно, сравнивать реальных — живущих или живших — людей с персонажами произведений литературы. Но все же, если признать, что лучшие из этих произведений как-то отражают нашу жизнь, подобное сравнение — пусть с известными оговорками, — наверное, в какой-то степени правомерно.
Так вот, можно вспомнить не один образ крупного руководителя — «генерала промышленности» — тридцатых, сороковых, начала пятидесятых годов, известный нам из литературы. Взять хотя бы заводских директоров Листопада в «Кружилихе» Веры Пановой и Дроздова в «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева. В обоих этих превосходно написанных персонажах немало общего: оба чувствуют себя этакими «удельными князьями» на своём заводе, в своём городе, даже своей области, причём воспринимают такое своё положение как совершенно естественное. Оба категоричны в своих высказываниях, безапелляционны в оценках, решительны в деле, весьма круты в обращении с окружающими. Словом, сходства много. Но, если копнуть поглубже и постараться заглянуть в души этих людей, невозможно не заметить, насколько они различны по своему нравственному облику, человечности, отношению к людям, пониманию своего долга…
Я обратился к этим литературным примерам только для того, чтобы проиллюстрировать несложную истину: время, конечно, накладывает на людей свою печать, но делает это очень по-разному. Избирательно. Сказав про человека, что он, мол, был «у времени в плену», никак нельзя считать, что этим о нем сказано все. Нет, Дроздовым Королев не был. Скорее уж — Листопадом, хотя и с ним имел больше черт различных, чем сходных или, тем более, совпадающих…
Королев был похож — на Королева!
Если бы он был не реальный, живший среди нас человек, а, скажем, выдуманный герой литературного произведения, я бы, наверное, придумал ему характер получше. Но Королев существовал реально. И, говоря об этой незаурядной личности, я не чувствую себя вправе «корректировать» её облик — подменять человека его же бронзовой статуей, сколь ни велик был бы соблазн пойти по пути её сооружения.
Возвращаясь же от литературы к жизни, нельзя не заметить, что и в реальной действительности тех же самых лет напористая резкость и подчёркнутая властность обращения с окружающими отнюдь не была обязательной чертой, чуть ли не определяющим признаком каждого сильного руководителя крупного масштаба. Нет, черта эта встречалась часто, очень часто, но — не всегда. И в то время существовали выдающиеся руководители, отличавшиеся спокойной, вежливой, подчёркнуто уважительной манерой обращения с людьми. Достаточно вспомнить хотя бы таких главных конструкторов, как Алексей Михайлович Исаев, Семён Алексеевич Лавочкин, Георгий Николаевич Бабакин, Олег Константинович Антонов…
И все же, я думаю, бывали ситуации, в которых стиль общения с окружающими диктовался не столько личными чертами человека, сколько самой ситуацией. Вряд ли можно, скажем, поднимая бойцов в атаку, говорить в том же ключе и пользоваться теми же терминами, что и при проведении с теми же бойцами учебных занятий по плану боевой и политической подготовки. Допускаю, что Королеву таких, сходных с атакой, ситуаций досталось в жизни больше, чем многим другим, — и он не выдерживал. Иногда, как я уже говорил, действительно «играл в неукротимый гнев», а иногда просто не выдерживал. Чем, кстати, и подтверждал лишний раз, что был человеком! Не суперменом — каковой мне лично встречался, к счастью, только в литературе (причём не лучшей), но не в реальной жизни, — а человеком, обладателем полного набора всех человеческих свойств, включая сюда и свои слабости. Глубоко ошибался тот, кто видел в Королеве супермена!
Наконец, нельзя забывать и того, что Королев столь часто шёл против течения, поступал «не так, как принято», по существу, чтобы очень уж непримиримо требовать от него того же и по форме. Черты жёсткости сочетались в Королеве с умением проникнуться сочувствием к человеку, с отсутствием жестокости.
Так отвечал я своим оппонентам. Так смотрю на вещи и сегодня.
И, кстати, таково не только моё мнение.
Когда Королева не стало, знавшие его люди после первых месяцев самого острого ощущения непоправимости потери почувствовали потребность как-то разобраться в характере этой яркой, нестандартной, во многом противоречивой личности.
И тут-то неожиданно для многих, казалось бы хорошо с ним знакомых, выяснилось интересное обстоятельство. При всей своей склонности к тому, чтобы пошуметь, за воротами без куска хлеба он ни единого человека не оставил и вообще неприятностей непоправимых никому не причинил.
Но был щедр — по крайней мере, устно — на всевозможные «объявляю выговор», «увольняю», «по шпалам — в Москву» (это если дело происходило на космодроме) и тому подобное.
Хотя и тут трудно сказать, чего в этих эскападах было больше — органической вспыльчивости характера или мотивов, так сказать, осознанно тактических («чтобы мышей ловить не перестали»).
В пользу последнего предположения говорит и то, как мгновенно он успокаивался — будто каким-то выключателем в себе щёлкнул! В этом отношении — как и во многих других — был большой артист! Всего минуту назад бушевал в, казалось бы, неукротимом гневе — и тут же мог совершенно спокойно и даже не без дружелюбия сказать жертве только что учинённого жестокого разноса:
— Здорово я тебя? То-то! Ну ладно, работай, работай…
Или если отношения с собеседником были более официальные:
— Вы не сердитесь, что я вас покритиковал?..
Покритиковал!.. Ничего себе: он, оказывается, называет это «покритиковать»! Но и возражать было невозможно — это означало бы самому добровольно расписаться в том, что ты против критики. Кто же в этом признается!..
Заметив же, что выговоры, не подкреплённые затем приказом, и тем более «увольнения», не закончившиеся увольнением, начинают вызывать обратный эффект — в виде не очень серьёзного к себе отношения со стороны получающих подобные взыскания, — СП придумал новую формулировку: «Я вам объявляю устный выговор!»
…Наш разговор с моим другом, сказавшим о печати времени на личности Королева, закончился неожиданной репликой:
— А вообще-то жаль, нет на него Шекспира — на вашего Королева.
С этим заключением согласятся, наверное, все, хоть немного знавшие СП. Что говорить — по своему калибру, по масштабу своих положительных свойств, а может быть, и присущих ему слабостей человеческих характер у Главного конструктора был, без преувеличения, шекспировский!
Знакомясь, а затем сближаясь с Королёвым, большинство людей переживало, с незначительными вариациями, как бы три этапа в своём отношении к нему. Сначала — издали — безоговорочное восхищение, в котором трудно было даже разделить: что тут от личности самого Сергея Павловича, а что от разворачивающихся вокруг него и связанных с его именем дел. Затем — второй этап — нечто вроде разочарования или, во всяком случае, спада восхищения из-за бросающихся в глаза проявлений трудного, неуживчивого нрава СП. И, наконец, для тех, кому посчастливилось (именно посчастливилось!) близко узнать этого человека, — прочная привязанность к нему, вызванная чертами его характера, поначалу в глаза не очень-то бросающимися.
Какие же черты этой — наверное, действительно шекспировской — личности запечатлелись более всего в памяти людей, долгие годы проработавших бок о бок с Королёвым? Что отсеялось, а что осталось?
Или иными словами: что оказалось второстепенным, а что главным?..
Я задал эти вопросы нескольким многолетним соратникам Главного конструктора, изучившим его за многие годы совместной работы, что называется, вдоль и поперёк.
И вот что услышал в ответ:
«Дальновиден был очень… Умел убедить, утвердить свою позицию неопровержимой логикой… Блестящий организатор…»
«Трудяга был великий… И очень деловит…»
«Деловитость… Хватка… Умение найти в любом вопросе главное, решающее…»
«Обладал чувством нового и вкусом к новому… Умел дать каждому самую подходящую для него работу…»
«Умел привязать к себе и своему делу людей… Заставлял работать прежде всего не прямым волевым нажимом (хотя и этим приёмом владел вполне), а умением заразить желанием сделать своё дело как можно лучше…»
Заметьте: деловитость, дальновидность, логичность, трудолюбие… Ни слова об увлечённости своим делом — и, я думаю, вполне ясно почему: люди, которых я расспрашивал, были сами пожизненно преданы тому же самому делу и воспринимали это как нечто само собой разумеющееся. По сходной же причине, наверное, ни слова и о присущей Королеву железной воле: она ведь у него всегда была направлена на то же, на что и у них, а сильную волю мы, как правило, особенно чётко ощущаем, когда она нам противостоит… Но я удивился другому — ни один из моих собеседников не произнёс ни слова о трудном нраве своего покойного шефа.
— Ну ладно, — сказал я одному из них, который по мягкости характера особенно часто испытывал на себе проявления бурного темперамента Главного конструктора. — Все это так. Но ведь и ругал он окружающих порядочно? Вы ведь сами однажды совсем было собрались уходить от него. Сказали, что с вас хватит.
— Да. Ругал… Но сейчас это забылось. И не потому что о мёртвых «или хорошее, или ничего». А просто мелочью выглядит его несдержанность по сравнению со всем остальным.
Искренность этих слов не вызвала у меня ни малейших сомнений. Сказавший их человек действительно решил уж было уйти из КБ Королева в другую, родственную организацию, где его, как одного из виднейших специалистов в своей области, естественно, готовы были принять, что называется, с распростёртыми объятиями. И вдруг, когда все уже было решено и подписано, он сам позвонил руководителю этой родственной организации и сказал: «Извини меня, не могу!» Оказалось, что Королев пришёл к нему, долго сидел молча, а потом задал всего один вопрос: «Неужели если я на тебя наорал, даже если зря наорал, так это зачёркивает двадцать лет нашей работы вместе?! Ну хочешь, я перед тобой извинюсь? При всех».
На этом затея с «переходом» и кончилась…
Действительно, человеческого обаяния в Сергее Павловиче была бездна! Привязывать к себе людей он умел. Как ценили его сотрудники всех рангов, когда он к кому-то из них подходил, наклонял немного набок голову, взглядывал исподлобья и, немного посопев, говорил что-нибудь лаконично-одобрительное. Его похвала, его одобрение, его доброе мнение о человеке — это котировалось высоко!
Королев отлично умел делать людей своими союзниками, увлечь их, привязать к общему делу. Любил давать своим инженерам поручения — особенно относящиеся к подготовке будущих значительных дел — вроде бы «по секрету». И хотя конечно же получающий такое поручение сотрудник прекрасно понимает, что к чему, а все-таки ему приятно: «Этим делом только мы с Главным занимаемся. Больше никто!»
Чтобы воздействовать на сознание людей, привлечь внимание к тому, к чему считал нужным, Королев применял иногда приёмы довольно оригинальные, чтобы не сказать — экстравагантные, но всегда построенные на точном понимании человеческой психологии, а потому неизменно эффективные. Вот рассказывает один из старейших сотрудников и сподвижников Королева:
— Заседает комиссия, человек двадцать — все из другого ведомства. Спорят. И вдруг СП показывает на меня пальцем и грозным, злым тоном говорит: «Вот человек, который всегда нам мешает. Критикует наши решения. Предсказывает всякие неприятности: это, мол, не получится, это не сработает. Просто никаких сил нет с ним работать!» Я сижу, не знаю, куда деваться. Все вокруг смотрят на меня с осуждением: вот негодяй какой — мешает Королеву работать!.. А СП выдерживает паузу, потом снимает с лица гневное выражение и совсем другим, почти нежным голосом добавляет: «И, представьте, всегда оказывается прав. Если уж сказал, что работать не будет, — обязательно это устройство отказывает…» Ну а я на этом совещании как раз нечто в подобном роде и утверждал. Со мной поначалу не соглашались. В конце концов согласились, но, я думаю, не столько под действием моих аргументов, сколько под влиянием разыгранного Королёвым спектакля. На такие вещи он был мастер великий! Впрочем, он на все был мастер!
В другой раз не смог СП принять участие в совещании, которое считал важным, — заболел. Пришлось ему послать на это совещание своего заместителя Е.В. Шабарова. Инструктируя Евгения Васильевича, Королев заранее расписал ему, кто что на этом совещании скажет, и что (и в каком тоне) надо каждому из них отвечать, чтобы поняли, не обиделись и приняли правильное (то есть такое, какое он, СП, считал правильным) решение.
На совещании все прошло — слово в слово! — так, как СП предсказал.
Известный полярный лётчик и лётчик-испытатель, Герой Советского Союза А.Н. Грацианский, в своё время учившийся одновременно с Королёвым в Киевском политехническом институте и строивший вместе с ним планёр КПИ-3, заметил однажды, что «никаких чёрточек гениальности молодой Сергей Павлович не проявлял, но был чертовски славным парнем!..».
Что можно сказать по поводу этой искренней характеристики? Разве только то, что черты если не гениальности (будем по-прежнему помнить о необходимой осторожности обращения с бронзой!), то яркой и многогранной одарённости Королева в дальнейшем, как известно, проявились в полной мере. А «чертовски славный парень» не исчез. Не растворился в жизненных перипетиях. Хотя и замаскировался защитными оболочками, порой весьма труднопроницаемыми… Спадали эти оболочки не часто. Преимущественно в обстоятельствах, как сказали бы сейчас, стрессовых.
Вот один случай, с этой точки зрения, по-моему, небезынтересный.
Дело было ещё на том раннем этапе развития нашей ракетной техники, когда к каждой удаче — таков удел, наверное, всякого нового дела! — приходилось прорываться сквозь целую кучу неудач. Шли испытания новой ракеты, и шли нельзя сказать чтобы очень гладко. Раз за разом она, злодейка, заваливалась, едва успев оторваться от стартового стола. Конкретный виновник столь неблаговидного поведения ракеты был установлен — им оказался агрегат, сделанный на «братской фирме», то есть в другом ракетном конструкторском бюро. На доводку злополучного агрегата были брошены все силы, и вот наконец дело вроде бы пошло на лад. Успешно прошёл один пуск. Потом второй. На очереди был третий — по ряду причин очень многое решавший для всей дальнейшей судьбы этой ракеты.
И — как назло! — опять неудача.
Первое, что рефлекторно мелькнуло в головах всех, кто был на пуске: «Снова этот чёртов агрегат!..» Та же мысль обожгла и ведущего конструктора фирмы, этот агрегат создавшей. С дикими глазами, не помня себя, рванулся он туда, где среди искорёженных ферм бывшей стартовой площадки жарким пламенем горели обломки ракеты. Но его тут же перехватил — перехватил в буквальном смысле слова, уцепившись за рукав, — Королев и прокричал прямо в лицо: «Вы тут ни при чем! Это совсем другое…»
Казалось бы, мелочь. Ну что тут, в самом деле, особенного: объяснить до предела взволнованному человеку, что нет у него оснований так отчаиваться!.. Но когда в это время у самого, что называется, на душе кошки скребут, когда хочется прежде всего дать выход собственному раздражению, когда весь мир не мил, — в такую нелёгкую для себя минуту увидеть переживания другого человека и не отнестись к ним равнодушно умеет не каждый. Королев — умел.
А вот другой случай. Мы уже говорили, что Королев здорово умел заставить людей работать. Бывал в этом иногда просто безжалостен. Но вот что мне рассказали сотрудники его КБ. Возникла однажды какая-то неотложная работа как раз под Новый год. И СП заставил нескольких своих инженеров в новогоднюю ночь работать. Понимал, каково это им, но — заставил. Но чтобы им, беднягам, было все-таки не так обидно, всю эту ночь — с вечера 31 декабря до утра 1 января — провёл в цехе, вместе с ними. Хотя прямо по делу никакой необходимости в его присутствии не было.
…Был ли Королев справедлив?
Этот вопрос приходится довольно часто слышать от людей, интересующихся личностью Главного конструктора. Но однозначно ответить на него — просто так взять и сказать «да» или «нет» — оказалось, по крайней мере мне, не так-то легко. Я перебирал в памяти разные случаи, в которых Королев мог проявить свою справедливость или, напротив, несправедливость. И с удивлением обнаруживал, что он вполне успешно проявлял и то, и другое!
Помог мне снова старожил королёвского КБ.
— Понимаешь, — сказал он, — СП был далеко не всегда справедлив тактически, но очень справедлив стратегически… Разъяснить? Ну, он мог навалиться на тебя по сущей ерунде, а то и вообще ни за что. Или за чьи-то чужие грехи, если виновники далеко, а выход своим эмоциям ему нужно дать немедленно. Что — несправедливость? Конечно, она… Но вот в том, работник ты или не работник, заслуживаешь или не заслуживаешь доверия как человек, можно или нельзя на тебя опереться в трудном деле, — тут он ошибался редко. В своих оценках бывал, как правило, точен, а главное — всегда стремился к этому. Словом, был справедлив.
Меня этот ответ удовлетворил вполне.
Действительно, говоря о таком человеке как Королев, односложными «да» и «нет» обойтись трудно. Впрочем, только ли о таком как Королев? Наверное, к каждому человеку с такими «релейными» мерками подходить не стоит…
Не раз задумывался я над тем, чем же все-таки объяснить, что его так слушались. Чаще всего — охотно, иногда — с некоторым внутренним сопротивлением, иногда — и с открыто выражаемым неудовольствием, но слушались. Причём слушались люди, формально (да и не только формально) равные ему по рангу: например, занимавшие такой же пост — Главного конструктора — в других организациях, принадлежащих зачастую вообще к другим ведомствам. А он им указывал, требовал от них, утверждал или отменял их решения, — словом, «командовал парадом» так, как считал нужным и полезным для дела. Был не просто Главным конструктором некоей организации, а лидером направления.
Хорошо это было или плохо?
Вряд ли можно ответить на этот вопрос вообще, безотносительно к личности Королева и к той неповторимой конкретной обстановке, в которой все это происходило. Тут общие положения модной в наши дни научной организации труда, наверное, не очень применимы. Не берусь решать, нужен ли подобный, облечённый исключительно широкими правами «командующий» в любом деле. Думаю все же, что нет, особенно если эти права не уравновешены (как были уравновешены у Королева) глубокой человечностью их обладателя, если ему присуща не только деловая, требовательная жёсткость, но и природная жестокость. Тогда, кстати, он обречён на то, чтобы так и остаться в глазах беспристрастных потомков прежде всего диктатором, но никак не идейным и нравственным лидером человеческого (все равно, большого ли, малого ли) коллектива…
А для дела освоения космоса, особенно на первых его этапах, наличие такого лидера, как Королев, было — я убеждён в этом — удачей, переоценить значение которой вряд ли возможно.
Когда ракетно-космическая техника находилась ещё в состоянии если не младенческом, то, во всяком случае, далеко не зрелом, она могла двигаться, развиваться, разворачиваться во всю ширь только совместными усилиями многих коллективов и даже целых ведомств, — тогда просто необходим был человек, который не знал бы слов «это не моё дело» или «это ко мне не относится», человек, которому до всего было дело и к которому относилось бы все: и прочность ракеты, и химия топлива, и выбор места для космодрома, и система премирования за разработку конструкций, словом — все! Таким человеком оказался Королев.
Он был лидером. Именно — лидером. Никак не суперменом, каким его иногда себе представляют. А это понятия совершенно разные. Супермен совершает, вернее — пытается (как правило, безуспешно) совершить великие дела сам, лично, персонально. А лидер — готовит, возглавляет и поднимает на такие дела коллег, последователей, сподвижников, в конечном счёте — коллектив, иногда, если того требуют масштабы дела, многотысячный. Королев сколачивал такой коллектив. Сколачивал умело, упорно, талантливо.
Он никогда не упускал случая подчеркнуть коллективный характер работ по освоению космического пространства. Шла ли речь о планах на будущее, об анализе сделанного, о случившихся неудачах и пришедших удачах (особенно об удачах), он всегда говорил «мы», «нам», «у нас», а не "я", «мне», «у меня». И это была не форма, а отражало его взгляды на природу технического творчества.
Так же он действовал и вне пределов своего КБ. По его инициативе был создан Совет главных конструкторов космической техники — организация вневедомственная, вроде бы никому не подчинённая и ни перед кем не отчитывающаяся и в то же время на редкость могущественная. В сущности она представляла собой средство преодоления ведомственной разобщённости. То, что потребовало бы долгих и трудных согласований, при помощи СГК решалось мгновенно впрямую.
Потребовались многие годы, чтобы подобные прямые (или, как их иногда называют, горизонтальные) связи были по достоинству оценены и рекомендованы к распространению в масштабе всей страны. В состав СГК кроме Королева входили В.П. Бармин, В.П. Глушко, В.И. Кузнецов, Н.А. Пилюгин, М.С. Рязанский.
Но вернёмся к поставленному вопросу — почему же все-таки его так слушали? Так считались с его мнением? Так стремились выполнить наилучшим образом каждое его указание?
Может быть, потому, что он был не только Главным конструктором своего конструкторского бюро, но и бессменным председателем Совета главных конструкторов космической техники, заместителем председателя государственных комиссий, техническим руководителем пусков всех пилотируемых (и многих беспилотных) советских космических летательных аппаратов?.. Ведь за каждым из этих титулов стояло немало прав! И ещё больше — ответственности.
Нет, не думаю. Не в титулах было дело. Не мог столь, в общем, формальный момент играть сколько-нибудь существенную роль в таком деле. Мало ли мы видели разных председателей и их заместителей, влияние которых не выходило за пределы ведения заседаний («Внимание, товарищи. Слово имеет…»).
Тогда, может быть, другое: главные конструкторы и руководители научных учреждений, работавшие над освоением космоса, были настолько слабее Королева по своим знаниям, опыту и способностям, что сами охотно уступали ему инициативу, а вместе с ней и конечную ответственность?
Нет! Не проходит и это объяснение. Прошу читателя поверить: в плеяде конструкторов космической техники Королев был, что называется, первым среди равных. Его окружали настоящие личности в полном смысле этого ко многому обязывающего слова.
В «медовый месяц» космической эры появилось немало газетных и журнальных публикаций, из которых далёкий от подобных дел читатель легко мог составить себе представление, будто все делалось очень просто: Теоретик космонавтики произвёл нужные расчёты, Главный конструктор начертил чертежи. Ну, может быть, помогали им ещё какие-нибудь копировщики и деталировщики — и все… Излишне говорить, что таким способом в наше время невозможно создать даже пылесос или холодильник, не говоря уже о ракете с космическим кораблём, самолёте, автомобиле.
Какую отрасль космической техники ни взять — сверхмощные ли ракетные двигатели, системы ли управления, комплексы ли измерительных средств, устройства ли торможения и спуска, радиотехническую ли аппаратуру, стартовые ли позиции, — каждая из этих и множества других сложных комплексных проблем решалась большими коллективами талантливых, инициативных творческих работников, во главе которых просто не смогли бы удержаться вялые, слабые люди. Поэтому невозможно предположить, что ответ на интересующий нас вопрос заключался в очевидном превосходстве Королева над другими главными конструкторами как инженера и учёного. Созвездие космических главных конструкторов, повторяю, состояло — как оно и положено нормальному, уважающему себя созвездию — из настоящих звёзд: больших инженеров и больших учёных, больших не только и не столько по своим высоким должностям и академическим титулам, а по существу. Так что и в этом плане не было у них особых оснований взирать на Королева очень уж снизу вверх…
Так в чем же все-таки дело?
Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос с полной категоричностью. Но думаю, что главную роль тут играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других (недаром говорили сотрудники его КБ: «Мы работаем от гимна до гимна»). Да что там — не жалел! Просто не видел, не умел видеть ничего вокруг, кроме того, что как-то способствовало или, напротив, препятствовало ходу этого дела.
И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой мне не пришлось встречать, пожалуй, ни в ком из известных мне людей (хотя, честное слово, на знакомства с сильными личностями мне в жизни, вообще говоря, повезло), — это сочетание влияло на окружающих так, что трудно им было, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять. Великая сила — страсть! А тем более — страсть праведная…
Очень интересно складывались взаимоотношения Королева с Хрущёвым. Конечно, судить о них я и мои товарищи могли, пользуясь лишь информацией довольно косвенной, поскольку в кремлёвские кабинеты вхожи не были. Но слышали, как СП не раз выражал уверенность, когда речь шла о делах, требовавших решений государственного масштаба, что в ЦК и в правительстве его поддержат («Хрущёв подпишет…»). Присутствовали иногда — чаще всего это случалось на космодроме — при телефонных разговорах СП с Хрущёвым… Из всего этого у меня сложилось парадоксальное и, разумеется, сугубо субъективное ощущение, что каждый из них — и Хрущёв, и Королев — считал, что очень ловко использует второго в своих целях (не личных, конечно, а служащих интересам дела). И самое удивительное — оба при этом были правы!
В самом деле: Никита Сергеевич решительно поддерживал и предоставлял в пределах возможного максимум сил и средств для развития космических исследований — дела всей жизни Королева. А Сергей Павлович с руководимыми им коллективами обеспечивал ни с чем не сравнимый пропагандистский и политический эффект, не говоря даже о вкладе в обороноспособность страны.
…Как известно из элементарной физики, выполнение любой работы требует соответствующего расхода энергии. Это справедливо в буквальном смысле слова, когда речь идёт об энергии механической, электрической или тепловой; справедливо и в смысле переносном, когда в действие вступает энергия душевная.
Так вот — в деле освоения космоса центральным источником энергии был Королев.
Автор известного «закона Паркинсона» разделял облечённых той или иной мерой власти людей на две основные категории: «Да-человеков» и «Нет-человеков», отмечая при этом, что, к сожалению, в реальной жизни последняя категория решительно превалирует.
Королев был «Да-человеком» в самом что ни на есть ярко выраженном виде!
Как же было не принимать того, что исходило от него…
И ещё об одной — наверное, тоже не последней — причине непререкаемого авторитета этого человека хочется здесь вспомнить.
В нем было в высокой степени развито свойство, которое по смыслу вещей должно было бы быть присуще всякому работнику, занимающему так называемый ответственный пост, но которое, увы, встречается в жизни гораздо реже, чем хотелось бы.
Королев умел ваять на себя.
Он не только не уклонялся от принятия ответственных решений в сложных и острых ситуациях, но с видимой охотой сам шёл им навстречу. Причём делая то, отлично понимая, что речь идёт об ответственности не перед собранием, скажем, низовой профсоюзной организации, а перед сферами, располагающими полной возможностью взыскать по самому крупному счёту с человека, обманувшего их ожидания, — даже если этим человеком окажется Королев!..
Да и не говоря уж о прямой ответственности, не мог он не отдавать себе отчёта и в том, что каждое его мало-мальски серьёзное деяние — удачное или неудачное — пишется в книгу истории космонавтики и ракетостроения и со временем может быть по всем статьям проанализировано дотошными потомками. Ответственность перед историей! Далеко не самая лёгкая из всех возможных… Конечно, он все это сознавал.
И тем не менее — брал на себя.