Глава 2 МЕСТЬ ОЛЬГИ

Глава 2

МЕСТЬ ОЛЬГИ

Сказание об Ольгиной мести — утраченный подлинник

 Появление Ольги в качестве действующего лица русской истории напоминает молниеносный разящий прыжок тигрицы, доселе таившейся в лесной чаще. Энергия, решительность, отвага, коварство и расчетливая свирепость ее действий ужасают и завораживают одновременно. Эти пропитанные кровью страницы Повести временных лет лучше любых других аргументов убеждают в том, что за убийство своего мужа отомстила не старуха, в которую превратила Ольгу житийно-летописная традиция, а молодая, не достигшая и тридцати лет женщина.

Сказания о смерти Игоря и мести Ольги появились, по всей вероятности, в XI в. Причем сказание о смерти Игоря, похоже, сложилось несколькими десятилетиями раньше сюжета об Ольгиной мести, поскольку ему присуща большая географическая и терминологическая точность. Игорь отправляется в поход именно в «Дерева», которые во вводной части Повести временных лет отнесены к району Северного Причерноморья, а не в «Деревьскую землю», которую усмиряет Ольга и которая при последующем упоминании локализуется на правобережье Днепра, согласно пониманию этого топонима в XI—XII вв.

Во времена Нестора оба сказания уже составляли единый цикл, на что указывает их сюжетная преемственность и наличие в том и другом произведении одного и того же «антигероя» — князя Мала. К сожалению, оригинальный текст этого героического цикла безвозвратно утерян. В Повести временных лет мы имеем дело не с самим первоисточником, а с произвольным его пересказом, причем пересказом настолько небрежным, что можно говорить о непоправимой порче структуры и самого смысла всего произведения.

В летописной передаче сказания об Ольгиной мести текстуально-смысловые разрушения оригинала прослеживаются со всей очевидностью. Наглядное свидетельство сокращения летописцами первозданного текста сказания находится в Переславско-Суздальской летописи, которая сохранила фрагмент, не вошедший ни в какой другой список Повести временных лет, — так называемый «сон князя Мала»: «Князю же веселие творящу к браку, и сон часто зряше Мал князь: се бо пришед, Ольга даяше ему порты многоценны, червени вси, жемчугом иссаждены, и одеяла черны с зелеными узоры, и лодьи, в них же несеным быти, смолны».

Изъятие сна Мала из большинства летописных списков объясняется, по всей вероятности, вмешательством духовной цензуры XII—XIII вв. Языческая вера в «вещие» сны, в «сонное мечтание» противополагалась христианской духовной трезвенности. Изборник 1076 г. поучает: «Яко же емляи ся за стень и гоняй ветры, тако же емляи веру сном», то есть верить сну — то же самое, что верить видениям (теням, призракам) и дуновению ветра. Подлинно пророческий сон мог быть ниспослан только лицу, искушенному в духовной жизни, как правило монаху. Такое воззрение на сон ни в коей мере не было каноническим или ортодоксальным: оно целиком определялось историческими условиями — борьбой с языческими пережитками и тем исключительным по значимости местом, которое занимало монашество в православной (византийской и древнерусской) церкви. Средневековье, обожествлявшее свои сословно-кастовые перегородки, слишком часто забывало, что «Дух дышит, где хочет»[195].

Но что всего поразительнее, так это необъяснимое исчезновение князя Мала из всех известных списков Повести сразу после его сватовства к Ольге. Внезапное забвение этого персонажа оказывается настолько полным, что он не обнаруживается даже в своем «родовом» граде Коростене/Искоростене, захваченном войском Ольги. В итоге получается, что месть Игоревой вдовы обрушивается на всех, кроме главного виновника убийства ее мужа, судьба которого так и остается неизвестной.

Утрата крупных фрагментов и целых сюжетных линий первоначального текста сказаний, переработка оставшегося материала в качестве «исторических сведений» тем печальнее, что «древлянский» цикл в целом имеет ценность прежде всего и по преимуществу как литературное произведение. Своими стараниями переделать его в «историю» древнерусские книжники лишь безнадежно загубили красоту и стройность художественного замысла, нисколько не приблизившись к исторической достоверности. «Древляне» шлют новых послов на убой, не дождавшись возвращения прежних; Ольга перед большим карательным походом, «поимши мало дружины», отправляется в «Дерева», избивает на могиле Игоря 5000 «древлян» и целой и невредимой возвращается в Киев; голуби и воробьи летят в свои гнезда, неся на лапах горящую серу (такое поведение птиц совершенно неправдоподобно), в результате чего «вси бо двори взгорешася», — все это, конечно, очень далеко от действительности. В летописном пересказе литература по-прежнему безраздельно торжествует над историей[196].