Ушкуйники — гроза Балтики
Ушкуйники — гроза Балтики
Киевская Русь IX–XII веков — огромное феодальное государство, раскинувшееся от Балтики до Черного моря и от Западного Буга до Волги. Оно было известно всему тогдашнему миру: короли Англии, Франции, Венгрии, Швеции роднились с киевскими князьями; византийский император писал трактат «О русах, приезжающих в Константинополь»; географы стран арабского Халифата расспрашивали капитанов и караван-баши о далеком Киеве и заносили в свои книги по географии мира ценные сведения о стране русов, о путях к ней и о ее городах.
Эпоха Киевской Руси была переломной почти для всех народов Восточной Европы. Долгие века классовое общество географически ограничивалось узкой прибрежной полосой в Причерноморье, где после воспетого в мифах похода аргонавтов возникли греческие города-полисы: Ольвия, Херсонес, Боспор, Танаис, Фанагория и другие. На север от этой полосы простирались безбрежные степи и бесконечные леса, населенные сотнями разных племен, живших еще на стадии варварской первобытности. Недаром Цицерон говорил, что античные города — это всего лишь «узорчатая кайма на варварской одежде». Если использовать эту метафору, то время Киевской Руси, сложившейся через тысячу лет после Цицерона, оказалось временем, когда варварская Восточная Европа скинула старые одежды и нарядилась в новые, где «узорчатая кайма» цивилизации стала значительно более широкой.
Киевской Руси предшествовала тысячелетняя медлительная жизнь разрозненных славянских, финно-угорских и латышско-литовских племен, постепенно и малоприметно совершенствовавших свое хозяйство и социальную структуру на необозримых пространствах лесостепи и лесов Восточной Европы. В XII веке Киевская Русь достигла такого высокого уровня развития, что со временем положила начало полутора десяткам суверенных феодальных государств, подобных западноевропейским королевствам. Крупнейшие из них — княжества Владимирское, Рязанское, Киевское, Черниговское, Смоленское, Галицко-Волынское, Полоцкое, феодальные республики Новгорода и Пскова. Уже одно перечисление этих новых государств XII–XIV веков воскрешает в нашей памяти блестящие страницы истории русской культуры: киевские летописи и «Слово о полку Игореве», владимиро-суздальское белокаменное зодчество с его резным узорочьем, новгородские берестяные грамоты и сокровища софийской ризницы. Нашествие Батыя и ордынское иго обескровили русскую культуру, нарушили единство древнерусской народности, но успехи, достигнутые в эпоху Киевской Руси, позволили сохранить здоровую основу культуры и преодолеть последствия завоевания[118].
В начале XIV века прежняя Киевская Русь канула в небытие. Ни политического, ни этнического единства русских больше не существовало. Люди остались, но сама система власти и организации отношений между людьми оказалась разрушенной окончательно. Вместо старых городов Поднепровья появились новые центры. Наиболее важными из них были: Тверь — прекрасный богатый город на Волге, имевший выгодное географическое положение; Смоленск — западный щит Руси; Рязань — служившая защитой от беспорядочных набегов степных грабителей; отвоеванный у мордвы Нижний Новгород — торговый город и колонизационный центр на границе с волжскими булгарами; маленькая, затерянная в лесах Москва[119].
Не стоит забывать и Великий Новгород. Конечно, к началу XIV столетия он уже во многом утратил тот авторитет, которым гордился в предыдущие года и века, но мощь его еще не была сломлена и властная рука могла дотянуться до самых окраин его громадной территории.
Но и эта небольшая часть Руси, принявшая благодаря политике Александра Невского татарскую ориентацию, не представляла собой целостного государственного образования. Сразу после смерти Михаила Тверского Тверь сделалась противницей Москвы. Суздаль и Нижний Новгород хотя и признавали власть великого князя, но тяготели к самостоятельности. Рязанцы, привыкшие к войне, столь же охотно «ратились» с москвичами, как и с татарами. Республиканский Новгород временами вообще переставал считать себя частью Русской земли, имея все шансы превратиться в особый славянский этнос. Новгородцы, обладая более высокой пассионарностью и сохранив традицию вечевого правления, противопоставляли себя всей остальной Руси — «низовским землям». Устойчиво сохранял Новгород и свои западнические симпатии. Например, некоторые новгородские попы принимали западных вольнодумцев и часто выступали против канонического византийского православия. Не случайно Новгород в XIV–XV столетиях не однажды становился источником церковных ересей на Руси.
Когда князь становился «великим князем Владимирским», получив ярлык от «царя», то есть золотоордынского хана, он фактически приобретал в качестве подданных только население своего удела — москвичей, тверичей или суздальцев. И если им не нравился этот князь или установленный им порядок, они могли совершенно свободно перейти за несколько десятков верст в любое соседнее княжество и там чувствовать себя вполне независимо[120].
* * *
Связующей нитью для всех русских людей XIV века оставалась и православная вера. Всякий, кто исповедовал православие и признавал духовную власть русского митрополита, был своим, русским. И хотя «низовцы», считая новгородцев православными, ни на минуту не сомневались, что «их надо бить», теологическая основа единства сохранялась. И потому только православная церковь противостояла тогда полному духовному распаду Руси. Дальнейшие события подтвердили безусловный рост авторитета духовной власти среди народа.
Несмотря на то, что во всей Северо-Восточной земле восторжествовало православие, сохранились и некоторые языческие обычаи, и к ним с уважением относились местные жители, далекие и от политики, и от торговли.
Усиление христианских традиций в Северо-Восточной Руси XIV века коснулось прежде всего служилых людей. Как в Киевской Руси после крещения, так и на Руси XIV века человек мог стать дружинником (гриднем) у князя или ближним у боярина лишь будучи христианином. Поскольку это условие соблюдалось совершенно неукоснительно, для принципиальных противников христианства (пассионариев-язычников) и для принципиальных противников каких-либо принципов (лентяев-субпассионариев) не было возможности делать на Руси карьеру. И тут на помощь русским язычникам пришли татары. Ведь монгольские ханы брали на службу всех, кого угодно. Русские язычники в составе ханских войск шли сначала на Волгу, а затем и на Дальний Восток, в Китай. Так около Пекина возникли русские слободы, жители которых составляли в монгольских войсках отдельные дивизии, ходившие в Индокитай, в Бирму, где сражались и одерживали победы для монгольского хана. Русские поселения в Китае просуществовали до конца XIV века, пока в ходе антимонгольских восстаний не были уничтожены китайцами вместе с их обитателями[121].
Борьба язычества и православия не могла не сказаться и на мировоззрении ушкуйников, ведь они — часть того самого мира.
* * *
…Вторая половина XIII — начало XIV столетий отмечены активным участием ушкуйников в борьбе со шведами за корельские земли.
1293 год: «Ходиша молодци новгородстеи с воеводами с княжими воеват на Емъскую землю; воевавше, приидоша вси здрави».
«Поход возглавляют княжеские воеводы. Снова участники похода — не «новгородцы» (т. е. новгородское ополчение), а «молодци новгородстеи». То есть для этого похода ополчение не собиралось. «Молодцы» были добровольцами, собравшимися в поход по призыву князя. Возможно, они выступили в поход со своим вооружением, а возможно, князь или новгородская казна вооружили их. В дальнейшем подобные походы все чаще упоминаются в летописях»[122].
В «Хронике Эрика» в эпизоде, относящемся к 1300 году, упомянуто, что когда шведский флот под командованием маршала Торгильса Кнутссона (кстати, основатель крепости и города Выборг) вошел в Неву, он жег новгородские ушкуи[123].
Целью тогдашнего похода шведов на русскую землю было отнять у Великого Новгорода устье Невы. При впадении Охты в Неву в три летних месяца была выстроена крепость Ландскрона. Попытки русских помешать строительству действиями отрядов ушкуйников окончились неудачами. Но когда основное войско шведов ушло домой, оставленный на зимовку гарнизон был ослаблен голодом и цингой, и крепость была взята русскими 18 мая 1301 года.
Ушкуйники, участвовавшие в штурме, отомстили шведам, полностью уничтожив крепость и ее гарнизон, не взяв ни одного пленного. Маршал Кнутссон пообещал вернуться и вновь поднять над устьем Невы шведский стяг. Однако слова своего не сдержал, пал жертвой внутригосударственных распрей.
Но борьба шведов с ушкуйниками на этом эпизоде не закончилась.
В 1311 году ушкуйники под предводительством служилого новгородского князя Дмитрия Романовича вышли в Финский залив[124]. Флотилия ушкуйников подошла к финскому побережью в районе устья реки Купецкой. Затем по реке, по озерам, а где и волоком добрались до крепости Тавастаборга (уж очень она «мозолила» глаза Господину Великому Новгороду).
Три дня новгородские повольники осаждали город, но не смогли одолеть оборонявшихся, и отступили. Ушкуйники, правда, разорили близлежащую к городу местность, населенную племенами емь, но задачи их остались не выполненными, а жертвы — не отомщены (во время этого похода погиб знатный новгородец «Константин Ильин сын Станимировича»[125]). Вернувшись, в Новгород, отряд готовился к новым походам, которые планировалось осуществить на следующий год, и опять же против Тавастаборга.
В 1316 году великий князь Михаил Ярославич предпринял поход на Новгород. К его приходу новгородцы успели хорошо подготовиться. Подойдя с войском к Новгороду, Михаил Ярославич нашел город сильно укрепленным и понял, что на легкую победу рассчитывать не приходится. К тому же «остервенение и многочисленность собранных в Новгороде ратников изумили великого князя: он стоял несколько времени близ города, решился отступить и вздумал, к несчастию, идти назад ближайшею дорогою, сквозь леса дремучие. Там войско его между озерами и болотами тщетно искало пути удобного. Кони, люди падали мертвые от усталости и голода; воины сдирали кожу с щитов своих, чтобы питаться ею. Надлежало бросить или сжечь обозы. Князь вышел, наконец, из сих мрачных пустынь с одною пехотою, изнуренною и почти безоружною»[126].
В самом начале 1318 году ушкуи прошли в або-аландские шхеры и по Аурай-оки («Полная река») поднялись до города Або (ныне город Турку): «Ходища Новгородци войною за море, в Полную реку, и много воеваша, и взяша Людерев город сумьскаго князя и Пискупль; и приидоша в Новъгород вси здрави». 23 мая 1318 года город Або был взят и до основания разрушен. Новгородцы сожгли городской собор, захватили собранный за пять лет со всей Финляндии предназначенный к отправке в Рим папский налог. Поход этот обошелся ушкуйникам малой кровью, как и возвращение домой — брошенные им наперерез корабли противника не успели к сроку, и новгородцы благополучно достигли родных берегов. Раздосадованный Ватикан еще почти целый год вел переписку со своими представителями в Або, не понимая, как подобное могло произойти.
1320 год. В Новгородской летописи сказано: «Лука ходи на Мурманы, и немцы избиша ушкуи Игната Молыгина».
Речь идет о походе двух отрядов ушкуйников на Мурман (Норвегию, которая в 1319–1363 годах находилась в личной унии со Швецией) под предводительством неких Луки (Варфоломеева?) и Игната Малыгина. Поход на Мурман, видимо, не задался — «немцы» разбили отряд И. Малыгина и сожгли ушкуи[127]. Что стало с сами Малыгиным, неизвестно. Отряду Луки видимо повезло больше, он сумел благополучно вернуться в новгородские земли, а затем, спустя месяц, отомстить за малыгинцев.
Этим же годом датируется и еще один большой поход ушкуйников. Отряд Луки Варфоломеева, мстящий за погибших повольников из малыгинской дружины, на морских ушкуях прошел Северной Двиной, вышел в Белое море, а затем в Северный Ледовитый океан. Высадившись на берег, ушкуйники разорили селения области Финмарнен (Финнмарк), располагавшуюся между южным берегом Варангер-Фьорда и городом Тромсе. Вновь горели жилища, жители прятались в шхерах, а повольникам досталась богатая добыча.
Шведы обратились за помощью к папскому престолу. Но Ватикан ничем не мог помочь…
В 1323 году, пройдя тот же путь, ушкуйники напали на соседнюю с Финмарненом (Финнмарк) северо-норвежскую область Халогаланд (Холугаланд) на юго-западе от Тромсе. И все вновь повторилось — горящие селения, бегущие прочь жители, загруженные «трофеями» и уходящими в сторону русского берега ушкуи…
Надо полагать, что походы новгородских повольников произвели должное действие и на шведов. В 1323 году Швеция заключила с Господином Великим Новгородом компромиссный Ореховецкий мир[128].
В 1325 году шведы вновь обратились к папе с просьбой воздействовать на нарушающих договор новгородских ушкуйников, предлагая организовать настоящий крестовый поход. Но и это обращение осталось без ответа… Ватикан не в состоянии уже был удерживать в страхе многочисленных иноверцев, тем более, живших где-то на севере, вдали от теплых средиземных вод.
В июне 1326 года была подписана Договорная грамота Новгорода с Норвегией о мире: «Посол великого государя Магнуса, короля Норвегии, Швеции и Готов, именуемый Гакон, установил мир со стороны всего королевства Норвегии с епископом новгородским, по имени Моисеем, и с посадником Олфромеем, и с тысяцким Остафием, и с новгородцами, всеми и каждым, как бывало прежде между нашими предшественниками. Где простирается земля короля Норвегии и вода его, там норвежцы могут проходить, жить и признавать своей землю и воду, согласно древнему установлению, означению либо рубежу земли. Также, если норвежцы в течение последних лет перешли древнее означение или рубеж земель, то должны оставить и отдать русским их землю, по крестному целованию. Также, новгородцы не должны переходить древнее означение и рубеж земель, по крестному целованию, а если перешли, должны точно так же отдать норвежцам их землю. Также, когда придут послы из Новгорода к королю Норвегии, они должны делить земли согласно древним означениям и рубежам, по крестному целованию, сообразно тому, чем каждый, считается, владеет. Этот раздел земли поручаем богу и королю Норвегии, чтобы делил, как пожелает, по своей совести. Также за обиды, какие норвежцы причинили новгородцам на земле либо на воде, либо убийствами либо иными обидами, новгородцы не должны мстить, ни припоминать о них; и если новгородцы причинили какой-либо ущерб норвежцам, то и норвежцы точно так же не должны напоминать. Также, если норвежцы переходят меру и рубеж земель, желая сделать зло, и если, наоборот, новгородцы переходят рубеж земель, со своей земли на норвежскую, чтобы сделать зло, то таковые, желающие таким образом сделать зло, должны быть схвачены и наказаны, по крестному целованию, без нарушения мира. Также, гости из Норвегии должны иметь проезд к Новгороду и Заволочью без всякого препятствия, и, наоборот, гости из Новгорода и Заволочья должны иметь проезд в Норвегию без всякого препятствия. Также, мир этот установлен и утвержден на 10 лет и на этом мире целовали крест вышесказанные посадник и тысяцкий со стороны всех новгородцев. Также, Гакон, вышесказанный посол, целовал крест на этом мире со стороны короля Норвегии и всего королевства Норвегии. При заключении этого мира был Вернекин толмач. И каков новгородцы заключили мир с норвежцами, в том же мире быть и заволочанам. Также, всякого, кто нарушит это крестное целование, пусть судит и накажет бог. Чтобы этот мир прочнее длился в течение выше установленных, лет, к настоящей [грамоте] привешены печати вышесказанных лиц, то есть епископа, посадника и тысяцкого. Дано и совершено в Новгороде в год господень 1326, за три дня до июньских нон»[129].
В 1332 году известный своей скупостью московский князь Иван Калита «возверже гнев на Новгород прося у них серебра закамьское»[130]. Иногда источники называют это серебро «закаменским», что, вероятнее всего, более точно, так как имелась в виду часть дани, собираемой новгородскими дружинами в Югре — в Приобье, за Уралом, а Урал в XIV–XVII веках русские именовали «Камень» («Каменный пояс»), дословно переводя мансийское (югорское) название гор — Нер (камень). Безусловно, что «серебро закаменское» — это те запасы серебряной, прежде всего древнеиранской, посуды и монет, которые на протяжении многих столетий копились на святилищах уральских народов. Своих серебряных разработок на Урале не было[131]. И понятно, что серебро это было доставлено в Новгород ушкуйниками, совершающими свои бесконечные рейды за «Урал-камень». И видимо московские князья хорошо были осведомлены и о самих ушкуйниках, и о их походах, и о том, что свозилось в Новгород, который все более утрачивал свою силу, уступая позиции Москве…
* * *
…Скандинавы называли Русь страной многочисленных городов.
Города были действительно многочисленны, и — укреплены, но, как правило, не обособлены от князей. Если в Западной Европе князь, или граф, или барон, как правило, обитает в родовом замке, а город, центр торговли и ремесла, старается не допускать его в свои дела, то в России «феодальных» замков было немного, и каждый город старался заполучить себе на жительство князя. Города еще не сознавали своей силы — исключение составляли те, что вышли на арену международной торговли, в первую очередь Новгород. Князь — это дружина, это защитник города и горожан. Ведь в безумии междоусобных войн — в истории средневековья их немало — любой город был желанной добычей. Чтобы продолжать борьбу за власть, князья были вынуждены любой ценой добывать деньги. А для этого был привычный путь — грабеж. Грабили волости соседей, грабили города[132].
Значит, лучше платить подати своему князю, чем отдавать добро грабителю из соседнего княжества.
Кто знает, кто знает… Каждый решал сам…
В течение всего XII века города, несмотря на войны и грабежи, крепли, богатели, и потому процесс обособления их от княжеской власти шел активно. Призывая князя, город заключал с ним договор, и князь принимал определенные обязательства перед ним. Другое дело, что мир был настолько зыбок и ненадежен, что князья чувствовали себя «халифами на час» и грабили собственные владения. Тогда горожане звали другого князя. В Новгороде этот процесс завершился победой горожан. В Галиче фактическими хозяевами стали бояре.
Процесс основания новых городов шел очень быстро. Причиной этого было не только экономическое развитие государства, но и опасность, исходившая от степняков. Вся южная граница Руси застраивалась городками, которые были первоначально лишь убежищами для сельского населения, спасавшегося от половцев. Но год от года такие городки крепли, через них проходили торговые пути, там селились ремесленники. По мере того как половцы отступали дальше в степь, вслед за ними двигались и новые города. Южнее Курска вырос Донецк — он успешно, даже порой без помощи князей, отбивался от степняков.
Междоусобные войны тоже способствовали бурному росту городов. Феодальные армии занимались грабежом привычно и деловито. Поэтому села стремились группироваться вместе, а возведенная стена или вал уже гарантировали некоторую безопасность: проходящая дружина не задерживалась для штурма города. Князья вообще не очень любили осады и штурмы. Каждое новое разорение гнало в город беженцев. При войне же окрестные жители обязательно бежали прятаться под защиту стен. Города были необходимостью и благом[133].
Известный специалист в области средневекового военного искусства А. Н. Кирпичников писал: «Каменным щитом Руси можно назвать крепости Новгородской Руси, выстроенные в период зрелого Средневековья на ее северо-западных рубежах. Эти сооружения открыли в истории русской фортификации новый период, характеризующийся резким усилением самих крепостных сооружений и увеличением их стратегического значения. Фортификация в то время впервые выдвинулась как действенный фактор борьбы и сопротивления наряду с господствующим раньше в системе военного дела полевым боем»[134].
Очень показательно, что такое во многом революционное переосмысление крепостного искусства на Руси произошло именно в Великом Новгороде. Значительная роль, которую новгородцы отвели крепостям в защите территории своего государства, основывалась на сознательной оборонительной политике. Стратегическое сдерживание противника Новгородская республика вела различными путями, в том числе и строительством высококлассных крепостей[135].
«Организация обороны Новгородского государства строилась на географическом моноцентризме. Срединное место земли, удаленное от границ не менее чем на 180–210 километров, занимала столица. От нее веерообразно расходились сухопутные и речные пути, защищенные провинциальными городами. Крупнейшие из них, во-первых, являлись административно-хозяйственными центрами своих округов-волостей, во-вторых, были расположены на магистральных путях… Прежде чем добраться до Новгорода наступающие в большинстве случаев неминуемо должны были пройти через волостные столицы. Эти населенные пункты, как правило, нельзя было миновать или обойти, оставив в тылу. Хотя областные города Новгородской земли были редки и нигде не образовывали сплошной пограничной линии, они в случае необходимости становились теми заставами, которые блокировали основные дальние подступы к Новгороду и первыми принимали на себя удар неприятеля»[136].
Мы уже писали о том, что новгородская оборонительная стратегия заключалась в том, что пограничные крепости и города сковывали действия врага, тушили энергию его удара. Противник, чтобы не оставлять в своем тылу новгородские гарнизоны, был вынужден осаждать крепости. Тем временем Великий Новгород проводил мобилизацию и направлял главные силы навстречу врагу. Такая оборонительная система успешно действовала на протяжении веков[137].
Ушкуйникам отводилась в этой системе очень важная задача: они должны были помогать сдерживать противника до подхода основных сил, но действуя как партизанские (или диверсионные, выражаясь современным языком) отряды, то есть, наносить удары по тылам и флангам противника, причем там, где их меньше всего ждут.
Но и от крепостей никто не отказывался.
«Строительство городов-крепостей оказалось дальновидным актом Новгородского государства, ибо на века закрепило за русскими выход к Балтийскому морю и предотвратило расхищение северорусских земель немецкими и шведскими феодалами в наиболее трудную пору русской истории»[138].
С середины XIII-го до середины XV века новгородцы на своей северо-западной границе строили новые и модифицировали старые крепости. Ладога, Орешек, Корела, Копорье, Ям-город и Порхов стали одними из лучших образцов русского крепостного строительства. «По умножению новых долговременных устройств, темпу строительства, внедрению новинок, общему безостановочному усилению укреплений русская фортификация зрелого Средневековья пережила крупнейший в своей истории инженерный скачок, который можно назвать эпохальным»[139].
Особое внимание, которое новгородцы уделяли строительству именно каменных крепостей (вспомним, как строились каменные стены самого Новгорода), было, конечно, не случайным. «Военно-инженерные сооружения, особенно каменные, стали постоянно действующим фактором средневековой военной жизни и межгосударственных отношений. Они воплощали жизнестойкость народа не только в дни войны, но и мира»[140].
* * *
В 1330-х годах ушкуйники, жившие в Вычегде и Печоре, постепенно стали уступать эти земли Москве[141], которая начинает постепенно контролировать и пути движения отрядов повольников, действовавших на востоке новгородских владений.
…Борьба Новгорода и Москвы затягивалась на столетие, и ушкуйники оказываются втянуты в это противостояние, поскольку представляют собой серьезную военную (но не политическую) силу. Видимо, уже тогда некоторые из вожаков повольников задумывались о том, не стоит ли создать собственную «столицу», где и откуда, отказавшись от покровительства Новгорода, можно было бы вести собственную «игру».
Идея «вольницы», создания собственной «республики» (очень похожей на Новгород, но без бояр, посадников, князей) будоражила умы… Но это была еще идея, пока не воплотившаяся на практике…
Забегая вперед, ко времени «падения» Новгорода, задумаемся о причинах: «Что касается Новгорода, то его особенностью было посадничество — власть, параллельная княжеской. Расцвет демократии в Новгороде пришелся на XIV век, тогда город называли «господином» и «государем». В Новгороде велась активная политическая борьба, действовала многопартийная система. Новгородское вече состояло из 300 «золотых поясов», представителей самых богатых семей. Но своего кандидата в посадники выбирал каждый городской район. В середине XIV века кандидатов в посадники было всего 6, потом 24, потом 36 и даже 72. Сначала выборы степенного посадника проводились раз в год, потом каждые полгода. К пирогу тянулось все больше боярских семей.
Система стала неуправляемой, а власть коррупционной. Народ уже не знал, к кому предъявить претензии, — демократия себя изжила.
Народу противостояла вся олигархия, о чем есть записи в летописях о суде неправдивом, о неправедном правлении, о мздоимцах, которых после смерти земля не принимала. Народ перестал участвовать в политической жизни, изверился во власти.
В демократической модели был нарушен баланс. Когда Иван III подошел к Новгороду, вовсе не собираясь его завоевывать, город упал ему в руки, как перезревшее яблоко. Бояре не защищали город, они просили Ивана лишь об одном — не изгонять их из города. Царь пообещал, но через 10 лет переселил бояр в Нижний Новгород. Мой вывод такой: новгородскую демократию разрушили и сожрали олигархи»[142].
* * *
В 1337 году шведы сожгли предместье Ладоги и пытались, правда, безуспешно, взять Копорье. Отвечая ударом на удар, новгородцы вторглись в шведские пределы и испепелили все окрестности Выборга. После этого шведы заключили с Новгородом мир. Чтобы охладить агрессивный пыл шведов, новгородцы даже совершили поход на их владения в Норвегии[143].
В 1338 году после шведского набега на Обонежье и Ладогу «ходили молодцы новгородские с воеводами и воевали выборгскую и шведскую корелу, и много опустошили земель их, и посевы пожгли, и скот посекли, и возвратились все здоровы с полоном» («ходиша молодци новгородстеи с воеводами и воеваша городецьскую Корелу немечкую («немцами» тут, как и во многих других местах летопись называет шведов), и много попустошиша земли их и обилье пожгоша и скот иссекоша, и приидоша вси здрави с полоном»)[144].
Обонежье и Ладога, — это, что называется, «ближнее новгородье», поход сюда шведов служил сигналом к тому, что Новгород находится в серьезной опасности, что будь у гостей с севера больше сил, они дошли бы до северо-западной русской «столицы».
Укрепить в Обонежье и Ладоге пограничную линию и были призваны ушкуйники, которые воспользовались здесь политикой выжженной земли, не забыв, однако, пополнить и свою мошну (но еще и изучали особенности территорий — реки, броды, возвышенности — пригодится).
В 1339 году повольники из Новгорода пришли и в Корелу, признавшую власть шведов. Корел припугнули, но перекрыть здесь путь шведским отрядам вряд ли смогли, так как силы ушкуйников были немногочисленны. Оставалась надежда на распри между финно-угорскими племенами, благодаря которым можно было оставить шведов без союзников из среды аборигенов.
В 1340 году ушкуйники сожгли Устюжну (на реке Мологе) — «из Новагорода ходивше молодци, воеваша Устижну и пожгоша; нь угонивше, отъимаша у лодеиников полон и товар; потом же и Белозерьскую волость воеваша», но не смогли уйти с пленниками и «товаром». Потеряв в бою с преследователями почти все трофеи, отряд ушкуйников отправился в Белозерскую землю[145], где восполнили потерянное, да еще и добавили «сверху».
1342 год. Двинская земля. Лука Варфоломеев (не тот ли герой 1320 года?) с сыном Онцифором и с отрядом «холопов-збоев», не получив разрешения властей и церковного благословения, отправился на Северную Двину и «взял всю землю Заволочскую по Двине все погосты на щит», но в конце концов погиб[146]. Его сменил сын, Онцифор, сам ставший во главе ватажки повольных людей. Онцифор отомстил за погибшего отца, предав «мечу и пожару» многие местные поселения и их жителей.
Однако в 1348 году шведы вновь двинулись войной на Новгород. Шведский король Магнус взял крепость Орешек[147]. На следующий год последовал поход ушкуйников в провинцию Халогаланд, в ходе которого был взят сильно укрепленная крепость Бьаркей.
Таким образом, шведы и русские обменялись чувствительными ударами. Причем с русской стороны отвечали ушкуйники, видимо, как самые подготовленные и отчаянные в своей храбрости. А может, новгородцы и не хотели пускать в дело дружину, опасаясь, что война может принять затяжной характер.
Поход Магнуса стал последним из «крестовых походов» шведских рыцарей на земли Великого Новгорода. Ответ ушкуйников шведскому королю впечатлил его настолько, что в своем завещании (1372 г., то есть за два года до своей гибели во время кораблекрушения), он взывал: «Приказываю своим детям, своим братьям, и всей земле Шведской: не нападайте на Русь, если крест в этом целовали; нет нам в этом удачи…»[148]
Затем свыше 100 лет на севере Руси не было серьезных военных действий («за время с 1142 по 1446 год Новгород 26 раз воевал со Швецией, 11 раз с Ливонским орденом, 14 раз с Литвой и 5 раз с Норвегией»[149].). Ушкуйники же обратили свои взоры на юго-восток, на Золотую Орду…
* * *
УШКУЙНИКИ
Та ночь началась нетерпеньем тягучим,
Тяжелым хрипением снега,
И месяц летал на клубящихся тучах,
И льды колотила Онега.
И, словно напившись прадедовской браги,
Напяливши ночь на плечи,
Сходились лесов вековые ватаги
На злое весеннее вече.
Я в полночь рванул дощаную дверцу, —
Ударило духом хвои.
Распалось мое ошалевшее сердце,
И стало нас снова — двое.
И ты, мой товарищ, ватажник каленый,
И я, чернобровый гуслярник;
А нас приволок сюда парус смоленый,
А мы — новгородские парни,
И нам колобродить по топям, порогам,
По дебрям, болотам и тинам;
И нам пропирать бердышами дорогу,
Да путь новгородским пятинам,
Да строить по берегу села и веси,
Да ладить, рубить городища,
Да гаркать на стругах залетные песни
И верст пересчитывать тыщи;
Да ставить кресты-голубцы на могилах,
Да рваться по крови и горю,
Да вынесть вконец свою сильную силу
В холодное Белое море.
Владимир Луговской, декабрь 1925 — 22 января 1926.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.