Раздел 9. Сопротивление и испепеление

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Раздел 9. Сопротивление и испепеление

Ночь на 21 июня 1944 года принадлежала советским партизанам Беларуси. Тремя годами ранее Вермахт быстро завоевал Беларусь на пути к Москве, до которой так никогда в общем-то и не дошел. Советские солдаты теперь продвигались к линии Молотова-Риббентропа и далее к Варшаве и Берлину. Группа армий «Центр» Вермахта вернулась в Беларусь, но уже при отступлении. Командиры Красной армии спланировали массивное летнее наступление, начало которого было приурочено к третьей годовщине операции «Барбаросса» с тем, чтобы напомнить немцам про их провальные амбиции. Советские партизаны заложили тысячи взрывчаток в железнодорожном полотне в Беларуси. Когда советские солдаты атаковали, немецкие войска не могли получить подкрепления и быстро отступить. Поэтому день 22 июня 1944 года принадлежал солдатам Первого, Второго и Третьего Белорусских фронтов Красной армии. Они, а также две другие армейские группы насчитывали более миллиона солдат, и это было вдвое больше того, что было в распоряжении группы армий «Центр» Вермахта. Наступление, операция «Багратион», принесло СССР одну из самых важных побед в этой войне[579].

Двумя неделями ранее американцы присоединились к битве за Европу. Одержав победу над японским флотом в Тихом океане, Соединенные Штаты открыли крупный европейский фронт в войне 6 июня 1944 года. Американская армия (вместе с британской и армиями других западных союзников) высадила сто шестьдесят тысяч солдат на пляжи Нормандии. Однако американская сила была также представлена и в глубине Беларуси, где советские моторизированные соединения, оснащенные американскими грузовиками и джипами, взяли в кольцо незадачливых немецких солдат. Немецкая тактика оцепления была освоена в сжатые сроки и направлена против самих же немцев. Советский прорыв в Беларуси был более драматичным, чем американское продвижение через Францию. Немецких солдат по численности было меньше, а у офицеров не было запасной стратегии. Немецкие командующие ожидали, что советское наступление пройдет через Украину, а не через Беларусь. Немцы потеряли около четырехсот тысяч пропавшими без вести, ранеными и убитыми. Группа армий «Центр» была разгромлена, путь на Польшу – открыт[580].

Красная армия быстро пересекла линию Молотова-Риббентропа и вошла в регион Люблинского округа Генерал-губернаторства. Василий Гроссман, советский писатель и фронтовой корреспондент, видел картину, которую оставили после себя немцы. Красная армия дошла до лагеря в Майданеке 24 июля 1944 года. В начале августа Гроссман увидел еще больший ужас, которого не могло бы придумать бедное воображение. Оказавшись в Треблинке, он быстро понял, что произошло: евреев Польши отравили в газовых камерах, тела сожгли, а пепел и кости закопали в полях. Он ощущал, что «земля колеблется под ногами... как морская пучина», и находил останки: фотографии детей в Варшаве и Вене, фрагмент украинской вышивки, мешок волос – светлых и темных[581].

* * *

К этому времени польские земли были под немецкой оккупацией уже почти пять лет. Для евреев Варшавы (или же почти для всех из них) операция «Багратион» была освобождением, которое так и не пришло. Среди пепла и костей, которые Гроссман увидел в Треблинке, находились останки более двухсот пятидесяти тысяч варшавских евреев.

В 1939 году оккупантов Польши было двое – Германия и Советский Союз. Для поляков-неевреев Варшавы, которые организовывали сопротивление немецкому режиму, операция «Багратион» предвещала прибытие очень сомнительного союзника. Она означала второе за время Второй мировой войны вторжение Красной армии на польскую территорию.

В этом была разница между опытом войны поляков и поляков-евреев. Поляки-неевреи жутко страдали и от немецких, и от советских оккупантов, но примерно одинаково от обоих. Поляки-неевреи, у которых было желание сопротивляться, могли иногда делать выбор, какому оккупанту противостоять и при каких обстоятельствах.

У выживших польских евреев были все причины предпочитать коммунистов немцам и видеть в Красной армии освободителей. Многие из примерно шестидесяти тысяч евреев, которые все еще были живы в Варшавском гетто после «Большой операции» лета 1942 года, выбрали сопротивление. Однако они не могли выбирать для него время и место. Все, что они могли, – это бороться.

* * *

Варшава была центром городского сопротивления нацистскому правлению в оккупированной Европе. В течение двух лет, с сентября 1942 года (когда Треблинка забрала жизни большинства евреев Варшавы) по сентябрь 1944 года (когда о том, что в ней творилось, написал Гроссман в своей статье «Треблинский ад»), как поляки, так и евреи (порознь и вместе) поднимали восстания против немецкой оккупации в апреле 1943-го и августе 1944 года.

Последствия еврейского и польского сопротивления в Варшаве были одинаковыми – разрушение. Когда в январе 1945 года Красная армия (а с ней и Гроссман) вошла в город, он представлял собой обломки и пепел. Половина населения погибла, а выжившие сбежали. Гроссман прибегнул к знакомому читателям литературному образу: последние люди, евреи и поляки, которых он нашел в руинах одного из зданий, были варшавскими «робинзонами», как Робинзон Крузо, герой романа Даниэля Дефо, потерянный для цивилизации и живущий на безлюдном острове много лет. Польский поэт Чеслав Милош, который во время войны жил в Варшаве, в свое время написал литературно-критический очерк именно об этом романе. Для него Робинзон Крузо был «легендой острова», идеей того, что моральные изъяны происходят от опыта, а оставшись наедине с собой, мы могли бы быть хорошими. В этом эссе и в своей поэзии о поляках и евреях Варшавы Милош предлагает обратную мысль: единственная надежда на этику состоит в том, чтобы каждый помнил об одиночестве другого[582].

В Варшаве во время Второй мировой войны поляки и евреи были одиноки так или иначе, не имея помощи от внешнего мира и даже от тех, кого они считали друзьями и союзниками. Они были одиноки по-разному, так как их ждала разная участь в одной и той же войне. У них был общий город, который был центром польской и еврейской цивилизаций. Теперь города не было и все, что от него осталось, – это легенда или, точнее, две легенды: польская и еврейская, существующие между солидарностью и одиночеством, знающие друг о друге, но одинокие в послевоенном мире.

* * *

Польский и еврейский заговор против немецкой власти (они отличались друг от друга, но были связаны) начался намного раньше, после немецкого вторжения в Польшу в сентябре 1939 года.

27 сентября 1939 года в подвале здания банка восемь мужчин и женщин (большинство из них были «Вольными каменщиками») положили начало заговору, из которого образовалась Польская подпольная армия. Сначала известную как «Служба победе Польши», армию возглавлял генерал, приказавший организовать национальное подполье. В 1940 году, когда правительство Польши обосновалось в изгнании во Франции, вооруженное подполье дома получило название «Союз вооруженной борьбы». В 1940-м и 1941 годах его основным заданием было объединять сотни меньших по размеру групп сопротивления, которые возникли в Польше, и собирать секретную информацию для польского правительства и его союзников. Союз вооруженной борьбы активно действовал в зоне немецкой оккупации; попытки же создать агентурную сеть в зоне советской оккупации пресекались НКВД. После вторжения Германии в Советский Союз в июне 1941 года польское сопротивление могло действовать на всей территории оккупированной Польши[583].

В начале 1942 года Союз вооруженной борьбы трансформировался в Армию Крайову. Армия Крайова должна была быть эквивалентом Польской армии, воевавшей за границей с союзниками на Западном фронте. Как и польское правительство, которое теперь находилось в изгнании в Лондоне, Армия Крайова олицетворяла все политические и социальные силы страны. Она боролась за восстановление Польши в ее довоенных границах как демократической республики с равными правами для всех граждан. Большинство поляков, выбравших сопротивление, оказались в Армии Крайовой, хотя крайне левые коммунисты и крайне правые националисты основали собственные партизанские силы: коммунисты – Гвардию Людову, позже известную как Армия Людова, которая была тесно связана с Советским Союзом и НКВД; националисты, считавшие коммунистов и советский строй врагами худшими, нежели немцы, сражались в рядах Национальных вооруженных сил[584].

Еврейское сопротивление в Варшаве пошло другим путем, хотя это стало понятно не сразу. В первые месяцы немецкой оккупации Польши 1939 года в еврейском сопротивлении как таковом, казалось, было мало смысла. Поначалу не было ясно, что судьба польских евреев будет настолько отличаться от судьбы неевреев. Немало варшавских евреев, которые больше всего были напуганы немецким вторжением, сбежали в советскую оккупационную зону Польши, откуда многих из них депортировали в Казахстан. Тот факт, что в 1940 году было основано гетто, не обязательно говорил польским евреям, что их судьба хуже, чем у поляков-неевреев, которых в это время массово расстреливали и высылали в концлагеря. В 1940 году поляков за пределами гетто высылали в Аушвиц, а евреев обычно не высылали, но наличие гетто означало, что еврейское сопротивление будет ответом на специфически еврейскую беду. Когда немцы насильно отделяли евреев от поляков-неевреев в Варшаве в октябре 1940 года, они создавали новую социальную реальность, создавали категории, определявшие разные судьбы[585].

Однако гетто не принесло евреям согласия по вопросу о том, как действовать против немцев и действовать ли вообще. У польских евреев в Варшавском гетто уже были политические обязательства, благодаря оживленной внутриеврейской политической жизни в межвоенной Польше. Евреи принимали участие в местных и национальных выборах в Польше, а также в выборах внутри своей общины. Партий насчитывалось великое множество, а партийная преданность была глубокой. На крайнем правом крыле спектра располагались сионисты-ревизионисты, которые готовились перед войной к вооруженному сопротивлению британцам в Палестине. Они в числе первых поверили, что вооруженная борьба против немцев в условиях гетто необходима и возможна. Ревизионисты и члены их молодежной организации «Бейтар» узнали об убийстве евреев в Вильнюсе от братьев по партии еще летом 1941 года. Они также узнали про ликвидацию гетто в Люблине весной 1942 года приблизительно в то время, когда она и происходила. Они имели некоторое представление о распространении «окончательного решения» с востока от линии Молотова-Риббентропа до запада от нее, от пуль до газа[586].

Только «Большая операция» в Варшаве в июле–сентябре 1942 года подтолкнула ревизионистов к формированию Еврейского воинского союза. Его военным командиром был Павел Френкель; членами его политического комитета были Михал Стриковский, Леон Родаль и Давид Вдовинский. Союз уходил корнями в довоенные традиции сотрудничества с Польским государством, что может объяснить его хорошее вооружение. В конце 1930-х годов польский режим надеялся вывезти большую часть своего еврейского населения на Ближний Восток. Польское руководство поэтому налаживало близкие отношения с сионистами-ревизионистами, которые надеялись повести большинство польско-еврейского населения в Палестину. Ревизионисты были готовы использовать насилие для создания еврейского государства, и польские власти симпатизировали такому подходу. До войны юные сионисты-ревизионисты из «Бейтара» готовились в довоенной Польше воевать за Палестину. Как и молодых людей из организации «Иргун» (организация сопротивления в Палестине, к которой часть из них примкнула), их иногда обучали представители Польской армии. Внутри гетто в 1942 году ревизионисты также собирали деньги (и грабили для этого богатых евреев) на покупку вооружения за пределами гетто[587].

Если история Еврейского воинского союза – это история милитаристской правой партии, которая адаптировалась к условиям даже более жестким, чем те, которых она ожидала, то история другой группы сопротивления в Варшавском гетто – Еврейской боевой организации – это история множественных центристских и левых политических партий, которые сошлись на том, что евреям могут помочь только военные действия.

Подобно правому Еврейскому воинскому союзу, Еврейская боевая организация возникла как результат «Большой операции». Самые старые и самые маленькие уже почти все были депортированы и погибли. Возможно, депортации (хотя они затронули все группы) уничтожили консервативный центр еврейской политики – ортодоксально-иудейскую и политически приспособленческую организацию «Агудас Израиль». До войны ее платформа состояла в сотрудничестве с польским правительством в обмен на общинную и религиозную автономию. Этот компромиссный подход был опробован в ходе антисемитского насилия и антисемитского законодательства в Польше в конце 1930-х годов, но остался популярным среди старшего поколения варшавских религиозных евреев, которые к этому времени почти все погибли в Треблинке. Никакой предыдущий польский опыт не подготовил «Агудас» к нацистам, которые отплатили за компромиссы уничтожением[588].

После сентября 1942 года Варшавское гетто было, по сути, еврейским рабочим лагерем, в котором жили преимущественно молодые мужчины. Отцов, которые, возможно, раньше боялись подвергать свои семьи опасности, теперь уже ничего не сдерживало. Политики левого крыла выступили на передний план. Еврейские левые в довоенной Польше были разделены из-за множества фундаментальных споров: ехать в Палестину или оставаться в Польше, доверять или не доверять Советскому Союзу, заниматься ли агитацией на идиш, польском либо иврите и так далее. В это время среди варшавских евреев снова появилось самое радикальное из левых политических движений – коммунизм. Сталин, распустивший Коммунистическую партию Польши в 1938 году, позволил ее возродить как Польскую рабочую партию в январе 1942 года. Некоторые ее польско-еврейские активисты тогда пробрались в Варшавское гетто, где призывали к вооруженному сопротивлению. Крупнейшая еврейская социалистическая партия «Бунд» была гораздо менее склонна использовать силу. В общем, эти организации продолжали свою деятельность совершенно порознь. За три месяца после «Большой операции» было достигнуто общее согласие по поводу необходимости вооруженного сопротивления. Еврейская боевая организация была основана в декабре 1942 года. Как группа политиков с небольшой военной подготовкой или вообще без нее и без какого-либо оружия, она прежде всего нуждалась именно в оружии. Ее первым шагом было обращение к Армии Крайовой с просьбой об оружии[589].

За пределами гетто «Большая операция» вынудила Армию Крайову заняться еврейской политикой. Польское сопротивление уже приняло четкую позицию в 1941 году, например, осуждая работу охранников в концлагерях как «национальное предательство». Однако Армия Крайова до лета 1942 года имела тенденцию рассматривать бедственное положение Польши и бедственное положение поляков как одно и то же. Армия Крайова после массовых расстрелов польских евреев на востоке создала еврейскую секцию в феврале 1942 года. Она собирала доказательства уничтожения, которые передала союзникам и «Би-Би-Си» в апреле 1942 года. Депортации летом 1942 года побудили поляков-католиков организовать операцию по спасению под кодовым названием «Жегота», которую к декабрю проспонсировало Польское правительство. (Поляков карали смертью за помощь евреям). Некоторые офицеры Армии Крайовой принимали участие в этих действиях. Офицеры разведки Армии Крайовой обеспечивали документами евреев, скрывавшихся за пределами гетто. Когда Еврейская боевая организация попросила оружие в декабре 1942 года, Армия Крайова предложила помочь евреям сбежать из гетто, возможно, чтобы те потом могли присоединиться к вооруженной борьбе. Это предложение Еврейская боевая организация отклонила. Ее лидеры хотели сражаться, поэтому отказались от стратегии ухода[590].

Варшавские командиры Армии Крайовой выдвигали стратегические аргументы против вооружения евреев вообще. Хотя Армия Крайова тяготела к партизанской деятельности, она боялась, что восстание в гетто спровоцирует всеобщее восстание в городе, который немцы тогда сметут. К такому Армия Крайова в конце 1942 года не была готова. Командиры Армии Крайовой рассматривали преждевременное восстание как коммунистическое искушение, которого надо избегать. Они знали, что СССР (а следовательно, и польские коммунисты) подстрекает местное население немедленно взять в руки оружие против немцев. СССР хотел спровоцировать партизанскую войну в Польше, чтобы ослабить немцев, но еще и чтобы воспрепятствовать польскому сопротивлению советской власти, когда она придет. Задание Красной армии облегчилось бы, если бы немецкие войска погибли в партизанской войне; точно так же и НКВД было бы легче, если бы польскую элиту истребили за сопротивление немцам. Еврейская боевая организация включала в себя коммунистов, которые придерживались советской линии и верили, что Польша должна подчиняться Советскому Союзу. Командование Армии Крайовой не могло забыть, что Вторая мировая война началась, когда немцы вместе с советскими солдатами вторглись в Польшу. Половина Польши провела половину войны в составе Советского Союза. СССР хотел получить назад Восточную Польшу, а возможно, и больше. С точки зрения Армии Крайовой советский режим был ненамного лучшим, чем нацистский. Ее целью была независимость. Вряд ли можно было чем-нибудь оправдать организацию, которая выступала за независимость Польши и при этом вооружала бы коммунистов внутри Польши[591].

Несмотря на эти предостережения, Армия Крайова все-таки дала Еврейской боевой организации несколько пистолетов в декабре 1942 года. Еврейская боевая организация использовала их, чтобы выиграть авторитет и власть внутри гетто. Для сопротивления юденрату и еврейской полиции достаточно было вооружиться палками, пистолетами и храбростью. Убивая (или пытаясь убить) еврейских полицейских и стукачей гестапо в конце 1942-го – начале 1943 года, Еврейская боевая организация создала ощущение, что в гетто рождается новый моральный закон. Юзеф Шеринский, начальник еврейской полиции, получил выстрел в шею, но не умер. Еврейская боевая организация убила Якуба Лейкина, который возглавлял полицию во время главной операции по депортации, а позже и Мечислава Бжезинского, который загонял своих собратьев-евреев в поезд на Умшлагплац. Еврейская боевая организация напечатала листовки, объясняющие, что коллаборация с врагом – преступление и карается смертью. Таким образом, Еврейская боевая организация вытеснила юденрат, начальник которого вынужден был признать, что ему больше не принадлежит «власть в гетто, здесь другая власть». Без эффективной еврейской администрации и аппарата принуждения немцы больше не могли делать в гетто все, что им заблагорассудится[592].

На немецкое решение про судьбу гетто и его оставшихся обитателей влияли соображения, которых евреи не понимали. Для немцев Варшавское гетто сначала было транзитным пунктом для планировавшейся депортации в Люблинский округ, на Мадагаскар или в Советский Союз; затем временным трудовым лагерем, а затем транзитным пунктом для депортаций в Треблинку. В конце 1942-го – начале 1943 года это снова был трудовой лагерь (временный и уменьшенный в размерах), в котором работниками были те, кого отобрали для этого во время «Большой операции». Хотя Гиммлер никогда не колебался в своем намерении уничтожать евреев при немецкой власти, другие начальники хотели (по крайней мере, в этот момент) сохранять жизни еврейских работников. Ганс Франк волновался о нехватке работников в своем Генерал-губернаторстве. Многие поляки трудились в Германии, так что еврейская рабочая сила в оккупированной Польше стала более важной. Евреи поддерживали военную экономику Германии, поэтому Вермахт тоже был заинтересован в сохранении им жизни[593].

Гиммлер был способен на компромиссы. В начале 1943 года он собирался позволить большинству выживших евреев из Варшавского гетто пожить немного подольше, но в то же время он собирался ликвидировать и само гетто, которое считал центром политического сопротивления, беспорядков и болезней. Гиммлер собирался уничтожить евреев, которые жили в гетто нелегально, без рабочих документов. Затем он хотел депортировать остающихся евреев в качестве работников в другие концлагеря, где они будут продолжать работать. Во время своего посещения Варшавы 9 января 1943 года, Гиммлер приказал распустить гетто. Около восьми тысяч евреев, которые находились в нем нелегально, были отправлены в Треблинку и отравлены газом, а остальных приблизительно пятьдесят тысяч должны были послать в концлагеря. Однако когда через девять дней немцы вошли в гетто, чтобы привести в исполнение приказы Гиммлера, евреи прятались или оказывали сопротивление. Несколько евреев выстрелили в первых вошедших в гетто немцев, застав их врасплох, что привело к панике. Немцы убили около 1170 евреев на улицах и депортировали около пяти тысяч человек. После четырех дней немцам пришлось удалиться и пересмотреть свое решение. Варшавские командиры Армии Крайовой были впечатлены. Оружию, которое они дали Еврейской боевой организации, нашлось хорошее применение[594].

Это был не первый случай, когда евреи в Польше сопротивлялись немцам. В рядах самой Армии Крайовой было очень много людей еврейского происхождения. Хотя об этом факте было известно командирам Армии Крайовой, его почти никогда не обсуждали. Многие люди еврейского происхождения в Армии Крайовой считали себя поляками, а не евреями. Другие же скрывали свою еврейскую идентичность, поскольку в Варшаве военного времени не стоило распространяться о своем еврействе. Хотя антисемитов в Армии Крайовой было меньшинство, даже одно предательство могло означать смерть. Новым явлением в январе 1943 года стало то, что евреи использовали оружие против немцев как евреи, в ходе открытого еврейского акта сопротивления. Это был мощный удар по антисемитскому стереотипу, утвердившемуся в Армии Крайовой и вообще в польском обществе, согласно которому евреи не сражаются. Теперь варшавское командование Армии Крайовой передало Еврейской боевой организации значительную часть собственного скромного запаса вооружения: винтовки, амуницию, взрывчатку[595].

Гиммлер в Берлине был взбешен. 16 февраля 1943 года он решил, что гетто должно быть уничтожено не только как сообщество людей, но и как физическое место. Этот район Варшавы не представлял никакой ценности для расы господ, поскольку здания, как выразился Гиммлер, «использованные недочеловеками», были непригодны для проживания в них немцев. Немцы планировали провести налет на гетто 19 апреля. Опять-таки, его немедленной целью было не уничтожить всех евреев, а скорее перенаправить их рабочую силу в концлагеря, а затем разрушить гетто. Гиммлер не сомневался, что это сработает. Он думал наперед о возможностях использования места: в долговременной перспективе оно станет парком, но, пока не будет выиграна война, тут будет концлагерь. Еврейские работники из Варшавы будут трудиться на износ в других местах[596].

Прямо перед запланированным нападением на Варшавское гетто Йозеф Геббельс, шеф немецкой пропаганды, внес в это дело свой собственный вклад. В апреле 1943 года немцы обнаружили Катынь – одно из мест, где НКВД уничтожил военнопленных в 1940 году. Геббельс заявил: «Катынь – это моя победа». Он выбрал день 18 апреля 1943 года, чтобы объявить об обнаружении трупов польских офицеров. Катынь можно было использовать для создания проблем в отношениях между СССР и Польшей, а также поляками и евреями. Геббельс рассчитывал (и небезосновательно), что доказательство расстрела советским НКВД тысяч польских офицеров значительно усложнит сотрудничество между Советским Союзом и польским правительством в изгнании. Между этими двумя союзниками и без того были напряженные отношения, и польское правительство никогда так и не получило удовлетворительного ответа от советских властей относительно пропавших офицеров. Геббельс также хотел использовать Катынь, чтобы продемонстрировать антипольскую политику якобы еврейского руководства Советского Союза и тем самым отдалить поляков от евреев. Такой была пропаганда накануне немецкого нападения на Варшавское гетто[597].

У Еврейской боевой организации тоже были свои планы. То, что немцы не довели до конца зачистку гетто в январе 1943 года, подтверждало опасения еврейского руководства насчет того, что приближается окончательная расправа. Зрелище убитых немцев на улицах сломило барьер страха, а вторая партия оружия от Армии Крайовой придала уверенности. Евреи в гетто считали, что дальнейшая депортация будет проводиться прямиком в газовые камеры. Это было не совсем так: если бы они не боролись, их (по крайней мере, большинство из них) отослали бы как работников в концлагеря, но только на несколько месяцев. Выжившие варшавские евреи были совершенно правы в своих суждениях. «Последняя стадия переселения, – написала одна из них, – это смерть». Немногие из них погибнут в Треблинке, но почти все они погибнут до конца 1943 года. Они были правы, считая, что сопротивление вряд ли уменьшит их шансы на выживание. Если немцы выиграют войну, они будут убивать оставшихся евреев в своей империи. Если немцы продолжат проигрывать в войне, они будут убивать еврейских работников в качестве предосторожности по мере приближения советских войск. Пока еще далекая, но приближающаяся Красная армия означала еще какой-то момент жизни в каторжной работе на немцев, но Красная армия на пороге будет означать газовую камеру или выстрел[598].

Убежденность евреев во всеобщей гибели обеспечила возможность для сотрудничества с еврейским сопротивлением. Пока немецкая политика внушала евреям веру в то, что некоторые из них выживут, отдельные люди могли надеяться, что они станут исключением, и социальное разъединение было неизбежным. Теперь же, когда немецкая политика убедила оставшихся евреев Варшавского гетто, что они все погибнут, еврейское общество в гетто проявило впечатляющую сплоченность. В период с января по апрель 1943 года евреи построили себе множественные бункеры в подвалах, иногда связанные между собой тайными переходами. Еврейская боевая организация установила собственную структуру командования. Главным командиром был Мордехай Анелевич; руководителями трех обозначенных секторов гетто были Марек Эдельман, Израиль Канал и Исхак Цукерман (которого в последний момент заменил Элиэзер Геллер). Это позволило получить больше оружия и обучить всех членов им пользоваться. Некоторые евреи, работавшие на немецких заводах вооружения, умудрялись красть материалы для самодельной взрывчатки. Еврейская боевая организация узнала о планах немцев напасть на гетто за день до этого, поэтому, когда немцы пришли, все было готово[599].

Некоторые члены Армии Крайовой с удивлением и восхищением называли это «еврейско-немецкой войной»[600].

Когда СС, Полиция порядка и «травники» вошли в гетто 19 апреля 1943 года, их встретили снайперским огнем и «коктейлями Молотова». Им даже пришлось отступить из гетто. Немецкие командующие докладывали, что в битве потеряли двенадцать своих людей. Мордехай Анелевич написал письмо своему товарищу по Еврейской боевой оргиназиции, Исхаку Цукерману, который в то время был за пределами гетто, о том, что еврейская контратака «превзошла наши самые смелые мечты: немцы дважды бежали из гетто». Пресса Армии Крайовой написала про «неизмеримо сильное и решительное вооруженное восстание»[601].

Члены Еврейского военного союза, организации правого толка, забрались на верхушку самого высокого здания в гетто и водрузили два флага: польский и сионистский. Отряды Еврейского военного союза боролись с большой решимостью возле своего штаба на Мурановской площади. 20 апреля был отстранен от должности начальник СС и полиции Варшавского округа Фердинанд фон Заммерн-Франкенэгг. Его заменил Юрген Штроп, получивший звонок от разъяренного Гиммлера: «Вы должны снять эти флаги любой ценой!» Немцы их все же сняли 20 апреля (в день рождения Гитлера), хоть и понесли при этом потери. В этот день немцы умудрились войти в гетто и остаться там, хотя их шансы по зачистке населения казались слабыми: большинство евреев прятались, а многие были вооружены. Немцам пришлось разработать новую тактику[602].

С самого первого дня восстания в Варшавском гетто евреи гибли в бою. Когда немцы находили евреев, которые не могли работать, они тоже их убивали. Немцы знали, что им нет никакой пользы от тех, кого они найдут в госпитале на улице Генся, – там был последний в Варшаве еврейский госпиталь. Марек Эдельман нашел там десятки трупов в больничной одежде. В гинекологическом и акушерском отделениях немцы убили беременных женщин и рожениц вместе с новорожденными. На углу улиц Генся и Заменгофа кто-то подложил живого ребенка к обнаженной груди мертвой женщины. Хотя еврейское сопротивление выглядело для посторонних как война, но немцы не соблюдали никаких законов или обычаев войны внутри гетто. Простое существование еврейских недочеловеков для СС было преступлением само по себе, а их сопротивление приводило в ярость и оправдывало любые ответные действия[603].

Штроп решил, что единственный способ очистить бункеры и дома – сжечь их. Поскольку Гиммлер уже приказал физически уничтожить гетто, то сжечь дотла дома в нем потерей не считалось. И действительно, поскольку Гиммлер не знал, как разрушить здания, огонь решил две нацистских проблемы одним махом. 23 апреля 1943 года люди Штропа начали сжигать здания гетто, квартал за кварталом. Вермахт играл небольшую роль в этом сражении, но его саперы и огнеметчики были задействованы в разрушении жилых домов и бункеров. Эдельман вспоминал об «огромных огненных бурях, которые накрывали целые улицы». У задыхающихся евреев не было другого выхода, кроме как выбираться из своих бункеров. По воспоминаниям одного из выживших, они думали: «Пусть нас лучше застрелят, чем сгореть в огне». Евреи, застигнутые пожаром на верхних этажах зданий, прыгали вниз. Немцы захватили много узников с переломами ног. Этих людей допросили, а затем расстреляли. Единственным путем для евреев выбраться из подожженных зданий было перебираться из одного бункера в другой днем, а ночью – из одного дома в другой. В течение нескольких дней СС не будут себя чувствовать в безопасности на улицах гетто в темноте, поэтому еврейские бойцы и гражданское население могли в ночные часы передвигаться и перегруппировываться. Однако поскольку они не могли остановить пожара, их дни были сочтены[604].

Немцы атаковали гетто 19 апреля 1943 года, в канун праздника Песах. Пасха выпадала на следующее воскресенье, 25 апреля. Польский поэт Чеслав Милош описал христианский праздник по другую сторону гетто, вспоминая в своем стихотворении «Campo di Fiori», что люди катались на карусели на площади Красинского, прямо за стеной гетто, когда евреи боролись и умирали. «Я думал тогда, – писал Милош, – об одиночестве погибающих». Карусель работала ежедневно в течение всего восстания. Она стала символом еврейской изолированности: евреи погибали в собственном городе, когда поляки за стенами гетто жили и смеялись. Многим полякам было безразлично, что происходит с евреями в гетто. Однако были и неравнодушные, некоторые пытались помочь и даже погибли при этом[605].

В течение целого года перед тем, как началось восстание в Варшавском гетто, Армия Крайова сообщала британцам и американцам о польских евреях в газовых камерах. Армия Крайова передала донесения про лагерь смерти в Хелмно, и польские власти проследили, чтобы они дошли до британской прессы. Западные союзники не предпринимали никаких действий. В 1942 году Армия Крайова проинформировала Лондон и Вашингтон о депортациях из Варшавского гетто и о массовом уничтожении евреев в Треблинке. Точнее сказать, эти события всегда преподносились польским правительством как элемент более крупной трагедии граждан Польши. Ключевая информация, однако, сообщалась. Поляки, как и евреи, (ошибочно) полагали, что распространением информации о депортациях можно их остановить. Польское правительство убеждало союзников отвечать на массовое уничтожение польских граждан (в т.ч. евреев) убийством немецкого гражданского населения. Великобритания и Соединенные Штаты все так же ничего не предпринимали. Польский президент и польский посол в Ватикане просили Папу римского выступить с речью о массовом уничтожении евреев, но безрезультатно[606].

Среди западных союзников только польские власти предприняли хоть какие-то прямые действия, чтобы остановить уничтожение евреев. К весне 1943 года «Жегота» помогла примерно четырем тысячам евреев, которые скрывались. Армия Крайова объявила, что будет расстреливать поляков, шантажирующих евреев. 4 мая, когда евреи Варшавского гетто сражались, премьер-министр Владислав Сикорский издал обращение: «Я призываю всех сограждан предоставлять помощь и убежище тем, кого убивают, и в то же время, перед лицом всего человечества, которое слишком долго хранит молчание, я осуждаю эти преступления». Как понимали и евреи, и поляки, варшавское командование Армии Крайовой не могло спасти гетто, даже если бы отдало всех своих бойцов и оружие для этой цели. У него на этот момент почти не было боевого опыта. Тем не менее, семь из первых восьми вооруженных операций, проведенных Армией Крайовой в Варшаве, были направлены в поддержку тех, кто сражался в гетто. Двое поляков погибли в самом начале восстания в Варшавском гетто, пытаясь пробить его стены. Провалились и несколько последующих попыток проломить стены гетто. Всего Армия Крайова сделала около одиннадцати попыток помочь евреям. Советские же пропагандисты, воспользовавшись случаем, утверждали, что Армия Крайова отказала в помощи сражавшимся в гетто[607].

Арье Вильнер, которого поляки Армии Крайовой знали как Юрека, был важным связным между Еврейской боевой организацией и Армией Крайовой. Он был убит во время восстания в Варшавском гетто, но до этого передал своим польским связным важное сообщение, ставшее само по себе почти легендой. Именно он распространил описание еврейского сопротивления, которое одобрила Армия Крайова и сама же напечатала: что восстание в гетто было не столько вопросом спасения жизни евреев, сколько вопросом спасения человеческого достоинства. Это понимали в терминах польского Романтизма – так, что дела нужно судить по намерениям, а не по результатам, что жертвование облагораживает, а жертвование жизнью облагораживает навечно. Суть сказанного Вильнером часто оставалась незамеченной или забывалась: еврейское сопротивление в Варшаве касалось не только достоинства евреев, но и достоинства человечества как такового, в том числе поляков, британцев, американцев и советских людей – всех, кто мог бы сделать больше, но вместо этого делал меньше[608].

Шмуэль Зигельбойм, представитель «Бунда» в польском правительстве в изгнании, которое находилось в Лондоне, знал, что гетто подожгут. Он получил четкое представление об общем развитии Холокоста от Яна Карского, курьера Армии Крайовой, который в 1942 году приносил руководителям стран Альянса известия о массовых уничтожениях. Зигельбойм не знал деталей, но уяснил себе общее развитие событий и сделал попытку рассказать о них остальному миру. В осторожной предсмертной записке от 12 мая 1943 года, адресованной польскому президенту и премьер-министру, но предназначенной и для руководителей стран Альянса, он написал: «Хотя ответственность за преступление уничтожения всего еврейского народа лежит прежде всего на преступниках, непрямую вину несет на себе и все человечество». На следующий день он покончил с собой, разделив таким образом, как он написал, судьбу своих собратьев-евреев в Варшаве[609].

Евреи Варшавы продолжали сражаться, не имея надежды. К маю 1943 года рапорты от Штропа к его начальникам стали более спокойными и методичными – все больше о цифрах. Неизвестно, сколько евреев были сожжены заживо или покончили с собой в бункерах; 56 065 человек были схвачены, из них около семи тысяч были застрелены на месте; 6929 были отосланы в Треблинку, а остальные (большинство) в качестве подневольной рабочей силы были отправлены в трудовые лагеря, такие как Майданек. Штроп 16 мая провозгласил победу над Варшавским гетто, взорвав динамитом Тломацкую синагогу. Теперь, как и приказал Гиммлер, немцы начали уничтожать все, что осталось от гетто. Все остававшиеся здания были разрушены, а подвалы и канализационные каналы затоплены. 1 июня 1943 года Гиммлер отдал приказ построить новый концлагерь на тлеющих руинах гетто[610].

* * *

Некоторые евреи все же выжили после восстания в гетто, но им некуда было податься за его пределами. В 1943 году Армия Крайова была даже больше обеспокоена коммунизмом, чем в 1942 году. Вследствие ареста и авиакатастрофы летом 1943 года на место более сочувствующего польского командующего и премьер-министра пришли менее сочувствующие. Несмотря на свои обещания, Армия Крайова так и не создала еврейский отряд из ветеранов восстания в Варшавском гетто. В 1943 году соединения Армии Крайовой иногда убивали вооруженных евреев в селах как бандитов. Имели место несколько случаев, когда солдаты Армии Крайовой убили евреев, чтобы завладеть их имуществом. С другой стороны, Армия Крайова действительно казнила поляков, которые выдавали евреев или пытались их шантажировать[611].

Та же самая немецкая трудовая кампания, которая спровоцировала восстание в Варшавском гетто, также переориентировала польское сопротивление. Во время того своего визита в Варшаву в январе 1943 года, когда он впервые потребовал ликвидировать гетто, Гиммлер приказал проводить массивные облавы на поляков, чтобы забирать их на принудительные работы. Беспорядочная охота на работников, которая за этим последовала, была крайне разрушительна для польского общества, поскольку женщины и дети неожиданно оказались без мужей и отцов. За первые три месяца 1943 года около трех тысяч варшавских поляков были высланы в Майданек. Там к ним в мае того же года присоединились тысячи варшавских евреев, привезенных из Варшавского гетто после потерпевшего неудачу восстания. Варшавские поляки и евреи, разделенные стенами гетто в 1941-м и 1942 годах, оказались в 1943 году за одной колючей проволокой. Майданек к тому времени был трудовым лагерем с прикрепленной к нему газовой камерой, как Аушвиц, хоть и гораздо меньшего размера. Там погибли около пятидесяти тысяч польских евреев и приблизительно десять тысяч поляков-неевреев[612].

Знание о таких местах депортации, как Майданек, настраивало мужчин и женщин вступать в Армию Крайову. Поскольку их могли в любой момент схватить и отправить на работы в концлагерь, жизнь в подполье казалась безопаснее, чем открытая жизнь в Варшаве. Подполье также обеспечивало дух товарищества как антидот страху и возможность отмщения как бальзам от бессилия. Немцы пытались помешать созданию организованного сопротивления их облавам путем уничтожения польского образованного класса (десятки тысяч человек во время вторжения 1939 года), а затем тысяч человек в ходе операции «АБ» в 1940 году. Те, кто планировал эти операции, подразумевали именно эту проблему, с которой теперь столкнулись в реальности: обращение с Польшей как с безмозглым трудовым ресурсом приведет к сопротивлению, если останется в живых хоть кто-то, способный повести поляков против немцев. Однако польские просвещенные классы намного превосходили ожидания немцев, и в условиях угнетения не было недостатка в людях, желающих взять командование на себя.

Командиры Армии Крайовой предпочитали оставаться в подполье, организовывать, собирать бойцов (мужчин и женщин) и выжидать самого удобного момента для общего восстания. Такая терпеливость и расчет становились все более трудными в 1943 году. Советские радио и печатная пропаганда подстрекали поляков начать восстание как можно скорее. Поляки, зная о судьбе евреев в своей стране, боялись, что их самих могут уничтожить, если немецкое правление будет продолжаться. Особым шоком было выполнение «Генерального плана “Ост”» в Люблинском округе Генерал-губернаторства. Хотя этот массивный немецкий план колонизации в целом был отсрочен, но Одило Глобочник претворял его в жизнь. Начиная с ноября 1942 года и в течение первой половины 1943 года немцы опустошили триста польских сел вокруг Замосця, чтобы создать на этой территории расово немецкую колонию. Около ста тысяч поляков были депортированы в ходе этой операции «Замосць», многие – в Майданек и Аушвиц. Поскольку операция «Замосць» начиналась тогда, когда заканчивалась операция «Рейнхард», и проходила там же, где операция «Рейнхард» начиналась, многие поляки считали, что это и было началом «окончательного решения» польской проблемы. Это было не совсем так, поскольку «Генеральный план “Ост”» предполагал уничтожение большинства поляков, но не всех их; но таков был логический вывод в тех обстоятельствах[613].

По мере изменения немецкой трудовой политики и в ходе восстания варшавских евреев многие поляки в Варшаве и в других городах также переходили к более решительной форме сопротивления. Если евреи в гетто не видели другого выхода, кроме как броситься на борьбу по принципу «пан или пропал», то у поляков-неевреев была возможность варьировать свое сопротивление на некой шкале: от подпольного заговора до открытого сражения. В марте 1943 года Армия Крайова вышла из тени и занялась покушениями и партизанской войной. Попытки помогать борцам гетто были среди ее самых ранних и все еще довольно непрофессиональных публичных актов вооруженного сопротивления. Со временем проводимые операции стали более эффективными. Члены Армии расстреливали немецких полицейских, а также польских граждан, сотрудничавших с Гестапо. За август 1943 года немцы насчитали 942 случая партизанского сопротивления в Варшавском округе Генерал-губернаторства и 6214 подобных инцидентов по всему Генерал-губернаторству[614].

Переход Армии Крайовой к вооруженному сопротивлению повлек за собой ответ немцев. Цикл террора и контртеррора продолжился и в следующем году. 13 октября 1943 года немцы начали применять технику блокирования (которую довели до совершенства в Варшавском гетто во время «Большой операции» летом 1942 года) к другим районам Варшавы. Мужчин хватали без разбору для публичных карательных расстрелов, предназначенных для того, чтобы запугать население и сокрушить нараставшее сопротивление. Арестованных забирали группами в наперед объявленное время и место по пять–десять человек с завязанными глазами и расстреливали. Мужчины перед расстрелом громко выкрикивали «Да здравствует Польша!», поэтому немцы стали затыкать их кляпами, надевать мешки на голову или заклеивать рты. Поляки действительно приходили смотреть на расстрелы, но было неясно, усваивают ли они урок, который им преподносят немцы. После расстрелов женщины собирали землю, политую кровью, клали ее в кувшины и уносили с собой в церковь[615].

Немцы смирились с провалом пропаганды, но продолжали массово уничтожать поляков в Варшаве – иногда людей, действительно причастных к сопротивлению, иногда случайных заложников. Они перенесли место экзекуции на территорию бывшего гетто, где расстрелы не были видны. Крупная тюрьма, где держали поляков, также находилась в стенах бывшего гетто. Большое количество поляков, а также несколько евреев, обнаруженных в руинах, были расстреляны там осенью 1943 года. Например, 9 декабря 1943 года были расстреляны сто тридцать девять поляков, шестнадцать еврейских женщин и еврейский ребенок. 13 января 1944 года были расстреляны более трехсот поляков. Эти расстрелы в гетто все еще были «публичными», хотя никому не позволялось при них присутствовать. Семьям сообщали о судьбе их родных. После 15 февраля 1944 года поляки просто исчезали из своих домов или с улиц, их расстреливали в гетто без какого-либо публичного упоминания о произошедшем. Около девяти с половиной тысяч человек были расстреляны на руинах гетто с октября 1943 года по июль 1944 года, некоторые из них были выжившими евреями, но большинство – поляками-неевреями[616].

С завязанными глазами и связанные, эти поляки не могли знать, что их доставляют на смерть в новейший гиммлеровский концлагерь. Концлагерь «Варшава», открывшийся 19 июля 1943 года на руинах Варшавского гетто, был одним из самых ужасных порождений нацистского режима[617].

Сначала немцы заставили евреев жить в обозначенном месте Варшавы и дали ему название – гетто. Затем они приказали провести депортации из соседних регионов в переполненное гетто, обеспечив тем самым десятки тысяч смертей от голода и болезней. Затем они депортировали более двухсот пятидесяти тысяч евреев из гетто в газовые камеры Треблинки, расстреляв еще около семнадцати тысяч человек во время этих депортаций. Затем они ликвидировали гетто, свое собственное творение. Они задавили вызванное этим сопротивление, расстреляв еще около четырнадцати тысяч евреев. Затем они сожгли дотла здания в Варшавском гетто. Наконец, они построили новый лагерь на этом опустошенном месте.