Красный террор до начала «красного террора»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Красный террор до начала «красного террора»

В широком смысле этот террор, как кампания подавления и уничтожения без соблюдения судебно-следственных процедур лиц, зачисленных новой властью в контрреволюционеры, стартовал сразу с создания ВЧК в декабре 1917 года. Весь конец этого года по просторам России происходили стихийные расправы над чиновниками свергнутого романовского режима, чинами полиции, интеллигенцией, дворянами, офицерами, юнкерами.

Поэтому первой задачей ЧК было оседлать стихийный террор «революционеров снизу», перенять это дело от не уполномоченных на революционный террор бегущих массово с фронта солдат, матросов-анархистов и просто деклассированных элементов, то есть начать взамен стихийного «красного террора» разнородных масс централизованный террор государственной спецслужбы. Именно эту задачу от Ленина через главу ВЧК Дзержинского получили местные «чрезвычайки» на местах, стремительно разраставшиеся в первые месяцы 1918 года по всем российским губерниям и крупным уездам. С этого и начинался «красный террор» в большом его смысле. Все четыре всадника апокалипсиса сопровождали нашу русскую революцию после 1917 года: Война, Смерть, Голод и Мор. И рядом все годы Гражданской скакал и новоявленный всадник этого страшного эскадрона, «Красный террор», в чекистской кожаной тужурке и с маузером в руке – уже собственное изобретение большевистской революции.

Кстати, когда в советской литературе прославляли «чекистов в кожанках», предпочитали не упоминать такой пикантной детали. Эти первые пресловутые куртки из кожи чекистам в 1918 году впервые раздали в качестве спецобмундирования, найдя их на складе в Петрограде (это была военная помощь Антанты еще царской России – обмундирование для первых военных летчиков), в сугубо утилитарных целях – на коже не плодились вши, разносившие тогда страшные бациллы тифа. Это уже потом кожанки станут символом ЧК, их сделают культом, и о «вшивой» версии их появления, как и о подозрительности их происхождения из стана врагов революции, упоминать станет совсем неудобно.

В 1918 году вслед за чекистами ставшими модными и страшными символами власти кожанками спешили обзавестись многие партработники средней руки и даже главные вожди большевистской партии, лично Троцкий и Свердлов щеголяли в партийной коже. К 1920 году партия даже была вынуждена бросить клич о том, что кожанки нужно сдавать для нужд Красной армии на фронте, а не щеголять в них напоказ в тыловых учреждениях, и многие чекисты тоже расстались с привычной кожей. Хотя окончательно из чекистского обихода кожанки вытеснены только после окончания Гражданской войны, когда в новом ГПУ ввели единую форму военного типа. И чекистская кожанка отошла в историю, став символом первой ЧК ленинских времен.

Хотя это больше символ, ведь все поголовно чекисты в кожанки в обязательном порядке не обряжались. В кровавой романтике первых послереволюционных лет и Гражданской войны в ВЧК вообще не было обязательной формы, и ее сотрудники одевались очень разномастно, буквально кто во что горазд: в обычные полевые гимнастерки, в рабочие блузы, в матросские бушлаты, в крестьянские тулупы. Есть много сохранившихся кадров немой и черно-белой хроники приездов Троцкого на его бронепоезде на фронт, очевидно, за военным наркомом Советов ездил штатный оператор с кинокамерой, и практически на всех кадрах за «демоном революции» ходят группой чекисты, составлявшие его охрану и расстрельную команду при наведении Троцким порядков в красных штабах. И заметно, что эти одни и те же чекисты на разных кадрах хроники одеты вразнобой, далеко от единой униформы. У одного из этих деятелей, постоянно ходящих за машущим руками на немых кинокадрах Троцким, из-под фуражки на плечи спадает огромная грива длинных волос в стиле Битлов – позднее в сталинском НКВД или КГБ времен Андропова с такой прической уже не походишь. Где-то среди этих чекистов из бронепоезда наркома Троцкого должен быть и еще один очень нестандартный чекист Блюмкин, но разглядеть его знакомое по фотографиям лицо на этих кадрах мне не удалось.

Уже в начале 1918 года отделы ЧК на местах, особенно в Сибири и на юге России, возглавили этот первый террор, отобрав право на внесудебные расправы с «контрой» у неорганизованных и объятых революционной злобой толп. Стихийные убийства на улицах офицеров или студентов, да и вообще всех похожих на «бывших», понемногу прекратились, теперь внесудебным преследованием лиц, назначенных во враги революции, занялись чекисты. Хотя и в рядах самих сотрудников ЧК на местах в первый год советской власти было столько же вчерашних безыдейных погромщиков, обычных уголовников, анархистов, эсеров-террористов, садистов вообще безо всякой политической платформы. Чисткой кадров, прежде всего в партийном смысле, занялись позднее, а в первые месяцы 1918 года была одна задача – оседлать стихию террора за счет созданных на местах филиалов ВЧК, перевести бойню в русло борьбы официальной спецслужбы с контрреволюцией.

Здесь проявлялась та же ленинская тенденция 1918 года, характерная для всех сторон жизни новой власти большевиков. К этому моменту Ленин и его ближайшее окружение поняли, что стихия революции идет своим ходом, не считаясь с их планами и сценариями из «Апрельских тезисов» или «Государства и революции». Они плыли в волне этой стихии и пытались за счет своего нового государственного аппарата и своей партии просто оседлать ее, начать управлять ею, развернуть в свое русло или как-то приспособить к ней свою теорию. И так было везде – в селах со стихийными погромами поместий, в городах с перебоями в поставках продуктов, в создаваемой Красной армии с анархией бегущих с фронта солдатских толп, с разложившимся флотом, с шарахающейся из края в край внешней политикой. И перевод погромного стихийного «террора против контры» в ведение ВЧК, которую уже тогда назвали «вооруженным отрядом партии», – один из фрагментов этой программы Ленина по удержанию своей партии на спине взбесившегося жеребца, который представляла в 1918 году бурлящая революцией Россия.

В самой столице Советской России, которой тогда еще являлся Петроград, и до объявленного в сентябре 1918 года регулярного «красного террора» Петроградская ЧК сумела быстро занять назначенное ей положение и возглавить революционный террор. Взамен суда Линча над людьми в офицерской форме на улицах начались ночные аресты, допросы, пытки и расстрелы в подвалах ЧК, заработала репрессивная машина первой советской спецслужбы. Назначенный в марте 1918 года начальником столичной ЧК в Петрограде Моисей Урицкий в этот год руководил репрессиями против нежелательных для советской власти лиц в столице, еще не зная, что именно его убийство в сентябре 1918 года станет для этой власти поводом к объявлению официального «красного террора».

Поначалу от части явно беззаконных и кровавых акций «революционного суда» органы ЧК еще пытались открещиваться, благо тогда еще многое можно было списать на самосуд толпы и революционную неразбериху. Когда солдаты без суда убили бывшего царского премьер-министра старика Горемыкина или начальника Генштаба при царе генерала Янушкевича. Когда конвоиры в Петропавловской крепости расправились с бывшим царским премьером и другом Распутина – Борисом Штюрмером. Когда взбаламученные красной пропагандой солдаты поднимают на штыки генерала Духонина или без особых причин расстреливают на вокзале отказавшегося признать Советы атамана Терского казачества Караулова. Когда в больнице ворвавшиеся туда матросы расправились с лидером кадетов Шингаревым – от этого органы ЧК дистанцировались, и поначалу даже ленинское правительство осудило эти акты самосуда, хотя жуткий эвфемизм «Отправить в ставку Духонина» как символ скорого расстрела ЧК затем и для себя приватизирует.

В эти первые месяцы работы ВЧК в начале 1918 года заметно, что и руководители этой спецслужбы в лоб именно о «терроре» еще не говорят, что еще нет журнала «Красный террор» и откровений Лациса, в итоге озлобивших и самого Ленина своей кровожадной прямотой. Сами руководители ВЧК в эти первые полгода, по крайней мере до лета 1918 года, о терроре напрямую тоже еще не говорят, правду о пытках и провокациях в работе ЧК еще вслух не признают. Еще в начале июня 1918 года не закрытая пока газета «Новая жизнь» печатает большое интервью председателя ВЧК Дзержинского и одного из его заместителей в коллегии ВЧК Закса (назначенного от партии левых эсеров), где они заверяют, что в ВЧК будут судить быстро и без жалости, но исключительно справедливо: «Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок у нас не было – посмотрите протоколы, все обвиняемые сознаются в своих преступлениях». Собственное признание, полученное или выбитое у арестованного, уже тогда в советской юстиции становилось главным аргументом обвинения, отнюдь не в 1937 году эту «царицу доказательств» советские чекисты возвели на ее трон.

Окончательно этот флер «революционной законности» и моральные преграды были сметены осенью 1918 года уже официальным ленинским решением об учреждении «красного террора». А уж после пролитых тогда морей крови пути назад не было.

Была еще одна прививка ЧК и ее наследникам – советским спецслужбам всех времен существования СССР. С 1918 года ЧК является спецслужбой, охраняющей не только государственную власть, но и партию большевиков-коммунистов, которая вскоре становится неотделима и неотличима от самой власти. Это был первый такой эксперимент не только в истории России, но и в мире: спецслужба в государстве становится не только службой госбезопасности, но и партбезопасности. С этого времени высокопарные слова о том, что ВЧК – это «вооруженный отряд партии», «карающая рука партии», «револьвер в руке партии», перестают быть фигурами ленинской речи и становятся констатацией факта. Часть исследователей истории ЧК, например А. Велидов, вообще полагали подчиненность ЧК напрямую ленинскому правительству, Совнаркому, фикцией, считая непосредственным начальственным органом над ней ЦК РКП(б). С этого времени и до краха СССР в 1991 году, хотя в последние советские годы уже по инерции, как символическое заклинание, органы ЧК – КГБ именуют органами защиты партии столь же часто, как и органами защиты Советского государства, поскольку разницы уже никакой не существует.

Уже в 1918 году добиваются и разгоняются остатки партии кадетов, а некоторые их лидеры ликвидируются физически под прикрытием революционного самосуда. В январе 1918 года после знаменитой выходки матроса Железняка с «уставшим караулом» разгоняют Учредительное собрание с засевшими там эсерами, меньшевиками и народными социалистами, выталкивая и этих вчерашних союзников в подполье, а организованную ими демонстрацию в защиту этого несостоявшегося парламента расстреливают в Петрограде красногвардейцы. От этих событий ЧК еще пока открещивается, впрямую ими не занимаясь. И только с лета 1918 года, после окончательного установления в России однопартийной власти большевиков, ЧК открыто бросают на разгром всех оппозиционных политических партий. Идут аресты кадетов, октябристов, эсеров, народных социалистов. Идейные различия и прошлые заслуги перед революцией теперь роли не играют. И уже смертельно больной Георгий Плеханов, один из первых русских марксистов и основатель РСДРП, из шинели которого и вышли ленинские большевики, в полубреду в своей квартире в Гатчине видит обыскивающих его жилье чекистов. Для них он теперь такая же «контра», как и деятели царского режима, с которым сам Плеханов полвека яростно боролся.

В апреле 1918 года ЧК в ходе масштабной операции громит в Петрограде и Москве штаб-квартиры анархистов, загоняя в подполье и этих «временных попутчиков» по революции. Развращенные революционной вседозволенностью и обросшие отрядами братишек-матросов анархисты оказывают яростное сопротивление, в Москве ночью 11 апреля идут настоящие бои, а главную базу московских анархистов на Поварской улице ЧК вынуждена брать настоящим штурмом с подтягиванием частей латышских стрелков. Другой настоящий бой с уже созданной анархистами и вооруженной их «Черной гвардией» состоялся в ту же ночь в занятом анархистами под штаб Донском монастыре, всего эти уличные бои унесли жизнь 10 чекистов и более чем 40 анархистов. Позднее главный в тогдашней российской анархии организатор боевиков Лев Черный был арестован и расстрелян в ЧК, с ним расстреляли и знаменитую анархистку Фаню Барон.

Теперь пути назад нет, и с этого момента «карающий меч революции» в лице комиссии Дзержинского рубит направо и налево по любым небольшевистским организациям. Ушедшие в подполье остатки организованных анархистов, объединившиеся в группу «Анархисты подполья» и совершившие ряд терактов против большевистской власти (включая знаменитый взрыв Московского горкома РКП(б) в Леонтьевском переулке), в 1919 году громятся уже с такой же революционной ненавистью, как ранее монархисты, «временные» или откровенные белогвардейцы. Поначалу в ВЧК предположили, что теракт в Леонтьевском переулке против московской верхушки большевиков совершили монархисты из офицеров или правые эсеры. Но через пару недель чекисты арестовали присланную от украинской анархистской группы «Набат» курьером в Москву к местным соратникам анархистку Каплун, после чего и вышли на созданную Ковалевичем и Соколовской группу «Анархисты подполья» с четкой подпольной структурой и ставкой на террор. Засевших в своем штабе лидеров анархии (сейчас в этом старинном здании находится театр Ленком) чекисты выбивают в ходе настоящей войсковой операции с задействованием красных войск. После штурма явки «Анархистов подполья» в подмосковном поселке Красково тех из них, кого не убили при штурме, расстреливают в ЧК после допросов. Сам руководитель «Анархистов подполья» Ковалевич убит в ходе этой операции ЧК в Красково, его заместитель Глазгон на этой же даче взорвал себя зарядом динамита, не желая сдаваться живым. Сам исполнитель этого теракта анархист Петр Соболев, метнувший бомбу через окно в Московский горком РКП(б), выслежен на улице и убит в перестрелке, успев ранить чекиста из группы захвата. Его напарник по теракту в Леонтьевском переулке Федор Николаев (Федька Боевик), из примкнувших к «Анархистам подполья» правых эсеров, взят живым и позднее расстрелян.

Поскольку в 1918 году ЧК еще не могла наброситься совсем без повода на самых верных совсем недавно союзников по революции – анархистов и эсеров, в ход были пущены и провокационные методы. Разгром анархистов весной 1918 года, в Москве вылившийся в кровавую бойню, затем советская власть долго выдавала за подавленное анархистское восстание в столице. Умалчивая, что на вооруженное сопротивление чекистам и красногвардейцам анархистов, как чуть позже и левых эсеров, умело подтолкнули. Версия о том, что анархистские отряды всерьез пытались захватить власть в России в 1918 году, но ЧК пресекла их коварные планы, продержится все десятилетия существования советской трактовки нашей истории.

Для дискредитации разномастного анархистского движения, а никакой единой, мощной партии анархисты и после октября 1917 года в силу особенностей своего учения не создали, использовали даже знаменитое дело об ограблении Патриаршей ризницы в Кремле в январе 1918 года. Тогда налетчики под носом у большевистской охраны утащили из церковных помещений в Кремле множество православных ценностей и украшений. Советская власть с самого начала расследования этого налета совместными усилиями ЧК и милицейского угрозыска начала громогласно утверждать, что за ограблением стоят белогвардейцы-монархисты. Через пару месяцев выяснилось, что налет на ризницу совершила чисто уголовная банда налетчиков братьев Полежаевых. Причем главную роль в раскрытии этого преступления и аресте бандитов Полежаевых сыграли не чекисты, а привлеченный к поискам как своеобразный военспец от сыска сотрудник царской сыскной полиции Свитков, затем работавший в советском угрозыске знаменитого МУРа. Братьев с их подельниками арестовали, часть ценностей из Патриаршей ризницы изъяли в их тайнике под Саратовом, остальное затем находили по частям по российским провинциям, многое же совсем пропало. При этом один из братьев подозрительно быстро повесился в своей камере, а второй почему-то на суде за такое «ограбление века» отделался всего-то двумя годами тюрьмы, которые уже отбыл в предварительном заключении, так что фактически был помилован советским судом. Именно он дал показания, что ограбление уголовникам заказывали российские анархисты, собиравшиеся употребить ценности ненавидимой ими православной церкви для вооружения своей «Черной гвардии» и свержения власти Ленина. Показаний обычных безыдейных уркаганов было достаточно для дальнейших обвинений анархистов и оправдания расправы ЧК с ними весной 1918 года, про версию о белых монархистах быстро забыли.

ЧК тогда умышленно смешивала анархистов с обычными уголовными бандами, чтобы сразу оправдать свои жесткие действия против бывших союзников ленинской партии в борьбе с царизмом. Уже в мае 1918 года в газетах опубликован декрет ВЧК «О борьбе с бандитизмом», где операции по разгрому анархистов перемешаны с отчетами о ликвидации настоящих банд. Этим декрет оправдывал первые массовые облавы ВЧК в целых районах Москвы, которые оцепляли даже с применением броневиков и при поддержке частей красных войск, как это происходило в большой облаве в мае 1918 года на Масловке. Тогда же демонстративно печатают первые сообщения о расстрелах по постановлениям ВЧК, так называемых «административных расстрелах» без судебного приговора, пока еще в индивидуальном порядке – до объявления с сентября 1918 года массового «красного террора». Так в июне 1918 года советские газеты публикуют сообщение коллегии ВЧК о расстреле за заговорщицкую деятельность бывших гвардейских офицеров – двух братьев Спиридович.

Расправа в июле 1918 года с партией левых эсеров была особенно циничной. И потому, что под «карающий меч революции» попали самые искренние и одержимые в прошлом союзники в борьбе с царским режимом, до последнего поддерживавшие большевиков и после октября 1917 года в противостоянии с корниловцами, красновцами и сторонниками «временных», в том числе и с собратьями по бывшей ПСР из фракции правых эсеров. И потому, что чекисты Дзержинского расправились с чекистами эсеровской принадлежности, еще вчера бывшими их коллегами по «чрезвычайке».

Сама история с левоэсеровским мятежом достаточно драматична и запутанна. Мятеж начался типичным эсеровским террористическим актом; желая сорвать хрупкий Брестский мир ленинской России с Германией, эсеры убили германского посла Вильгельма Мирбаха. Служивший в отделе ВЧК по борьбе с контрреволюцией эсер Яков Блюмкин и штатный фотограф ЧК Николай Андреев 6 июля 1918 года вошли в здание германского посольства именно в качестве чекистов, исполнявших свой долг. Они предъявили графу Мирбаху постановление ВЧК, на котором была подделана подпись Дзержинского, зато подлинную печать комиссии на эту бумагу по партийному заданию им поставил зампред ВЧК левый эсер Александрович. Явление сотрудников советской спецслужбы в посольство иностранного государства, сегодня воспринимаемое в мире в качестве экстремальной акции с точки зрения международного права, тогда так шокирующе не выглядело. В 1918 году чекисты уже не раз посещали с такими визитами и даже с обысками посольства иностранных держав в России в поисках укрывавшихся там якобы видных контрреволюционеров или спрятанных там российским дворянством и буржуазией ценностей. Чекисты во главе с приближенным к Дзержинскому Артузовым уже осуществили такие набеги на швейцарскую и норвежскую дипломатические миссии. Поэтому приход Блюмкина с Андреевым с официальной санкцией ВЧК не удивил, их впустили в приемную и начали беседу, в ходе которой чекисты-террористы метнули бомбу и расстреляли посла Мирбаха из револьвера, убив его на месте. После ответной стрельбы германского охранника Мюллера чекисты-террористы Блюмкин с Андреевым бежали через забор и скрылись. С этой акции и стартовал мятеж левых эсеров, отрезавших себе путь к отступлению.

Дзержинский вскоре прибыл в посольство, где остывал труп Мирбаха, увидел свою подделанную подпись на оставленном убийцами мандате и объявил об измене в собственном ведомстве. Узнав, что Блюмкин с Андреевым укрылись в расположении особого вооруженного отряда ЧК, Феликс Эдмундович отправился туда для их ареста. Но этот отряд, первая и во многом экспериментальная войсковая часть при ЧК с пулеметами и бронетранспортерами, в большинстве своем состоявший из сторонников эсеров и возглавляемый также левым эсером Поповым, уже взбунтовался против большевиков и стал главной ударной силой эсеровского восстания в Москве. Явившийся туда с небольшой свитой Дзержинский был сам арестован и разоружен вчерашними подчиненными ему в ЧК левыми эсерами. С ним в заложниках у восставших оказались сопровождавшие его помощник Хрусталев и первый начальник личной охраны Ленина в ЧК Беленький. Одновременно часть левых эсеров ворвалась в штаб ВЧК на Лубянке и на время захватила здание, и здесь взяв в заложники несколько чекистов-большевиков, включая одного из заместителей Дзержинского – Лациса.

На этом успехи восставших закончились, вскоре стянутые в центр Москвы превосходящие их численно части красногвардейцев и преторианской гвардии Ленина из отрядов латышских стрелков утопили восставших эсеров в крови. Вскоре захваченные эсерами здания были отбиты, а взятые ими в заложники Дзержинский и его товарищи освобождены, к обеду 7 июля остатки повстанцев во главе с Поповым разгромлены и рассеяны в районе Курского вокзала. Политическое крыло эсеровской партии ПСР(л), окрыленное первыми успехами восстания и временным захватом Лубянки, опрометчиво явилось на съезд Советов диктовать большевикам свою волю, где все триста с лишним эсеров, включая весь состав ЦК их партии, были арестованы ленинской гвардией и объявлены заложниками на случай атаки их сторонников на Кремль. На этом, собственно, восстание и закончилось, 9 июля большевики объявили об изгнании левых эсеров из всех Советов и из Совнаркома, в стране с этого дня на десятилетия установилась однопартийная система коммунистической партии.

Как известно, зампред ВЧК Александрович, командир вооруженного особого отряда ВЧК Попов, руководивший налетом эсеров на Лубянку чекист-эсер Жаров и еще 10 активных участников мятежа из числа сотрудников ЧК сразу после разгрома восстания были расстреляны своими вчерашними товарищами. Многие левые эсеры были в июле 1918 года осуждены, и последняя партия – союзник большевиков была загнана в подполье. Сами непосредственные убийцы графа Мирбаха скрылись в этой суматохе. При этом лично убивший посла Блюмкин осенью 1918 года покаялся в содеянном и объявил себя большевиком, восстановившись на службе в ЧК, где пребывал затем до очередного зигзага своей лихой судьбы, когда в 1929 году бывшие соратники все же арестовали и расстреляли его, уже как троцкиста.

Это фактическая сторона выступления эсеров 6 июля 1918 года и каноническая его версия, долгие годы считавшаяся в советской исторической науке единственно верной. В последнее время вокруг нее все больше споров и вопросов, навеваемых некоторыми странностями во всей этой истории. Здесь и почти очевидная обреченность затеи левых эсеров с восстанием при явном силовом превосходстве большевиков. И некоторая несерьезность их действий, включая подозрительно быстрое освобождение живыми и невредимыми Дзержинского, Лациса, Смидовича и других заложников-большевиков. И наивное и почти добровольное явление ЦК левых эсеров на съезд в заложники. И непонятная мягкость к убившему германского посла и почти спровоцировавшему войну с Германией террористу Блюмкину.

В конечном итоге у части исследователей вызревает конкретный вопрос: не было ли здесь откровенной провокации ленинской власти и ее ЧК, умышленного подталкивания левых эсеров к неорганизованному выступлению для быстрого их разгрома и установления однопартийной диктатуры большевиков? Выдвигаются смелые гипотезы о том, что Блюмкин с самого начала выполнял задание агента-провокатора от ЧК в стиле Азефа прошлой царской охранки, за что и пожалован затем прощением и службой в органах советской госбезопасности. Что и эффектный выезд Дзержинского с несколькими сопровождающими в отряд эсера Попова и его недолгий безопасный плен у восставших – красивая инсценировка и часть театра провокации. Полагают возможным и сознательную организацию в рамках этого плана убийства Мирбаха, задаваясь вопросом: действительно ли подпись Дзержинского на блюмкинском мандате была подделана и не был ли столь стремительно расстрелян зампред ВЧК Александрович как опасный свидетель гигантской провокационной операции?

При детальном рассмотрении всей этой истории такая версия масштабной провокации всего эсеровского восстания в июле 1918 года все же не выглядит слишком правдоподобной. В моральном плане преград к такому образу действий у большевиков и дзержинской гвардии первого состава ЧК, возможно, и не было. В тот же год чекисты на местах уже создавали кое-где по России методом полицейской провокации «контрреволюционные заговоры», используя их для организации масштабных репрессий «контры» в своем регионе. А Дзержинский, Петерс и многие другие первые руководители ЧК до революции были деятельными подпольщиками, детально знакомыми с методом провокации царской охранки и хорошо освоившими различные приемы контрпровокаций. А по сути – тех же провокаций со стороны подполья, ими до 1917 года чаще увлекались террористы-эсеры, но и их было немало в ЧК после Октября. Начав работу ВЧК с полного отрицания метода провокации (а при Ленине даже угрозыск в Наркомате внутренних дел поначалу наивно отказывался от работы с тайной агентурой), чекисты первого призыва, в отличие от чинов царской охранки, не провозглашали гордо лозунг: «Главное орудие сыска – агентура и кулак», по крайней мере вслух и напоказ. Но в реальной практике прибегнуть к провокации через тайную агентуру вполне могли, со временем обучились этому не хуже предшественников из охранки.

Смущает техническая сторона исполнения такой громоздкой операции еще молодой и строящейся почти с нуля спецслужбой, будь все же такая иезуитски коварная операция осуществлена и до сих пор не раскрыта историей. Слишком гигантская получилась бы операция со слишком идеальным исполнением для почти новорожденной службы политического сыска, еще не устоявшейся толком организационно, неоднородной в кадровом составе, в условиях тревожного хаоса нестойкой большевистской власти в 1918 году.

Здесь предъявить серьезное обвинение всей ЧК во главе с Дзержинским вряд ли удастся. Может быть, можно еще порассуждать о том, что эсеры готовили восстание, а их к нему незаметно толкнули в не самый подходящий для исполнения их плана момент, хотя бы именно за счет такого «засланного казачка», как Яков Блюмкин. Здесь возможные ответы уже давно похоронены вместе с участниками тех событий. В конце концов, сами эсеры своими действиями 6 июля создали здесь ЧК алиби. Все их действия, так похожие по краткости выступления и его начальной эйфории от успехов на то, что было за век до того у декабристов, или на то, что мы в недавней нашей истории наблюдали при событиях октября 1993 года в России, на опереточный путч не похожи. Захват Лубянки был, убийства депутатов-большевиков на улицах были, агитация латышских частей против позорного Брестского мира была, заложники в отряде Попова были, телеграммы по России с захваченного Московского телеграфа о свержении власти большевиков ушли. Мятеж вроде бы умышленно наметили на праздник Ивана Купалы, когда для любого латыша наступает святой день Лиго и когда большая часть латышских стрелков пьянствовала в казармах или за городом. И само убийство Мирбаха – типично эсеровская акция в духе всех исторических традиций этой партии, включая знаменитые бомбы «македонки» с торчащими из них запалами.

После этих летних событий партия эсеров попадает под жесткий пресс ЧК наравне с анархистами, кадетами и откровенными белыми из монархистов. ЦК партии левых эсеров практически весь арестован и рассажен по тюрьмам. В конце 1918 года ЧК в Москве ликвидирует и уже ушедший в подполье ранее центр правых эсеров, связанный с организацией офицеров Савинкова и с белыми армиями, арестовывают создавших этот нелегальный центр членов ЦК ПСР Ратнера и Алексеева. Позднее в Москве громят еще один созданный Савинковым боевой центр правых эсеров, а уже в 1921 году ликвидируют нелегальный центр арестованных членов эсеровского ЦК прямо в Бутырской тюрьме, откуда те сумели наладить связи с товарищами на воле и даже с эсеровскими «Советами вольного крестьянства» бунтующих в Тамбовской губернии крестьян Антонова.

В газетах печатаются все новые резолюции ВЧК с угрожающими формулировками о том, что «до сих пор комиссия была великодушна в борьбе с врагами народа, но, когда гидра контрреволюции наглеет с каждым днем, когда всемирная буржуазия стремится задушить авангард революционного интернационала, ВЧК, основываясь на постановлении Совнаркома, не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения на месте преступления, а потому объявляет, что все неприятельские агенты и шпионы, контрреволюционные агитаторы будут беспощадно расстреливаться отрядами комиссии».

Здесь «красный террор» пошел универсальной дорогой всех подобных революций, начиная с обострения якобинского террора в годы Французской революции после подавления первых же серьезных выступлений роялистов (тогдашних монархистов), жирондистов (схожих с нашими кадетами или меньшевиками), «бешеных» (аналогом наших эсеров). В истории тайного сыска в Российском государстве прецедентов такому «красному террору» ЧК не было до 1918 года, даже террор опричнины при Иване Грозном при некотором внешнем сходстве по многим показателям имеет другой характер. А вот в мировой истории именно «чрезвычайка» Конвента якобинцев Французской революции во главе с «якобинским Дзержинским» – Шарлем Ронселем является прямым предком нашей ЧК. Француз Ронсель в мировой истории является прародителем всех чекистов, хотя его имя на торжественных собраниях 20 декабря почему-то никогда не поминают. Даже термин «революционный террор» заимствован чекистами нашей революции у этой службы безопасности Конвента, как и многие его характерные приемы: расстрелы заложников по спискам без определения вины конкретного лица, утопленные на баржах с пробитым дном обреченные люди, показательные расправы со священниками и так далее. В ответ на многочисленные тогда аналогии работы его ЧК с якобинским террором в его разгар Ленину оставалось лишь явно растерянно парировать: «Верно, мы арестовываем, но ведь гильотинами головы не рубим и, надеюсь, не будем!» Даже в этом «надеюсь» сквозит некая растерянность и неуверенность в том, что до гильотины у них не дойдет. Их затем и не было, но были события страшнее любых гильотин, перед ними выходки опьяненных революцией парижских санкюлотов вскоре поблекнут.

С левыми эсерами разрыв после июльского их выступления был бесповоротным, с этого момента они в явной оппозиции к Ленину и его партии по множеству вопросов, включая и вопрос о действиях большевистской ЧК. В знаменитом письме лидера левых эсеров Марии Спиридоновой большевистскому ЦК от ноября 1918 года кроме многих обвинений в политических расправах с другими революционными партиями, предательстве идеи мировой революции и мире с немцами, террора против крестьянства отдельным абзацем выделена и работа ЧК: «Большевистская ЧК – настоящий осколок старых городовых с околоточными. В губернских и уездных «чрезвычайках» наблюдаются акты жестокого надругательства над душой и телом человека, истязания, обманы, всепроникающая взятка, голый грабеж и убийства – без счета. Аресты производятся по одному доносу и оговору, ничем не подтвержденным. Творятся неслыханные насилия над рабочими, крестьянами, матросами, запуганными обывателями. А настоящие враги рабочего класса попадают в «чрезвычайку» крайне редко. Левые социалисты-революционеры трижды голосовали против расстрелов. Свирепствуют поголовные убийства связанных, безоружных людей, втихомолку, в затылок из наганов. Не стыдятся грабить трупы (часто донага). Идеологи «чрезвычаек» – люди сомнительной нравственности и умственно убогие. ЧК – тайная полиция Ленина – стала употреблять провокации. Это неслыханный позор для Советской России».

Описывая деятельность провинциальных отделов ЧК, неистовая эсерка Спиридонова ничуть не преувеличивала, ожесточение быстро перебрасывалось в провинцию. В Ярославле после подавления мятежа эсеров в этом городе летом 1918 года местная ЧК устраивает настоящую «зачистку» города с массовыми пытками и расстрелами заложников. Руководить зачисткой Ярославля из Москвы специально прислан с особыми полномочиями член коллегии ВЧК Евсеев. В Ярославле оказалась единственная точка на карте тогдашней средней полосы России, где подготовленный организацией Савинкова и тайной группой местных офицеров мятеж против Советов поначалу удался. Восставшие в июле 1918 года на несколько дней захватили город полностью, перебив не успевших сбежать комиссаров, здесь власть объявили переданной в руки «городского головы» Лопатина и провозгласили создание «Северной добровольческой армии» во главе с Перхуровым. Восставших с трудом Красная армия и рабочее ополчение выбивают через пять дней из Ярославля. Часть из них не смогла с Перхуровым пробиться из кольца и уйти на Урал на соединение с Колчаком, а сдалась некоей «Комиссии немецких военнопленных» лейтенанта Балка, ища у немцев защиты от мести ЧК. Эта группа во главе с генералом Карповым наивно пыталась объявить себя военнопленными Германии. Но они не учитывали, что большевикам совершенно наплевать на такие условности и законы войны, что войну они уже понимают как классовую бойню, а пленным немцам нет до русской междоусобицы дела – все эти несколько сотен человек выданы красным и тут же казнены ЧК.

Всего в этой одной из первых столь зверских расправ ЧК в провинции в Ярославской губернии расстреляно после подавления выступления несколько тысяч человек. Для такой кровавой зачистки Ярославля сюда прибывают подкрепления из ЧК соседних губерний и даже отряды из Петроградской и Вологодской ЧК. По приказу заведующего этой бойней Евсеева расстреливают на месте любого раненого, сразу предполагая в нем участника уличных боев в Ярославле. Одним из первых в России вкусивший все «прелести» «красного террора» ВЧК волжский город Ярославль был в 1918 году буквально осажден и превращен ЧК в фильтрационный лагерь, стал местом массовых казней. В нем до сих пор, уже в начале XXI века, нет памятников знаменитым уроженцам Ярославля – великому русскому адмиралу Федору Ушакову или певцу Леониду Собинову, но в центре города до сих пор стоит изваяние Феликса Дзержинского.

Одновременно пресеченное в последний момент восстание эсеров и офицеров во главе с полковником Бреде и с Савинковым в Рыбинске местная ЧК во главе с ее председателем Кустовым использует для такого же кровавого террора в городе. Месяцем позднее такой же массовый чекистский террор накрывает Казань, отбитую у эсеров и белых повстанцев. Здесь репрессиями руководил другой высокопоставленный уполномоченный с Лубянки, один из заместителей Дзержинского Мартин Лацис (Судрабс), специально высланный на усмирение Казани, и возглавлявший тогда Казанскую губернскую ЧК его земляк и тоже латыш Карлсонс. И все это опять же происходит еще до официального объявления «красного террора».

Планировалось изначально восстание офицеров организации Савинкова и в самой Москве, но здесь оно было сорвано ЧК. Еще в мае 1918 года московские чекисты получили от своего агента – сестры милосердия Покровской информацию о готовящемся офицерском выступлении и смогли принять контрмеры. Во время сходки на конспиративной квартире савинковцев в Малом Левашовском переулке арестовано более десятка активистов организации «Союз защиты родины и свободы». Арестован и назначенный Савинковым в руководители московского выступления по фамилии Пинка, который в обмен на помилование выдал ЧК почти весь актив московского штаба восстания, уже наметивший план скорого выступления одновременно с мятежами на Волге и имевший связи с Добровольческой армией генерала Деникина на юге страны. После этих показаний ЧК в Москве и в Подмосковье произвела массовые аресты, предотвратив восстание. Выдавший товарищей заговорщик Пинка был ЧК действительно выпущен и завербован в свои тайные агенты для работы среди бывших царских офицеров, но обманул чекистов и скрылся, позднее пробрался на Волгу и ушел в армию Колчака. Восстания савинковских ячеек в Ярославле, Рыбинске и Муроме пресечь до их начала не удалось, и их заливали кровью.

В начале 1918 года происходит и восстание против большевиков в Астрахани, его ударной силой тоже стали тайная организация офицеров и немногочисленные астраханские казаки во главе с их атаманом Бирюковым. На один день 23 января 1918 года центр Астрахани захвачен повстанцами, выступившими в защиту свергнутого Временного правительства и против узурпировавших власть большевиков, местный Совдеп ими осажден в Астраханском кремле, но уже следующим утром подошедшие красные части и большевистское ополчение разбили их и выбили из города. В Астрахани тоже ЧК устраивает массовые аресты и расстрелы в январе – феврале 1918 года, пусть и уступающие еще по размаху событиям в Ярославле или Казани, захваченный ЧК казачий атаман Бирюков тайно вывезен в Саранск и там расстрелян.

Да и собственно первый массовый расстрел в качестве заложников офицеров бывшей царской армии организован чекистами в Севастополе еще в декабре 1917 года, задолго до официального старта красной террористической кампании. Тогда офицеров убивают методично десятками, топя в море, а занятый ЧК и матросами-черноморцами под штаб центральный вокзал в Симферополе напоминает концлагерь. Тогда же демонстративно убиты многие морские офицеры на Балтийском флоте, включая командующего флотом адмирала Непенина и коменданта Кронштадтской базы флота адмирала Вирена. И тот же декабрь 1917 года до всякого официального «красного террора» ознаменован по всей стране расправами с бывшими офицерами и юнкерами, в которые с первых дней своего создания включилась ЧК. Офицерам и юнкерам мстили за последнее сопротивление при захвате большевиками власти осенью 1917 года. Именно тогда после неудачного юнкерского восстания в Киеве юнкеров для устрашения вешали на фонарных столбах вдоль Крещатика. Тогда же залили кровью восставший против Советов Иркутск, а в Москве устроили вскоре в Лефортове огромный центр регистрации офицеров бывшей царской армии, независимо от их убеждений или факта участия в осенних боях с Красной гвардией. ЧК начала расстрелы офицеров из этих списков в близлежащих казармах еще летом 1918 года, а в сентябре с «красным террором» размах репрессий просто резко расширился. А ведь это в основной своей массе были пришедшие на регистрацию аполитичные или не питавшие особо враждебных чувств к большевикам представители старого офицерства, другие на такие регистрации не торопились и давно пробрались на Дон и Кубань в белую армию. И все это происходило без официальной отмашки к старту «красного террора», безо всяких объяснительных ссылок на выстрелы в Ленина, убийство Урицкого или расправы в далекой Германии с Розой Люксембург.

И по всей российской глубинке, от Украины до Дальнего Востока, происходит летом 1918 года нечто подобное. При этом, хотя формально Гражданская война в России и стартовала сразу с переворотом Октября 1917 года, активная фаза ее летом 1918-го еще не началась. По-настоящему страна покроется фронтами и Советы потеряют контроль над значительными территориями только к концу этого года. А в первой половине 1918 года власть почти на всей территории Советской России еще в руках правительства Ленина, везде уже созданы советские органы власти и отделы ЧК по губерниям. Отколоты только национальные республики бывшей Российской империи, да еще существуют маленькие островки сопротивления в виде казачьих формирований Дутова на Урале или Семенова в Забайкалье, да по Дону неприкаянно скитается еще не столь опасная для Москвы молодая Добровольческая армия числом пока всего в несколько тысяч штыков.

И в этих условиях отделы ЧК и подчиненные им особые отделы создаваемой Красной армии распространяют свое влияние по всей огромной территории, где установлена уже советская власть, столь же неотвратимо, как катится в те же годы с запада на восток России волна бросивших фронт войск или накатывает волнами с того же запада страшная эпидемия испанки. К августу 1918 года советская власть и ее органы политической безопасности добираются до самых отдаленных углов бывшей империи вроде Якутии или Приморья. К новому, 1919 году по России насчитывалось уже 40 губернских и 354 уездных ЧК.

Кое-где ЧК развязала себе руки, раскрыв первые и неумелые еще тайные организации офицеров и юнкеров, где-то просто ее деятели поплыли в стихии революционного угара, подстегиваемые директивами из Москвы о централизованном терроре. Ведь весь 1918 год, не ознаменованный целиком еще масштабной Гражданской войной по всей России и отчасти еще бывший для советской власти полумирным годом ее жизни, пестрит в полном собрании сочинений Ленина всем известными распоряжениями: «террор», «беспощадно подавить», «будьте беспощадны против эсеров», «вывезти и расстрелять», «запереть сомнительных в концлагерь», «повесить попов, непременно повесить», «расстреливать за каждую найденную в селе винтовку» и так далее – большая часть этих требований через местных большевистских начальников адресовалась местным органам ЧК.

ЧК на местах так рьяно исполняла ленинский призыв, что в короткое время настроила против себя и значительную часть даже крестьянского и рабочего населения, осенью 1917 года искренне приветствовавшего новую «рабоче-крестьянскую власть» и помогавшего в ее установлении. К концу 1918 года вырвавшиеся из пеленок и усилившиеся белые армии Деникина на юге России, Колчака в Сибири и Миллера на севере страны довольно легко захватили крупные области, где их приходу зачастую предшествовали восстания местного населения. Часто к мятежам против большевиков здесь приводили первые зверства ЧК вкупе с продразверсткой, первыми опытами военного коммунизма и другими сюрпризами новой власти.

Самые крупные восстания, пригласившие кадровые белые армии уже на освобожденную повстанцами территорию, произошли именно в местах работы самых жестоких и выполнявших «ленинские планы» отделов ЧК. На Волге, где восстали эсеры и создали Самарский Комуч (Комитет Учредительного собрания), в Центральной Сибири, где особой жестокостью отличалась Омская ЧК во главе с фанатичным большевиком Шебалдиным, на Ставрополье, где местные чекисты во главе с Атарбековым в 1918 году устроили массовый своз заложников и бойню их в Пятигорске.

В далекой от центральной власти Сибири губернские отделы ЧК в 1918 году вообще отличались особой лютостью и расшатанной дисциплиной среди руководителей или рядовых сотрудников. Доходило до того, что их особенно рьяных начальников приходилось одергивать из Москвы в силу совсем уж бессистемных зверств и перегибов даже с точки зрения самой большевистской власти в центре. Так это было с тем же Шебалдиным в Омске, с мрачно известным начальником Пермской ЧК Воробцовым, со страдавшим психозами и запоями председателем Томской ЧК Берманом (этого будущего шефа ГУЛАГа даже с поста за пьянство хотели снять), с организатором Екатеринбургской ЧК Ефремовым – ранее боевиком-террористом уральского отделения РСДРП по партийной кличке Финн.

Особенно показателен пример Дона, где местные казаки презрели свое реноме главных цепных псов царской власти и в 1918 году добровольно дали установить у себя советскую власть. Пришедшие с фронта и разложенные большевистской агитацией их части отказались противостоять ленинской власти и даже сами попросили шедших их защищать еще малочисленных корниловцев покинуть пределы Области войска Донского. А немногие отряды казаков, не принявших советской власти, как отряд поручика Чернецова, разгромили сами «красные казаки»; видя эту капитуляцию Дона, отрекся от власти и застрелился сам донской атаман Каледин. Пришедшая на Дон практически без боя советская власть сразу привела с собой ЧК, политику расказачивания и первую волну казачьего геноцида на Дону. Сразу в Новочеркасске было арестовано донское правительство и депутаты войскового Круга, своей нерешительностью допустившие почти бескровное занятие Дона красными, уход отсюда слабой еще Добровольческой армии и самоубийство в отчаянии Каледина. В первые же дни советской власти здесь ЧК расстрелян избранный взамен Каледина донской атаман Назаров, председатель войскового Круга Волошинов и многие депутаты этого казачьего парламента. При этом один из главных лидеров красных казаков на Дону Голубов при первом же несогласии с репрессиями против казаков объявлен врагом советской власти, арестован и расстрелян – ЧК с первых дней разгоравшейся Гражданской войны так начинала цементировать единство советских рядов и устранять «попутчиков» разного толка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.