6. Фальстарт Чичерина

6. Фальстарт Чичерина

В четверг, 5 января 1922 года, на очередном заседании Политбюро приняло малопонятное, но только для непосвященных в тайны большой политики, решение. Потребовало срочно образовать при НКИДе комиссию «для изучения вопросов, связанных с возможностью переговоров». Утвердило в её составе людей весьма высокого уровня. Председателем – наркома иностранных дел Г.В. Чичерина, членами – его заместителя М.М. Литвинова, полпреда РСФСР в Германии Н.Н. Крестинского, исполняющего обязанности наркома финансов Г.Я. Сокольникова, заместителя наркома внешней торговли А.М. Лежаву и бывшего полпреда в Берлине, а ныне председателя Туркестанского бюро ЦК РКП(б) А.А. Иоффе. И предложило «послать т. Красину /наркому внешней торговли и одновременно торгпреду в Великобритании – Ю.Ж./ телеграмму с сообщением об образовании комиссии, рекомендовав ему свои соображения направить в эту комиссию, сообщив также, что твёрдый список делегатов будет установлен на основании работы этой комиссии».¹¹¹

Что за «возможные переговоры», для которых нужно срочно согласовать «список делегатов», да ещё почему его нужно согласовывать именно с Красиным, в решении не уточнялось. Скорее всего, члены Политбюро сочли конкретные объяснения преждевременными даже для документа, остававшегося секретным. Только три дня спустя, когда прежде возможное стало реальностью, недоговорённость исчезла. Пропала, ибо стала секретом Полишенеля.

Оказалось, что 6 января в небольшом французском городке Канны, расположенном в Нормандии (и известном разве что своей яблочной водкой – кальвадосом), началось одно из последних заседаний Верховного Совета. Антанты. Встреча всё ещё полагавших себя вправе определять судьбы если и не всего мира, то, во всяком случае, континента. Европы. Премьеров Франции – Аристида Бриана, Великобритании – Девида Ллойд Джорджа, Италии – Иванов Бономи. Вознамерившихся окончательно согласовать состав участников, дату и место Общеевропейской конференции, о безусловной необходимости которой они договорились загодя.

Задуманной конференции предстояло стать наиважнейшей после Парижской, ибо на ней следовало открыть новую главу мировой истории. Безотлагательно разрешить крайне острую для победителей проблему: как же добиться от поверженной Германии выплаты репараций. Гигантской суммы, определённой только 5 мая 1921 года – 135 миллиардов довоенных (то есть золотых) марок.

Вместе с тем, три премьера собирались внести на обсуждение предстоящей конференции ещё один, не менее значимый для них, но более сложный вопрос. Наметить пути восстановления разрушенной войною экономики, а вместе с ней, разумеется, и торговли континента, особенно Центральной и Восточной Европы. То есть всё той же Германии, дабы она смогла выплатить репарации в полном объёме, а также и стран, возникших на руинах двуединой монархии. Заодно добиться в регионе политической стабильности, сделать в будущем невозможными революции, мятежи, путчи, и ещё предотвратить казавшееся тогда неизбежным вооружённое столкновение Германии и Польши из-за Верхней Силезии и Данцигского коридора.

Кроме того, только Ллойд Джордж в одиночку постарался извлечь из казавшейся ему максимально благоприятной ситуации всё возможное, чтобы закрепить свой новый курс. Начатый ещё 16 марта 1921 года подписанием торгового договора с РСФСР, почему и находился в Лондоне Красин. Для того же сделать законными участниками Европейской конференции полномочных делегатов Советской России. Страны, остававшейся пока политическим изгоем. А использовать для того, как своеобразную приманку, ноту НКИДа от 28 октября 1921 года – о готовности обсудить вопрос о признании царских долгов, но только довоенных. Да ещё лишь в том случае, если Совнарком РСФСР получит гарантии прекращения любых действий, угрожающих безопасности всем советским республикам и ДВР. Иными словами, признание неприкосновенности их границ и подписание со Страной Советов окончательного мирного договора.¹¹²

Так как в возвращении царских долгов более других была заинтересована Франция, то уже в первый день каннского совещания вопрос об участии в предстоящей конференции РСФСР (но только её одной) три премьера решили положительно. Как и в Париже, в 1919–1920 годах, когда Верховный Совет Антанты вершил судьбы мира, он желал иметь дело только с одной Россией. Безразлично, монархической или республиканской, но лишь с ней одной, а не с её осколками.

7 января в Москву поступила телеграмма, направленная из Рима. «Вследствие принятого на днях Верховным Советом решения – говорилось в ней, – в Италии в марте месяце созывается экономическо-финансовая-конференция. Итальянское правительство в согласии с Великобританским правительством считает, что личное участие в этой конференции Ленина значительно облегчило бы разрешение вопроса об экономическом равновесии Европы».

На следующий день в Рим ушла ответная депеша, подписанная Чичериным: «Российское правительство с удовлетворением принимает приглашение на Европейскую конференцию, созываемую в марте месяце. Выбору российской делегации будет предшествовать Чрезвычайная сессия ВЦИК, которая снабдит её самыми широкими полномочиями…»¹¹³

Дальнейшее достаточно хорошо известно. Европейская конференция открылась с небольшим запозданием, 10 апреля. А через шесть дней тайные переговоры, начатые К.Б. Радеком с германским руководством в Берлине,¹¹⁴ успешно завершились в Италии. Вальтер Ратенау, министр иностранных дел Германии, и Георгий Васильевич Чичерин подписали двусторонний договор, означавший для Советской России не только долгожданный выход из политической изоляции, но и своеобразный реванш за позор Брестского мира. Договор о восстановлении полнообъёмных дипломатических и торговых отношений между двумя странами. Договор, названный Раппальским по месту его заключения – пригорода Генуи, в которой и проходила Европейская конференция.

На фоне столь блестящей победы советского внешнеполитического ведомства совершенно незаметным оказался провал Чичерина в ином начинании, о чём, правда, знали очень немногие. Неудача его личной попытки форсировать объединение девяти независимых братских республик (юридическое оформление Закавказской Федерации к тому времени ещё не завершилось) в едином государстве. Для того нарком и воспользовался содержанием шифротелеграммы Красина, отправленной из Лондона ещё 28 декабря минувшего года. Конфиденциально информировавшей и о созыве Общеевропейской конференции, и о твёрдом намерении Ллойд Джорджа видеть среди её участников посланцев РСФСР, что означало «окончательное признание Советского правительства».¹¹⁵

Основываясь на этой телеграмме, Чичерин и инициировал решение ПБ от 5 января. А после того посчитал, что для восстановления единства страны получил более чем веский довод. Глава НКИДа рассуждал так, как ему подсказывал опыт профессионального дипломата. Его отчизна и без того утратила изрядную часть своей территории (Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву Польшу, ставших независимыми), и если теперь, на конференции, предстанет не единая Россия, а некий конгломерат из восьми или девяти государств, то отношение к ним будет соответственным. Как к малым, слабым, ничего не значащим странам.

Чичерин больше не собирался заниматься теоретическими аспектами национального вопроса, дискутировать на эту тему со Сталиным. Всего лишь счёл себя обязанным защищать, отстаивать национальные интересы России. Только в том и видел свой долг, почему и попытался сделать всё возможное, чтобы предельно усилить роль, значимость будущей делегации.

Комиссия, образованная решением Политбюро под председательством Чичерина (следовательно – под непосредственным и очень сильным его влиянием) уже 9 января, сразу же после официального согласия Советского правительства участвовать в Европейской конференции, одобрила предложение, подготовленное Г.Я. Сокольниковым. Признававшее необходимым сформировать единую – не только по существу, но и формально – делегацию. Для того же незамедлительно провозгласить вхождение в состав РСФСР всех остальных советских республик – Белорусской, Украинской, Азербайджанской, Армянской, Грузинской, Хорезмской, Бухарской, а также ДВР.

Правда, по поводу только Бухары и Хивы Иоффе высказал особое мнение. Счёл их присоединение к России более чем преждевременным,¹¹⁶ так как знал и сам, и был согласен с мнением замнаркома Карахана. Высказавшегося весьма откровенно: «Мы знаем, что степень признательности населения к образовавшимся вместо эмира правительствам определяется количеством русских штыков, находящихся в этих республиках».¹¹⁷

Настаивая на немедленном воссоединении, члены комиссии не учитывал и многого. Во-первых, присоединение Бухары и Хивы стало бы нарушением договора с Афганистаном, подписанным 28 февраля 1921 года. Точнее – статьи 8-й, гарантировавшей независимость двух среднеазиатских государств, «какая бы форма правления там не существовала».¹¹⁸ Но Иоффе обосновывал своё особое мнение не только этим. Только что вернувшийся из Туркестана, он правильно оценил угрозу вспыхнувшего в Фергане и Восточной Бухаре мятежа, поднятого бежавшим из Турции генералом Энвер-пашой. Небезосновательно предполагал, что фактическая аннексия среднеазиатских республик позволит Кабулу на вполне законных основаниях вмешаться в события и поддержать силой мятежников.

Во-вторых, члены комиссии, недавние кабинетные теоретики, только начавшие постигать на практике азы управления государством, не приняли во внимание и особое положение ДВР. Созданной только для того, чтобы предотвратить прямое столкновение Красной Армии с японскими войсками, продолжавшими оккупировать весь Дальний Восток. Потому скоропалительное предложение, осуществись оно, легко могло привести к боевым действиям за Байкалом. Новой войне – именно тогда, когда ещё не удалось справиться с начавшимся в январе про-финским восстанием в Карелии, когда мятеж Энвер-паши грозил перекинуться на советский Туркестан.

В-третьих, никто в комиссии, так жаждавшей восстановления единства страны, не обратил должного внимания и на иное. На имевшееся у руководителей советских республик, уже вкусивших неограниченной власти, стремление сохранить её как можно дольше.

Все эти, слишком значимые, факторы не учли не только члены комиссии, что можно было объяснить их неопытностью. Не придал им значения и такой опытный политик, как Чичерин, по сути, и направлявший их на принятие только такого решения. Чичерин, упорствовавший в своих устремлениях и потому передавший 10 января, надеясь на поддержку ПБ, две записки на имя секретаря ЦК Молотова.

В первой, весьма пространной, нарком подчёркивал: комиссией «выдвинут чрезвычайно важный вопрос о включении братских республик в РСФСР к моменту конференции. Момент достаточно благоприятен для проведения этой очень крупной меры без серьёзных международных осложнений. На конференции следует поставить державы перед свершившимся фактом». А далее пояснял необходимость столь радикальных и немедленных действий. «Если мы, – указывал Чичерин, – на конференции заключим договоры как девять параллельных государств / нарком исходил из маловероятной, но всё же имевшейся возможности приглашения всех советских республик – Ю.Ж./, это положение дел будет надолго закреплено, и из этой путаницы возникнут многочисленные затруднения для нас в наш их сношениях с Западом».¹¹⁹

И тут же, видимо, заново продумав свой замысел, направил Молотову вторую записку. Несколько иного содержания, учитывавшую неизбежность того, что Ленин в Геную наверняка не поедет:

«На конференции должна быть представлена Украина, и мы будем иметь возможность указывать на присутствие премьера в лице т. Раковского. Ввиду тесной близости России и Украины украинский премьер Раковский будет по своему рангу в нашей делегации соответствовать антантовским премьерам…

В таком случае необходимо будет председателем соединённой советской делегации назначить т. Раковского. Как премьер, соответствующий по рангу западным премьерам, он не может быть подчинён наркому. Политически его назначение председателем было бы чрезвычайно целесообразно.¹²⁰

Предлагая два альтернативных варианта возможного решения, Чичерин напрочь забыл о совершенно иной по смыслу своей записке, которую направил в ЦК всего за два месяца перед тем.

«Наркоминдел, – писал он 6 декабря 1921 года, – указывает ещё раз на крайнюю важность в срочном порядке урегулировать межправовые отношения между РСФСР и УССР. После признания Рижским договором независимости Украины, эти отношения должны иметь форму союза государств, а не союзного государства, и должны быть урегулированы договорами, подобно нашим отношениям с Азербайджаном. Господствующая теперь путаница, как в целом, так и в отношении отдельных комиссариатов, между Россией и Украиной должна быть немедленно устранена. Разрешение этого вопроса представляется крайне срочным в связи с выборами делегатов на наш съезд советов, происходящими на Украине. Только в случае договорного зафиксирования наших отношений можно будет объяснить полякам и вообще другим государствам, что такие выборы не противоречат интересам независимости Украины.

Предлагаем поэтому, чтобы ЦК поручил Наркоминделу войти в сношения как с Президиумом ВЦИК, так и заинтересованными комиссариатами на предмет заключения ряда договоров между Россией и Украиной для фактического закрепления существующих в настоящее время между ними отношений на основе юридической конструкции союза двух независимых государств».¹²¹

Итак, всего за тридцать пять дней Чичерин (как нарком и просто член партии) предложил ЦК на выбор три варианта дальнейшего существования не только РСФСР, но и других советских республик. Первый – союз государств. Второй – включение всех без исключения советских республик и ДВР в состав РСФСР, то есть их автономизация. Третий – ничего не трогать, ничего не делать.

Видимо, поэтому Молотов не стал торопиться выносить на обсуждение членов ПБ два последних предложения Чичерина. Решил для начала «согласовать вопрос» со Сталиным. Ну, а тот как можно предположить с почти полной уверенностью, посоветовал Чичерину подготовить четвёртый вариант решения. Такой, который предусматривал бы только необходимое сегодня, притом – бесспорное. О собственно подготовке работы будущей делегации и лишь в связи с тем – её чисто предварительный состав.

Чичерин не стал противиться, поступил так, как рекомендовал Сталин. Предложил включить в состав делегации представителей не только одной Советской России (как предлагал Верховный Совет Антанты), а трёх республик, которым следовало на конференции выступать солидарно. От РСФСР – дипломатов Г.В. Чичерина, М.М. Литвинова, Н.Н. Крестинского, полпреда в Италии В.В. Воровского, А.А. Иоффе, а также выразителей интересов победившего пролетариата, членов Исполкома ВЦСПС Т.В. Сапронова и А.Г. Шляпникова. От УССР – председателя СНК и наркома иностранных дел Х.Г. Раковского. От Закавказья, которое к открытию конференции должно было стать федерацией – председателя СНК Азербайджана Н. Нариманова.

Такое предложение (весьма далёкое от каких бы то ни было бурных потрясений), внесённое Чичериным, Политбюро утвердило 12 января.¹²² Однако всего день спустя ему пришлось рассматривать записку на всё ту же тему, только на этот раз подписанную… Сталиным. В ней Иосиф Виссарионович безоговорочно поддерживал мнение о необходимости направить на конференцию в Италию только одну (а не девять) делегацию. Но мотивировал он это не как Чичерин – международными проблемами, а чисто внутренними.

«На конференции, – соглашался Сталин с доводами членов комиссии и повторял их – впервые придётся столкнуться с вопросом о границах РСФСР и с юридическими отношениями между независимыми республиками и РСФСР. Несомненно, что наши противники постараются вскрыть при этом всю неопределённость и противоречивость в этих взаимоотношениях, найдут щели и попытаются сделать невозможным единство дипломатического фронта между РСФСР и независимыми республиками, обойдут вопрос о ДВР (как обходят они вопрос о приглашении Японии), представив её население Японии и не считая её связанной с РСФСР».¹²³

Как легко заметить, Сталин сосредоточил всё внимание на сохранявшихся, несмотря ни на что, весьма острых проблемах во взаимоотношениях внутри советского лагеря. На первое место поставил важнейшую с его точки зрения проблему – о границах России. Разумеется, не с соседними государствами, которые были урегулированы, хотя и не в пользу Москвы, закреплены двусторонними договорами. Нет, Сталин имел в виду границы другие – с братскими, как их называл Чичерин, республиками. С Белоруссией, Украиной, рождающейся Закавказской Федерацией, с Хивой и Бухарой.

Ведь до сих пор так и не был дан ответ на непростой вопрос – достаточно ли для существования Белоруссии (как полноценного государства) всего лишь половины Минской губернии – шести её уездов, оставленных Рижским миром с Польшей? Не следует ли исправить такое положение, передав ей из РСФСР две губернии с белорусским населением – Витебскую и Могилёвскую?¹²⁴

Какой же быть, в конечном счёте, территории Украины? Нужно ли соглашаться с притязаниями её нынешнего – советского, коммунистического! – руководства на девять губерний. С тем самым, что совсем недавно требовали самостийники – Грушевский, Винниченко, Скоропадский, Петлюра. А может, оставить за республикой лишь четыре, действительно украинских. Без Донецко-Криворожского региона, без Новороссии.

Исходя из этой, весьма запутанной (почему ею пока никто и не желал заниматься) ситуации, Сталин и предложил собственный вариант решения непростой задачи. Да, соглашался он. «некоторые товарищи предлагают добиться в кратчайший срок объединения всех советских республик с РСФСР на началах автономии /имелось в виду предложение Чичерина – Ю.Ж./. Вполне разделяя эту последнюю точку зрения, считаю, однако, что для проведения её в жизнь потребуется серьёзная подготовительная работа, требующая более или менее длительного срока¹²⁵ /как тут не вспомнить то же условие для провозглашения Закавказской Федерации? – Ю.Ж./».

Только потому Сталин и настаивал на решении лишь того, что возможно сегодня. Определить на срочно созванной конференции председателей ЦИКов независимых республик состав делегации в Италию. «Мандаты всех членов делегации» должны быть «подписаны всеми представителями советских республик, а также председателем правительства ДВР». И сразу же пояснил своё мнение: такое решение, «создавая единый дипломатический фронт, вместе с тем избавляет нас от постановки щекотливых вопросов о границах РСФСР, о взаимоотношениях с республиками, о выводе войск из Грузии и т. д. и т. п.».¹²⁶

Последнее упоминание – о грузинской проблеме – возникло в предложениях Сталина спонтанно. Ни Чичерин, ни члены его комиссии ничего о ней не писали, ибо пока не знали о происшедшем на днях в Берлине. О том, что там, на встрече представителей трёх Интернационалов, Н.И. Бухарин и К.Б. Радек, являвшиеся делегатами Коминтерна, позволили себе более чем непродуманное заявление. Недопустимое и по сути дискредитировавшее действия Москвы. Как и другие участники переговоров, негативно оценили свержение меньшевистского, то есть социалистического, правительства Грузии в результате победоносного похода Красной Армии на Тифлис.

Разумеется, данная проблема имела весьма отдалённое отношение к вопросу о формировании делегации. Поэтому Троцкий (как член ПБ, не просто познакомившийся с запиской Сталина, но и давший письменный отзыв) о том не упомянул. Зато отметил существенное, самое значимое.

«Предложение т. Сталина, – писал он, – представляется очень заманчивым с точки зрения простоты, но некоторые затруднения представляет вопрос о правах председателей Центральных Исполнительных Комитетов разрешать единолично или единолично передоверять разрешение вопросов международной политики. Может быть, предложить Центральным Исполнительным Комитетам или их исполкомам облечь на этот случай своих председателей особыми полномочиями, в объёме, достаточном для разрешения данного вопроса.

Что касается ДВР, то с предлагаемой т. Сталиным операцией можно было бы связать фактическую смену главы правительства, послав туда на время поездки председателя правительства подходящего заместителя, который и остался бы там».¹²⁷

В тот же день, 13 января, Политбюро утвердило очередное решение по Европейской конференции. «Принять, – отмечало оно, – предложение т. Сталина с дополнением т. Троцкого: обязать председателей ЦИКов запастись полномочиями от своих Центральных Исполнительных Комитетов для подписания договоров, соглашений и проч.».¹²⁸ А четыре дня спустя появилось ещё одно решение – в развитие предыдущего: «Предложить т. Сталину и т. Чичерину в кратчайший срок выработать текст обращения к независимым республикам с приглашением на конференцию в Москву».¹²⁹

И вот тогда-то Чичерин воспрял духом. Всё ещё надеясь на возможность немедленного присоединения советских республик и ДВР к РСФСР, он поспешил воспользоваться появившимся, как ему показалось, шансом. Посчитал, что намеченные действия пока являются лишь намерением, а потому можно успеть его скорректировать. Тем более что именно ему предстояло стать соавтором обращения к главам Белоруссии, Украины. Азербайджана, Армении, Грузии, Хивы, Бухары и ДВР. И Чичерин вновь изложил то, что волновало его, да и не только его.

«Наши коллективные мандаты, – пытался убедить Чичерин членов Политбюро четвёртой по счёту запиской, переданной Молотову 19 января, – будут лишены всякого значения и будут рассматриваться как клочки бумаги, если эти государства не будут приглашены». Потому и предложил использовать «предстоящий съезд председателей ЦИКов для того, чтобы провести государственно-правовой акт создания Союза с общей внешней политикой». А на случай отказа высказал и более скромное пожелание: «Только в том случае, если наше заграничное представительство будет законным, государственно-правовым образом слито с представительствами советских республик, последних нельзя будет игнорировать. Если признать в принципе необходимым такой шаг, можно ещё обсудить юридические детали».¹³⁰

В столь корректной форме нарком всего лишь напоминал Политбюро об им же принятом – с его подачи! – и совсем недавно. 8 декабря минувшего года, решении. Видимо, только потому уже на следующий день предложение Чичерина было утверждено высшим партийным органом, постановившим: «Воспользоваться съездом председателей ЦИКов и, не ограничиваясь коллективными мандатами, произвести государственно-правовой акт создания Союза с общей внешней политикой».¹³¹

Развивая успех, 26 января Чичерин представил проекты ещё двух постановлений. Один – бесспорный, не должный вызвать каких-либо вопросов и замечаний. О новом, более широком представительстве советских республик и ДВР в составе общей делегации и о её полномочиях. Теперь в ней отсутствовал Крестинский, зато появились председатель СНК Грузии П.Г(Буду) Мдивани, нарком внешней торговли Армении А.А. Бекзадян, председатель Совета назиров Бухары Ф. Ходжаев, министр иностранных дел ДВР Я.Д. Янсон, а также генеральный секретарь ВЦСПСЯ, Э. Рудзутак.

Чётко формулировал документ и их задачи: «Облекая делегацию всей полнотой чрезвычайных полномочий, необходимых для решения всех вопросов, которые составят предмет обсуждений и решений Всеобщей мирной конференции, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет поручает делегации от имени Российской Социалистической Федеративной Советской Республики вести переговоры и заключать и подписывать соглашения и договоры по всем этим вопросам».¹³²

Такой проект действительно не вызвал в Политбюро сомнений и был утверждён 27 января на прошедшей в Свердловском зале Большого Кремлёвского Дворца Чрезвычайной сессии ВЦИК девятого созыва. Весьма примечательно – при перечислении членов делегации от советских республик, всем им указывалось – член ВЦИК, что соответствовало действительности, но одновременно создавало двусмысленность для их правового положения.¹³³

Второй проект, переданный Чичериным Политбюро, выражал нескрываемое его желание добиться хотя бы самого малого из задуманного. «Чрезвычайная сессия ВЦИК, – писал нарком, – поручает Президиуму выработать и подписать с союзными советскими республиками и Дальневосточной Республикой договор, имеющий целью проведение ими единой внешней политики путём установления единого органа внешних сношений».

Не ограничившись только таким предложением, Чичерин дал и развёрнутую характеристику будущего объединённого Наркоминдела. «К предметам ведения Центрального НКИД, – пояснял он, – должны относиться: объявление войны и заключение мира, военные вопросы, установление внешней государственной границы, правовое положение советских граждан за границей и обратно /видимо, иностранных граждан в пределах советских республик – Ю.Ж./, кроме вопросов приобретения и утраты гражданства, и все те вопросы, по коим союзные договоры устанавливают единые Наркоматы.

В договоре должно быть объединено в руках РСФСР активное и пассивное право посольства с представлением одновременно такового отдельным республикам по согласованию с РСФСР и с подчинением их представительства в каждом иностранном государстве представительству РСФСР и предоставление РСФСР исключительного права подписывать международные договоры по вопросам компетенции объединённого Наркоминдела, с возложением на прочие союзные республики обязательства. Международные договоры, заключённые в пределах своей компетенции, согласовывать предварительно с РСФСР».¹³⁴

Но в данном случае Чичерин проиграл. Согласовать с руководителями республик создания объединённого НКИДа не удалось.

То, что во время обсуждения состава делегации на Европейской конференции лишь витало в воздухе, только ощущалось, вскоре стало очевидным фактом. 16 марта Чичерин вынужден был обратиться в ЦК с новой запиской, вернее – самой настоящей жалобой.

«Коллегия НКИД, – с горечью сообщал нарком, – убедительно просит ПБ сегодня же рассмотреть возникшее между коллегией и т. Раковским разногласие… по поводу назначения Украинским правительством отдельной миссии в прибалтийские государства, причём члены этой миссии прибыли в Ковно, Ригу и Ревель даже без предварительного уведомления НКИД РСФСР и ведут там сепаратную политику помимо представительства РСФСР.

Коллегия НКИД предлагает следующую резолюцию: Отдельные полпреды от Украины назначаются в тех случаях, когда это признаётся необходимым обоими Наркоминделами, украинским и российским.

Тов. Раковский усмотрел в этом «систематический разгром украинской самостоятельности и нарушение тезисов РКП».

Далее Чичерин пояснил, что его ведомство считает вполне разумным отдельные представительства Украины только в тех странах, где «имеются специально-украинские интересы». То есть в Польше – «ввиду галицийского вопроса и ввиду захвата Польшей по Рижскому миру украинских областей», а кроме того – в Чехословакии, «где имеется большая украинская эмигрантская масса». И резюмировал: «вполне достаточно, если полпред РСФСР будет одновременно иметь мандат от Украины».

Мнение коллегии Наркомата Чичерин подкрепил следующими аргументами: «Существование параллельных представительств России и Украины во многих государствах было бы излишней тратой валюты… Политически вредно… – отрицательные стороны сепаратного представительства непременно когда-нибудь скажутся… Западные представительства уже неоднократно обнаруживали стремление сепаратно заигрывать с Украиной и вообще с окраинными государствами и разыгрывать их против РСФСР».¹³⁵

Политбюро с пониманием восприняло то, о чём писал Чичерин, и в тот же день утвердило требуемое решение: «Отдельные полпредства от Украины назначаются в том случае, когда это признаётся необходимым обоими Наркоминделами, украинским и российским». Но чтобы избежать возможных обвинений в предвзятости и односторонности, далее указывалось: «Согласно предложению т. Раковского поставить в порядке дня пленума вопрос об отношениях между РСФСР и самостоятельными республиками.¹³⁶ Иными словами, Политбюро не отступило от своего решения, принятого 8 декабря минувшего года. По-прежнему считало, что «никакие самостоятельные переговоры отдельных советских республик с иностранными государствами не должны вестись без предварительного согласования с НКИД РСФСР или ЦК РКП».¹³⁷

Но ни об этом, весьма симптоматичном конфликте, ни о том, что в Тифлисе начали создавать Закавказскую Федерацию, в ходе XI съезда РКП(б), открывшегося 27 марта 1922 года, почему-то никто из его делегатов не обмолвился ни словом. Оказалось, что партию продолжает волновать (и нешуточно), будоражить, разъединять противоположными взглядами только то, что, казалось, разрешено на прошлом съезде.

Семь дней участники съезда бурно дискутировали только по двум вопросам.

Об – уже ставшей старой – Новой экономической политике. Выясняли, является ли она госкапитализмом. А если так, то как далеко может зайти отступление, и не пора ли его остановить? Как в таких условиях следует крепить «смычку», то есть союз пролетариата и трудового крестьянства?

А ещё о том, как следует управлять ставшим далеко не однородным, не единым народным хозяйством. Что делать с разросшейся массой конформистского по своей природе чиновничества, втягивавшего, как водоворот, членов партии? В каких пределах использовать беспартийных специалистов? Какое, в конце концов, место займут профсоюзы в управлении хозяйством?

И всё же, вопрос национальных отношений, перешедший в форму межреспубликанских (хотели того делегаты или нет), всплыл. Случайно, хотя и в отчётном докладе, с которым выступил Ленин. Говоря о Донбассе «как центре и основе всей нашей экономики», Владимир Ильич непреднамеренно обмолвился:

«Украина – независимая республика, это очень хорошо, но в партийном отношении она иногда берёт – как бы повежливее выразиться? – обход, и нам как-нибудь придётся до них добраться, потому что там сидит народ хитрый, и ЦК – не скажу, что обманывает, но как-то понемногу отодвигается от нас».¹³⁸

Вот, собственно, и всё, о чём сказал признанный лидер страны. Ничего конкретного, только намёки, хотя и понятные большинству делегатов. Ленин произнёс только одну фразу, но за ней стояло очень многое. И то, что национальные разногласия сохраняются, несмотря на соответствующую резолюцию X съезда. И то, что они начали перерождаться в межреспубликанские конфликты – во всяком случае, с Украиной. Мало того, захватили если не всю Компартию этой республики, то, во всяком случае, её ЦК.

Сигнал прозвучал весьма серьёзный, но на него так никто и не отреагировал, кроме представителей того самого, украинского, ЦК. Попытавшихся сразу же отвести от себя все подобного рода обвинения. Именно таким оказалось выступление Н.А. Скрыпника, наркома юстиции УССР. Коммуниста, считавшего себя настоящим украинцем не только по рождению (в небольшом селе Бахмутского уезда). Ещё и по воспитанию, с детства воспринявшего семейные предания о предках – запорожских казаках, читавшего и перечитывавшего «Кобзаря» Шевченко.

«Для меня, – поспешил он выступить с опровержением сказанного, – имеет некоторое показательное значение мимоходом брошенное заявление т. Ленина, что Украина, между прочим и к счастью, является самостоятельным государством. Товарищи, это мимоходом брошенное замечание разрешает жизненный вопрос. Дело в том, что происходящее в настоящее время движение сменовеховцев и интеллигенции по данному вопросу своих вех не сменяет. Единая и неделимая Россия – бывший лозунг деникинцев и врангелевцев – является в настоящее время лозунгом всех этих сменовеховцев».

Столь абсурдным, алогичным заявлением Скрыпник явно стремился напомнить и о резолюции X съезда, и о необходимости бороться не с национальным уклоном, а с «великорусским шовинизмом». Но чтобы хоть как-то связать свою филиппику с проблемами, обсуждаемыми съездом, чтобы из обвиняемого стать обвинителем, он бросил в зал: «в весьма многих советских аппаратах… работники состоят, к сожалению, не из коммунистов, а из сторонников сменовеховцев».

Доказательства? Да зачем они, если нужно всё свалить с больной головы на здоровую. Отстоять самостийность, незалежность не только Советской Украины, но и её Компартии.

«Мы имеем перед собой, – продолжал Скрыпник, – вполне определённое явление – как относительно Украины, так и других советских республик. Имеется тенденция к ликвидации той государственности рабочих и крестьян, которая добыта силою рабочих и крестьян этой страны… И необходимо поэтому принять заявление т. Ленина как имеющее политическое значение в смысле отмежевания нашей партии от этих сменовеховских настроений».

Не довольствуясь уже сказанным, Скрыпник продолжал отстаивать позицию и личную, и своего ЦК. «Мне припоминается. – многозначительно заявил он, – постановление ЦК РКП 18 мая 1918 года, где ЦК вынес постановление, что признаёт самостоятельность Коммунистической партии большевиков Украины и самостоятельное вхождение в Третий Интернационал, поскольку Украина является самостоятельным государством». Правда, понял, что зашёл слишком уж далеко, и попытался смягчить сказанное. «Мы имеем, – заявил он прямо противоположное, – перед собой организационное партийное отношение, и оно имеется перед нами – иного мы не желаем, и стоим на нём обеими ногами. Вопрос не в этом». И снова вильнул в сторону: «Речь идёт о том, чтобы не дать возможности линию, намеченную партией, изменять на практике иноклассовым элементам, работающим в советском аппарате».¹³⁹

Слова Ленина задели за живое не только Скрыпника, но и главу Компартии Украины Д.З. Мануильского. Тоже украинца, только с Волыни. «Мы, – обратился он к собравшимся, – группа украинских работников, были очень взволнованы этим обвинением. Я подошёл к т. Ленину и в частной беседе спросил его, на чём он основывает своё заявление. Тов. Ленин ответил: «Если бы у меня были факты, я бы так и сказал. Но дело в том, что фактов у меня нет». Поэтому я высказываю надежду, если сейчас у т. Ленина фактов нет, то к будущему XII съезду у т. Ленина, вероятно, накопится много фактов, говорящих обратное».¹⁴⁰

Мануильский оказался прав лишь в одном. За год фактов, подтвердивших правоту Ленина, накопилось предостаточно. И более всего фактов «обхода» предоставил глава правительства Украины Раковский.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.