1. На переломе

1. На переломе

Почти всё это, наконец, стали понимать и члены Директории, всё ещё подменявшие Временное правительство. Потому и попытались скрыть свою беспомощность, бессилие очередным всероссийским совещанием. Призванным принять необходимые решения, взяв на себя ответственность за них. Совещанием, на этот раз названным Демократическим, ибо на нём были представлены только Советы, профсоюзы да все без исключения социалистические партии, в том числе и большевистская.

Как общероссийские, так и краевые, чисто национальные. Украинские, белорусские, эстонские, латышские, литовские, молдавская, грузинские, армянская, мусульманские, даже киргизская и бурятская.

Демократическое совещание открылось в Петрограде 14(27) сентября. По замыслу организаторов, должно было дать ответ на самый важный в те дни вопрос – о власти. Следует ли в правительстве сохранить коалицию с кадетами, или же сформировать однородный социалистический кабинет. Всё из тех же меньшевиков да эсеров.

Совершенно неожиданно вторым вопросом, чуть ли не все восемь дней работы совещания вытеснявшим первый, оказался иной. Национальный. А обсуждение его превратилось в своеобразный референдум о том, какой же отныне быть России. Оставаться, как и прежде, унитарной, либо стать федеративной.

Поначалу к проблеме, и вполне закономерно, естественно, обратились на заседании рабочей группы национальных партий. Именно там, пока ещё в предельно узкой среде, игнорируя главный вопрос – о конструкции власти и – и заговорили уже 15(28) сентября. Делегаты из Армении, Грузии и Эстонии посчитали необходимым как можно быстрее провозгласить страну федеративной республикой. Лишь для того, чтобы поскорее покончить с той жёсткой централизацией государственного управления, которую они считали тяжёлым наследием старого режима.

Как тут же выяснилось, подобный взгляд разделяли далеко не все. Так, решительно против федерализации выступил представитель латышской социал-демократии. Тем не менее, буквально через день, уже на пленарном заседании Демократического совещания, о национальном вопросе заговорили многие.

Посланец Всероссийского мусульманского военного Совета (шуро), то есть солдат, призванных в армию из Татарии, Башкирии и Северного Кавказа, У. Токумбаев напомнил о корниловском мятеже. И чтобы избежать подобного в дальнейшем, предложил полностью перестроить все вооружённые силы. «Только национальная армия, – заявил он, игнорируя то, что под командой Крымова на Петроград шла и Туземная («Дикая») дивизия, – когда командный состав близок по духу и крови /выделено мной – Ю.Ж./ солдатской массе, способна спасти родину от дальнейшего развала и распада».

Этот призыв подхватил Величко, делегированный на совещание Украинским Генеральным Войсковым Комитетом. Правда, начал он речь с настойчивого пожелания властям провести назревшие, ожидавшиеся всем населением страны реформы как можно скорее, не дожидаясь Учредительного собрания. Затем возложил вину за корниловский мятеж на партии, стоявшие в те дни у власти. И изо всего сказанного сделал нелогичный вывод. Обвинил «российскую революционную демократию» в нежелании поддержать лозунг о федеративном переустройстве страны и для того пойти навстречу «верховному революционному органу» украинского народа, Центральной Раде, в обретении автономии. Как бы мимоходом подчеркнул, что спасти Россию может только полный отказ от «бюрократического централизма».

Туже программу действия огласил и Соболевский – от имени Белорусского войскового комитета. Организации эфемерной, ни ранее, ни впоследствии больше никак не проявившей себя. Соболевский также отметил, что армию следует формировать лишь по национальному признаку. А Л.Ф. Жилунович, представлявший национальную партию, Белорусскую социалистическую громаду, развил мысль земляка. Попытался шантажировать и совещание, и Директорию, заявив: если власть не провозгласит демократическую федеративную республику, она не сможет рассчитывать на доверие белорусской демократии.

Более осторожно высказался ещё один армейский делегат Мачабели, от Грузинского военного совета. Вроде бы поддержал идею формирования национальных частей, но обосновал применительно к своему краю весьма своеобразно. «Грузины, – пояснил он, – как жители юга, как жители горной страны не переносят климат северных равнин и гибнут на них, не выполнив принятого на себя долга. Грузины-воины лишены возможности объединяться в /грузинские – Ю.Ж. / полки для того, чтобы там, на Кавказе, грудью защищать родные очаги». Столь же уклончиво выразил и отношение к федерации– мол, Грузия пока не требовала автономии только потому, что «не считает для себя возможным осложнять и без того непростое положение в стране».²

Подытожил все эти выступления от имени возникшего на совещании Совета национальных социалистических партий В.И. Нуцубидзе. Объявил о полной солидарности в вопросе о создании федерации одиннадцати партий из восьми регионов – Эстонии, Латгалии (восточная часть Латвии), Литвы, Белоруссии, Украины, Грузии, Осетии, Бурятии. И зачитал выработанную ими совместно декларацию. Ею же Директории либо вскоре созданному правительству предлагалось немедленно объявить Россию федеративной республикой. Для наиболее полного и свободного волеизъявления всех населяющих её народов дать им возможность созвать собственные Учредительные собрания. Сочла столь же необходимым декларация и формирование национальных армий,³ которые почему-то оказывались непременным атрибутом автономии.

Фактически к декларации присоединился и делегат от Центрального молдавского Комитета Румынского фронта. Выразил твёрдую надежду на «положительное решение вопроса об автономии Бессарабии».⁴ Однако такое пожелание породило не столько стремление к самоуправлению, сколько боязнь поглощения края Украиной. Опасением, выраженным ещё 26 июня (9) июля в Киеве. На совещании губернских комиссаров и председателей губисполкомов, созванном Генеральным секретариатом. Под более чем благовидным предлогом – заблаговременно обсудить вопрос вполне возможной эвакуации с территорий, которые может захватить противник. Но со странным требованием – «чтобы губернские комиссары по всем вопросам управления губерниями подчинялись Генеральному секретариату».

Уже сам такой вызов заставил и.о. бессарабского губернского комиссара В.Г. Кристи поставить перед организаторами встречи вполне закономерный вопрос: является ли факт его приглашения «признаком того, что генеральный комиссариат включил Бессарабию в состав Украины, или в данном случае кроется недоразумение?». Не получив внятного ответа, Кристи – от имени двадцати политических, общественных и национальных организаций – решительно заявил: «Все вышеупомянутые организации и общегубернские съезды высказались за то, что Бессарабия, согласно с возвещённым Временным правительством принципом самоопределения народов, не может быть включена в состав Украины, но должна образовать особую автономную единицу».

Примечательно, что на том же совещании категорически отказались подчиняться Киеву представители ещё трёх губерний – Херсонской, Екатеринославской и Харьковской. То есть всей южной и восточной части того, что Генеральный секретариат считал Украиной. Объяснили свою позицию тем, что население их «ещё не выразило своего отношения к Раде».⁵ Продемонстрировали – украинские националисты в лучшем случае могут рассчитывать на власть лишь в пределах Киевщины, Волыни, Подолии, Черниговщины и Полтавщины. Никак не более.

…Особую позицию на Демократическом совещании выразил представитель армянской партии Дашнакцутюн. Как и Мачабели (но в отличие от него достаточно твёрдо и прямо) отметил: «Армяне не будут выдвигать никаких национальных требований до Учредительного собрания. Требований, которые могли бы создать затруднения для молодой республики в деле укрепления завоеваний революции».⁶

И всё же самое неожиданное, по меньшей мере, странное, если не просто провокационное, предложение сделал А.И Чхенкели. Один из лидеров грузинских меньшевиков, комиссар Временного правительства и член краевого органа гражданского управления – Особого Закавказского комитета. Не только потребовал восстановления былого самоуправления Грузии во всём его объёме. Выразил крайнее сожаление, что не увидел среди тех, кто выступал по национальному вопросу, русских.

Перед нами, – продолжил Чхенкели, – ведь стоит не только старый национальный вопрос о так называемых инородцах, а вопрос о русской нации. Вопрос, из-за которого вы тут сошлись, вопрос – роковой для всей страны и русской нации… Я бы хотел, чтобы и русские сказали, что и их государственное чувство очень мало отличается от национального чувства грузин».⁷ Иными словами, пусть и довольно туманно, намёками, посоветовал русским задуматься о собственном самоопределении, сделав тем первый шаг на пути к отделению от… собственной страны!

Как сигнал тревоги следовало воспринять и то, о чём поведал делегат от казачьих частей, находившихся на фронте, есаул В.А. Нагаев. По его словам, на конференции Донского, Кубанского и Терского казачьих войск, прошедшей в Екатеринодаре в начале сентября, была высказана поддержка федерализации России.⁸ Только ради того, чтобы обрести с её помощью особый административно-территориальный статут, весьма близкий автономии.

Никто из участников Демократического совещания не обратил на всё это никакого внимания. Волновало их лишь одно. То, ради чего они, собственно, и собрались, – организация власти. Следует ли и далее сохранять Временное правительство, а если и сохранять, то как однородное социалистическое или коалиционное. В ходе шестидневной дискуссии все, казалось, согласились с предложением большевиков, поддержанных меньшевиками-интернационалистами и левыми эсерами, лишить Временное правительство доверия, а всю власть передать Советам, ВЦИКу.

Однако И.Г. Церетели и В М. Чернов всё же настояли на принятии иной резолюции. Сохранившей и Временное правительство, и коалицию с буржуазией. С очень небольшим перевесом – 766 голосов «за», 688 – «против» и 38 воздержавшихся. Именно её и приняло совещание 22 сентября (5 октября), в последний день своей работы. А перед тем – ещё одно, казавшееся весьма важным, решение. О выделении из состава совещания представительного органа – предпарламента или Временного Совета Российской Республики, перед которым до созыва Учредительного собрания и было бы ответственно правительство.

Керенский, воодушевлённый и ободренный тем, что ему удалось сохранить чуть было не выскользнувшую власть, поспешил уже 25 сентября (8 октября) сформировать новый кабинет, третий коалиционный. Включивший трёх эсеров, четырёх меньшевиков, пять кадетов, одного радикального демократа и четырёх беспартийных. А вскоре, 7(20) октября, начал работать и предпарламент, председателем которого избрали одного из лидеров эсеров Н.Д. Авксентьева.

Но и тот и другой оставили, как и прежде, без ответа те вопросы, которые сами же считали первоочередными – о мире, о земле. Без ответа остался и национальный вопрос. Тот самый, из-за которого Россия за семь месяцев революции разительно изменилась, утратив и часть своей территории, и централизованную власть. Временное правительство – признало независимость Польши;

– вернуло прежние права и без того полунезависимой Финляндии;

– установило этнические границы Эстонии и Латвии, дав им местное самоуправление;

– предоставило фактически широкую автономию Украине, утвердив 1(14) сентября её правительство – Генеральный секретариат.

Правда, одновременно Временное правительство демонстрировало ставшие закономерными для него непродуманность и проистекавшую отсюда непоследовательность. Идя на значительные, зачастую безосновательные уступки, вскоре пыталось отменить их. Либо столь же поспешно разрешало недавно запрещённое. Так, спустив 18(31) июля сейм Финляндии только из-за назначенной им даты выборов, уже 30 сентября (13 октября) объявило об их проведении в ранее установленное время. 19 октября (1 ноября). И добилось тем лишь одного. На этот раз в парламенте Великого Княжества большинство получили не лояльные Петрограду социал-демократы, а враждебно настроенные к нему младофинны.

Схожими стали и последствия неожиданного запрета продолжать украинизацию двух армейских корпусов, а также и приказа о роспуске самовольно создававшихся украинских полков с вызывающе антирусскими наименованиями – имени гетмана Мазепы, полковника Орлика, сотника Гонты, профессора Грушевского, Запорожской Сечи.

Скорее всего, как своеобразный ответ на лишение её национальной армии, Центральная Рада провела в Киеве так называемый Съезд народов России. Проходивший с 8(21) по 15(28) сентября и собравший девяносто два человека, выдававших себя за представителей латышей, литовцев, поляков, молдаван, белорусов, грузин, эстонцев, евреев, русских, татар, турок и украинцев. Все они, неизвестно откуда приехавшие, дружно потребовали от Временного правительства признать независимость Литвы, предоставить широкую автономию Белоруссии. Латвии, казачьим областям Юго-Востока, начать федерализацию всей страны. Мало того, самозванный съезд ещё и образовал собственный, столь же неправомочный «исполнительный орган» – «Совет народов России» под председательством М.С. Грушевского.⁹ Орган, который при желании можно было использовать как своеобразную националистическую альтернативу только что собравшемуся Демократическому совещанию.

При этом саму Центральную Раду ничуть не смущало, что она сама, даже обретя некую легитимность, не пользовалась поддержкой населения той территории, на власть в которой претендовала. Убедительным примером тому послужили результаты прошедших в начале августа выборов в городские думы губернских центров. На них украинские националистические партии – социал демократическая, социалистов-революционеров и социалистов-федералистов – получили менее четверти мест. От пяти процентов в Одессе до двадцати – в Киеве. Только в Харькове, благодаря голосам скопившихся там солдат, им удалось провести 54 гласных из общего числа 116.¹⁰ Ни история с выборами в финский сейм, ни «Съезд народов России» так и не послужили серьёзным уроком Директории и сменившему её вскоре очередному Временному правительству. Не стали знаком неумолимо надвигавшейся катастрофы. А между тем весьма опасная тенденция – настойчивое желание получить автономию – ширилась, как эпидемия, охватывая один за другим всё новые и новые края. Сопровождалось же оно чуть ли не непременным требованием раздела вооружённых сил страны по национальному признаку.

К заявлениям Центральной Рады под предлогом украинизации, разрушавшей и саму армию, и сдерживаемый ею пока германский фронт, добавлялись предельно схожие, ранее просто немыслимые, выступления других националистических организаций. К тому же нередко под флагом ислама.

«Война для нас, мусульман, – заявил председатель Всероссийского мусульманского воинского Совета У Токумбетов, – закончилась, и мы не обязаны вмешиваться в чужие для нас – русские – дела, когда у нас есть свои цели, которые теперь надо осуществить».¹¹

В чём же выражались эти цели, красноречиво заговорили ещё в августе в Уфе. Там самочинно вознесшая «Комиссия по созыву 1-го мусульманского национального собрания» объявила о подготовке ею провозглашения автономии, но не столько национально-территориальной, сколько конфессиональной. Призванной объединить мусульман Казанской, Уфимской. Пермской, Оренбургской губерний и прилегающих к ним уездов Вятской, Симбирской, Саратовской и Астраханской.¹²

Если бы такой план удался, то вся Европейская часть России оказалась бы отрезанной от Сибири и Туркестана. Тех частей страны, где также всё настойчивее говорили о собственной автономии. Говорили давние сибирские областники – русские, к которым присоединились местные татары. Объединившиеся было на проведённом 4(17) октября в Томске 1-м общесибирском мусульманском съезде, но почти сразу потерявшие хоть какой-нибудь интерес к национальному обособлению.

Откровенно радикальные и, вместе стем, предельно конкретные предложения прозвучали на двух съездах, прошедших один за другим в Ташкенте. С 8 по 11(21–24 сентября) – созванном Туркестанским краевым мусульманским Советом (несмотря на название, скорее светской, нежели религиозной политической организацией). И на ещё одном, состоявшемся 17–20 сентября (31 сентября – 3 октября), инициатором которого стали улемисты, движение, возглавляемое и направляемое исламскими теологами и законоведами.

Участники обоих съездов независимо друг от друга пришли к общему решению. Как можно быстрее создать автономную Туркестанскую федеративную республику в пределах бывшего генерал-губернаторства – Сыр-Дарьинской, Самаркандской, Ферганской, Семиреченской и Закаспийской областей. Республику со своим парламентом, особым законодательством (основанном на шариате), казначейством, милицией и вооружёнными силами, и для того приступить к выработке собственной конституции.

Вместе с тем, но лишь на съезде, проведённом улемистами, прозвучал призыв сплотить всё население края в рядах единой партии – Союза мусульман (Иттифак аль муслимин) – и был провозглашён откровенно сепаратистский лозунг: «Туркестан принадлежит тюркам!»¹³

К таким решениям, неизбежно ведшим сначала к политическому обособлению, а затем и к отделению от России по национально-религиозному принципу, политиков края подталкивали непродуманные действия Временного правительства. Ещё 7(20) апреля создавшего краевой Туркестанский комитет. Поначалу всего лишь для «установления прочного порядка и устроения», «разрешения на месте всех возникающих вопросов».¹⁴ А пять месяцев спустя – наделённый более широкими и значительными полномочиями, в том числе и такими:

1. Рассмотрение законодательных предложений, касающихся Туркестанского края, возникающих в пределах края, и составление заключений по всем законодательным предположениям Временного правительства, относящимся к Туркестанскому краю.

2. Представление Временному правительству о неудобствах по местным обстоятельствам применения в крае тех или других мер, устанавливаемых законом…

3. Разработка мер к объединению деятельности местных правительственных учреждений и лиц по предметам, касающимся всего края.¹⁵

Если данное постановление, подписанное Керенским 26 августа (7 сентября), и не давало пока Туркестану автономии, то, во всяком случае, постаралось подготовить его к автономии в правовом отношении.

Более настораживающие события происходили в Крыму. Там, в Симферополе, 1(14) октября открылся Крымо-татарский мусульманский съезд. Созванный вроде бы только для избрания кандидатов в Учредительное собрание. На деле – для отчёта Крымо-татарского исполкома, образованного под председательством Ч. Челебиева ещё 25 марта (7 апреля), и выработки задач этого национального движения.

Председательствовавший и на съезде Челебиев отказался принимать во внимание, что Крым населяли не только татары, составлявшие менее трети его жителей, но и русские (почти пятьдесят процентов населения), болгары, греки, караимы, крымчаки, армяне, немцы, эстонцы. В докладе он исходил из интересов лишь своей национальной общины, ей требовал подчинить всю политическую деятельность на полуострове. И ссылался при этом, как на положительный пример, на достижения татар Поволжья и в ещё большей степени – Центральной Рады.

Потому, видимо, Челебиев и предложил участникам съезда одобрить, как самые важные и насущные, первоочередные следующие цели. Сплочение крымо-татарского народа, создание в рамках непременно федеративной России Крыма как национально-территориальной автономии, избрание для её управления курултая (сейма), формирование собственных воинских частей.

Как бы между прочим сообщил Челебиев о весьма многозначительном. «Перед нами, – поведал он, – встаёт новый вопрос, о границах. Мы нашли необходимым спросить у Рады, входит ли Крымский полуостров в пределы нашей автономии. С этой целью были отправлены в Киев делегаты». А затем Челебиев рассказал о том, что свидетельствовало об окончательной утрате Временным правительством не только какого бы то ни было авторитета, но и вообще власти. Оказалось, что ответа украинцев– «Мы поздравляем вас с Крымом» – делегатам оказалось недостаточно, и тогда они обратились к… Съезду народов России. И получили его «резолюцию»: «Можете управлять Крымом так, как вам заблагорассудится».

После того Челебиев многозначительно добавил: «Осуществление вышеприведённой резолюции Съезда народов о самостоятельности Крыма /выделено мной – Ю.Ж./ зависит от нас самих».¹⁶

Итак, теперь вопрос об автономии Крыма решался не в Петрограде. Не Временным правительством или будущим Учредительным собранием. Решался в Киеве. Центральной Радой и неким самозванным Съездом народов. Их согласия уже было достаточно для начала раздела страны.

Происшедшее отнюдь не скрывалось, из него не делали тайны. Обстоятельно изложила ход съезда симферопольская газета «Голос татар». Тем не менее, военный министр А.И. Верховский, поддержанный исполняющим обязанности начальника Генерального штаба генерал-лейтенантом В.В. Марушевским, разрешил 7(20) октября формировать отдельные мусульманские полки. В Симферополе (из крымских татар) – 32-й пехотный, в Казани (из приволжских татар) – 95-й, в Уфе (из башкир) – 144-й.¹⁷

Тогда же, осенью, наметилось стремление, но покалишь обособиться, и на Северном Кавказе. Поначалу у горских народов – адыгов, карачаевцев, черкесов и абхазов. В середине августа их представители собрались неподалёку от Майкопа и пришли к решению просить Временное правительство выделить их территории в особые округа. Вместе с тем, чтобы не осложнять отношений с сильными соседями, выразили намерение заключить союз с казаками Кубани.¹⁸

Противоположные взгляды выявились на другом съезде горских народов, уже всего Северного Кавказа. На нём прозвучало предложение провозгласить Северо-Кавказский имамат во главе с муфтием Дагестана Н. Гоцинским. Но, не получив поддержки большинства, оно было отвергнуто. Поэтому на новой встрече – во Владикавказе – 21 августа (2 сентября), с участием казачества, возникла иная идея. Образовать Юго-Восточный союз казачьих войск (Донского, Кубанского, Терского, Астраханского), горцев Кавказа и вольных народов степей (калмыков и ногайцев). Тот самый союз, о котором на Демократическом совещании сообщил В.А. Нагаев.

Месяц спустя эта идея стала претворяться в жизнь. 25 сентября (8 октября) на встрече в Екатеринодаре было решено не позже чем через месяц сформировать правительство становившегося, по сути, автономным огромного региона, для которого избрали новое название – Союз Юго-Восточных федеративных областей. По замыслу его создателей ему предстояло после Учредительного собрания стать штатом Российской Федеративной Республики.¹⁹ Обособленной административной единицей, уже располагавшей не только готовой структурой управления, но и армейскими формированиями – четырьмя казачьими войсками. Казалось, происходившее в стране должно было вызвать немедленную отповедь Временного правительства. Принятие каких-либо решительных мер или хотя бы осуждение. Ведь для того имелись вполне законные основания. Прежде всего, постановление, принятое кабинетом ещё в июле. Дающее право министрам военному и внутренних дел «не допускать и закрывать всякие собрания и съезды, которые могут представлять опасность в военном отношении или в отношении государственной безопасности».²⁰ Но нет. Ни Керенский, ни Верховский не воспользовались предоставленными им правами. Даже не попытались пресечь сепаратистские поползновения Киева и Уфы, Симферополя и Ташкента, Екатеринодара.

Схожим образом повёл себя и Временный совет Российской Республики или Предпарламент, собравшийся в Петрограде 7(21) октября. В те самые дни, когда положение на фронте стало катастрофичным. Немецкие войска 3(16) октября захватили Эзель (Сааремаа), 5(18) – Моон (Муху), а на следующий день – Даго (Хийумаа). Закрепившись на островах Рижского залива, они высадились в Пернове (Пярну) и Гапсале (Хаапсалу) и начали наступление на север, к Ревелю (Таллину). Создали тем непосредственную угрозу столице.

Потому-то члены Предпарламента и попытались установить наиважнейшие, требующие сиюминутного решения, ибо от того зависела судьба страны, проблемы. Однако ограничивались почему-то лишь общими оценками да благими пожеланиями. Вели себя так, будто у них в запасе имелись, по крайней мере, месяцы.

В.К. Брешко-Брешковская (фракция эсеров), старейший член Предпарламента, известная как «бабушка русской революции». «Корень всего теперешнего положения – земельный вопрос. И если собрание действительно хочет помочь России выйти из бедственного положения, то оно должно решить этот вопрос согласно пожеланиям всей крестьянской России».²¹

Н.Д. Авксентьев (фракция эсеров), председатель Предпарламента. «Обстановка внутри страны – хозяйственная разруха, расстройство транспорта, финансовые затруднения, недостаток продовольствия. Решить их возможно только неотложным проведением законодательных актов, которые упорядочили бы хозяйственную, экономическую жизнь страны».²²

Л.Д. Троцкий (фракция большевиков), председатель Петросовета. «Петроград в опасности, революция и народ в опасности. Правительство усугубляет эту опасность, а правящие партии помогают ему. Только сам народ может спасти страну. Мы обращаемся к народу: Да здравствует немедленный честный демократический мир! Вся власть Советам! Да здравствует Учредительное собрание!».²³

А.И. Верховский, генерал-майор, бывший командующий Московским военным округом, военный министр. Уведомил членов Предпарламента о вынужденном сокращении армии на 59 дивизий, то есть 500 тысяч человек, благодаря чему на фронте и в непосредственном тылу останется 5,5 миллионов человек. Для чего? «Для достижения большего сокращения расходов». Чтобы хоть так сократить нехватку всего. Продовольствия (доставка муки по всем фронтам составила 26 процентов потребности, мяса – 50 процентов). Обуви (в январе заготовили 1.3 тысяч пар, в сентябре – всего 900 тысяч). Отметил «печальное состояние вымирающей авиации», автомобильного дела.²⁴

М.В. Алексеев, генерал-от-инфантерии, бывший Верховный Главнокомандующий. «Беспристрастная оценка положения скажет, что немедленное заключение мира явится гибелью России, физическим её разложением, неизбежным разделом её достояния и уничтожением работы поколений трёх предшествовавших веков. Купленный такой тяжёлой ценой мир не улучшит нашего экономического положения, не восстановит нашего расстроенного хозяйства, не даст нам хлеба и угля, не облегчит нам тяжести личного существования не только в ближайшем будущем, но и в более отдалённом будущем».²⁵

О мире, вернее о безрассудстве заключать его при отчаянном положении на фронте, генерал Алексеев заговорил отнюдь не первым, и далеко неслучайно. О том же, правда, несколько в ином ключе – о возможности хотя бы обороняться – говорили практически все выходившие на трибуну члены Предпарламента.

Говорил Керенский, вынужденный объяснять причины уже начатой эвакуации (или «разгрузки», как он предпочитал её называть) Петрограда и плана скорого переезда правительства в Москву. Говорил морской министр контр-адмирал Д.В. Вердеревский, напугавший слушателей страшным рассказом о положении на Балтийском флоте. Говорил начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал-лейтенант Н.Н. Духонин. Говорил министр продовольствия С.Н. Прокопович. Говорили многие, очень многие иные. Но никто из них даже не задался вопросом – а может ли вообще русская армия ещё воевать? Ведь о печальном состоянии, в котором она оказалась, свидетельствовали не только два выступления Верховского. О том же, только ярче, красочнее, сообщала и телеграмма, поступившая в Предпарламент. На имя Керенского и Авксентьева, от Двинского – комиссара 2-го гвардейского Сибирского корпуса.

Впервые за эту войну, – писал Двинский, – полевые хлебопекарни не работают по нескольку дней подряд за неимением муки, а офицеры, солдаты на передовых позициях не могут нести службы из-за отсутствия обуви. Конский состав, не получая фуража, дошёл до такого состояния, что ни один батарейный командир не ручается за то, что его лошади вывезут орудия в случае необходимости совершить передвижение вне шоссейных дорог…

Я считаю своим долгом доложить Временному правительству, что разруха в деле снабжения армии порождает в войсковых массах глубокое недовольство, переносимое массой на командный состав и войсковые организации, бессильные что-либо сделать».²⁶

На вопрос, что же следует предпринять, чтобы армия обрела вновь былую боеспособность, ответил не Керенский, и не Алексеев. Ответил, как ни странно, Троцкий. И ответил весьма своеобразно.

«Правительство Российской Республики, – требовательно бросил он в зал, – через головы империалистических правительств должно обратиться ко всем фактически воюющим народам о немедленном прекращении войны и заключении мира. Мы верим, что народ ответит немедленным перемирием. Если же бы этого не случилось, то мы, большевики, стали бы самыми ярыми оборонцами. И уж поверьте, мы бы повели войну по-настоящему…

Мы бы заставили всю страну напрячь всё своё внимание, отдать все свои силы и все средства для войны. Мы бы отобрали в тылу все сапоги и послали их на фронт. Мы бы оставили буржуям корки хлеба, а хлеб отправили на фронт. Произвели бы строгую ревизию всего имеющегося в стране и строго его распределили».²⁷

Однако при всей важности дилеммы «мир или война», члены Предпарламента выяснением лишь того, как же удержать оборону, ограничиться не смогли. Неизбежно затронули и иные проблемы. Внешней политики, отношений с союзниками. Но, главным образом, содержание наказа М.И. Скобелеву, направляемому в Париж. На конференцию союзных стран, призванную загодя, еще до победы, решить все территориальные споры. Потому-то членам Предпарламента и пришлось коснуться национального вопроса. Вернее, того, как толковать, как понимать лозунг «право наций на самоопределение». Применительно к Европе вообще и к России в частности.

Вышедший на трибуну П.Н. Милюков раскритиковал и саму идею Стокгольмской конференции, и суть наказа. Повёл речь вроде бы о весьма далёком, мало касающемся судеб России. О будущей принадлежности Эльзаса и Лотарингии, итальянских областей Австро-Венгрии, её же Боснии и Герцеговины, Трансильвании, болгарской Добруджи. Только затем бросил авторам документа упрёк, более напоминающий тяжкое обвинение в отсутствии патриотизма – «Ведь наказ Скобелеву начинается с самоопределения Литвы и Латвии!».²⁸ Мол, русским социалистам будущее, что трёх русских губерний, что австрийских, то есть вражеских, провинций – всё едино.

Первым поспешил возразить бывшему министру иностранных дел Ф.И. Дан, один из лидеров РСДРП (м). Правда, чтобы выйти из неловкого положения, ему пришлось прибегнуть к формулировке своего идейного противника Сталина. Растолковывать, что позиция «революционной демократии», то есть меньшевиков и эсеров, относительно Литвы и Латвии состоит отнюдь не в отстаивании для них такой же независимости, какую возвестили для Польши. Самоопределение, подчеркнул он, не есть независимость. Для успеха классовой борьбы всем трудящимся выгодна связь с великой революционной Россией. И именно такая тактика и предполагается социалистами.

Не преминул Дан, воспользовавшись представившимся поводом упрекнуть самого Милюкова, переложив вину за происшедшее в Вильне на его партию. «Когда литовский сейм, – напомнил он, – провозгласил желательность отделения Литвы от России, во главе этого движения оказались не трудящиеся классы Литвы, а кадет Ичас». И добавил, защищая свою позицию: «Революционная внешняя и внутренняя политика есть самое лучшее средство противодействовать отделению национальностей, поддержанному кадетом. Отделению, которым спекулирует Германия».²⁹

Следующим вступил в полемику видный деятель кадетской партии П.Б. Струве. Для начала всю ответственность за развал вооружённых сил, за тяжкое положение, в котором оказалась страна, целиком и полностью возложил почему-то на революцию. Пояснил: «Единственный инструмент мира – армия… Сейчас мы дальше от мира, чем были в начале революции. Наша программа – неприкосновенность и целость нашей территории, и только власть, которая будет стоять на почве такого понимания войны, будет пользоваться нашим признанием».³⁰

Теперь отстаивать наказ пришлось старому вождю эсеров В.М. Чернову. Отстаивать путано, маловразумительно. Пытаясь лишь с помощью софистики доказать недоказуемое. Что, с одной стороны, действительно, под самоопределением Польши следует понимать независимость, а Литвы и Латвии – также независимость. Но, с другой стороны, по твёрдому убеждению его однопартийцев, самоопределение якобы отнюдь не является непременным условием для отторжения или обособления, даже для независимости.³¹

На том непродолжительное обсуждение национального вопроса, уйдя в чисто теоретические дебри, завершилось. Так и не привело не то чтобы к оценке реальной ситуации на Украине, в Крыму, Поволжье, Туркестане, но даже просто к упоминанию о том. Обусловило же такую отрешённость пришедшее со слишком большим опозданием понимание того, что война для России закончилась.

Именно к такому заключению ещё в конце сентября пришли собравшиеся на квартире Г.Н. Трубецкого видные кадеты и прогрессисты А.А. Нератов, Б.Э. Нольде, М.В. Родзянко, Н.В. Савич. Н.А. Маклаков, М.А. Стахович, П.Б. Струве, В.Д. Набоков. Даже они, рьяные, непоколебимые, казалось, оборонцы, признали необходимым в дальнейшем во внешней политике ориентироваться только на всеобщий мир.³² А в десятых числах октября, на частной встрече только кадетов, П.Н. Милюков, А.М. Шингарёв. М.С. Аджемов, В.Д. Набоков, Ф.Ф. Кокошкин выслушали военного министра М.А. Верховского по его настоятельной просьбе.

«Верховский, – вспоминал Набоков всего полгода спустя, – заявил, что он хотел бы знать мнение лидеров к.-д. по вопросу о том, не следует ли немедленно принять все меры (в том числе воздействие на союзников) для того, чтобы начать мирные переговоры. Затем он стал мотивировать своё предложение и развернул отчасти знакомую нам картину полного развала армии, отчаянного положения продовольственного дела и снабжения вообще, гибель конского состава, полную разруху путей сообщения, с таким выводом: «При таких условиях воевать дольше нельзя, и всякие попытки продолжать войну только могут приблизить катастрофу».

«Милюков и Шингарёв, – продолжает Набоков, – сразу обрушились на Верховского. Мне пришлось молчать, тем более что как бы ни была обоснована и доказательна аргументация Верховского, его собственная несостоятельность была слишком очевидна, и ожидать от него планомерной и успешной деятельности в этом сложнейшем и деликатнейшем вопросе было невозможно…

Разговор закончился тем, что Верховский спросил: «Таким образом, я не могу рассчитывать на вашу поддержку в этом направлении?», и, получив отрицательный ответ, встал и раскланялся. А на другой день в вечернем заседании комиссии по военным делам Совета республики /Предпарламента – Ю.Ж./ повторил в дополненном виде свою аргументацию с теми же выводами».³³

Второй, ещё более веской причиной, заставившей Предпарламент так и не принять решений по каким бы то ни было проблемам, стала его откровенная неуверенность в своих властных полномочиях. Начиная с середины октября, все столичные газеты стали писать о готовящемся выступлении большевиков. Об их твёрдом намерении созвать очередной съезд Советов, который и отрешит Временное правительство вместе с Временным советом Российской Республики от власти. Возьмёт её на себя.

Писали газеты, что созыв съезда наметили на 20 октября, но по какой-то причине отсрочили. Правда, совсем ненадолго, всего на несколько суток.

Днём 24 октября (6 ноября) на трибуну Предпарламента неожиданно для его членов поднялся Керенский. Всегда экзальтированный, взвинченный, истеричный, на этот раз – отрешённый, подавленный, как бы покорный судьбе. Произнёс слишком длинную, постоянно вдаваясь в малозначащие подробности, речь. Явно контрастирующую с тем, что по его же словам происходило в Петрограде.

В последнее время, – медленно говорил премьер, – вся Россия и, в особенности, население столицы было встревожено открытыми призывами к восстанию, которые делались со стороны безответственной, отколовшейся от революционной демократии, я бы сказал, крайней – не в смысле направления, но крайней – в смысле отсутствия разума, части демократии…

Призывы к восстанию ежедневно помещались в газетах «Рабочий путь» и «Солдат», и вместе с тем начались приготовления к действительной попытке ниспровержения существующего государственного строя путём вооружённого восстания».

Описав в мельчайших подробностях тех, кого он назвал «врагами народа», Керенский поведал столь же хорошо известное всем. Что после открытой пропаганды восстания и его подготовки «группа, именующая себя большевиками», приступила к действиям. Еще 21 октября (3 ноября) разослала некий приказ о неисполнении распоряжений командного состава и военных властей без утверждения их присланными в полки комиссарами Петроградского революционного штаба.

Военные власти, продолжал Керенский, признали это распоряжение преступным и потребовали в самый кратчайший срок отказаться от него. Кроме того, по его, Керенского, личному указанию военные власти, хотя и могли приступить к немедленным и решительным действиям, но сочли возможным дать большевикам время, чтобы отказаться от своих намерений. «Мы. – пытался маловразумительно объяснить глава правительства столь странное бездействие, – должны были сделать это ещё и потому, что никаких реальных последствий этого приказа в первые сутки его объявления в войсках не наблюдалось…»

«В настоящее время, – продолжал Керенский, – прошли все сроки, и мы того заявления, которое должно было быть сделано в полках, не имеем. Наоборот, имеется обратное явление, а именно, самовольная раздача патронов и оружия, а также вызов двух рот на помощь революционному штабу. Таким образом, я должен установить перед Временным советом полное, явное и определённое состояние, известное части населения Петербурга как состояние восстания…

В настоящее время, когда государство от сознательного или бессознательного предательства погибает, Временное правительство и я, в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим… Временное правительство могут упрекать в слабости и чрезвычайном терпении, но, во всяком случае, никто не имеет права сказать, что Временное правительство за всё время, пока я стою во главе его, прибегало к каким бы то ни было мерам воздействия раньше, чем это грозило непосредственной опасностью и гибелью государству».³⁴

Продолжало Временное правительство бездействовать, проявляя редкостное, самоубийственное безволие и на следующий день, ставший для него, как и для Предпарламента, последним.

Утром 25 октября (7 ноября) в Петрограде повсюду появилось воззвание «К гражданам России». Оно уведомляло об уже свершившемся: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона».

К концу того же дня, в 22 часа 40 минут, открылся, наконец. Всероссийский съезд Советов. Второй по счёту. Прежде всего, объявил о взятии всей полноты власти в стране, а также принял собственное, программное воззвание:

«СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ – предложит немедленно демократический мир всем народам и немедленное перемирие на фронтах.

Она обеспечит – безвозмездную передачу помещичьей, удельной /бывшей императорской семьи – Ю.Ж./ и монастырской земель в распоряжение крестьянских комитетов;

– отстоит права солдата, проведя полную демократизацию армии;

– установит рабочий контроль над производством;

– обеспечит созыв Учредительного собрания;

– озаботится доставкой хлеба в город и предметов первой необходимости в деревню;

– обеспечит всем нациям, населяющим Россию, подлинное право на самоопределение».

Сразу же самое основное (то, что ждала страна с марта месяца, что обещали, только обещали, меньшевики и эсеры, что только что прокламировали) закрепили законодательно, в форме декретов – о мире, о земле.

Своё тридцатичасовое заседание съезд завершил избранием постоянно действующего органа – Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК). Многопартийного – включившего 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 меньшевиков-интернационалистов, 3 украинских социалистов и 1 эсера-максималиста. Сформировал однородное правительство Совет Народных Комиссаров, как решили теперь называть министров. С председателем В. Ульяновым (Лениным). Одним из пятнадцати народных комиссаров – председателем по делам национальностей – утвердили И.В. Джугашвили (Сталина). Сочли именно его, и только его, наиболее отвечающим данному посту.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.