Глава 11. В паутине интриг

Глава 11. В паутине интриг

На Руси было неладно. Иван Васильевич знал это. Он не мог этого не чувствовать. Достигнутые успехи странным образом тормозились и сводились на нет. Преступники уходили от ответа. Царь на каждом шагу натыкался на скрытое противодействие, которое парализовывало его власть. И существовали какие-то силы, направлявшие это противодействие…

В 1563 г. государь лишился сразу нескольких близких людей. Умер ногайский князь Исмаил. Его место занял сын Тинехмат, совсем не похожий на отца. Друг лишь до тех пор, пока это будет выгодно. В ноябре умер брат царя Юрий. Он оставался недееспособным, но ведь — родной брат. А смерть Юрия приближала к трону Владимира Старицкого, подогревала его амбиции. Расхворался и святитель Макарий. Чувствуя, что силы покидают его, он решил уйти в монастырь. Но Иван Васильевич уговаривал его остаться. Потому что знал: в Церкви тоже неладно. Некоторые иерархи вели какие-то закулисные дела с боярской оппозицией, выступали с ней единым фронтом. Если уйдет Макарий, друг и наставник государя, кто займет его место? Святитель все-таки согласился не оставлять свой пост, но подняться ему было уже не суждено, 31 декабря он преставился.

И выяснилось, что на главенство в Церкви претендует архиепископ Новгородский Пимен. Документы показывают, что он в этот период проводил в Москве чуть ли не больше времени, чем в своем Новгороде. Его престол считался вторым по рангу после московского. Готовя почву для своего избрания, Пимен использовал в качестве козыря и привилегию, которую несколько веков назад новгородские владыки получили от патриарха — носить белый, а не черный клобук, ставить печати красным воском. Такого отличия не имели даже митрополиты.

Но в отношении него царь имел какие-то основания для недоверия. Какие в точности — мы не знаем. Имеются данные, что Пимен был близок к Владимиру Старицкому. Созвав Освященный Собор, Иван Васильевич, сперва поднял вопрос о белом клобуке. Добился того, что иерархи признали: подобная привилегия ущемляет приоритет первосвятителя Руси. Поэтому право носить белый клобук и ставить красные печати было распространено на митрополита и на архиепископа Казанского. (В Соборах участвовали родственники царя, и представляется не случайным, что решение о клобуке князь Владимир Андреевич не подписал.) И лишь после того, как Пимен потерпел поражение, царь перешел к выборам. На пост митрополита он сумел провести своего духовника, старца Чудова монастыря Афанасия, бывшего протоиерея Благовещенского собора Андрея.

Но в это же время, когда решались церковные проблемы, потерпел крушение стратегический замысел царя — принудить Литву к миру. Ведь в окружении Сигизмунда тоже знали: на Руси неладно. Знали гораздо лучше, чем сам государь, и играли соответствующим образом. Молили о перемирии, но использовали его для передышки. Обещали немедленно снарядить послов, но протянули время и прислали их только в конце 1563 г. Иван Васильевич предложил условия очень умеренные. Заключить перемирие на 10 лет, а за Россией остаются Полоцк и часть Ливонии. В общем-то, путь для торговли через Нарву уже открылся, можно было этим ограничиться. Нет, паны отказались. Что ж, государь предусматривал и такой вариант. Если Полоцка оказалось недостаточно, велел нанести новый удар, пусть одумаются.

Из Полоцка выступила рать Петра Шуйского, из Вязьмы — князей Серебряных. Им предписывалось соединиться, взять Минск и Новгородок-Литовский. Но 26 января 1564 г. под Улой армия Шуйского подверглась разгрому. Погибли командующий, князья Семен и Федор Палецкие, несколько воевод попали в плен, литовцы захватили весь обоз и артиллерию. А армию Серебряных гетман Радзивилл ловко нейтрализовал. Направил гонца с донесением о битве такой дорогой, чтобы он наверняка попал к русским. И воеводы, узнав о судьбе Шуйского, отступили к Смоленску. Победа праздновалась по всей Литве и Польше. Даже труп Шуйского привезли в Вильно, демонстрировали публике. Шок Полоцка был преодолен. Шляхта воспрянула духом, снова бряцала саблями. Вон как разнесли русских! И о том, чтобы просить мира, теперь даже речи не было.

А в Москве, когда начали разбираться в причинах трагедии, обнаружились явные признаки… предательства. У Радзивилла было довольно мало сил. С ратью Серебряных он вообще не рискнул вступить в бой. И Шуйского одолеть не смог бы. Но наши воины не знали, что рядом враг. Они шли по территории, которую контролировали русские. Доспехи, как это делалось в дальних походах, везли в санях. Двигались налегке, без строя, растянувшись по дороге среди лесов и болот. Зато Радзивилл прекрасно знал маршрут армии, устроил засаду в удобном месте. И удар нанес очень точный, прямо по ставке воевод. Потери-то оказались весьма маленькими, около 200 человек! Остальные 20 тыс. ратников, одним махом лишенные командования, просто бежали — и все вернулись в Полоцк. У Радзивилла не хватило воинов даже для того, чтобы преследовать и истреблять их… Началось следствие. По подозрению в измене были арестованы боярин Иван Шереметев и его брат Никита, наместник Смоленска. Но тут же, как водится, нашлись заступники. Целая плеяда представителей боярских родов выступила поручителями. Набрали 80 человек, готовых внести залог, и Шереметева освободили.

И вот тогда-то, в начале 1564 г., в Москве стали твориться дела странные и чрезвычайные. Были убиты без суда бояре Михаил Репнин и Юрий Кашин. Версию Курбского, что Репнин поплатился жизнью, отказавшись на царском пиру плясать в маске со скоморохами, мы сразу отбросим. Во-первых, Иван Васильевич никогда не был склонен к подобным развлечениям. Во-вторых, как раз в это время ему было совсем не до плясок: поражение в Литве, переговоры с Крымом, напряженная работа по выборам митрополита. Наконец, если таким образом «провинился» Репнин, почему пострадал Кашин? Да и сам Курбский запутался. То писал, что Репнина убили на пиру, а Кашина на другой день, когда он шел в церковь. Позже сообщал, что их убили вместе.

Но исследователи выявили истинную причину. Именно Репнин и Кашин, двоюродные братья из рода Оболенских, каждый раз выступали инициаторами поручительства за опальных и изменников! Как раз они являлись организаторами оппозиции и саботажа. Немного спустя к ним добавился третий убитый, Дмитрий Овчина-Оболенский. И опять же, версия иностранных источников представляется сомнительной: о том, что он грязно оскорбил Федора Басманова, назвав его наложником царя. Если так, то Овчина действительно заслуживал смерти — за оскорбление величества казнили во всех странах. Но обращает внимание, что он был близким родственником Репнина и Кашина. Отсюда следует куда более вероятная вина — соучастие в заговоре. А также и в измене, погубившей армию Шуйского.

Кстати, сами по себе эти три случая открывают перед нами поразительный факт! Царь получал информацию о заговорщиках, но не мог покарать их по закону! Понимал, что Боярская дума «своих» не выдаст, прикроет. А безнаказанность вызывала все более тяжкие последствия. И государю пришлось самому нарушать свои законы, отдавать тайные приказы покарать виновных. Иначе не получалось! Но, конечно же, и знать сразу смекнула, откуда ветер дует. Разразился скандал. О нем мы знаем мало. Известно лишь, что бояре устроили какой-то коллективный демарш, подключили митрополита, духовенство, и Ивану IV пришлось объясняться. Что уж ему говорили, что он отвечал, осталось за кадром, но больше подобные акции не повторялись.

Зато повторялось другое. В апреле бежал в Литву Курбский. Историки вслед за Карамзиным бездумно повторяют вопрос: было ли его бегство изменой? Хотя, наверное, не стали бы задумываться, считать ли изменником генерала Власова. Но вина Курбского была гораздо страшнее, чем Власова. Разбитый генерал в плену перешел на сторону врага. А князь стал предателем задолго до бегства. Уже после смерти Курбского его наследники представили в литовский суд документы, которые свидетельствовали: по крайней мере с 1562 г. он состоял в тайной переписке с гетманом Радзивиллом, подканцлером Воловичем и самим королем. Эти документы сохранились, но исследователи почему-то долгое время их «не замечали». Они были опубликованы только академиком Р.Г. Скрынниковым.

Впрочем, некоторые авторы, судя по всему, их видели. Так, Валишевский признавал: поражение под Невелем в 1562 г., когда Курбского разбили вчетверо меньшие силы, было «подготовлено какими-то подозрительными сношениями» князя с литовцами. Причем стоит подчеркнуть: к этому бывшему советнику Иван Васильевич относился весьма лояльно. Курбский не подвергся преследованиям за участие в делах Адашева и Сильвестра, не привлекался к следствию после смерти Анастасии. Его не наказали за позорное поражение. В походе на Полоцк государь назначил его воеводой сторожевого полка. Потом послал в Дерпт, но не так, как опального Адашева, а поставил наместником Ливонии. И в этой должности он предавал не только русских. По поручению царя он вступил в переговоры со шведским наместником графом Арцем, чтобы тот сдал замок Гельмет. Граф оказался понятливым, деньги любил. Подписали договор. Но Курбский через литовцев заложил Арца, и шведы его колесовали.

За князем, между прочим, значилась еще одна немаловажная вина, не политическая, а духовная. В своих последующих работах он выступал искренним почитателем «старца» Артемия Пустынника, осужденного Собором в 1554 г., нападал на Церковь, на «вселукавых мнихов иосифлянских», обвинял царя, что тот невиновных «еретики прозывати». Курбский был связан с жидовствующими. Но это выяснится позже. А в 1564 г. не кто иной, как Курбский, обеспечил разгром Шуйского. В трудах Скрынникова приводятся его письма к Радзивиллу, где сообщался путь движения армии, давались рекомендации, как лучше напасть на нее.

Царские чиновники продолжали распутывать обстоятельства дела, и князь понял, что попал под подозрение. А участь Репнина, Кашина, Овчины показывала, что высокое положение уже не гарантирует безопасности. Поэтому Курбский решил спасаться. Головоломных побегов придумывать не пришлось, уехал он без помех. Кто задержит наместника? Захватил с собой крупную сумму денег. Правда, литовские воины, встретившие князя, ограбили его, и он жаловался королю, что у него отобрали 30 золотых дукатов, 300 золотых и 400 серебряных талеров и 44 серебряных рубля. Добавим и такой характерный штрих. Курбский послал слуг занять денег у Псковско-Печерского монастыря. Очевидно, хотел воспользоваться моментом, пока его считают наместником, не знают о бегстве. Но монахи уже знали, денег не дали. Однако самое любопытное — проявляя такую заботу о деньгах и вывозя сумки с золотом и серебром, князь «забыл» в Дерпте жену и девятилетнего сына! Курбский совершенно не опасался за их жизнь и судьбу. Он был уверен, что царь на его родных отыгрываться не станет.

И оказался прав. Женщину и ребенка Иван Васильевич даже пальцем не тронул, отпустил их в Литву к главе семьи. Ну а убытки Курбского Сигизмунд компенсировал с лихвой, дал ему г. Ковель, Кревскую старостию, 28 сел и 4 тыс. десятин земли. В знак признательности князь выдал всю русскую агентуру в Литве и Польше и активно подключился к вражеской пропаганде. Ведь одно дело, когда агитационные материалы рассылает Радзивилл, а другое — когда их пишет «свой» князь, вчерашний сослуживец. А заодно, как нетрудно понять, это позволяло оправдаться самому, упредить обвинения в измене. Так появилось первое послание Курбского царю. Ивана Васильевича, пощадившего его близких, князь ославил «тираном», купающимся в крови подданных, истребляющим «столпы» собственного государства. Учтем: к этому времени лишилось жизни лишь трое «столпов». Но ведь послание и не предназначалось Ивану IV. Оно распространялось по европейским дворам, среди шляхты — чтобы не передавалась царю, засылалось для русских дворян, чтобы следовали примеру князя и вместо «рабства» выбирали «свободы».

Байку о том, как слуга Васька Шибанов, жертвуя жизнью, лично передал послание государю, как разгневанный «тиран» пронзил ему ногу посохом и, опершись на него, велел читать письмо, выдумал Карамзин. Выдумал от первого до последнего слова. Документы говорят лишь о том, что Шибанов на самом деле существовал, во время следствия об измене Курбского был арестован и казнен как его соучастник. Все. Никаких иных данных о делах этого человека нет. Кстати, неужели допустили бы изменнического холопа к царю? Да и посох, которым можно пронзить ногу, — откровенная ложь. Если не верите, поэкспериментируйте (автор попробовал), возьмите эдакую заостренную штуковину и походите с ней по деревянному полу. Она втыкается на каждом шагу, приходится с усилием вытаскивать! Что же касается письма, то оно пересылалось никак не Шибановыми, его тиражировали в Литве и распространяли военными разъездами.

Но и Ивану Васильевичу нельзя было не отреагировать на пропагандистский ход. В ответ он пишет послание Курбскому. Большое, целую книгу. И еще раз зададимся элементарным вопросом: неужели требовался такой труд, чтобы ответить одному подлецу? Конечно, нет! Его послание тоже предназначалось не для князя. Личным будет второе, короткое письмо, где царь перечислит конкретные преступления Курбского, Сильвестра, Адашева, Курлятева и др. А первое было типичной контрпропагандой: рассматривались тезисы о «рабстве», «свободах», сути предательства, принципах царской власти. Разбирать переписку государя и Курбского мы не будем, это делалось много раз и с разных позиций. Но, думаю, любой, кто без предвзятого настроя прочтет сами тексты, сможет увидеть, кто прав — насколько письма царя честнее, прямее, логичнее, а вдобавок ярче и лучше написаны.

Однако информационная война стала лишь прелюдией настоящих сражений. Враги готовили сокрушающий удар. Сигизмунд на папские и императорские субсидии набирал большое количество наемников. А одновременно были предприняты тайные операции на флангах — с целью натравить на русских шведов и турок. В Швеции, как и в России, была сделана ставка на внутреннюю оппозицию. Эрик XIV, по примеру Ивана IV, старался укрепить свое единовластие. Знати это очень не нравилось, и она группировалась вокруг брата короля, герцога Финляндского Юхана. Это и использовали. Рядом с Юханом появились иезуиты, польские агенты, его умело обработали, женили на сестре Сигизмунда Екатерине Ягеллонке — той самой, которую «сватал» царь. Герцог стал готовить переворот. Но Эрик, узнав об этом, действовал без колебаний. Ввел в Финляндию войска, отправил брата в тюрьму, а оппозицию разгромил — создал новый карательный орган, королевский суд, и казнил более 300 человек.

А в Стамбуле дипломаты и агенты Сигизмунда, папы, императора действовали через подкупленных вельмож. Султана убеждали, что самое время напасть на русских, увязших на западе, навязали ему астраханского князя Ярлыгаша с «блестящим» планом: наступать по Дону, прорыть канал в Волгу, провести туда флот, и Казань, Астрахань упадут к ногам Турции, а России, очутившейся в окружении, останется только капитулировать. В Азов были отправлены корабли, артиллерия… На самом-то деле проект был невыполнимым: для его авторов главным было другое — толкнуть турок на север. Но Сулейман I был не таким простачком, чтобы безоглядно ринуться в авантюру. Он вроде бы собирался начать операцию, взвешивал, но приказ на наступление так и не отдал. Можно даже предположить, что он преднамеренно ввел в заблуждение западные державы, а сам вдруг нанес удар совсем на другом направлении — на Мальту. Правда, овладеть ею не смог, понес большие потери, и проект похода на Волгу отпал сам собой.

А Москву об этом плане известил не кто иной, как… Девлет-Гирей. Убеждал, что он противник таких действий, что это он предотвратил османское вторжение, предлагал заключить союз. Но и хан лгал. Пугая царя турецкой угрозой и выставляя себя «другом», он старался лишь выманить за это «подарки», а заодно заморочить русским головы и убаюкать их — в это самое время Девлет-Гирей готовил совместное наступление с Сигизмундом… И осенью 1564 г. загрохотало по всей границе. Радзивилл и Курбский с 70-тысячной армией двинулись на Полоцк, корпус Сапеги — на Чернигов, отряды Полубенского атаковали в Ливонии.

Служилые люди московского двора на Регенсбургском посольском съезде 1576 г. Гравюра XVI в.

Ну а когда царь направил полки на запад, хан бросил 60 тыс. конницы на Рязанщину Войск здесь почти не было. Спасли положение Алексей и Федор Басмановы, находившиеся в своем поместье. Они с дружиной слуг разбили татарскую разведку, узнали, куда идет орда, успели прискакать в Рязань и поднять жителей на оборону. Ожесточенные атаки крымцев были отбиты. А потом хан узнал, что к Оке выступили царские рати, и увел свое воинство, нахватав пленников. Лишь ширинский мурза Мамай задержался под Пронском, увлекшись грабежами, и поплатился: 3 тыс. татар перебили, 500 взяли в плен.

Атака на Полоцк также была отражена. Даже горожане, всего полтора года находившиеся под царской властью, успели оценить, насколько она лучше панской. Вместе с ратниками они вышли на защиту. Меткий артиллерийский огонь косил нападающих. А царь уже ждал, что неприятель обрушится на Полоцк. Сама логика подсказывала, что Литва после победы под Улой и измены Курбского, знавшего все военные секреты, должна перейти в наступление. Иван Васильевич правильно оценил, куда нацелится удар, и заблаговременно расставил на границе полки казанского царя Симеона, Пронского и Серебряных. Теперь они пришли в движение, заходя литовцам в тыл. Узнав об этом, Радзивилл поспешил отступить. А русские, преследуя его, еще и захватили крепость Озерище.

Под Черниговом войско Василия Прозоровского разбило Сапегу В Ливонии литовцы одержали победу над Иваном Шуйским и Шереметевым, но когда вторглись на Русь, их отбили от Красного. А воевода Бутурлин с конницей совершил рейд под Венден, Вольмар и Ранненбург, взяв 3 тыс. пленных. Грандиозная операция завершилась полным провалом. Но Сигизмунд все еще не желал угомониться, дал Курбскому 15 тыс. солдат и направил на Великие Луки. На королевской службе князь особой доблести тоже не проявил. В бои не вступал, городов не брал, зато разграбил и выжег вокруг Великих Лук все села, храмы, монастыри. Причем набег отличался исключительной жестокостью. Курбский и его орда наемников даже в плен крестьян не угоняли, терзали и резали всех подряд. Не щадили ни старых, ни малых, женщин убивали после глумлений и надругательств, хозяев — после пыток, вымогая деньги…

И в такой обстановке Ивану Васильевичу вдруг стало известно, что среди знати зреет еще один заговор! Он знал, кто в нем состоит. Узнал и о том, что готовится убийство всей его семьи… Вот и прикиньте, что же ему оставалось делать? Арестовать, судить? Все опять кончится ничем. Приказать устранить врагов без суда? Один раз он уже получил конфронтацию со всем боярством. Да и сколько можно? Неужели он не государь в своем государстве? Нет, он решил… уехать. Куда глаза глядят! Царский двор засобирался на богомолье. Но сборы были необычными. В обозы грузили всю казну, святыни — кресты и иконы. Объяснений не давалось. Озадачены? Не понимаете? Ну и шут с вами, ломайте головы. С собой царь позвал некоторых бояр и дьяков «з женами и з детьми» и 3 декабря, благословясь у митрополита, покинул Москву.

В Коломенском остановились на две недели — грянула оттепель, распутица. Это было одно из самых любимых мест Ивана Васильевича. Место, наполненное светом и прозрачной благодатью чистого воздуха. Высокий берег Москвы-реки, откуда перед государем открывалась необъятная ширь родных лугов, лощин, перелесков. Здесь белокаменным шатром вздымался храм Вознесения Христова, построенный в честь его рождения. Храм дивный и одухотворенный. Твердо и несокрушимо опирающийся на могучем основании, а свой крест устремляющий в бездонную высь. Раскрывающий и распахивающий эту высь святым крестом, соединяя собой земное и Небесное — так же, как обязан соединять сам царь. Здесь государь когда-то от души радовался, праздновал падение Астрахани. Здесь, в Коломенском, глядя на эту красоту, прощалась с мужем и умирала Анастасия…

И здесь же он переживал все накопившееся на душе. Это были очень трудные, очень болезненные раздумья. Мучительные, напряженные. Это был рубеж, обрывающий всю прошлую жизнь. Возвращаться в нее было нельзя. Предстояло сделать шаг в другую сторону. В какую?.. Нет, решение никак не могло быть легким. Ведь если уж отвлечься в исторические аналогии, государь оказался точно в таком же положении, в какое через 350 лет попадет… Николай П. С одной стороны, тяжелая война. С другой — «кругом измена, подлость и обман». Впрочем, ему-то пришлось вытерпеть побольше, чем Николаю Александровичу. Он испытал на себе жалкую долю сироты во власти временщиков. У него убили жену, нескольких детей. Кстати, вполне вероятно, что и в 1564 г. имела место попытка цареубийства. Например, упоминается, что у царя в те месяцы наблюдалось выпадение волос на голове и бороде. А это признак отравления ртутью — так же травили Анастасию. Известно и другое: после своего отъезда из Москвы государь стал принимать лекарства только из рук нового приближенного — Вяземского. Значит, получил основания для опасений. Да и лекарства ему раньше не требовались, здоровым был.

А выбор у Ивана IV и Николая II был, по сути, один и тот же. Первый путь — отречься от престола, и разбирайтесь сами, как хотите. В конце концов, царь не только глава государства, он еще и человек, его силы не безграничны. Но Иван Васильевич знал, чем это обернется. Засилье олигархов, анархия, развал — и гибель России, разрушение Православия. А он отвечал за страну перед Богом. Хотя существовал и второй путь… Когда позволила погода, государь со своим двором выехал в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда в Александровскую слободу. И к этому моменту выбор был уже сделан. С дороги царь начал рассылать приказы, призывал съезжаться к себе «выборных» дворян «изо всех городов… с людми, с конми и со всем служебным нарядом». Под рукой Ивана Васильевича собиралось внушительное, верное ему войско.

3 января 1565 г. гонец Поливанов привез митрополиту и боярам грамоту. Царь перечислял все вины знати и чиновников со времен своего детства — расхищения казны, земель, притеснения людей, пренебрежение защитой Руси, которую терзали все кому не лень, называл и измены, саботаж, покрывательство преступников. Объявлял, что он, не в силах этого терпеть, «оставил свое государство» и поехал поселиться, где «Бог наставит». Но он не отрекался от престола! (Да оппозиции только этого и требовалось, вмиг бы возвела на царство Владимира.) Нет, такого подарка Иван Васильевич заговорщикам не сделал. Он остался царем — и своим царским правом наложил опалу на всех бояр и правительственный аппарат. Все отстранялись от исполнения служебных обязанностей! Все дела останавливались, учреждения закрывались.

А одновременно дьяки Михайлов и Васильев привезли другую грамоту, зачитывали ее перед горожанами. В ней царь тоже разбирал вины знати, но заверял, что простые люди могут быть спокойны, на них он никакого гнева и опалы не держит. И Москва взбурлила, взорвалась. Народ поднялся за своего царя! Духовенство и бояре, собравшиеся на совещание в палатах митрополита, очутились в осаде. Люди требовали от них ехать к государю, уговорить вернуться. Москвичи и сами обратились к нему, просили, чтобы он «их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял». Обещали, что готовы своими силами «потребить» лиходеев и изменников, пусть только царь укажет — кого?

К Ивану Васильевичу хотел отправиться митрополит, но бояре не пустили — боялись, что без него чернь начнет их крушить. Делегацию церковников возглавил архиепископ Новгородский Пимен (в период кризиса он опять «почему-то» околачивался в Москве). За духовенством двинулись бояре, дьяки, дворяне — прямо с совещания, не заезжая домой (попробуй заехать, если на улицах растерзать могут). Александровская слобода уже напоминала военный лагерь. Бояр и епископов остановила охрана, доставила к царю. Это была капитуляция. Делегаты молили Ивана Васильевича вернуться на царство, соглашались, чтобы «правил, как ему, государю, угодно», а над изменниками «в животе и казни его воля». Государь смилостивился. (И в самом деле смилостивился, ведь к Александровской слободе вслед за боярами хлынули десятки тысяч людей, грозя им расправой.) Но Иван IV общую опалу снял, а Думе и Освященному Собору продиктовал ряд условий. Царь получал право наказывать виновных без суда Боярской думы. Духовенство в его дела не вмешивалось. А для искоренения расплодившегося зла вводилось чрезвычайное положение — опричнина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.