Над Курской дугой
Над Курской дугой
18 марта мы перебазировапись на самолетах Ли-2 на Тамбовский аэродром. Здесь наш полк перешел на трехэскадрильный состав и доукомплетовался личным составом и самолетами за счет 855-го бомбардировочного полка. При доукомплектовании в личном составе полка и дивизии произошли значительные изменения.
Полковник Антошкин стал командиром 6-го смешанного авиационного корпуса и сформировал его штаб на базе офицеров 221-й бомбардировочной дивизии. Командиром дивизии был назначен подполковник Бузылев. Меня назначили заместителем командира полка, а Гладкова — на такую же должность в 745-й полк.
Вступив в должность заместителя командира полка, я вместе с командиром Бебчиком занялся комплектованием эскадрилий. Командирами эскадрилий были назначены Помазовский, Никонов и Кондрашов.
Летчики Рудь и Архангельский были назначены командирами звеньев. Когда реорганизация полка была закончена, командиры эскадрилий и летчики стали рваться в бой. Но сейчас были не двадцатые годы, и немцев одним порывом и силой не возьмешь. Нужны были и сила, и тактика. Наша сила была в бомбовых ударах, штурмовых действиях и массировании. А вот с тактикой дело обстояло сложнее. Чтобы разнообразить тактику, надо было мастерски летать и владеть навигацией, а наши молодые летчики и штурманы пока радовались, только когда прилетали на свой аэродром.
Следовательно, несмотря на войну, надо сначала научить их как следует летать, бомбить, стрелять, а потом уже думать о тактике. А чтобы организовать боевую подготовку, пришлось выпрашивать лимиты горючего, разрешение на полеты и начинать летать. Командир корпуса Антошкин поддержал наши начинания и выделил топливо.
Как только летное поле аэродрома подсохло, мы организовали полеты на боевую подготовку и начали интенсивно готовить летный состав к боевым действиям. Командир полка Бебчик убыл в отпуск по семейным обстоятельствам, и всей боевой подготовкой занялся я. Несмотря на очень ограниченные лимиты горючего для самолетов, мы подготовили эскадрильи и полк к боевым действиям днем в простых и сложных метеоусловиях и подготовили пятнадцать новых летчиков к полетам ночью. Всего на боевую подготовку в полку было выполнено около тысячи полетов днем и 659 полетов ночью[145].
Полеты на боевую подготовку мы использовали для сколачивания экипажей, звеньев, эскадрилий и полка, для отработки взаимодействия и управления.
Новые командиры эскадрилий показали себя достаточно подготовленными, волевыми и энергичными. Мало у них было только боевого опыта.
Помазовский, хотя пришел с должности командира звена, подавал неплохие надежды. В свой тридцать один год он был старше своих подчиненных. Очень спокойный и рассудительный, он основательно тренировал летный состав и говорил, что все его летчики, штурманы и стрелки стремятся в бой. Беспартийный Помазовский несколько стеснялся, разговаривая с секретарем парторганизации эскадрильи Лузгаревым. На гимнастерке он с гордостью носил орден Красного Знамени.
Командир второй эскадрильи Никонов хорошо сошелся с назначенным к нему штурманом эскадрильи Рябовым и за полтора месяца подготовил эскадрилью к боевым действиям. С его приходом в эскадрилье стало больше порядка и организованности, но еще не хватало духа боевой дружбы. Опытный боевой штурман Рябов хорошо дополнял Никонова, и Никонов не стеснялся признавать, что у его штурмана значительно больший боевой опыт и владение тактикой. Рябов поддерживал в эскадрилье боевые традиции полка.
16 апреля заместитель по политической части командира полка Куфта попросил построить личный состав полка. Он произнес теплую прощальную речь, в которой сообщил, что убывает из полка, вспомнил успехи и потери под Москвой и Сталинградом. От проникновенных слов и воспоминаний о погибших товарищах многие прослезились. Когда расходились, Рябов сказал:
— Куфта прощался с нами, как Наполеон с гвардией, только не целовал Боевого знамени.
Я ответил, что от нас уходит хороший замполит, много сделавший для полка, при всех свойственных каждому человеку мелких недостатках, но не знал, что Рябов так много знает о Наполеоне.
Рябов, остряк и никогда не унывающий человек, четко представлял себе цели и задачи в войне, свою роль защитника Родины, роль и значение окружавших нас людей. Под внешним легкомыслием в нем скрывался талантливый организатор, отважный боец и очень серьезно и много размышлявший человек.
В мае на пополнение полка из Астрахани прибыла группа девушек-оружейниц. Среди них были Лариса Овражко, Валя Макеева, Надя Гейко, две Ольги Поповых, Лида Клименко, Мария Рыхлеева и Женя Мокрожицкая. Это пополнение было очень кстати, так как всех оружейниц, прибывших в полк весной 1942 года, пришлось из-за интересного положения демобилизовать, и готовить вооружение бомбардировщиков к боевым вылетам было некому.
— Что мы будем с ними делать? — сетовал инженер по вооружению Заяц.
— Они будут подвешивать бомбы и готовить пулеметы, — урезонивал его начальник штаба полка.
— Это я знаю, только надолго ли? — вздохнул Заяц.
Конечно, и Заяц, и все мы знали, что девушки умели ловко подвешивать стокилограммовые бомбы, снимать и чистить тяжелые крупнокалиберные пулеметы и пушки, снаряжать патронные ящики на бомбардировщиках, но, глядя на их талии и хрупкие изящные фигуры, было страшно за то, каких сил требовала эта работа.
Новых оружейниц разместили в одной землянке. Два дня они стирались и гладились, развесив на веревках гимнастерки и женское бельишко, а потом старшина Лариса Овражко с песней привела их строем в столовую. Все девушки были в начищенной обуви, хорошо подогнанных гимнастерках и свежих юбочках до колен.
Летный и технический состав в это время тоже не дремал. Все подтянулись и начистились. Вскоре появились и симпатии между Помазовским и Овражко, летчик Марченко полюбил Надю Гейко, а Архангельский был неравнодушен к Лиде Клименко.
В середине мая в полк прибыл новый заместитель командира полка по политической части майор Роднов Михаил Алексеевич.
29 мая командир полка поставил задачу на перебазирование в состав 16-й воздушной армии и приказал мне подготовить план перебазирования летного эшелона, а начальнику штаба — план перебазирования наземного эшелона. В заключение, обращаясь к личному составу, он сказал:
— У нас в полку теперь тридцать летчиков, тридцать штурманов и по столько же стрелков-радистов и стрелков. Все мы будем испытаны войной. Давайте же, друзья, выдержим это испытание с честью.
1 июня мы перебазировались на аэродром Борки, в 16 километрах от Задонска, войдя в состав 16-й воздушной армии Центрального фронта. Командующим 16-й ВА был генерал С. И. Руденко. Одновременно перебазировались на фронт штабы 221-й дивизии и 6-го смешанного авиационного корпуса, в состав которых входил наш полк.
Сталинградская битва стала перевернутой страницей истории. Впереди предстояла битва под Курском.
Закончив размещение полка, маскировку самолетов, организацию связи со штабом дивизии, мы организовали взаимодействие с 517-м истребительным полком. После этого провели ознакомительный боевой вылет полка с участием командира, меня, командиров эскадрилий, звеньев и отдельных рядовых экипажей. Удар нанесли тремя группами бомбардировщиков по немецким войскам в районе Каменска (35 километров юго-восточнее Орла). В этом боевом вылете мы с воздуха ознакомились с начертанием линии фронта, воздушной и наземной обстановкой в районе предстоящих боевых действий, проверили намеченные при организации взаимодействия способы встречи с истребителями, построение общего боевого порядка, порядок управления и взаимодействия.
В начале июня всем летчикам и штурманам, имевшим сержантские звания, было присвоено звание «младший лейтенант». Особенно радовались этому летчики Рудь, Черепнов, Архангельский и Муратов.
В середине июня нашему полку было приказано принять личного представителя Рузвельта капитана Рикенбекера. Командир полка Бебчик заболел, и весь прием пришлось проводить мне.
Ночью на двух самолетах Ли-2 нам привезли новое шерстяное обмундирование для всего личного состава, продукты и хорошие папиросы.
Прибывшие из Москвы представители ВВС рассказали, что в Конгрессе США недруги нашей страны сделали запрос президенту, в котором говорилось, будто самолеты, предоставляемые США по ленд-лизу Советскому Союзу, используются плохо. Советские летчики будто бы не умеют на них летать, и все самолеты ржавеют и пропадают. Для того чтобы определить, как мы фактически применяем американскую технику, и был послан Рузвельтом его личный представитель капитан Рикенбекер.
Одновременно с переодеванием и подгонкой личному составу нового обмундирования я организовал наведение порядка на стоянках и приказал инженеру почистить самолеты.
К десяти часам для встречи Рикенбекера на наш аэродром прилетел командир корпуса генерал-майор авиации Антошкин, а вслед за ним на самолете С-47 прилетел Рикенбекер.
После встречи и представления Рикенбекер сказал:
— Майор, покажите мне, где ваши самолеты.
Я пригласил Рикенбекера пройти на стоянку. Все бомбардировщики были так хорошо замаскированы под кронами деревьев, что их не было видно ни с воздуха, ни с аэродрома. Пройдя всю стоянку, Рикенбекер внимательно осмотрел один бомбардировщик, проверив и оценив бомбовую зарядку и боекомплекты пулеметов. Увидев, что на американских бомбардировщиках стоят советские крупнокалиберные пулеметы, Рикенбекер сказал:
— На следующий год вы будете получать из Штатов бомбардировщики с американскими крупнокалиберными пулеметами и 20-миллиметровыми пушками.
Затем, указав на мотористов и оружейников, он спросил:
— А почему ваши механики вырядились во все новое и выглядят, как зеленые деревенские леденцы?
— Они одели все новое в честь вашего приезда, господин Рикенбекер, — смущенно ответил командир корпуса.
Выразив восхищение маскировкой и боеготовностью самолетов, Рикенбекер заявил:
— Бомбардировщики содержатся у вас хорошо. Я хотел бы посмотреть, как вы умеете летать и воевать на них.
Взлет звеньями, сбор в боевой порядок и посадку блестяще продемонстрировали летчики первой эскадрильи под командованием Помазовского, а полет на боевое задание показала третья эскадрилья под командованием Кондрашова. С командного пункта корпуса организовали надежное непосредственное прикрытие эскадрильи Кондрашова двумя восьмерками истребителей.
После посадки третьей эскадрильи и просмотра Рикенбекером мокрых фотоснимков результатов удара, мы организовали торжественный обед в честь американского гостя. На обеде были произнесены речи за Сталина и Рузвельта и за разгром фашистской Германии.
Перед приездом Рикенбекера всем было выдано по две пачке папирос — «Северная Пальмира» и «Герцеговина Флор» с предупреждением до приезда гостя папиросы не курить, а когда Рикенбекер попросит дать ему закурить, то предлагать папиросы следует только из этих пачек.
Когда после речей Рикенбекер попросил, наконец, закурить, к нему потянулись сразу пять или шесть рук с шуршащими фольгой коробками папирос. Но в этот момент вперед всех к нему протиснулся командир батальона майор Яковлев и протянул вышитый кисет с махоркой.
Рикенбекер взял кисет. Достал из него щепотку махорки, потер ее между пальцами и в наступившей тишине сказал:
— Это не табак, это солома, пропущенная через лошадь.
Смущенного Яковлева отвели в сторону советские офицеры, сопровождавшие гостя. Только потом мы узнали, что эта шутка была заранее заготовлена американским представителем.
Взяв папиросу «Северная Пальмира», Рикенбекер спросил у меня о том, сколько мной выполнено боевых вылетов. Когда я ответил, что у меня около ста боевых вылетов, он сказал:
— У американских летчиков-бомбардировщиков установлена максимальная норма двадцать пять боевых вылетов, после чего они возвращаются в Штаты и в боевых действиях больше не участвуют.
Потом Рикенбекер взял шестигранную рюмку и произнес:
— Эту рюмку я возьму у вас на память. Вы хорошо воюете на американских бомбардировщиках. Я расскажу об этом президенту Рузвельту, а он пришлет вам всем награды от нашего правительства.
После обеда Рикенбекер сфотографировался с командиром корпуса и с одним из лучших наших летчиков — Архангельским и улетел.
Свое слово Рикенбекер сдержал. Он прислал нам в полк фотографию, на которой Рузвельт и его жена подняли бокалы, а Рикенбекер поднял перед объективом нашу шестигранную рюмку. Вместе с фотографией были присланы и американские ордена и медали, которыми командование корпуса наградило личный состав.
14 июля ночью двенадцатью бомбардировщиками мы нанесли бомбовый удар по складу, штабу и скоплению живой силы на северо-западной окраине Брасово, по которым перед нами днем действовали бомбардировщики 3-го бомбардировочного корпуса[146].
Пролетели железную дорогу от Орла на Курск.
— Впереди Брасово, — сообщает штурман.
Над целью мечутся голубые ножи прожекторов. На летящем впереди нас самолете командира звена Миленького скрестились два луча прожекторов. К ним присоединился третий, затем четвертый. Вокруг ярко освещенного бомбардировщика красными звездочками вспыхивают десятки разрывов зенитных снарядов. Трудно Миленькому со штурманом Чернышовым.
— Боевой, — передает Желонкин.
Наш самолет захватывают в свои лучи вражеские прожекторы. Включив в кабине полное освещение, выдерживаю боевой курс по приборам.
— Бомбы сброшены, цель в огне пожаров, — сообщает Желонкин.
Вырвавшись из лучей прожекторов, несколько минут лечу тем же курсом на запад, привыкая к темноте, а затем беру курс на свой аэродром.
Ударом бомбардировщиков нашего полка мы усилили разрушения и пожары на цели, возникшие от дневного удара бомбардировщиков[147].
В ночном налете отличились экипажи летчиков Рудя, Архангельского, Черепнова, Муратова и новые командиры эскадрилий Помазовский и Никонов.
Рудь после сбрасывания бомб по цели снизился в стороне на малую высоту и, атаковав прожекторы противника, заставил два из них погаснуть.
Остальные прожекторы немцы после этого начали периодически выключать.
Архангельский, обнаружив стреляющую зенитную батарею, снизился и атаковал ее с двух заходов, заставив прекратить огонь.
Черепнов демонстративными действиями, несколько раз заходя на цель и отворачивая от нее, дезорганизовал прожектора и огонь зенитной артиллерии противника, а потом снизился и нанес мощный бомбовый удар по складам противника, в результате которого возник еще один очаг пожара. Постепенно, с каждым новым боевым вылетом, у Чзрепнова менялось представление о смелости и мужестве. Он стал понимать, что успех выполнения боевой задачи достигается точной оценкой возможностей противника, сохранением самообладания в критических ситуациях и правильным выбором тактики действий. Всему этому Черепнов учился у своих старших товарищей.
На самолете Муратова осколком зенитного снаряда над целью была перебита электропроводка, в результате чего отказали внутренняя связь, радиополукомпас и освещение. Используя условные сигналы, штурман Черногорский и летчик Муратов привели самолет на аэродром, где благополучно произвели посадку.
После посадки моего самолета командир полка поручил мне принять самолеты, возвращающиеся с боевого задания, а сам пошел на командный пункт.
Вскоре по нашему аэродрому сбросили бомбы два фашистских бомбардировщика. Они разбили взрывами бомб световые посадочные знаки, повредили посадочную полосу и забросали аэродром листовками. Утром, построив личный состав полка в две шеренги, мы прочесали весь аэродром, собрали и сожгли все вражеские листовки.
На командном пункте ко мне обратился командир эскадрильи Помазовский:
— Товарищ майор, разрешите слетать эскадрильей на боевое задание днем! Мне надо потренировать летный состав.
Я отказал Помазовскому, указав, что нельзя тратить силы перед крупной операцией, а он продолжал просить. Было понятно, что боевой вылет Помазовскому нужен был для того, чтобы утвердиться в должности командира эскадрильи, но разрешать вылет было нельзя.
Молодые летчики немного страшились встречи с истребителями противника и внезапного обстрела зенитной артиллерии и с уважением смотрели на «стариков» — в большинстве командиров звеньев, а также летчиков Черепнова и Муратова. «Старики» держались особняком и снисходительно делились боевым опытом с молодыми необстрелянными экипажами.
— Если подобьют мотор, можно дотянуть до аэродрома на другом моторе. Если подожгут самолет, то, смотря как будет гореть, можно произвести посадку на шасси или фюзеляж. А если сильно будет гореть, то надо только прыгать с парашютами. Но главное — надо прежде всего перелететь на свою территорию, — рассказывал командир звена Рудь окружившим его молодым летчикам, штурманам и стрелкам-радистам.
Из ознакомительного и ночного боевых вылетов и изучения информации штаба 16-й воздушной армии нам стало ясно, что на Орловском выступе фронта враг сосредоточил крупную группировку войск, плотно прикрытую огнем зенитной артиллерии и истребителями.
Орловская группировка противника перешла в наступление на Ольховатку, Поныри утром 5 июля.
Обеспечивая оборонительные бои наших войск на направлении главного удара противника, наш полк эскадрильскими группами наносил бомбардировочные удары по изготовившимся к наступлению и прорвавшимся фашистским танкам и пехоте.
5 июля в десять часов первая эскадрилья под командованием Помазовского под прикрытием восьмерки истребителей нанесла удар по резервам противника в Хитрово и возвратилась на аэродром без потерь.
— Ну как там? — спросил техник звена Коровников у спустившегося из кабины самолета Желонкина.
— Силища!
— С какой стороны?
— С обеих. И на земле, и в воздухе все клокочет от разрывов, — сказал Желонкин.
— Что будем докладывать о результатах нашего удара? — спросил у Желонкина Помазовский.
— Надо все экипажи опросить. Я видел четыре очага пожаров, возникших на цели от разрывов наших бомб, но что горело — танки или автомашины, — в этой пыли не рассмотрел. Точно фотоснимки покажут.
Подошедшие к командиру эскадрильи летчики и штурманы возбужденно сообщали неуверенные и противоречивые сведения. Чувствовались взволнованность и отсутствие боевого опыта. Только Рудь спокойно и четко доложил, что ударом уничтожены два танка и три автомашины.
— Хватит митинговать! — крикнул подъехавший на полуторке начальник штаба полка Стороженко. — Быстрее готовьтесь к повторному вылету. Помазовский, Желонкин, залезайте в кузов. Поедем на КП, — приказал Стороженко.
Вскоре ушла в воздух вторая эскадрилья во главе с капитаном Никоновым и штурманом Рябовым с задачей уничтожить резервы противника севернее Озерков на ольховатском направлении. При выходе на цель эскадрилью атаковали две пары истребителей Ме-109. Одну пару истребителей связала боем четверка наших истребителей, а другая пара «мессеров» открыла огонь по бомбардировщикам. Групповым огнем стрелков, руководимых Зеленковым, ведущий «мессер» был сбит, а ведомого отогнали наши истребители сопровождения. В результате удара в скоплении вражеских автомашин возникло четырнадцать очагов пожаров.
Третья эскадрилья капитана Кондрашова взлетела через час после второй. Под прикрытием четырех Як-1 с высоты тысяча семьсот метров, преодолев яростный зенитный огонь, она нанесла мощный удар по сосредоточению мотомехвойск и артиллерии у Глазуновки, уничтожив один танк и десять автомашин[148].
Над целью зенитным снарядом был разбит и остановился левый мотор на бомбардировщике командира эскадрильи. Передав командование своему заместителю Абазадзе, Кондрашов вышел из строя, но его самолет был немедленно атакован истребителями ФВ-190. Стрелки Беляев и Зенков отражали атаки «фоккеров» до полного израсходования боекомплекта. После этого истребители противника атаковали подбитый самолет Кондрашова с близкой дистанции. Бомбардировщик загорелся. Перелетев на свою территорию и приказав экипажу покинуть самолет с парашютами, Кондрашов посадил пылающий бомбардировщик в 16 километрах восточнее Малоархангельска[149].
После удара по цели в ожесточенном бою с шестью истребителями ФВ-190 стрелки подбили один истребитель, но и в эскадрилье были сильно повреждены бомбардировщики Воеводина В. В. и Марченко В. Ф. Пара наших Як-1 из группы сопровождения прикрыла подбитые бомбардировщики и не допустила повторных атак по ним истребителей противника.
Бомбардировщик Воеводина, подбитый над целью, был атакован двумя истребителями ФВ-190. Стрелки Торопов В. А. и Горбатов И. Д. во взаимодействии с истребителями сопровождения отбили атаки «фоккеров», а летчик Воеводин на самолете с остановившимся левым мотором, отбитой половиной руля высоты, заклиненными элеронами, пробитой правой группой бензобаков и поврежденной гидросистемой прилетел на свой аэродром, приказал экипажу покинуть самолет с парашютами и посадил плохо управляемый бомбардировщик рядом с аэродромом, чтобы не занимать аварийным самолетом посадочную полосу.
На самолете Марченко в этом бою были разбиты руль поворота, бензобаки и гидросистема. Проявив выдержку, он также прилетел на свой аэродром и сумел нормально произвести посадку.
Выйдя из самолета, Марченко молча курил. Члены его экипажа тоже молчали. Они нанесли удар по врагу. Возвратились из самого пекла Курской битвы, преодолев противодействие зениток и истребителей противника, и сумели произвести посадку на аэродром на сильно поврежденном в бою бомбардировщике, который каждую секунду мог вспыхнуть.
Об ожесточенности противодействия противника в этот день можно было судить по тому, что на остальных самолетах, вернувшихся с боевых заданий, имелось от пяти до сорока двух осколочных и пулевых пробоин[150].
Молодые летчики и штурманы перед первыми боевыми вылетами сначала прощались друг с другом, как перед вечной разлукой, а позже стали намечать, что будут делать вечером.
В заключительном вылете этого дня первая эскадрилья бомбардировочным ударом подавила огонь артиллерийской батареи восточнее Архангельского и без потерь возвратилась на аэродром.
Фотоснимки показали, что за четыре удара в этот день наши бомбардировщики уничтожили два танка, двадцать пять автомашин, взорвали склад боеприпасов и создали пятнадцать очагов пожаров в местах расположения резервов противника.
Мощные удары наших бомбардировщиков по прорвавшемуся противнику уже в первый день «замедлили темп наступления гитлеровцев на этом участке», как об этом свидетельствует К. К. Рокоссовский в книге «Солдатский долг» (стр. 216).
Без громких слов летчики, штурманы, стрелки-радисты и воздушные стрелки делали свое дело, нанося меткие удары по наступающим войскам противника. Они проявляли беспредельное мужество, смелость, самоотверженность и достаточную тактическую грамотность.
За ужином летный состав, еще не остывший от последнего боевого вылета, громко обсуждал свои действия при выполнении боевой задачи, а за столами третьей эскадрильи было тихо. Еще неизвестна была судьба командира.
Поздним вечером, уточнив боевые расчеты на следующий день, я пошел проверить охрану самолетов на стоянках. Часовые были выставлены, но почти под каждым самолетом работали техники с переносными лампочками, визжали дрели и стучали молотки. Из чехлов сооружены палатки, и в них ремонтируют снятые с самолетов агрегаты. Подхожу к одной из палаток. В ней техники Коровников и Кауров.
— Над чем колдуете, товарищи? — спрашиваю их.
— Ремонтируем гидроаккумулятор. Хотим к утру подготовить все самолеты, — отвечает Кауров.
Технический состав работал самоотверженно, и к утру следующего дня почти все самолеты, поврежденные в боях, были отремонтированы и готовы к боевым действиям.
6 июля бомбардировщики нашего полка нанесли четыре удара эскадрильями с целью подготовки и поддержки контрудара войск фронта. В результате этих ударов по большим скоплениям фашистских танков и автомашин с пехотой было уничтожено пять танков и сорок одна автомашина противника[151].
Каждому удару бомбардировщиков противник оказывал сильное противодействие зенитным огнем и атаками истребителей. При бомбардировании ста немецких танков и автомашин у Озерков зенитным огнем на самолете летчика Афонина был разбит левый мотор и возник пожар. Афонин В. А. выключил двигатель, применил систему тушения пожара двигателя и перевел его винт во флюгерное положение. Пожар прекратился. Вышедший из строя подбитый бомбардировщик немедленно атаковали истребители противника. Стрелки Шулика В. А. и Фельдман М. Ц. отбили атаки и сбили один Ме-109, но от огня истребителей перестал работать второй мотор. Проявив выдержку и летное мастерство, Афонин потушил пожар на самолете и приземлился на своей территории в 12 километрах восточнее Фатежа[152].
Летчик Егоров из-за тяжелого ранения воздушного стрелка Стрелкова произвел посадку на аэродром наших истребителей Козьминки. Там он отправил раненого Стрелкова в госпиталь, а сам прилетел на свой аэродром. Командир эскадрильи Помазовский огорченно говорил:
— Летчику Егорову не везет ни в самолетах, ни в техниках. У него на самолете всегда что-нибудь отказывало или работало плохо. То откажет самолетное переговорное устройство и он разговаривает с экипажем условными знаками, то свечи, то тормоза.
Смертью героев, не свернув с боевого пути, погибли в этот день командир звена старший лейтенант Ф. Ф. Миленький, стрелок-радист И. В. Сабельников и воздушный стрелок А. И. Шелковой при ударе по шестидесяти фашистским танкам в Новом Хуторе. Над целью зенитный снаряд взорвался в кабине Миленького. Взрывом оторвало переднюю кабину самолета со штурманом С. В. Орловым и контузило его. Очнувшись на небольшой высоте, Орлов покинул падающую кабину с парашютом, попал в плен, бежал из плена, возвратился в полк и продолжал до Берлина наносить бомбардировочные удары по врагу. В апреле 1944 года Орлов был назначен штурманом эскадрильи. За время войны он совершил 34 боевых вылета, за что был награжден орденом Красного Знамени и дважды орденами Отечественной войны I степени. После войны Орлов окончил штурманский факультет Военно-воздушной академии и служил на руководящих штурманских должностях и преподавателем на военной кафедре.
Вечером из дивизии поступило боевое распоряжение немедленно нанести удар по скоплению фашистов в Ржавце. Эту задачу я поставил командиру второй эскадрильи Никонову со штурманом Рябовым. За тридцать минут до наступления темноты девятка бомбардировщиков вылетела на задание. Расчет показывал, что самолеты этой группы возвратятся на аэродром в темноте, поэтому я приказал в 20.00 включить приводную радиостанцию и немедленно выложить ночной старт. Командир батальона через некоторое время доложил мне, что приводная станция включена, а прожектористы и вся стартовая команда грузят бомбы в автомашины на железнодорожной станции, и поэтому ночной старт выложить некому.
Для того чтобы обеспечить посадку возвращающихся бомбардировщиков в темноте, я расставил вдоль посадочной полосы и на подходе самолетов солдат и мотористов с пиротехническими свечами и приказал им непрерывно жечь свечи, как только я подам зеленую ракету и бомбардировщики пойдут на посадку. Посадочный знак я тоже обозначил пиротехническими свечами.
Наступила ночь. Когда эскадрилья возвратилась на аэродром, я по радио кратко проинструктировал летчиков о порядке выполнения посадки. Затем, подав зеленую ракету и убедившись, что все пиротехнические свечи зажжены, я по радио спросил Никонова:
— Как видно посадочную полосу?
— Удовлетворительно, — ответил Никонов.
Я разрешил посадку. Через пятнадцать минут все бомбардировщики благополучно приземлились, без ночного старта и прожекторов.
В первые дни активных боевых действий спокойно и мужественно водил эскадрилью Помазовский, нанося удары по наступающим фашистским танкам. Вспоминая о минувших боях, через пятнадцать лет после войны, находясь в Монине, Помазовский с восторгом и большой любовью называл имена дорогих ему летчиков:
— Помните младшего лейтенанта Афонина? Какой был хороший летчик-комсомолец. В первом боевом вылете его самолет был изрешечен зенитками и истребителями, мотор остановился, а он сумел на одном моторе прилететь на аэродром и на плохо управляемом самолете произвести посадку.
После ужина летный состав, собранный для разбора боевых действий за прошедший день, обсуждал гибель экипажа Миленького.
— Ну как, страшно? — спросил Рудь Воеводина.
— Конечно, немного страшно. Но в воздушном бою мы все подвергаемся опасности и знаем, что наша смерть — дело случая. Поэтому она и не страшна, мгновение, и все, — ответил Воеводин.
— Когда «мессера» на моем горящем самолете разбили второй мотор и подошли вплотную, я подумал о близкой и неотвратимой смерти, без надежды на случай, но случай меня все-таки выручил, — сказал Афонин.
— Не случай, а выдержка и техника пилотирования, — пробасил молчаливый командир звена Шубняков.
Командир полка на разборе потребовал строже выдерживать боевые порядки и лучше отражать атаки истребителей. За посадку ночью он объявил благодарность летчикам второй эскадрильи и приказал заместителю начальника штаба Шептуну оформить наградной материал на летный состав экипажей летчиков Воеводина и Афонина.
— Поздравляю и завидую, — сказал летчик Казаченко, крепко пожимая руку Воеводину.
— Слава — вещь капризная, то придет, то уйдет, — заметил Рудь.
— Ты, Рудь, на чужую славу не зарься, она не женщина. А у тебя своей славы хватает, — сказал Муратов.
— Не притворяйся, что ты не хотел бы получить еще один орден, — ответил ему Рудь.
Шептун снисходительно смотрел на них, как на мальчишек. Ему слава не нужна. Четко и умело выполняет он свои обязанности. А они пусть добывают себе ордена в ударах по противнику и воздушных боях.
В эти напряженные дни командир полка Бебчик и я возглавляли боевой порядок полка при нанесении ответственных ударов и при участии полка в массированных ударах по противнику, организуемых штабом воздушной армии. В моем экипаже теперь летают штурман Желонкин, стрелок-радист Черкасов A. A. и воздушный стрелок Балдин М. С.
С утра 7 июля немцы развернули наступление на Поныри. Поддерживая обороняющиеся войска 13-й армии, бомбардировщики полка всем составом нанесли четыре сокрушительных удара по большим скоплениям танков и автомашин в районах Степь, Кошары, Бобрик и Подсоборовка[153].
В середине дня командир полка приказал мне возглавить боевой порядок полка и нанести бомбардировочный удар по скоплению танков и автомашин севернее Понырей.
Получив боевую задачу, мы с Желонкиным вышли из землянки КП на аэродром. В густом летнем воздухе пели птицы, летали бабочки, и над цветами деловито гудели пчелы.
Выруливаю на старт. Бомбардировщики всех трех эскадрилий рулят вслед за мной. Визг тормозов, рев моторов наполнили воздух аэродрома. Когда все самолеты вырулили и выстроились на старте, стало сравнительно тихо. Закамуфлированные сверху и голубовато-зеленые снизу, более двух десятков бомбардировщиков перед взлетом выглядели довольно грозно. Сбоку от старта дежурили грязно-зеленая «санитарка» и допотопная пожарная машина.
Командир полка по радио разрешил взлет, и стартер продублировал разрешение взмахом белого флажка. Взлет прошел четко. Полк бомбардировщиков стремительно несся на запад, под крылом самолета расстилалась Воронежская, Орловская и Курская земля, за которую мы летели в бой. Когда пролетали Ливны, к боевому порядку полка с каждой стороны пристроилось по две пары истребителей сопровождения.
От тысяч разрывов снарядов, мин, бомб, полыхающих автомашин и танков от Понырей на северо-восток тянулся широкий шлейф бурой пыли и черного дыма.
— Впереди цель, вправо восемь, — передает Желонкин.
Напрягаю зрение, стараясь обнаружить воздушного противника. Несколько черных точек, возникших впереди, стремительно превращаются в истребители. Доворачиваю на них группу и открываю огонь. Моему примеру следуют летчики первой эскадрильи. Затрепетало пламя на носах атакующих «фоккеров», в следующее мгновение они проскочили под наши самолеты и с набором высоты стали заходить для атаки сзади.
— Командир, взгляни, сколько фашистских танков у Подсоборовки! — кричит штурман. Справа у Подсоборовки до семидесяти фашистских танков и автомашин.
— Бей по ним! — приказываю штурману.
— Пятнадцать вправо. Еще три вправо, — передает Желонкин. — Так держать!
Самолет дрожит от огня крупнокалиберных пулеметов стрелков. Между бомбардировщиками появились черные разрывы крупных зенитных снарядов. Осколки секут фюзеляж и крылья, оставляя в них рваные зияющие пробоины. Выдерживаю боевой курс. Наконец бомбардировщик вспух, освободившись от бомб.
— Бомбы сброшены, — докладывает Желонкин.
— Завалили одного «фоккера»! — радостно кричит стрелок-радист Черкасов.
— Фотоконтроль закончил, бомболюки закрыты, — сообщает штурман.
С правым разворотом вывожу боевой порядок полка из-под зенитного огня.
— Наши истребители сбили еще одного «желтоносого», — докладывает радист.
На развороте смотрю на цель. На месте сброшенных нами бомб поднялось семь столбов черного дыма. Это горят немецкие танки и автомашины.
— Курс — девяносто пять, — сообщает Желонкин.
«Фоккера» отстали, и сопровождавшие нас «яки», еще не остывшие от боя, носились с фланга на фланг нашего боевого порядка.
Про себя отмечаю, что немцы к наступлению на Курск приготовили не только «тигры» и «пантеры», но и истребители ФВ-190 и крупнокалиберную зенитную артиллерию, которая вела огонь по самолетам значительно точнее, чем та, противодействие которой нам приходилось преодолевать раньше.
На аэродром возвратились без потерь. В ожидании докладов командиров и штурманов звеньев о выполнении боевой задачи курю перед стоянкой. Напротив летчик Черепнов после вылета воспитывает техника самолета:
— Опять правый мотор недодает обороты и дымит.
— Наверно, свеча, — со вздохом оправдывается техник.
— Свеча, свеча! — уже гремит Черепнов. — Твои плохие свечи скоро приведут к тому, что наш самолет в бою сгорит, как свечка. Нет, не как свечка, а как факел! А почему в полете лампочки шасси мигали?
— Наверное, контакт, — ответил техник.
— У тебя все то свечи, то контакт, а нам приходится из-за этого аварийно выпускать шасси. Я смотрю, что у тебя нет контакта с техникой и ответственности за подготовку самолета к боевому вылету.
Техник, опустив голову, молчал, а Черепнов, выругавшись, отошел в поле и закурил.
Пока бомбардировщики заправляли горючим и подвешивали бомбы, возбужденные летчики, штурманы и радисты обменивались впечатлениями.
— Крепко мы сегодня ударили по фрицам! — подвел итог разговора Рудь.
При докладе командиру полка о выполнении боевой задачи я информировал его и об изменении характера противодействия противника ударам бомбардировщиков.
Затем полк в составе двух эскадрилий во главе с Бебчиком нанес удар по большому скоплению танков противника в районе Бобрик, уничтожив три танка и четыре автомашины. При отражении атак истребителей противника, старший сержант Федор Марьянович Дибров сбил «фоккер», атаковавший бомбардировщики на боевом пути снизу[154]. И в последующих боях Дибров показал себя метким отважным стрелком. Совершив 134 боевых вылета, он еще сбил самолет связи противника в районе Жлобина[155], за что был награжден орденом Отечественной войны II степени. После войны Дибров учил детей математике в школе № 137 города Свердловска.
Участие в массированных ударах по танкам противника, организованных командующим 16-й воздушной армией, и учет недостатков, допущенных в боевых действиях 5 и 6 июля, позволили нам 7 июля, в условиях сильного противодействия, все боевые вылеты выполнить успешно и без потерь. За день полк уничтожил 26 танков, 34 автомашины, сбил два истребителя ФВ-190 и один Ме-109[156].
8 июля до трехсот немецких танков двинулись на позиции наших войск северо-западнее Ольховатки. Полку с утра поставили задачу в течение дня уничтожать танки и живую силу противника северо-западнее Ольховатки и в районе Понырей.
Во главе полка в колонне из двух эскадрилий лечу бомбить танки противника, сосредоточенные у Бобрик. На темном фоне земли под самолетами плыли отдельные ослепительно белые облака.
Когда у аэродрома Козьминки к нашему боевому порядку пристроились десять истребителей Як-1, я установил радиосвязь с командиром группы сопровождения капитаном Сорокиным.
Район сражения, как и накануне, затянут дымом и пылью от многочисленных разрывов снарядов и пожаров. Это ухудшало видимость и несколько затрудняло поиск цели. Чтобы снизить эффективность зенитного огня, мы взяли курс на двадцать градусов правее цели и только за минуту до сбрасывания бомб встали на боевой курс.
У Бобрик приготовилось для атаки до 150 фашистских танков, и по ним мы начинаем прицеливаться. Но внезапно появиться над целью не удалось. Залпы зенитной артиллерии встретили нас над линией фронта, и разрывы снарядов спереди приближались к боевому порядку ведущей эскадрильи. Маневрировать нельзя. Выдерживаю боевой курс, хотя снаряды рвутся вокруг самолета, а черный дым проникает в кабину и першит горло.
— Самолет Воеводина перевернулся на спину, — сообщает Черкасов.
В следующее мгновение бомбардировщик Воеводина, опустив нос, стремительно летит к земле.
— Сзади сверху шесть «мессеров» атакуют замыкающую эскадрилью! — кричит стрелок-радист.
— Бомбы сброшены, фотоконтроль, — подчеркнуто спокойно сообщает Желонкин.
Истребители противника, прорвавшись через огонь замыкающей эскадрильи, атакуют нашу ведущую группу сзади, одновременно справа и слева, пытаясь нарушить боевой порядок, отбить от него самолеты, а затем уничтожить одиночные бомбардировщики, лишенные огневой поддержки. На фюзеляжах истребителей нарисованы карточные тузы, головы тигров и львов. Эти картинки свидетельствовали об особенностях фашистских летчиков, управлявших самолетами. За ними скрывалась бесшабашная смелость или трусость.
Подаю команду «Сомкнуться!».
— Горят пять танков, курс сто, — сообщает штурман.
— Кондрашин вышел из строя и отстает, — докладывает командир эскадрильи Никонов.
По радио приказываю Сорокину прикрыть подбитый отстающий самолет.
— Прикрою сам, не беспокойтесь, — отвечает Сорокин.
Через некоторое время Сорокин радостно сообщает:
— Притузил одного туза!
На развороте вижу, как от отставшего самолета Кондрашина потянулся шнур темноватого дыма. Затем дым потемнел и появились языки пламени. Нас сопровождают только шесть истребителей.
Из рассказов штурмана П. И. Тимонина и стрелка-радиста B. C. Смирнова из экипажа Кондрашина, возвратившихся на другой день, узнали, что над целью зенитным огнем были разбиты рули высоты и рули поворота. Плохо управляемый самолет атаковали два «мессера». Бомбардировщик загорелся. Были тяжело ранены летчик и воздушный стрелок Калинин М. И. Отражая атаки истребителей, стрелки сбили один «мессер», а другой истребитель сбил капитан Сорокин. Раненые штурман Тимонин и стрелок-радист Смирнов спаслись из горящего самолета на парашютах, а смертельно раненный летчик Кондрашин, истекая кровью, посадил пылающий самолет на своей территории и сгорел в самолете вместе с тяжелораненым стрелком Калининым[157].
Слушая рассказ о гибели товарищей, Афонин только пожимал плечами, потому что знал, что, когда у экипажа впереди бой, люди уже не боятся. Страшит только неизвестность.
Уместно будет сказать несколько слов о младшем лейтенанте Петре Ильиче Тимонине как о смелом и инициативном штурмане звена. Он родился в 1922 году. В 1939 году пришел в авиацию, окончив штурманское училище, в 1942-м его приняли в кандидаты партии. Войну он начал 25 июля штурманом экипажа 6-го бомбардировочного полка. При выполнении боевых заданий в нашем полку бомбардировщик, на котором летал Тимонин, был дважды сбит. Тимонин обгорел, получил травму черепа и разрыв коленных суставов, но до конца войны продолжал наносить бомбовые удары по врагу. За мужество и отвагу он был награжден орденами Красного Знамени и Отечественной войны II степени. Среднего роста, с крупной головой на могучей шее, жизнерадостный и энергичный, Тимонин был способен на всякую тактическую хитрость. В его действиях как штурмана отмечались быстрота, точность, четкая исполнительность и здоровая инициатива. С летчиками он быстро сходился и крепко дружил. Более ста семнадцати раз он бомбил войска и вражеские объекты и всякий раз блестяще выполнял боевые задания. После войны он посвятил себя штурманской работе в гражданской авиации, где успешно трудился дежурным штурманом аэропорта Краснодара.
Во втором вылете в этот день полк нанес удар по танкам противника северо-западнее Ольховатки, уничтожив четыре танка и несколько автомашин. При подходе к цели зенитным огнем был поврежден мотор на бомбардировщике летчика Кособокова С. А. Отставший экипаж нанес удар по зенитной батарее противника. Когда самолет уходил от цели, его атаковали два истребителя Ме-109. В тяжелом воздушном бою стрелок-радист Белошенко и воздушный стрелок М. Н. Барашкин метким огнем сбили оба атаковавших их истребителя, которые упали в шести километрах севернее. Летчик сумел благополучно посадить бомбардировщик, с остановившимся левым мотором и пробитыми бензобаками, в 15 километрах восточнее Малоархангельска.
В этом воздушном бою мужественным бойцом показал себя воздушный стрелок старший сержант Максим Николаевич Барашкин. Он был среднего роста, с плотной фигурой. Его крупные внимательные глаза выражали волю, смелость и энергию. Комсомолец, он в совершенстве владел оружием и надежно отражал атаки истребителей противника сзади снизу. В эскадрилье он заслуженно пользовался авторитетом снайпера воздушной стрельбы. Совершив сто двадцать семь боевых вылетов, он в труднейших боях выходил победителем и сбил три истребителя противника. Когда в одном из воздушных боев был тяжело ранен стрелок-радист, Барашкин искусно маневрировал огнем, успевая отражать атаки истребителей противника как с верхней турели, так и с люкового пулемета. За мужество и отвагу в боевых действиях Барашкин награжден орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». После войны Барашкин посвятил себя работе в одном из опытно-конструкторских бюро, где пользуется заслуженным авторитетом.
После посадки самолетов полка из дивизии поступило распоряжение находиться в готовности к немедленному вылету. Поэтому весь летный состав собрался у командного пункта. Все были голодны, и разговор шел вяло.
— Наступление немцев мы ждали и к его отражению хорошо готовились, но многого сделать не удалось, — со вздохом сказал Рябов.
— Обидно, что на наших самолетах нет кассет для применения противотанковых бомб. Штурмовики такие бомбы получили и применяют, а нам не дали, — поддержал его Желонкин.
— Что там бомбы, у меня штурман и стрелки с утра ничего не ели, — сердито заметил Черепнов.
— Смотри, как Черепнов заботится о своем экипаже! — сказал Желонкин.
— Ерунда! Это он просто использует возможность устроить скандал и пошуметь, — добродушно сказал Рябов.
Затем разговор перешел на самое главное: на резко возросшее противодействие противника нашим ударам. Даже бывалые летчики никогда еще не встречали такого сильного противодействия зенитной артиллерии, как на орловском направлении. Зенитки и истребители противника были сильны и встречали нас над полем сражения меткими залпами и молниеносными атаками. Только благодаря заранее отработанному противозенитному маневру и организованному огню стрелков в этих условиях мы смогли сравнительно длительное время наносить сильные бомбардировочные удары по рвущимся к Курску войскам противника и избежать больших потерь.
В этом нашло отражение крепнущее боевое мастерство командиров эскадрилий и звеньев. Стойкость, настойчивость в выполнении боевых задач, инициатива и самоотверженность летного состава ярко выражались в боях на орловском направлении как основная черта Великой Отечественной войны.
В эти трудные и напряженные дни активных боевых действий многие были образцом стойкости и мужества при выполнении воинского долга. Летчики Муратов, Рудь, Архангельский, Воеводин, Афонин, командиры эскадрилий Кондратов и Никонов были примером в технике пилотирования и стойкости при преодолении огневого противодействия противника. Штурманы Извеков, Чернышов, Тимонин, Черногорский, Рябов и Каменский показывали пример нанесения метких бомбовых ударов по танкам и живой силе врага. Стрелки-радисты и воздушные стрелки Монзин, Наговицин, Зеленков, Беляев, Белошенко, Барашкин и Черкасов отважно отражали атаки «фоккеров» и «мессеров» и беззаветно защищали бомбардировщики в бою. Коммунисты-техники Коровников, Кауров, Крысин, Добровольский, Михотин, Хисамов показывали образцы подготовки бомбардировщиков к боевым вылетам.
Утром 9 июля командир полка приказал мне возглавить полк для удара по танкам противника в районе Понырей. Боевой порядок ведущей девятки я сформировал из экипажей первой и третьей эскадрилий, назначив своим заместителем Помазовского, а замыкающей в полку поставил вторую эскадрилью под командованием капитана Никонова.
В ожидании сигнала на вылет подошел к Никонову. 33-летний Анатолий Николаевич Никонов с каждым боевым вылетом все лучше и увереннее выполнял боевые задачи. В 1941 году он окончил три курса Академии командно-штурманского состава и ушел на войну. Хорошо разбирается в тактике, но в воздухе при обстреле зенитной артиллерии в бою с истребителями обычно следует решению, намеченному еще на земле перед вылетом, и мало проявляет инициативу. Это при неблагоприятных условиях могло привести к потерям.
Для того чтобы поощрить инициативу, советуюсь с Никоновым о порядке выполнения предстоящего задания, а он, наверное, подумал, что я намерен проверить его академические знания, и на все предложенные мной тактические приемы отвечал:
— Согласен, буду делать так, как вы, товарищ майор.