Глава 22 «Господа, мы будем сражаться на Марне»

Глава 22

«Господа, мы будем сражаться на Марне»

Галлиени сразу увидел благоприятную возможность, открывавшуюся перед армией Парижа. Не колеблясь, он решил нанести удар по флангу германских армий правого крыла как можно раньше и убедить Жоффра поддержать этот маневр, возобновив наступление, без промедления и по всему фронту, вместо того, чтобы продолжать отходить к Сене. Хотя в распоряжении Галлиени и имелась армия Парижа с ее ядром — 6-й армией Монури, весь укрепленный район Парижа и находившиеся в нем части со вчерашнего дня поступили под командование Жоффра. Переход 6-й армии в наступление зависел от двух условий: от согласия Жоффра и от поддержки ее ближайшего соседа — английского экспедиционного корпуса. Войска союзников оказались между Парижем и флангом Клука — Монури к северу, а Френч к югу от Марны.

Галлиени вызвал к себе своего начальника штаба генерала Клержери и провел с ним, по словам последнего, «одно из тех длинных совещаний, которые он обычно созывает для обсуждения чрезвычайно важных вопросов — длятся они, как правило, от двух до пяти минут». Это было в 8:30 вечера 3 сентября. Если армия Клука на следующее утро не изменит направления своего движения, то, решили Галлиени с Клержери, необходимо оказать на Жоффра максимальное давление и заставить его начать наступление общими силами. Летчики парижского гарнизона получили приказ с самого утра произвести воздушную разведку и полученные данные, «от которых будут зависеть важнейшие решения», представить командованию не позднее 10:00 утра.

Успех фланговой атаки, предупреждал генерал Хиршауэр, «зависит от успешного вклинивания передовых частей», а для осуществления такой операции 6-я армия не была тем острым и мощным инструментом, какого хотелось Галлиени. Намеченные рубежи занимали войска, измотанные до предела. Некоторые части прошли за день и ночь 2 сентября более 37 миль. Усталость подавила моральный дух солдат. Галлиени, как и его коллеги, считали дивизии резервистов «второсортными» войсками, а из них-то в основном и состояла армия Монури. 62-я резервная дивизия во время отступления не имела ни одного дня отдыха, непрерывно вела бои и потеряла две трети офицерского состава. Эти потери восполнялись лишь лейтенантами-резервистами. IV корпус еще не подошел. Только «спокойствие и решительность» парижан, тех, кто не бежал на юг, вселяли надежду на успех.

Фон Клук вышел к Марне вечером 3 сентября, преследуя армию Ланрезака и тесня экспедиционный корпус войсками своего внутреннего фланга. Англичане переправились через реку еще днем, и вследствие спешки, усталости и неразберихи, характерных для отступления, большую часть мостов они оставили невзорванными. Поток противоречивых телеграмм, касающихся уничтожения переправ, пользы делу не принес, а скорее навредил. Клук захватил и удержал плацдармы у мостов. Вопреки приказу не отрываться от Бюлова, он решил утром переправиться через реку и продолжить движение на восток в погоне за 5-й армией. Он отправил три донесения в главный штаб, сообщая о своем намерении форсировать Марну, но, поскольку беспроволочная связь с Люксембургом действовала еще хуже, чем с Кобленцем, их удалось переслать только на следующий день. Не имея контакта с 1-й армией почти два дня, германский главный штаб ничего не знал о том, что Клук нарушил приказ от 2 сентября. Когда же о решении Клука стало известно, то передовые колонны германских войск уже перешли через Марну.

Немцы прошли 3 сентября примерно 25–28 миль. По свидетельству очевидца-француза, солдаты, приходившие на отведенные квартиры, «падали от изнеможения, бормоча, как пьяные «Сорок километров! Сорок километров!». Больше они не могли произнести ни слова». В ходе начавшегося вскоре сражения многие немецкие солдаты, взятые в плен, сразу же засыпали, не в состоянии сделать больше и шага. Это были дни страшного напряжения сил. И лишь желание войти «завтра или послезавтра» в Париж гнало их вперед, а офицеры не решались сказать своим солдатам правду. В своем стремлении уничтожить французские армии Клук не только довел свои войска до крайнего изнеможения, оторвался от своих линий снабжения, но оставил позади себя тяжелую артиллерию. Его соотечественник в Восточной Пруссии, генерал фон Франсуа, не сдвинулся с места до тех пор, пока не подошла тяжелая артиллерия и обозы с боеприпасами. Однако Франсуа готовился к сражению, а Клук, считавший, что ему предстоит лишь погоня за врагом да операция по прочесыванию, не принял никаких мер предосторожности. У французов, думал он, после десяти дней отступления совершенно подорван моральный дух, и у них нет сил, чтобы, услышав призывный клич горна, повернуться ему навстречу и сражаться вновь. О фланге Клук тоже не беспокоился. «Генерал считает, что ему нечего опасаться действий парижской армии, — писал один немецкий офицер 4 сентября. — После того как мы уничтожим остатки англо-французской армии, он вернется к стенам Парижа и предоставит IV резервному корпусу честь первым вступить во французскую столицу».

Приказ остаться позади для прикрытия с фланга общего наступления германских армий выполнить невозможно, прямо заявил Клук главному штабу 4 сентября, продолжая между тем продвигаться вперед. Остановка на два дня, необходимая для того, чтобы Бюлов смог подтянуть свои войска, ослабит общее германское наступление, а противник за это время оторвется, получив свободу действий. Лишь благодаря «смелой операции», проведенной его армией, удалось захватить переправы через Марну и открыть этим путь другим войскам. Как далее отметил германский командующий, «следует надеяться, что будут использованы все преимущества достигнутого успеха». В безапелляционном тоне Клука проскользнули гневные нотки, когда он спросил, почему за «решающими победами других армий» — он имел в виду Бюлова — всегда следуют «просьбы о помощи».

Бюлов пришел в бешенство, узнав о том, что «эшелон в тылу 2-й армии превратился, вопреки предписаниям главного штаба, в наступающий эшелон». Его войска, как и другие германские части, к Марне вышли физически обессиленными. «Мы совершенно выбились из сил, — писал один офицер из X резервного корпуса. — Люди падают в канавы и лежат там, едва дыша… Затем вновь команда — по коням. Я еду, уронив голову на гриву лошади. Всех мучают жажда и голод. На нас нападает апатия. Такая жизнь мало чего стоит. Потерять ее, значит потерять немного». Солдаты Хаузена жаловались на отсутствие «горячей пищи в течение пяти дней подряд». В соседней 4-й армии один офицер писал: «Мы целый день идем и идем по удушающей жаре. На заросших щетиной лицах лежит слой пыли, и люди похожи на шагающие мешки с мукой». То, что германское наступление приводило к физическому изнурению и падению морального состояния войск, не тревожило командующих армиями. Все они, как и Клук, были убеждены в полном поражении французов. 3 сентября Бюлов писал в донесении, что французская 5-я армия потерпела «сокрушительное поражение» — в третий или четвертый раз, — «совершенно дезорганизована» и бежит на юг к Марне.

Хотя и не «дезорганизованная совершенно», 5-я армия, замыкавшая отступление французских войск, явно была не в хорошей форме. Ланрезак, не стесняясь, в открытую выражал недоверие Жоффру, оспаривал приказы командования, ссорился с офицерами связи из главного штаба. Это отрицательно влияло на его подчиненных, расколовшихся на две враждующие группы. Постоянная угроза арьергардам армии со стороны противника измучила офицеров штаба, все испытывали раздражение и тревогу, нервы каждого были крайне напряжены. Командир XVIII корпуса генерал Ма де Латри, войска которого находились ближе всего к противнику, думая о состоянии солдат, испытывал «душевную боль». Потрепанная в боях, 5-я армия тем не менее пересекла Марну, находясь на значительном расстоянии от противника, практически выйдя из зоны боев. Таким образом она выполнила условие Жоффра, касавшееся возобновления наступления.

О своем намерении приступить к операции «через несколько дней» Жоффр проинформировал правительство, однако не указав точной даты, и настроение в главном штабе царило мрачное. Каждый день из поездок по армиям возвращались офицеры связи, подавленные и унылые. Как заметил один из них, в войсках «повсюду веял ветер поражения». Главный штаб решил перебраться еще на 30 миль в тыл, в Шатийон-сюр-Сен, что и было сделано через два дня — 5 сентября. За десять дней Франция потеряла города Лилль, Валансьенн, Камбре, Аррас, Амьен, Мобеж, Мезьер, Сен-Кантен, Лан и Суассон, а также угольные шахты и железорудные копи, районы, где выращивали пшеницу и сахарную свеклу, и одну шестую часть населения. Как личное горе каждый француз воспринял весть о том, что Реймс, в кафедральном соборе которого короновались все французские короли, начиная от Хлодвига и кончая Людовиком XVI, был объявлен 3 сентября открытым городом и отдан на милость армии Бюлова. Не пройдет и двух недель, как немцы, озлобленные поражением под Марной, подвергнут город артиллерийскому обстрелу, в результате чего Реймсский собор приобрел для мира то же символическое значение, что и библиотека Лувена.

Жоффр, еще сохранявший внешнее спокойствие, регулярно, как и прежде, три раза в день принимал пищу и ложился спать неизменно в 10 часов вечера. Но с 3 сентября главнокомандующий начал испытывать заметный душевный дискомфорт: он решил для себя, что ему необходимо избавиться от Ланрезака. Официальным поводом для отстранения его от командования были объявлены «физическая и моральная депрессия» Ланрезака и его «личные неприязненные взаимоотношения» с сэром Джоном Френчем, уже получившие широкую огласку. Это нужно было сделать в интересах будущего наступления, в котором 5-й армии отводилась главная роль; существенное значение имело и участие в нем англичан. Несмотря на твердость и умелое руководство, проявленные им во время боев под Гюизом, Ланрезак, как убедил себя Жоффр, после этого «окончательно утратил боевой дух». Вдобавок Ланрезак постоянно критиковал приказы главного штаба, зачастую возражая против них. Вообще говоря, это не могло служить доказательством «упадка его моральных сил», однако главнокомандующий весьма болезненно реагировал на подобные выходки.

У Жоффра редко рождались собственные идеи, но он очень искусно пользовался советами других и более или менее осознанно поддался влиянию верховодивших в оперативном отделе доктринеров, которые, как сказал один из критиков французской военной системы, создали своего рода «церковь, вне которой нет спасения и которая никогда не прощает тех, кто обнажил фальшь ее доктрины». Грех Ланрезака заключался в том, что он был слишком прав и слишком громко заявлял о своей правоте. Он с самого начала был прав, когда говорил о фатальной недооценке правого крыла германских армий, в результате чего значительная часть Франции оказалась под кайзеровским сапогом. Решив прекратить сражение под Шарлеруа, так как армии Бюлова и Хаузена грозили ему двойным окружением, Ланрезак спас левое крыло французских войск. Как признал после войны фон Хаузен, этот шаг опрокинул все расчеты немцев, стремившихся уничтожить левый фланг французов, и в конечном итоге Клук вынужден был развернуться влево, стремясь ликвидировать 5-ю армию. Почему Ланрезак отступил, из страха или мудрости, не суть важно, ибо страх иногда и есть мудрость. В данном случае отступление подготовило почву для новой операции, которую задумал Жоффр. Все это получило признание лишь после войны, когда французское правительство сделало запоздалый жест и наградило Ланрезака Большим крестом ордена Почетного легиона. Однако в первые месяцы горечи поражения l?se majest?, «оскорбление величества», верховного командования со стороны Ланрезака стало невыносимым для главного штаба. В тот день, когда генерал переправил армию через Марну, его уже готовились отправить на Тарпейскую скалу.

На самом деле на Ланрезака после всего случившегося полностью полагаться было бы неблагоразумным. Несомненно существовавшее взаимное недоверие Ланрезака и главного штаба, кто бы ни был в этом виноват, а также открытая неприязнь между ним и Джоном Френчем могли повлиять на те решения, который он, как командующий армией, примет в час кризиса. Идти на такой риск Жоффр не мог. Он готов был на любые меры, чтобы устранить все, что могло помешать успеху предстоящего наступления. Если учесть события двух следующих дней, то за первые пять недель кампании Жоффр сместил со своих постов двух командующих армиями, десять командиров корпусов и тридцать восемь — то есть почти половину от их общего числа — дивизионных генералов. На их место пришли новые и в основном более способные военачальники, включая трех будущих маршалов — Фоша, Петена и Франше д’Эспере. Боеспособность армии повысилась, хотя и за счет некоторой несправедливости.

На своем автомобиле Жоффр отправился в Сезан, где в тот день располагалась штаб-квартира 5-й армии. В заранее условленном месте он встретился с командиром I корпуса Франше д’Эспере, который появился с головой, обмотанной полотенцем, — стояла ужасная жара.

— Вы смогли бы командовать армией? — спросил Жоффр.

— Как любой другой, — ответил Франше д’Эспере. Когда Жоффр с недоумением посмотрел на него, он, пожав плечами, пояснил: — Чем выше пост, тем легче. Больше подчиненных и больше помощников.

Решив этот вопрос, Жоффр отправился дальше.

В Сезане, оставшись наедине с Ланрезаком, Жоффр заявил:

— Друг мой, вы выдохлись и стали нерешительным. Вам придется отказаться от командования 5-й армией. Мне не хотелось бы вам такое говорить, но я должен это сделать.

Как вспоминает сам Жоффр, Ланрезак, подумав немного, ответил: «Вы правы, генерал», — и выглядел он как человек, избавившийся от непосильной ноши. По свидетельству же Ланрезака, он, напротив, резко протестовал и потребовал обосновать это решение. Жоффр лишь твердил: «Колебания, нерешительность», а потом выразил недовольство «замечаниями» Ланрезака относительно отданных ему приказов. Последний возражал, говоря, что это не может служить причиной отстранения от командования, поскольку все его замечания оказались верными, что в общем-то и было главным. Но Жоффр явно не желал ничего слушать. Он «делал гримасы, показывая, что я истощил его терпение; он боялся смотреть мне в глаза». Ланрезак отказался от борьбы. После этого разговора Жоффр, по словам его адъютанта, выглядел «очень нервным» — уникальный случай.

Затем послали за Франше д’Эспере, который в это время обедал. Не доев суп, он встал, выпил бокал вина, надел шинель и отправился в Сезан. На перекрестке, запруженном медленно двигавшимися военными повозками, его автомобиль остановился, и генерал выскочил из машины. В армии так хорошо знали его коренастую фигуру с головой, напоминавшей снаряд гаубицы, пронзительные черные глаза, короткую стрижку-«ёжик», резкий властный голос, что люди, лошади и экипажи как по мановению волшебной палочки сразу расступились перед ним. В последующие дни, когда он метался из корпуса в корпус, когда обстановка на фронте, а вместе с ней и его характер стали ухудшаться, он, чтобы пробиться сквозь заторы на дорогах, принимался стрелять из револьвера из окна своего автомобиля. Английские солдаты прозвали его «отчаянный Фрэнки». Сослуживцы Франше д’Эспере считали, что он превратился из знакомого им живого, общительного и дружелюбного, хотя и строгого, командира в сущего тирана. Он стал свирепым, властным и холодным человеком и терроризировал свой штаб не меньше, чем армию. Не успел Ланрезак передать ему секретные дела и выехать из Сезана, как вдруг в штабе зазвонил телефон. Трубку взял Эли д’Уассель. Было слышно, как он с раздражением говорил: «Так точно, господин генерал. Нет, господин генерал».

— Кто это? — рявкнул Франше д’Эспере. Ему сказали, что звонит генерал Ма де Латри, командир XVIII корпуса. Он не в состоянии выполнить приказ на завтрашний день, так как его солдаты совершенно выбились из сил.

— Дайте-ка трубку, — сказал новый командующий. — Говорит генерал Франше д’Эспере. Я принял командование 5-й армией. Никаких рассуждений. Выполняйте приказ. Выступайте или умрите. — И он бросил трубку.

Четвертого сентября в разных местах вдруг почувствовалось приближение чего-то важного — так иногда появляется подсознательная уверенность в неизбежности великих событий. В Париже Галлиени ощущал наступление «решающего» дня. В Берлине княгиня Блюхер написала в дневнике: «Все только и говорят, что о предстоящем вступлении в Париж». В Брюсселе опадали листья, неожиданно поднявшийся порывистый ветер гнал их по улицам. Осень уже давала о себе знать холодком в воздухе, и многих мучил вопрос: что же произойдет, если война затянется до зимы? Американский посол Хью Гибсон отметил «возрастающую нервозность» германского штаба верховного командования, уже четвертый день не сообщавшего о победах на фронтах. «Уверен, сегодня случится что-то значительное».

В германском штабе в Люксембурге напряжение достигло своей высшей точки — приближался триумфальный, исторический момент. Армия, дошедшая до предела человеческих возможностей, была готова завершить на Марне труд, начатый под Садовой и Седаном. «Наступил 35-й день, — с торжеством произнес кайзер, когда встретился с одним из своих министров, приехавшим из Берлина. — Мы заняли Реймс и находимся в 50 километрах от Парижа…»

На фронте немцы рассматривали завершающий этап кампании как операцию по окружению французских войск, а не как сражение. «Важная новость, — писал офицер германской 5-й армии в своем дневнике, — французы предложили нам перемирие и готовы уплатить контрибуцию в 17 миллиардов франков. Пока мы, — отметил он сдержанно, — отвергаем предложение о перемирии».

Считалось, что враг разбит и все свидетельства, указывающие на обратное, отбрасывались в сторону. Ужасное сомнение закралось в сердце генерала фон Кюля, начальника штаба Клука, когда ему сообщили об одной колонне французских войск, отступавшей в районе Шато-Тьерри. Маршировавшие солдаты пели! Но он отогнал от себя сомнения, поскольку «все приказы о начале новой операции были уже отданы». Не считая нескольких подобных случаев, никто из высшего командования и не подозревал о возможности французского контрнаступления. И хотя признаки его подготовки были заметны, германская разведка, действовавшая на неприятельской территории, ничего о них не сообщала. Офицер разведки главного штаба, прибывший в штаб кронпринца 4 сентября, заявил, что на всем фронте сложилась благоприятная обстановка: «Мы с триумфом наступаем повсюду».

Лишь один человек в Германии думал иначе. Мольтке, в противоположность Жоффру, не был уверен в своей звезде, пелена самоуверенности не застилала ему глаз, и на мир он смотрел без иллюзий. Этим он походил на Ланрезака. 4 сентября Мольтке выглядел «серьезным и мрачным» и в беседе с Хельфферихом, министром, с которым только что разговаривал кайзер, он заметил: «Вряд ли в нашей армии найдется лошадь, способная сделать хотя бы еще один шаг». Подумав немного, Мольтке добавил: «Мы не должны обманывать сами себя. Мы достигли успеха, но не победы. Победа — это уничтожение способности противника к сопротивлению. Когда в сражениях участвуют миллионные армии, победитель должен захватить множество пленных. А где они? Тысяч двадцать в Лотарингии, ну еще десять-двадцать тысяч пленных на других участках. Судя по сравнительно небольшому количеству брошенных пушек, французы, по моему мнению, осуществляют планомерное и организованное отступление». Мысль, считавшаяся запретной, была высказана вслух.

В тот же день главный штаб наконец-то получил донесение Клука о намерении перейти Марну — слишком поздно, чтобы воспрепятствовать этому маневру. Мольтке беспокоил фланг Клука, обращенный к французской столице. Поступали сообщения об существенном оживлении железнодорожного движения в сторону Парижа — «по-видимому, связанному с передвижением войск». В тот же день, как сообщил Рупрехт, французы сняли с его фронта два корпуса. Дальше закрывать глаза на данные, свидетельствовавшие о том, что сопротивление противника далеко не сломлено, уже было нельзя.

Переброска французских войск, утверждал полковник Таппен, указывает на подготовку «удара со стороны Парижа по нашему правому флангу, где мы не имеем резервов». Неприятные мысли не давали покоя не только Мольтке, но и командирам на местах. Потери, понесенные во время боев с арьергардами отступавших французов, нельзя было возместить за счет резервов, подобно тому, как это делал противник. На стыке германских армий оставались бреши. Не хватало двух корпусов, переброшенных ранее на русский фронт. Теперь Мольтке ради подкреплений уже готов был забрать войска у левого фланга, хотя Рупрехт только что — 3 сентября — возобновил наступление у Мозеля. Так случилось, что кайзер находился в штабе Рупрехта именно тогда, когда туда поступило это предложение Мольтке. Кайзер, уверенный в успехе долгожданного прорыва линии обороны под Нанси, решительно поддержал Рупрехта и фон Краффта, выступивших против какого-либо сокращения сил его армии. Возможно, кто-то другой на месте главнокомандующего и начал бы настаивать на своем, но Мольтке не стал этого делать. После тяжелых переживаний в ночь на 1 августа неопределенность и напряженность кампании скорее ослабили, а не укрепили его волю. Не получив подкреплений для армий правого крыла, он решил приостановить их наступление.

Направленный командующим армиям новый приказ, составленный вечером и изданный утром, открыто признавал провал наступления, предпринятого правым крылом, провал стратегии, ради победоносного успеха которой немцы принесли в жертву нейтралитет Бельгии. Датированный 4 сентября, когда после вторжения в Бельгию миновал месяц, этот документ давал точную оценку положению на фронтах. «Противник, — говорилось в нем, — сумел избежать окружения 1-й и 2-й армиями. Часть его войск присоединилась к парижской армии». Вражеские части перебрасывались из района Мозеля на запад, «вероятно, с целью сосредоточить в районе Парижа превосходящую по силам группировку, которая будет угрожать правому флангу германских армий». Ввиду создавшегося положения «1-й и 2-й армиям предлагается развернуть свои силы фронтом на восток, в сторону Парижа… с тем, чтобы отразить любую наступательную операцию противника, предпринятую с этого направления». 3-я армия должна была продолжать вести наступление на юг, к Сене, а другим армиям следовало действовать в соответствии с предыдущим приказом от 2 сентября.

Остановить армии на пороге победы — так мог поступить только сумасшедший, как считал военный министр генерал фон Фалькенхайн, которому через две недели суждено было сменить Мольтке на посту главнокомандующего. «Лишь одно ясно, — писал военный министр 5 сентября, — наш генеральный штаб совсем потерял голову. Записки Шлиффена помочь больше не в состоянии, и Мольтке совсем перестал соображать». Виноват был не Мольтке — Германия теряла инициативу в войне. По переброске войск противника Мольтке безошибочно увидел опасность, нависшую над внешним правым флангом его армии, и принял разумные и совершенно адекватные меры для отражения угрозы. Приказ имел лишь один недостаток — был отдан слишком поздно. Он бы еще мог оказаться своевременным, если бы не один беспокойный француз — Галлиени.

Донесения парижских летчиков утром 4 сентября убедили Галлиени в «необходимости быстрых действий». Тыл выгнувшейся дугой на юго-восток армии Клука представлял прекрасную мишень для Монури и английского экспедиционного корпуса. Следовало лишь, не мешкая, нанести совместный удар. В 9 часов утра, еще не имея согласия Жоффра, Галлиени направил Монури предварительный приказ: «Я намереваюсь бросить вашу армию при поддержке англичан на германский фланг. Немедленно отдайте все необходимые распоряжения с тем, чтобы ваши войска смогли выступить днем в ходе проведения общего наступления войск парижского укрепленного района в восточном направлении». Монури также следовало как можно скорее лично прибыть в Париж на совещание.

Затем Галлиени решил добиться «окончательного и быстрого» согласия Жоффра. В какой-то степени этому препятствовали остатки их прежних взаимоотношений начальника и подчиненного. Оба знали: случись что-нибудь с Жоффром, и Галлиени станет главнокомандующим. Жоффр восставал против его влияния в армии, боролся с его популярностью, и поэтому Галлиени не столько рассчитывал убедить, сколько заставить главнокомандующего пойти на этот шаг. Чтобы добиться своей цели, Галлиени переговорил по телефону с президентом Пуанкаре, находившимся в Бордо, сообщив ему о «благоприятной возможности» немедленно возобновить наступление на фронте.

В 9:45 Галлиени позвонил в главный штаб и затем уже не отходил от аппарата. Позднее он скажет: «Настоящая битва за Марну велась по телефону». Генерал Клержери вел переговоры с полковником Поном, начальником оперативного отдела главного штаба, потому что Галлиени не стал бы разговаривать ни с кем, кроме Жоффра, а Жоффр не желал подходить к телефонному аппарату. Жоффр терпеть не мог телефонов и обычно делал вид, что «не понимает, как тот работает» и что не разбирает слов собеседников. А вообще он, как и многие люди, занимающие высокие посты, уже обращал взор на будущее и опасался: вдруг кто-нибудь запишет что-то сказанное им по телефону и сделает без его ведома достоянием истории.

Клержери сообщил о плане наступления силами 6-й армии и парижского укрепленного района на фланг Клука, предпочтительнее севернее Марны; в этом случае бои начались бы 6 сентября. Если удар по немцам предполагается наносить на южном берегу Марны, то нужна отсрочка на один день, чтобы Монури смог форсировать реку. В любом случае Клержери просил главный штаб отдать приказ о выступлении 6-й армии сегодня вечером. Он передал мнение Галлиени, что пришло время прекратить отвод войск и всей армией перейти к наступательным операциям, задействовав в них и силы парижского укрепленного района. Теперь слово оставалось за главным штабом.

В противоположность главному штабу, согласному пожертвовать Парижем, Галлиени с самого начала основывался на убежденности, что столицу нужно оборонять и удержать всеми средствами. Об общей обстановке на фронтах он мог судить лишь с точки зрения военного губернатора Парижа, не имея точных сведений о положении полевых армий, и решил использовать те преимущества, которые давал французам маневр Клука. Он считал, что операция, начатая парижской армией, должна перерасти и перерастет в общее наступление, поддержанное всеми войсками. Это был смелый, даже безрассудный план, потому что, не зная обстановки на других участках, Галлиени не мог с уверенностью предсказать исход сражения и даже сам несколько сомневался в успехе. Но другого варианта он не видел. Возможно, свойственный выдающемуся командиру инстинкт подсказывал ему, что близок благоприятный момент; вероятнее всего, он решил, что для Франции другого момента может и не представиться, и этот шанс — единственный.

В 11 утра на совещание прибыл Монури, но Жоффр пока молчал. В полдень Клержери вновь позвонил в штаб.

Тем временем в школе в городке Бар-сюр-Об, где разместился главный штаб, офицеры оперативного отдела, сгрудившись у большой настенной карты, горячо обсуждали предложение Галлиени о совместном наступлении. Крушение французской стратегии в августе побудило некоторых проявлять особую осторожность, другие же по-прежнему оставались горячими сторонниками наступательной теории и отвергали все призывы к сдержанности. Жоффр находился здесь же, вслушиваясь в аргументы спорящих, а его адъютант, капитан Мюллер, делал пометки в блокноте. «Войска измотаны? Не имеет значения, это французы, и они устали отступать. Как только они услышат о наступлении, усталость как рукой снимет. Брешь между армиями Фоша и де Лангля? Туда можно направить XXI корпус из армии Дюбая. Части не готовы к наступлению? Спросите лучше командиров на местах, и вы убедитесь в обратном. Взаимодействие с англичанами? Да, это уже серьезнее. Их командующему приказ не отдашь, придется уговаривать, а времени мало. Но главное — не упустить случай, обстановка быстро меняется. Клук еще может исправить свою ошибку, так как передвижения частей 6-й армии определенно привлекут его внимание и он поймет, что его войскам угрожает опасность».

Не сказав ни слова, Жоффр ушел советоваться с Вертело, который был против этого плана. Войска не могут без подготовки, будто по команде «Кругом!», развернуться и перейти в наступление, убеждал он. Необходимо завершить отход на подготовленные оборонительные позиции и затянуть немцев подальше в сети. Кроме того, необходимого численного превосходства не удастся достигнуть до тех пор, пока из Лотарингии не прибудут и не займут свои рубежи два корпуса.

Сидя верхом на стуле напротив настенной карты в кабинете Вертело, Жоффр молча размышлял. Его план перехода в решительное наступление и раньше предусматривал использование 6-й армии для атаки правого фланга немцев. Галлиени, однако, предвосхищал события. Жоффру был нужен еще один лишний день, чтобы дождаться подхода подкреплений, подготовить 5-ю армию и заручиться поддержкой англичан. Когда Клержери позвонил снова, ему ответили, что главнокомандующий высказывается за наступление на южном берегу Марны. Клержери начал было протестовать против отсрочки операции, но ему объяснили, что «задержка на один день даст возможность подтянуть больше войск».

Теперь Жоффр стоял на пороге еще более важного решения: продолжить ли запланированное отступление к Сене или пойти на риск и воспользоваться возможностью дать отпор врагу сейчас. Стояла невыносимая жара. Генерал вышел во двор школы и сел в тени раскидистого ясеня. Судья по натуре, он собирал мнения других, сортировал их, делал поправку на личные способности говорившего, тщательно взвешивал все «за» и «против» и потом объявлял приговор. Последнее слово оставалось всегда за ним. В случае успеха его ждала слава, в случае неудачи он нес всю тяжесть ответственности. Сейчас от его решений зависела судьба Франции. За последние тридцать дней французская армия не смогла выполнить ту великую миссию, к которой готовилась тридцать лет. Сейчас ей был дан последний шанс спасти Францию, вернуть стране дух и границы Франции 1792 года. Захватчики находились всего в 40 милях от главного штаба и менее чем в 20 милях от ближайших к ним французских частей. Санлис и Крей, после того как через них прошла армия фон Клука, объяты пламенем, а мэр Санлиса мертв. А если французы все же решатся на наступление, несмотря на то, что армии не готовы к нему, и потерпят поражение?

Теперь требовалось срочно выяснить, способны ли вообще французские войска предпринять наступление. Поскольку 5-я армия занимала важнейшую позицию, Жоффр отправил Франте д’Эспере телеграмму: «Создалась благоприятная обстановка для нанесения завтра или послезавтра удара по германским 1-й и 2-й армиям всеми силами 5-й армии совместно с подвижными частями парижского гарнизона и английской армии. Пожалуйста, сообщите, в состоянии ли ваша армия предпринять успешные наступательные операции. Ответ дайте немедленно». Такой же запрос был отправлен соседу Франше д’Эспере, генералу Фошу, войска которого противостояли армии Бюлова.

Жоффр сидел под деревом и размышлял. В черном кителе и красных мешковатых штанах, в армейских сапогах, с которых он, к ужасу своих адъютантов, снял шпоры, главнокомандующий молча и неподвижно провел в раздумьях почти весь день.

Тем временем Галлиени, прихватив с собой Монури, выехал в час дня из Парижа в английский штаб, расположенный возле Мелёна на Сене, в 25 милях южнее столицы. В ответ на свою просьбу о поддержке англичанами предстоящей операции он получил отказ, переданный через Югэ. Последний также сообщил, что Джон Френч «прислушивается к осторожным советам своего начальника штаба» Арчибальда Мюррея и не примет участия в совместных действиях, если французы не дадут гарантий в отношении обороны низовьев Сены, то есть пространства между экспедиционным корпусом и морем. Обгоняя вереницы автомобилей, владельцы которых бежали из Парижа на юг, два французских генерала прибыли в английский штаб в 3 часа дня. Часовые-шотландцы в юбках четко взяли «на караул», писари деловито печатали на пишущих машинках какие-то бумаги, однако ни фельдмаршала, ни его заместителей на месте не оказалось, а штабные офицеры выглядели «смущенными» сложившейся ситуацией. После долгих поисков нашелся Мюррей. Сэр Джон Френч, по его словам, уехал для инспекции войск, и когда вернется командующий, никто не знал.

Галлиени попытался объяснить начальнику штаба план операции и то, почему участие в ней английских войск было «совершенно необходимо». Однако англичанин «совершенно не желал разделить нашу точку зрения». Мюррей твердил одно и то же: экспедиционный корпус в соответствии с приказом главнокомандующего отдыхает, переформировывается и ждет подкреплений. До возвращения Френча предпринять что-либо Мюррей отказывался. Два часа прошли в спорах, а главнокомандующий так и не появился. Галлиени уговорил Мюррея записать вкратце основные положения французского плана и конкретные предложения, касающиеся участия англичан в операции. Французу показалось, что Мюррей «недостаточно хорошо его понял». Перед отъездом Галлиени добился от начальника английского штаба обещания немедленно уведомить его о прибытии главнокомандующего.

В это же время в другом месте — в Бре, в 35 милях выше по течению Сены, — проходили другие англо-французские переговоры, на которых Джон Френч также отсутствовал. Стремясь улучшить испорченные отношения с англичанами, Франше д’Эспере, сменив Ланрезака, договорился встретиться с Френчем в Бре в 3 часа дня. По такому случаю генерал надел ленту рыцаря-командора Викторианского ордена. Когда он прибыл в Бре, его автомобиль остановил караульный-француз и доложил, что на телеграфе для генерала получена срочная депеша. Это был запрос Жоффра о возможности сражения. Изучая послание, Франше д’Эспере ходил взад-вперед по улице, с нараставшим нетерпением ожидая прибытия англичан. Через пятнадцать минут подъехал «роллс-ройс», в котором рядом с шофером сидел «огромный шотландец». Однако вместо маленького, румяного фельдмаршала на заднем сиденье обнаружился «высокий, дьявольски безобразный тип с умным, выразительным лицом». Это был Уилсон, прибывший на встречу в сопровождении начальника разведки полковника Макдонога. Они задержались, потому что Уилсон, встретив по дороге одну парижанку, попавшую в затруднительное положение, проявил к даме галантность и приказал не только заправить горючим ее автомобиль, но и снабдил ее шофера необходимыми картами.

Военные поднялись на второй этаж мэрии. В дверях поставили часового-шотландца. Макдоног приподнял тяжелую скатерть и заглянул под стол, открыл дверь в примыкающую спальню, посмотрел под кроватью, прощупал стеганое одеяло, открыл стенной шкаф и простучал его стенки кулаком. Затем, после вопроса Франте д’Эспере о положении английской армии, он развернул карту, на которой синими стрелами точно была указана дислокация войск противника на английском участке фронта. После этого полковник дал блестящий анализ продвижения частей 1-й и 2-й германских армий, что произвело на Франте д’Эспере довольно сильное впечатление.

— Вы — наши союзники, у меня от вас нет секретов, — сказал Франте д’Эспере и прочел телеграмму Жоффра. — Я намерен ответить, что моя армия готова к наступлению. — А затем, бросив на собеседников пристальный взгляд, командующий продолжал: — Надеюсь, вы не заставите нас действовать в одиночку. Важно, чтобы ваши части прикрыли брешь между 5-й и 6-й армиями.

Затем Франте д’Эспере изложил точный план действий, придуманный им за те пятнадцать минут, когда он ждал прибытия союзников. Замысел основывался на том предположении, что армия Монури начнет наступление севернее Марны 6 сентября, и он пришел к этому выводу самостоятельно, еще ничего не зная о предложениях Галлиени. Уилсон, нашедший общий язык с этим энергичным французским генералом, как когда-то с Фошем, согласился поддержать предлагаемую операцию. Размещение двух армий, исходные рубежи, на которые они должны были выйти 6 сентября, направление ударов — решение этих вопросов не вызвало затруднений. Уилсон предупредил, что добиться согласия сэра Джона Френча и особенно Мюррея будет нелегко, однако пообещал сделать для этого все от него зависящее. Уилсон поехал в Мелён, а Франше д’Эспере отправил сообщение о достигнутом соглашении с англичанами Жоффру.

В Барна-Обе Жоффр наконец покинул прохладную тень ясеня. Не дожидаясь ответов от Франше д’Эспере и Фоша, он решил действовать. Командующий прошел в оперативный отдел и распорядился составить проект приказа «о превращении операции местного значения, предложенной парижским гарнизоном, в наступление на левом фланге с участием всех союзных сил». Сражение должно начаться 7 сентября. Бурные дискуссии сразу прекратились, все почувствовали спокойную уверенность — с отступлением покончено. Приближался переломный момент. Закипела работа — штаб стал готовить подробные приказы. Чтобы свести к минимуму риск утечки сведений, решили не рассылать никаких инструкций или распоряжений до последней минуты.

Это произошло в 6 часов, а в 6:30 Жоффр появился на обеде, на который пригласил двух японских офицеров-наблюдателей. За столом ему на ухо прошептали о том, что Франше д’Эспере убедил англичан присоединиться к наступлению, и что из 5-й армии присланы важные документы. Трапеза для Жоффра была священным делом, кроме того, следовало соблюдать дипломатический этикет, особенно теперь, когда союзники с большой надеждой на успех вели переговоры об оказании Японией военной помощи странам Антанты в Европе. Жоффр не мог прервать обед, однако он несколько бестактно «ускорил его». Прочитав краткое сообщение Франше д’Эспере, Жоффр почувствовал себя так, будто его, чтобы научить плавать, столкнули в воду. В свойственной ему безапелляционной манере, Франше д’Эспере указывал точные даты и часы, населенные пункты и условия боевого взаимодействия трех армий — 5-й, 6-й и английской. Сражение можно начать 6 сентября; англичане «изменяют направление движения», если их левый фланг поддержит 6-я армия; последней, в свою очередь, следует занять позиции по реке Урк в указанное время, «если же она не успеет, то англичане не станут развертывать свои части»; 5-я армия завтра продолжает отступать до выхода к реке Гран-Морен, через день она должна будет занять рубеж для фронтального удара по армии Клука. Одновременно англичане и Монури атакуют его фланг. «Энергичное участие» армии Фоша в действиях против 2-й армии является одним из необходимых условий успеха операции.

«Моя армия сможет выступить 6 сентября, — писал в заключение Франше д’Эспере, — однако ее состояние далеко не блестящее». Это была неопровержимая правда. Когда спустя какое-то время он заявил командиру III корпуса генералу Ашу, что наступление начнется на следующее утро, тот «оторопело уставился на командующего, словно получил дубиной по голове».

— Вы сошли с ума, — запротестовал Аш. — Солдаты измотаны. Без сна и пищи… почти две недели они отступали с тяжелыми боями! Нам требуются оружие, боеприпасы, снаряжение. Все пришло в жуткое состояние. Моральный дух низок. Я вынужден был отстранить от командования двух дивизионных генералов. Штаб ничего не стоит и ни на что не годен. Если бы мы смогли перегруппироваться за Сеной…

Как и Гаплиени, д’Эспере считал, что выбора нет. Твердая и решительная позиция обоих сыграла решающую роль. Предшественник Франше д’Эспере, вероятно, не стал бы действовать так смело и быстро. В этот период со своих постов полетели многие нерешительные командиры. Генерала Ма де Латри в тот же день сменил стремительный Модюи, служивший ранее в армии Кастельно. Не только командующий 5-й армией потерял свое место, но также и трое из пяти командиров корпусов, семь из тринадцати дивизионных генералов и немалое число бригадных.

«Разумная смелость» ответа д’Эспере понравилась Жоффру, и он приказал оперативному отделу приступить к разработке операции в соответствии с предложениями командующего армией, однако определить сроком для ее начала 7 сентября. Главнокомандующий получил также утвердительный ответ и от Фоша, который просто заявил, что он «готов к атаке».

К известиям Генри Уилсона в английском главном штабе отнеслись весьма неодобрительно. Ранее Мюррей, даже не дожидаясь возвращения Джона Френча, издал приказ о дальнейшем отступлении в юго-западном направлении на десять-пятнадцать миль, причем движение части должны были начать этой ночью. «Как ножом в сердце», — заметил Уилсон, узнав об этом. Ознакомившись с составленным Мюрреем кратким изложением плана Галлиени, он немедленно отправил в Париж телеграмму: «Маршал еще не вернулся», оповестив также о предполагаемом отходе. По-видимому, Уилсон ничего не сообщил Франше д’Эспере, вероятно, все же надеясь убедить Джона Френча отменить приказ об отступлении.

Вернувшись, Френч сразу же окунулся в беспокойную атмосферу противоречивых планов и предложений. На своем столе он нашел письмо Жоффра, написанное еще до свершившихся событий. В нем французский главнокомандующий предлагал совместную операцию в районе Сены. Затем Френч прочитал послание Галлиени, записанное Мюрреем. Потом на стол легла договоренность Уилсона с Франше д’Эспере. Сам же Мюррей настойчиво советовал продолжать отступление. Сбитый с толку противоречивыми предложениями, не зная, какому отдать предпочтение, Джон Френч счел, что самое разумное в данной обстановке — бездействие. Он оставил в силе приказы Мюррея и поручил Югэ передать всем французским просителям, что «в силу постоянно происходящих изменений» фельдмаршал намерен, «перед тем как действовать, еще раз изучить всю обстановку в целом».

Примерно в этот час Галлиени вернулся из Мелёна в Париж и прочел телеграммы от Уилсона и от Жоффра. Вторая была отправлена в 0:20, и в ней главнокомандующий подтверждал предложение о наступлении Монури южнее Марны 7 сентября. Новостью это не было, тем не менее полученные телеграммы подтолкнули Галлиени к решительным действиям. Времени оставалось все меньше, а армия Клука по-прежнему развивала наступление. Видя, что шансов почти не остается, Галлиени попытался ускорить ход событий и сам позвонил в главный штаб. Жоффр попробовал было уклониться от разговора и посадить к телефону вместо себя Белена, однако военный губернатор Парижа требовал к телефону только главнокомандующего. По свидетельству адъютанта Жоффра, записавшего состоявшийся разговор, Галлиени сказал: «Шестая армия уже подготовилась к атаке севернее Марны. Поэтому изменить направление, назначенное для развертывания этой армии, сейчас невозможно. Я настаиваю на том, что наступление необходимо начинать, не изменяя ни места, ни времени, указанных ранее».

Услышав голос своего бывшего начальника, Жоффр, возможно, невольно подчинился властному темпераменту Галлиени. Пли, как признавался он позднее, вынужден был «неохотно» согласиться на перенос срока общего наступления на один день вперед из-за опасений, что переброска частей Монури, ускоренная распоряжениями Галлиени, раскрыла бы противнику весь замысел операции. Как Фош, так и Франше д’Эспере, оба заявили Жоффру о готовности к наступлению. Франше д’Эспере, думал главнокомандующий, благодаря какой-то магической силе сумел добиться согласия англичан на поддержку. Жоффр еще не знал, что это согласие еще не было подтверждено английским главнокомандующим. И все же, охотно или неохотно, но Жоффр все-таки согласился, чтобы 6-я армия перешла в наступление севернее Марны при поддержке всех французских сил 6 сентября, как «того желал Галлиени». Последний немедленно в 8:30 вечера отправил Монури телеграмму, которой подтвердил ранее изданные приказы о передислокации войск. Главный штаб пересмотрел сроки выхода частей на рубежи атаки с учетом переноса начала общего наступления на день раньше. В 10 часов вечера, через два часа после того как Мольтке подписал приказ о прекращении наступления правого крыла германских армий, Жоффр поставил подпись под Общим приказом № 6.

«Пришло время, — говорилось в нем с чувством важности исторического момента, — воспользоваться благоприятной возможностью, появившейся в результате маневра германской 1-й армии, и нанести по ней сосредоточенный удар всеми союзными силами левого крыла». 6-я, 5-я и английская армии получили боевую задачу в точном соответствии с предложениями Франше д’Эспере. Согласно отдельным приказам, поддержку генеральному наступлению должны были оказать также 3-я и 4-я армии.

Однако на этом события дня не закончились. Едва Жоффр подписал приказ, как от Югэ стало известно об отказе Джона Френча утвердить план совместных действий. Ему требовалось время, чтобы «еще раз изучить обстановку». Жоффр был поражен. Принято важнейшее решение, изданы и разосланы приказы, через 36 часов начнется сражение ради спасения Франции… А союзник, участие которого планировалось, как когда-то выразился Фош, ради одного-единственного убитого английского солдата, но который по какой-то прихоти судьбы занимает теперь жизненно важный участок фронта, вновь отказывается воевать. С учетом времени на рассылку и дешифровку приказы прибудут в армейские штабы только на следующее утро. Для убеждения англичан Жоффр сумел придумать только одно средство: он отправил в штаб союзников отдельную копию Общего приказа № 6, снарядив для этой миссии специального курьера. Когда офицер прибыл в Мелён в 3 часа утра, то три корпуса английского экспедиционного корпуса в соответствии с отданным днем распоряжением Мюррея уже начали ночное отступление.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.