Репетиция новой судьбы
Репетиция новой судьбы
В августе 1819 года игумен Валаамского Преображенского монастыря Иннокентий получил от министра духовных дел Голицына письмо – на остров Валаам собирается государь, проездом из Архангельска. Сообщалось, что Александр не желает никаких торжеств и встреч, едет с одним камердинером, как обыкновенный путешественник. Так что не нужно ни колоколов, ни риз, ни крестов.
Иннокентий сам был простой человек, из крестьян Олонецкой губернии[8]. Уже занимая большой пост в монастыре, на себе таскал кирпичи для стройки и трудился на рыбной ловле. Наверно, и в других ценил простоту, но… Все-таки император Александр, победитель Наполеона, властелин России и Европы, в виде «штатского» человека с камердинером… – и принять его как заурядного паломника, какого-нибудь купца из Петербурга! Это казалось странным. Поколебавшись, посоветовавшись между собой, монахи решили встретить императора «по-настоящему».
Навстречу государю в Сердоболь выслали монастырское судно. В Сальму послали эконома Арсения – там стояло другое судно, и Арсений должен был везти Александра, откуда тот пожелает: из Сальмы или Сердоболя.
Александр прибыл в Сальму поздно вечером. Иеромонах Арсений поднес ему на блюде просфору. Император подошел под благословение, поцеловал Арсению руку и сказал, что путь его – на Сердоболь. Подтвердил, что никакой встречи не надо. Не желает также, чтобы ему кланялись в ноги и целовали руку.
Сумрачно было на Ладоге 10 августа 1819 года. Тучи, такой сильный ветер, такая волна, что государь в Сердоболе спросил даже Арсения, можно ли в такую погоду выезжать. На что эконом ответил: «И в худшую плавали, ваше величество, с помощью Божией». Последнее соображение, может быть, и определило все. Александр с экономом и камердинером тронулись.
В монастыре же следили за озером и с колокольни, и с передового островка, где находился скит Св. Николая (с давних пор в часовне ночью зажигался фонарь – окна выходили во все стороны, и фонарь служил маяком). Но прошел день, наступил вечер, непогода не унималась, а судна все не было. Когда стало совсем темно, дозорные ушли, решив, что сегодня никого уже не будет. И даже, совершив братское вечернее правило, легли спать.
Более трех часов плыл в сумерках, а потом и в полной тьме император Александр, и если бы не огонек, светившийся со скита Св. Николая, то неизвестно, как бы ввел в узкий пролив иеромонах Арсений своего высокого гостя.
В тишине и мраке причалили. И лишь когда поднимались наверх, по гранитной лестнице, в монастыре узнали о приезде государя. Зазвонили колокола: монахи спешно стали собираться. Они шли во тьме по монастырскому двору с ручными фонариками. А гость стоял на церковном крыльце. Подходили клиросные, в алтаре облачали старого Иннокентия, трудившегося в монастыре более полувека, а теперь полубольного (он, конечно, уже не мог, как прежде, носить на себе кирпичи).
Александр покорно ждал. Эти минуты в бурную валаамскую ночь на паперти перед храмом, в который он не мог еще войти, были для него, вероятно, не совсем обычны.
Игумен Иннокентий, благочинный Дамаскин, эконом Арсений и другие считали его высочайшим начальством – монастырь, как и вся Россия, его «вотчина» и заехал он к ним, объезжая ее. Сперва властитель, а потом паломник – этого властелина встретили не по чину и, наверно, были смущены. Но император держал себя не как начальство, не как ревизор. Он приехал действительно богомольцем. Что принес с собой в сердце, уже столько пережившем? Мы не знаем. Но вряд ли свет и мир – этого-то ему как раз и недоставало.
* * *
Восемнадцать лет был уже Александр императором, не просто человеком, а существом-символом, воплощавшим Россию, ее мощь. Не так легко было снять одежду, к нему приросшую. И по логике жизни «паломник» должен был ждать, пока в соборе «приуготовляли», и облачившийся Иннокентий, с крестом, в ризе, при открытых Царских вратах, встретил посреди храма императора. Люстры сияли, хор пел «многие лета». Александр приложился к иконам, подошел под благословение к игумену и по очереди ко всем иеромонахам, каждому целуя руку. Себе же запретил кланяться земно.
В нижней церкви император поклонился раке над мощами св. Сергия и Германа, а потом пил чай у игумена. За чаем Александр с игуменом сидели, «старшая братия» стояла. Государь говорил, что давно собирался на Валаам, но задерживали дела. Расспрашивал обо всем, касавшемся монастыря.
После чая его отвели в царские покои над Святыми вратами, во внешнем четырехугольнике монастыря. Вероятно, как теперь, и тогда под окнами были густолиственные деревья, мрачно они шумели, как и в ту ночь, страшную и роковую, что принесла ему раннюю корону.
Хорошо или плохо спал император в царских покоях пред пустынным суровым пейзажем Валаама, рядом с храмом апостолов Петра и Павла, мы не знаем. Но уже в два часа ночи он был у дверей собора – пономарь едва успел отворить их. Очевидно, так рано его не ждали и встал он сам, его не будили, иначе все было бы уже приготовлено, пономарю незачем было бы спешить. Три-четыре часа отдыха после дальней дороги – не так уж много… И не говорит ли это скорее о том, что и сам отдых не так уж был безмятежен?
Александр отстоял утреню в соборе, раннюю обедню в церкви Петра и Павла, потом осматривал монастырь и пешком отправился по пустынькам в лесах.
Современный валаамский паломник может восстановить путь императора. Теперь к «пустынной келье» покойного схимонаха Николая проведена прекрасная дорога, обсаженная пихтами и лиственницами. Тогда в таком виде ее не было. Государь шел пешком, поднимаясь, слегка запыхался.
– Всходя на гору, всегда чувствую одышку, – сказал благочинному Дамаскину, сопровождавшему его. – Еще при покойном императоре я расстроил себя, бегая по восемнадцати раз с верхнего этажа вниз по лестнице.
Но, несмотря на одышку, к Николаю дошел. Этот схимонах Николай был прежде келейником знаменитого игумена Назария, духовного восстановителя Валаама. Назарий ввел его на духовный путь, и он поселился отдельно, в тесной лесной келье, три на три аршина. «Жизнь его протекла в трудах и непрестанной молитве». Вот и все, что мы о нем знаем. Но сейчас видим крохотную келью, над которой теперь деревянный шатер, как бы футляр-изба, защищающий от непогоды.
Как ни убого обитал отшельник, именно к нему-то и пришел Александр, несмотря на одышку и на то, что по дороге пришлось чуть не ползком пролезать под какой-то изгородью. Победитель Наполеона, умиротворитель Европы, въезжавший с триумфом в Париж, сгибался вдвое, чтобы войти в хижину смиренного Николая. (Дверь эта действительно похожа больше на дыру.) И вот, все-таки вошел. Он сидел на деревянной табуретке у того самого столика, что и сейчас стоит в келье, и при таком же бледном и унылом свете из крохотного окна разговаривал с Николаем о духовной и аскетической жизни.
Отшельник предложил гостю три репки со своего огорода – все, чем мог угостить. Александр взял одну из них. После скудной трапезы он на прощание поцеловал Николаю руку, попросил благословения и молитв.
* * *
Вернувшись в монастырь, государь снова пил чай в игуменских покоях. Его угощали фруктами из знаменитого и существующего поныне монастырского сада. А потом ему поднесли описание монастыря и – жизнь есть жизнь – попросили кое о чем практическом: о прибавке к больничному штату пятнадцати человек, о подворье в Петербурге и т. д. Государь обещал все исполнить.
После полудня его возили в шлюпке по скитам, и Александр любовался красотою валаамских вод, лесов и гранитов. А вернувшись, он отстоял малую вечерню и правило. Позже вышел и ко всенощной. Александр расположился у столба, во время поучения сидел на скамейке с братией, как полагается. Старый слепой монах Симон тронул рукой сидевшего с ним рядом государя и спросил тихонько: «Кто сидит со мной?» Александр ответил: «Путешественник».
А на другой день, на ранней обедне, начавшейся, как и сегодня, в пять часов утра, он стоял рядом с пустынножителем Никоном, глубоким стариком, опиравшимся на костыль и так выстаивавшим долгие службы. От усталости в этот раз Никон выпустил костыль, поскользнулся и упал – Александр поднял его и усадил на скамью.
По окончании же литургии, на напутственном молебне преподобным Сергию и Герману, когда вынесли Евангелие, государь стал на колени. Иннокентий положил ему на голову руку и, держа сверху Евангелие, читал те самые слова, за которыми и плыл сюда в бурную ночь Александр Благословенный – грешная и мятущаяся христианская душа, ищущая успокоения: «Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим…»
* * *
«Путешественника» провожали по-царски, звонили во все колокола. Клиросные шли к пристани впереди, пели тропарь и догматик. За ними братия и государь с игуменом. Медленно отчаливало суд но, шло проливом под гудение колоколов. А пение сопровождало путешественника и на Ладоге: по его просьбе пели монахи хором «Спаси, Господи», «Херувимскую» и другие песнопения.
Александр никогда более не видел Валаама. Для политика и дипломата, военачальника, кумира офицеров и любимца дам, освободителя России, через грех взошедшего на престол, начиналась последняя пора его жизни. Известная легенда гласит, что он ушел в заволжские леса под именем старца Федора Кузьмича (об этом мы поговорим немного позже). Можно верить легенде, можно не верить, но пребывание Александра на Валааме выглядит как первый шаг – не вполне удавшийся первый опыт новой жизни, вне короны и скипетра…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.