Глава пятнадцатая Тотальная война и крах

Глава пятнадцатая

Тотальная война и крах

В одной из своих прекрасных баллад немецкий поэт Генрих Гейне (1797–1856), еврей, бежавший в Париж, один из первых сторонников франко-немецкой дружбы, описывает судьбу последнего вавилонского царя Вальтазара: едва он произнес несколько кощунственных слов в адрес Иеговы, как на стене появились таинственные огненные знаки, предвещавшие его близкий конец.

Для Гитлера дурные знаки начали множиться с осени 1942 года. Операция на Кавказе с треском провалилась; мало того, он полным ходом приближался к тому, что Геббельс назвал «величайшей трагедией в немецкой военной истории». Историк Анри Мишель пишет, что «начиная с 1943 года в войне исчезли альтернативы»; она со все большей очевидностью катилась к поражению Германии и ее союзников.

8 января генерал Рокоссовский, советский командующий Донским фронтом, отправил генералу Паулюсу предложение капитулировать в ближайшие сутки, обещая сохранить ему жизнь, имущество, военную форму и знаки отличия. Паулюс обратился к Гитлеру с просьбой позволить ему самостоятельно решить этот вопрос, но получил отказ и приказание продолжать борьбу. 10 января под командованием маршала Воронова начался последний штурм уже совершенно разрушенного города, в котором как в ловушке сидело 250 тыс. немецких солдат – большая часть 6-й армии, часть 4-й бронетанковой армии, две румынских дивизии, хорватский полк, три туркменских батальона и несколько вспомогательных соединений. 25-го они были разрезаны надвое и заключены в два «кармана». 31-го Паулюс, накануне получивший звание фельдмаршала, сдался вместе с южным «карманом»; северный последовал его примеру двумя днями позже. 100 тыс. солдат погибли, 42 тыс. получили ранения, всего несколько специалистов спасли с воздуха, 90 тыс. попали в плен. Выжило всего несколько тысяч.

18 января фюрер вызвал по телефону Геббельса с докладом о подготовке к празднованию 30 января десятой годовщины прихода к власти и для обсуждения планов «тотальной войны». 22-го министр пропаганды снова был у фюрера и нашел того в подавленном состоянии, а атмосферу в штаб-квартире – крайне напряженной. Ответственность за неминуемый крах под Сталинградом Гитлер возлагал на союзников – это из-за них советским войскам удалось пробить брешь в немецкой линии фронта сразу в нескольких местах. Геббельс почувствовал, что пробил его час: «К чему ломать голову над тем, кто виноват?» По его мнению, следовало сделать выводы из происшедшего. Фюрер «склоняется к радикальным решениям, что мне по душе. Хватит рассуждать о родине. Она не имеет права мирно существовать, пока фронт переживает трудности и борется с неслыханными опасностями. Она должна мобилизовать все свои силы. Фюрер разрешил мне делать все, что я предложил. По некоторым пунктам он зашел даже дальше меня». Впрочем, Гитлер не собирался давать слишком много полномочий своему амбициозному министру пропаганды, тем более включать его в «комитет трех», – под тем предлогом, что не хотел перегружать его административными задачами; от него требовалось сыграть роль «мотора под давлением», готового к действию. Разумеется, он мог присутствовать на всех совещаниях и знакомиться со всеми документами, которые поступали к фюреру, сортируя их. Эта мера метила во Фрика, работой которого в последнее время Гитлер был недоволен. Геббельс ликовал: «Нам предоставлена полная свобода действий. Фюрер отдал вожжи нам в руки». Взамен он пообещал еще до лета найти от одного до двух миллионов человек для отправки на фронт.

Геббельс воспользовался визитом, чтобы посетить также доктора Морелля, который подтвердил, что со здоровьем у него все в порядке. Напротив, Гитлер все чаще жаловался на недомогание. Ему шел пятьдесят четвертый год, и было все труднее выполнять все те задачи, что он на себя возложил. Однако, как поделился доктор с Геббельсом, это один из тех редких людей, которые в минуты самых тяжелых кризисов демонстрируют поразительную «внутреннюю силу»; хорошо бы, добавил Морелль, его генералы вели себя так же… Геббельс отмечал, что «вся жизнь фюрера поставлена на службу войны и народа». Можно ли было надеяться на такое же самопожертвование со стороны союзников? Разве не бросил их один из них в самый тяжелый момент? Нет, фюрер так не думал, хотя подозревал, что Италия готовится дезертировать. Однако пока жив Муссолини, это невозможно: он слишком умен и понимает, что трусость с его стороны будет означать конец фашизма и его партии.

Вернувшись 23 января из ставки Гитлера, Геббельс запустил пропагандистскую машину. Сталинградская трагедия должна вдохновить немцев на последнее усилие, необходимое, чтобы вырвать у врага победу. «Героическая эпопея» позволит наконец осуществить тотальную мобилизацию всего народа и обязать женщин трудиться. Его горячо поддержал Шпеер, выказавший себя «подлинным национал-социалистом», тогда как Ламмерс убедил Гитлера изменить условия привлечения женщин к труду, снизив максимальный возраст с 50 до 45 лет. Геббельсу это не понравилось – вместо «радикальных» это означало полумеры. Не оправдал его надежд и Борман, на которого министр пропаганды сделал ставку в «комитете четырех». Следуя некоторым указаниям Гитлера, тот возражал против закрытия магазинов, сотрудников которых не представлялось возможным использовать в ближайшее время. Зато шеф партийной канцелярии и Геббельс сошлись во мнениях относительно ликвидации ряда организаций, например Колониальной лиги, Лиги учителей, Лиги преподавателей, Бюро внешней политики, партийного цензурного комитета и многих других. Министр вручил Борману «десять заповедей партийного поведения во время войны». 30 января он получил «прокламацию» – 30-страничный документ, который он должен был публично зачитать от имени фюрера и в котором в первый раз упоминалось, что «после этой войны не будет победителей и побежденных, будут лишь выжившие и уничтоженные». Начальник штаба армии Цейцлер предлагал включить пассаж, в котором говорилось бы, что война на востоке ведется не против русского народа, а против большевиков – эту идею на протяжении последних недель горячо обсуждали в штабе ОКГ. Гитлер позволил вставить две фразы подобного содержания для «смягчения» смысла речи. Так что празднование десятой годовщины «революции» протекало в обстановке, больше напоминавшей, по мнению Геббельса, «времена борьбы, чем дни побед».