«И в девках любила Богу молитися»

«И в девках любила Богу молитися»

История не сохранила подробных сведений о детских и отроческих годах Феодосии Соковниной. Но вряд ли ее жизнь до замужества сильно отличалась от жизни многих других боярских и дворянских дочек того времени. Краткая редакция Жития боярыни Морозовой рисует нам детство и юность сестер Феодосии и Евдокии Соковниных в соответствии с житийным каноном: «Блаженныя сия присновоспоминаемыя страстотерпицы воспитани беяху во всяком благочестии и страсе Божии, яже младым телом божественнаго крещения сподобльшеся, и вдани бысте родителми на учение святых писании, и добре в сих успевающе, прилежне учащеся, не играм радующеся, ни позорищем (зрелищам. — К. К.) коим внимающе, ни покои и утешении телесными услаждающеся, яко юни суще, но в учении присно упражняющеся, и теми ум красяще и яже от них польза объемлюще»[19].

В допетровской Руси основную часть повседневной жизни женщины (в том числе и в аристократической среде) занимала домашняя работа: ведение хозяйства, надзор за челядью, рождение и воспитание детей; и девочек с раннего возраста готовили к выполнению различных работ по хозяйству. Готовили к домашним работам уже с четырех лет, целенаправленно обучали с семи…

В знаменитом «Домострое» протопопа Сильвестра (XVI век) подробно расписано, как учить дочерей «всякому порядку, и промыслу, и рукоделию»: «А пошлет Бог кому детей, сынов и дочерей: иметь попечение отцу и матери о чадах своих — снабдевать их и воспитать в добром наказании, и учить их страху Божьему и вежливости и всякому благочинию; и по времени, по детям смотря и по возрасту, учить их рукоделию: отцу сыновей, а матери дочерей; кто чему достоин, каков кому смысл Бог даст; любить их и беречь, но и страхом спасать, уча и наказуя, и рассуждая, и боль сердечную излечивая: наказуй детей в юности, успокоят тебя на старость твою; и хранить, и блюсти чистоту телесную и от всякого греха, как зеницу ока и как свою душу; если дети согрешают отцовым и материным небрежением, о тех грехах ответ давать в день Страшного Суда им самим за детей своих, если дети беспечны и неусердны будут и не наказаны от отца и матери, то с такими детьми от Бога грех, а от людей укор и посмех, а имению нищета, а себе скорбь и убыток, а от судей продажа и срамота. Если у богобоязненных родителей, и у разумных, и у рассудных чада воспитаны в страхе Божьем, и в добром наказании, и в благорассудном учении, всякому разуму и вежеству, и промыслу, и рукоделию, — те чада с родителями бывают от Бога помилованы, а от священного чина благословлены и от добрых людей хвалимы, и когда войдут в совершеннолетие, добрые люди с радостью и с благодарением сынов у них женят, а дочерей выдадут, прибирая по своей версте и по суду Божьему…»[20]

Отдельная глава в «Домострое» была посвящена воспитанию девочек — «Как дочерей воспитывать и с приданым их замуж выдать». «А у кого родится дочь, — говорилось в ней, — тот рассудный отец, которым промыслом себя питает — в городе ли куплю деет, или по морю плавает, или в деревне пашет, он и с торгу на дочерь откладывает, а в деревне по тому же случаю ей животинку растит с приплодом; от ее выти (доли. — К. К.), что Бог пошлет, купит полотна и ущин, ширинки и убрусы, и рубашки, каждый год и кладет в отдельный сундук или в коробья: платья и саженье, и мониста, и посуду оловянную, медную и деревянную; и прибавляется понемножку всегда, а не вдруг; иной раз себе в досаду, а всего, даст Бог, будет много. Так дочь растет, и страху Божьему, и вежеству, и рукоделию учится, а приданое с нею прибывает; а как замуж сговорят, и отец и мать будут беспечальны, поскольку дал Бог всего у них полно; и в веселии, и в радости брак у них будет»[21].

Хотя девочек с раннего возраста приучали ко всякой работе по хозяйству, существовали и безусловно женские занятия, такие, например, как рукоделие. Не только крестьянки и простые горожанки, но и боярыни, княжны и черницы в монастырях ткали, шили, вышивали. До сих пор в музеях мы можем любоваться искусными работами царицы Анастасии Романовны (первой супруги царя Ивана Грозного), царевны Ксении Борисовны Годуновой, княгини Евфросинии Старицкой и многих других знатных «люботрудниц».

Воспитывать детей полагалось «в страхе Божием»: «Казни сына с юности его, и успокоит он тебя на старости твоей, и даст тебе красоту душе твоей. И не ослабей, бия младенца; если лозою бьешь его, то не умрет, а здоровее будет; ты ибо, бья его по телу, душу избавляешь от смерти; дочь имеешь: положи на нее грозу свою и блюди ее от телесных грехов, да не посрамит лица твоего, да в послушании ходит, да не свою волю имеет, и в неразумии прокудит девство свое и сделает тебя знаемым твоим в посмех, и посрамит тебя при множестве народа. Если отдашь дочь свою без порока, то очень большое дело совершишь, и посреди собора похвалишься, и при кончине своей не постонешь на нее»[22].

В допетровской Руси люди — от царя до псаря — жили в атмосфере религиозности, и высшим нравственным идеалом домашнего устройства считалось устройство, во многом подражавшее монастырскому укладу. Особенно это было принято в благочестивых зажиточных семьях. «Монастыри любите, — говорилось в поучениях того времени, — это жилища святых, пристанища сего света». «Пустыня — покой и отдохновение ума, — писал князь Курбский, — наилучшая родительница и воспитательница, содруг и тишина мысли, плодовитый корень божественного зрения, истинная помощница духовного соединения с Богом». Многие на старости лет, выполнив свои мирские обязанности и вырастив детей, принимали иноческий постриг. Не были исключением и лица знатные, в том числе члены царского дома. Даже грозному царю Ивану Васильевичу иночество представлялось «лучше царской державы».

«Кто хотел в древней Руси жить хорошо, по-Божьи, тот старался подражать жизни монахов. Пост, молитва, строгость к самому себе, воздержание во всем — и в беседах и в удовольствии, замкнутость — вот черты, какие клались в основу тогдашнего «добропорядочного жития». Это отражалось во всей обстановке, во всех поступках тех, кто были, выражаясь, как принято теперь, порядочными и воспитанными людьми»[23].

День начинался с молитвы. «Домострой» строго наказывал «в семь утра вставая, отпеть заутреню, а в воскресенье и в праздник молебен, с молитвою, и с молчанием, и с кротостью, и кроткостоянием, и единогласно петь, и с вниманием слушать, и святой проповедью». Понятно, что женщинам, которые должны были трудиться от восхода до заката, хлопоча по хозяйству, делалось послабление. В простых семьях женщины, вероятно, вообще только успевали перекреститься на образ и сразу же приступали к своим повседневным обязанностям. Однако в семьях «достаточных» старались строго придерживаться задаваемого «Домостроем» образца.

Особенно ярким примером монастырского устройства быта жителей Московской Руси служил быт ее цариц и царевен. Так, в царицыных палатах «каждый день неизменно совершалось домовное правило, молитвы и поклоны, чтение и пение у крестов в крестовой или моленной комнате, куда в свое время приходили для службы читать, конархать и петь крестовый священник и крестовые дьяки, 4 или 5 человек, — писал историк И. Е. Забелин. — Царица слушала правило обыкновенно в особо устроенном месте, сокрытая тафтяным или камчатным запаном или завесом, который протягивался вдоль или поперек комнаты и отделял крестовый причт от ее помещения. Крестовая молитва или келейное правило заключалось… в чтении и пении определенных уставом на каждый день молитв, псалмов, канонов, тропарей, кондаков, песней, с определенным же числом поклонов при каждом молении. Каждый день, таким образом, утром и вечером совершалось чтение и пение Часослова и Псалтыря с присовокуплением определенных или особо назначаемых канонов и акафистов и особых молитв. В праздничные и в иные чтимые дни, когда не было выходу в церковь, царица у крестов же всегда служила молебен и окроплялась св. водою, привозимою из монастырей и церквей, от праздников»[24].

В домах зажиточных людей также имелись свои домашние церкви или особые крестовые, предназначенные для моления, где вся семья собиралась утром и вечером для молитвы, и если не было домового священнослужителя или дьячка, то сам хозяин, как домовладыка, читал пред всеми вслух утренние и вечерние молитвы. Иногда таким образом читались заутреня и часы — смотря по степени досуга, уменья и благочестия. Кто умел петь — пели.

«А где некому петь, — поучал «Домострой», — тогда молиться достаточно, вечером и утром; а мужьям никоим образом не впадать в грех и в вечерню, и в заутреню, и в обедню; женам и домочадцам молиться сообща, по разумению — в воскресенье, и в праздники, и во святые дни»[25].

Каждый день прочитывалось особое поучительное слово из сборника под названием «Златоуст», а также краткое житие святого, память которого приходилась на этот день, из другого сборника — «Пролога». «…Чтение житий всегда составляло достойное упражнение на всякий день. Оттого знание священной и церковной истории в тогдашнем грамотном обществе было распространено несравненно больше, чем всякое другое знание. В совокупности со знанием церковного догмата или устава, это была исключительная, единственная наука того времени, или то самое, что мы разумеем теперь под словом образованность. В ней сосредоточивались, ею управлялись и направлялись не только нравственные, как подобало, но и все умственные интересы века, а тем более в быту женщин, замкнутых в своих теремах, лишенных участия даже мыслью и словом в делах общественных. В их-то среде и преобладал по преимуществу интерес монастырский во всех его подробностях. Здесь не государственной важности дело или событие призывало умы ко вниманию и размышлению… Здесь интерес мысли сосредоточивался более всего на богоугодном подвижничестве праведника или далекого пустынника, сокровенного затворника, о прославленных, святых делах которого не истощались рассказы и поучения, достигавшие сюда из самых отдаленных, глухих и незнаемых пустыней и монастырей. Здесь любопытствующий ум устремлялся лишь к святым чудотворным местам и к св. угодникам, дабы еще более укрепить свою веру в их несомненную помощь в скорбях и печалях жизни…»[26]

Молитва сопровождала русского человека в течение всего дня. Всякое дело начиналось и оканчивалось молитвой. Молитва Исусова не сходила с уст каждого, кто хотел быть воспитанным человеком. Прежде чем войти в дом, следовало произнести вслух молитву Исусову: «Господи Исусе Христе, Сыне Божии, помилуй нас!»[27] — и только после ответного возгласа «аминь!» можно было переступить порог дома. Иностранец-современник пишет: «Войдя в комнату, русский ни слова не скажет присутствующим, сколько бы их тут ни было, но обращается к иконам, крестится, делает три поклона и только потом обращается к присутствующим». «Домострой» учил, дабы походка у человека была кроткая, голос умеренный, слово благочинное; пред старшими надо было сохранять молчание; к премудрым — послушание; перед сильными — повиновение; лучше мало говорить, а более слушать; не быть дерзким на словах, не слишком увлекаться беседой, не быть склонным к смеху, украшаться стыдливостью, зрение иметь долу, а душу — горе; избегать возражений, не гнаться за почестями…

В 1523 году католик Альберт Кампензе писал папе римскому Клименту VII о вере и нравах московитов: «Они лучше нас следуют учению евангельскому… Причащаются весьма часто (почти всякий раз, когда собираются в церковь)… В церквах не заметно ничего неблагопристойного или бесчинного, напротив того, все, преклонив колена и простершись ниц, молятся с искренним усердием… Обмануть друг друга почитается у них ужасным, гнусным преступлением, прелюбодеяние, насилие весьма редки, противоестественные пороки совершенно неизвестны, о клятвопреступлении и богохульстве вовсе не слышно. Вообще они глубоко почитают Бога и святых Его»[28].

В описании своего путешествия в Московию посланник германского императора Максимилиана II Ханс Кобенцль пишет: «Московитяне в делах веры более нас преданы обрядам: перед монастырями, церковью, изображением святого креста они никогда не забывают трижды перекреститься и произнести «Господи, помилуй». Приближаясь к церкви, в которой совершалось богослужение, они никогда не проходили мимо, но входили и слушали обедню… Во всех делах своих московитяне весьма религиозны, не выходят из дома, не сотворив трех поклонов, не оградив себя крестом и не произнеся трижды: «Господи, помилуй». Они и в разговор вступают не прежде, как совершив все это»[29].

А вот свидетельство архидиакона Павла Алеппского, прибывшего в Москву в свите своего отца антиохийского патриарха Макария: «Мы вышли из церкви только в двенадцатом часу. Мы умирали от усталости, ноги наши подламывались от беспрерывного стояния с раннего утра до вечера. Но мир Божий да почиет на мирянах, мужчинах, женщинах, детях и девушках за их терпение, стояние и твердость с раннего утра до сих пор!.. Вещи, достойные изумления! Каких удивительных обычаев и поразительных подвигов мы были свидетелями среди этого народа! Что за крепость в их телах и какие у них железные ноги! Они не устают и не утомляются. Всевышний Бог да продлит их существование!»[30] И еще: «Подлинно, это народ истинно христианский и чрезвычайно набожен, ибо, как только кто-нибудь, мужчина или женщина, заболеет, то посвящает себя Богу: приглашает священников, исповедуется, приобщается и принимает монашество, что делали не только старцы, но и юноши и молодые женщины; всё же свое богатство и имущество отказывает на монастыри, церкви и бедных»[31]. По свидетельству Павла Алеппского, в середине XVII века в одной только Москве было более четырех тысяч храмов, а престолов — более десяти тысяч! Кроме того, все бояре, знатные люди, купцы имели свои домовые храмы, где ежедневно совершалось богослужение.

Совершив утреннее молитвенное правило, сперва осматривали свое домашнее хозяйство. «В утреннее время хозяин должен был обойти весь двор и посетить все службы. В конюшне он смотрел по стойлам, подостлана ли под ногами лошадей солома, положен ли корм, приказывал вывести и проводить перед собой ту или иную лошадь; затем хозяин навещал хлевы и стойла домашней скотины и птичий двор; везде он приказывал накормить при себе скотину и кормил из своих рук; по примете, домашний скот и птица от этого тучнели и плодились. Возвратившись после такого обхода, хозяин призывал заведывавшего двором дворецкого и птичников, слушал их доклады, делал свои распоряжения. После всего этого хозяин приступал к своим занятиям: купец отправлялся в лавку, ремесленник брался за свое ремесло, приказный человек шел в свой приказ, бояре и думные люди спешили во дворец на заседание Думы, а люди недумных чинов наполняли крыльца и передние сени царского дворца, ожидая, не понадобится ли их служба. Приступая к своему обычному делу, какое бы оно ни было: приказное писательство, торговля или черная работа, русский человек тех времен считал приличным вымыть руки и сделать перед образом три крестных знамения с земными поклонами и с молитвой Исусовой на устах»[32].

Обычно в полдень обедали. Есть полагалось не более двух раз в день. Хотя в одном из церковных сборников правил и поучений XVI века упоминаются четыре трапезы: завтрак, обед, полдник и ужин, в «Домострое» и богослужебных книгах говорится лишь об обеде и ужине, и люди благочестивые старались строго придерживаться этого правила. «Кто не имел своего дома, тот шел обедать в харчевню. Люди домовитые обедали непременно дома. Люди знатные обедали отдельно от своей семьи, люди же незнатные обедали всей семьей. На званых обедах женщины и дети не присутствовали никогда: для них на женской половине дома накрывался особый стол… Кушанье подавалось на стол всё сразу, нарезанное тонкими ломтями. Перед всеми, сидевшими за столом, стояло по тарелке глиняной, металлической или деревянной. Варево все хлебали из одной общей чашки, соблюдая очередь, тихо, не торопясь, неся ложку от миски ко рту, осторожно подставив, чтобы не капало, под ложку ломоть хлеба; жареное или вареное мясо каждый брал себе руками с блюда, стоявшего на столе. Ножи и вилки были в слабом употреблении. Тарелки, раз поставленные, уже не переменялись во весь обед. Каждый брал руками со стоявшего на столе блюда куски и клал их в рот, бросая на тарелку кости и остатки. Считалось приличным сидеть за столом молча или беседовать тихо…

Обед начинался с того, что выпивали водки и закусывали ее хлебом с солью. Затем в скоромные дни ели холодные кушанья: вареное мясо с разными приправами, студень и т. п., затем приступали ко щам или супам различных сортов, затем ели жаркое, потом молочные кушанья и кончали обед разными сладкими печеньями и фруктами. В постные дни все мясное заменялось рыбой или овощами. На званых обедах считалось необходимым подавать как можно больше сортов кушаний, и число их доходило иногда до 60 и 70 перемен»[33].

После обеда принято было отдыхать. Это был повсеместно распространенный благочестивый русский обычай, и, по сообщению Адама Олеария, в свое время «на этом основании русские и заметили, что Лжедмитрий… не русский по рождению и не сын великого князя, так как он не спал в полдень, как другие русские»[34].

Подражание монастырскому образу жизни имело очень большое нравственное влияние на жизнь русского человека. В допетровской Руси, так же как и в средневековой Европе, монастыри были средоточием образованности. По количеству грамотных людей, живших за стенами монастырей, по скоплению книг и рукописей, по любви к чтению и книгам им не было равных. «Как корабль без гвоздей не составляется, — говорили в то время, — так и инок не может обойтись без чтения книг». Переписывание книг было одним из любимейших занятий подвижников древности, и каждый монастырь стремился собрать как можно больше книг. Книги собственноручно переписывали многие русские святые. Преподобный Сергий Радонежский, не имея ни пергамена, ни бумаги, писал книги на бересте. Святой Стефан Пермский своею рукою переписал множество книг. Богатейшими книжными собраниями обладали в XVII веке Троице-Сергиев и Соловецкий монастыри. Здесь были устроены целые переписные палаты, где грамотные и обладавшие хорошим почерком иноки под диктовку одного из них переписывали одну книгу сразу в нескольких экземплярах[35].

Хотя уровень грамотности в Московской Руси XVII века был достаточно высоким,[36] большинство современников свидетельствуют, что обучение грамоте женщин в то время считалось чем-то неприличным. Женским делом было умение шить, вышивать, наблюдать за хозяйством, за малыми детьми и угождать мужу. Подьячий Григорий Котошихин, описывая старый московский быт, говорит, что нет обычая в Москве учить женщин грамоте, поскольку женщины «…породным разумом простоватые, на отговоры (беседу) несмышленые и стыдливые». Причина этого, по его мнению, заключалась в следующем: «…понеже от младенческих лет до замужества своего у отцов своих в тайных покоях и, опричь самых близких родственников, чужие люди никто их и они людей видеть и не могут, и потому отчего бы им быть разумными и смелыми?»[37]

Такое положение женщины в Древней Руси во многом определялось особенностями религиозного мировоззрения. «Затворничество женской личности, — пишет И. Е. Забелин, — ее удаление от мужского общества явилось жизненным выводом тех нравственных начал жизни, какие были положены в наш быт восточными, византийскими, но не татарскими идеями»[38].

Неравенство женщины с мужчиной подчеркивалось во всем. На общественном богослужении, в храме, женщины должны были стоять «ошуюю», то есть занимать левую сторону. Во время причастия женщина приобщалась Святых Тайн не из Царских врат, а «из других дверей, что противу жертвенника» с левой же стороны. При венчании она получала железный перстень, в то время как жениху подавали золотой. Выйдя замуж, она должна была покрыть свои волосы и носить этот покров до гроба. Даже случайно открытые волосы считались грехом и позором. Слово «опростоволоситься», то есть открыть волосы замужней женщине, означало осрамиться образом немыслимым.

Вся философия подобных воззрений на женщину, господствовавшая как в Византии, так и в Древней Руси, сконцентрирована в толковании на Кормчую книгу Козмы, епископа Халкидонского: «Пытайте ученье, которое говорит: жене не велю учити, ни владети мужем, но быти в молчании и в покорении мужу своему. Адам прежде создан бысть, потом Евва сотворена, и Господь рече: Аз тя бех сотворил равно владычествовати с мужем, но ты не умела равно господствовати, буди обладаема мужем, работающи ему в послушании и в покорении вся дни живота твоего… Да будут жены домодержецы… да покоряются во всем своим мужем, и мужи да любят жены своя, и жены да послушают во всем мужей своих, яко раб господина. Раб бо разрешится от работы от господския, а жене нет разрешенья от мужа, но егда муж ее умрет, тогда свободна есть законного посягнути… Глава есть мужеви Христос; жене глава — муж. Несть сотворен муж жены для, но жена мужа для, того для имати власть муж над женою, а не жена над мужем. Не мози, сыну, возвести главы женския выше мужни, али то Христу наругаешься. Того ради не подобает жены звати госпожею, но и лепо жене мужа звати господином; да имя не хулится в вас, но и паче славится. Кий властель под собою суща зовет господою, или кий господин зовет раба господином, или кия госпожа зовет раба господином, или кия госпожа зовет рабу госпожею?»[39]

Вместе с тем, хотя на Руси и не было принято учить девочек грамоте наравне с мальчиками, были, разумеется, и исключения. В XVI–XVII веках матери всё чаще выступают в роли воспитательниц и учительниц своих детей. «В назидательной литературе подчеркивалось, что в деле воспитания уже само слово в устах матери должно быть достаточно действенным. Вероятно, в семьях аристократии (на которые в первую очередь и были рассчитаны тексты поучений, в том числе Домостроя) так оно и было, — пишет современная исследовательница. — Известно, сколь велика была роль образованных матерей и вообще воспитательниц в судьбах некоторых русских правителей. При отсутствии системы образования и повсеместном распространении домашнего обучения многие женщины привилегированного сословия, будучи «гораздо грамотными», «словесного любомудрия зело преисполненными», всё образование детей брали на себя»[40].

Обучение обычно начиналось с семи лет, а первой книгой русских отроков была Азбука. В древности Азбуки были рукописными, но уже со времен Ивана Федорова появляются печатные издания. Книга эта пользовалась большим спросом. Так, в течение только четырех лет — с 1647 по 1651 год — Московский печатный двор напечатал 9600 экземпляров Азбуки.

В первую очередь выучивали названия букв — «аз», «буки», «веди», «глаголь», «добро»… Затем приступали к слогам, или складам: сначала из двух букв — согласной и гласной, а потом из трех, усердно вызубривая «буки-аз» — «ба», «буки-есть» — «бе», «веди-аз» — «ва», «буки-рцы-аз» — «бра», «глаголь-рцы-аз» — «гра» и т. д.

«Научившись складывать из слогов слова и прочтя с толком, «не борзяся», первые фразы молитвенного содержания и молитвы, напечатанные или написанные в азбуке, постигнув все слова под титлами, ученик со страхом и благоговением приступал к чтению Часослова, той церковной книги, которая содержит в себе основные церковные молитвословия — часы, павечерницу, полунощницу, утреню, кондаки и тропари праздникам. Начало чтения Часослова было как бы переходом в следующий класс и сопровождалось особым торжеством. Накануне, дома, служили молебен. Утром, перед отходом в школу, ученику вручался горшок каши и гривна денег «в бумажке» — это он должен был передать учителю. Часослов брался на зубок, как и букварь. За ним наступала очередь Псалтыри, потом Деяний апостольских и наконец, в редких случаях, св. Евангелия»[41].

Изучение Псалтыря знаменовало собой переход к высшей ступени обучения. Весьма высоко отзывались об этой «самой евангельской» из книг Ветхого Завета Святые Отцы. Их отзывы обычно печатали в качестве предисловия к Псалтырю. «Ни кия же бо иныя книги, — писал святой Василий Великий, — тако Бога славят, якоже Псалтырь, душеполезна есть. Ово Бога славит, со ангелы вкупе, и превозносит, и воспевает велиим гласом, и ангелы подражает. Овогда бесы кленет и прогоняет, и велик плач, и язвы творит. За цари и князи, и за весь мир Бога молит. Псалтырию и о себе самом Бога умолиши, болши бо и выше есть всех книг».

А святитель Иоанн Златоустый на вопрос «Добро ли есть оставити Псалтырь?» отвечал так: «Уне (лучше) есть солнцу престати от течения своего, нежели оставити Псалтырь — вельми бо есть полезно, еже поучатися псалмом и почитати прилежно Псалтырь; вся бо нам книги на пользу суть и печаль творят бесовом, но не якоже Псалтырь, да не нерадим».

В любимом древнерусским человеком Прологе содержались высказывания о Псалтыре Августина Блаженного: «Пение псалмов душы украшает, ангелы на помощь призывает, демоны прогоняет; отженет тмы; содевает святыню; человеку грешному укрепление ума есть; заглаживает грехи, подобно милостыням святым; прибавляет веру, надежу, любовь; яко солнце просвещает; яко вода очищает; яко огнь опаляет; яко елей умащает; диавола постыдевает; Бога показует; похоти телесныя угашает; и елей милосердия есть, жребий веселия, часть ангелом избранна; свирепство изгоняет, и всяку ярость утишает, и гнев сокрушает; хвала Божия непрестанная есть; подобно есть меду пение псалмов.

Песнь избранная есть пред Богом; всяк грех отженет; союз любве содружает; вся преходит, вся исполняет; вся научает, вся показует; душу величит, уста очищает, сердца веселит, столп высок созидает; человека просвещает, чювство отверзает; всякое зло убивает; совершение показует. Кто имать память и любовь Его, имать такоже и боязнь и хвалу Божию в сердцы своем, не отпадет же откуду никакоже, ниже погибнет моление его, но в последняя пред Богом возрадуется. Тишина ума есть и возвестник мира, яко псалмы молят о грядущих, воздыхают о настоящих, каются о минувших, радуются о благих делех, радость Небеснаго Царствия воспоминают. Чредою бо псалмопения многажды щит взыскуется правды, противу диавольских сил; светлость истины показует. Старцем утеха есть, юношам украшение, и ума старчество и совершение есть. Самому Христу Богу помогающу и дарующу, иже сия псалмы усты пророческими устави, и иготщателне всегда молитися научи».

Чтение книг — Часослова и Псалтыря — сопровождалось различными пояснениями со стороны учителя. Кроме того, для обучения привлекался «Азбуковник», в котором, помимо алфавита и складов, содержалось множество разнообразных сведений. Ученики обучались не только благонравию и хорошему поведению, но и получали начатки знаний из священной истории, грамматики, арифметики, геометрии, истории и даже стихосложения. Параллельно шло обучение письму по «прописям».

Школьный день обычно начинался рано, с семи утра. «Азбуковник» предлагал ученику такие правила распорядка дня, выраженные в стихотворной форме:

В дому своем, от сна восстав, умыйся,

Прилучившагося плата краем добре утрися,

В поклонении святым образам продолжися,

Отцу и матери низко поклонися.

В школу тщательно иди

И товарища своего веди;

В школу с молитвою входи,

Тако же и вон исходи…

Вместе с тем оставалось время и для досуга. Если говорить об излюбленных забавах девочек в Московии XVII века, то к ним относилось «скакание на досках», то есть катание на качелях. «Мать по дочке плачет, а дочь на доске скачет» — так поговорка того времени отразила материнские сетования на непоседливых дочерей. «Зимой и летом девочки и девушки качались на качелях и веревках, любили кататься в санях, телегах, колясках, водили хороводы, в которых нередко вместе с детьми и молодежью участвовали взрослые»[42].

Однако у представителей образованных сословий совместный досуг матерей и детей мог приобретать и иные формы. «Обязательно уделялось время занятиям с детьми «калигравством», грамотой и чтением. Радость от общения с детьми во время обучения была важным элементом частной жизни женщин»[43]. Так, например, об обучении своих детей беспокоились и протопоп Аввакум («…а девок, свет, учи, Марью да Акилину…»), и его духовная дочь княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова.

Боярышня Феодосия Соковнина была дочерью своего века. Позднее, обращаясь к своему духовному отцу протопопу Аввакуму, Феодосия Прокопьевна скажет: «И в девках-де, батюшко, любила Богу молитися…» С юных лет ее отличала любовь к чтению «божественных писаний», творений Святых Отцов и житий святых, любовь, которая с годами развивалась всё больше и больше. В своем послании «к некоей дщери Христове» знаменитый деятель раннего старообрядчества инок Авраамий говорит, как Морозова, «сама исполнена благоразумия полезных словес», вопрошала его «о всяких тайнах», связанных со взглядами приверженцев старой веры.

«Беша бо Феодосья и Евдокея дщери мне духовныя, — пишет протопоп Аввакум, — иместа бо от юности житие воздержное и на всяк день пение церковное и келейное правило. Прилежаше бо Феодосья и книжному чтению и черплюще глубину разума от источника словес евангельских и апостольских». Весьма примечательно, что эта глубокая и искренняя религиозность молодой боярышни Феодосии Прокопьевны, впоследствии только укреплявшаяся в ее душе, не имела ничего общего с тем мрачным фанатизмом, который многие впоследствии склонны были приписывать ей под впечатлением картины В. И. Сурикова. «Бысть же жена веселообразная и любовная (то есть любезная. — К. К.)» — так характеризовал ее Аввакум[44].

Жизнь Соковниных шла своим обычным чередом, пока не наступил ставший судьбоносным для всей их семьи 1645 год.