В ледяной пустыне

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В ледяной пустыне

16 апреля порвалась всякая связь со «Св. Анной». Денисов уже не догонял ушедших товарищей.

Мало-помалу все начали привыкать к кочевому образу жизни. Вставали часов в 7 утра и принимались готовить завтрак. С судна было взято тюленье сало для согревания пищи и растаивания льда. Прибор для варки пищи был очень прост: он состоял из жестяного кожуха, куда вставлялось обыкновенное оцинкованное ведро с крышкой. Эта «печь» ставилась в палатке, и температура в ней во время варки пищи значительно поднималась. Но зато дыму при этом было тоже довольно, и палатка сильно закоптела. Про путников и говорить нечего: все стали походить сначала на цыган, а потом день ото дня лица становились все чернее и чернее.

После завтрака, часов около 9 утра, люди снимали бивуак, укладывали пожитки и трогались в путь. Взяв три нарты тащили их часа два по глубокому снегу, часто перебираясь через торосы. Снег был очень глубок, вязли в нем выше колен. Оттащив первую партию километра на два, путники оставляли каяки около какого-нибудь высокого тороса, на вершине которого ставили флаг и возвращались за второй партией каяков. В час дня или немного позже устраивался привал. Присаживаясь в малицах с подветренной стороны каяков, доставали сухари, и жевали их. Первое время к ним полагалось еще но маленькому кусочку шоколада, но его было очень мало. Отдохнув часа полтора, караван отправлялся дальше опять с тремя каяками, на одном из которых была палатка. Шли километра два или около того, смотря по дороге, потом выбирали место для ночлега. Два человека оставались ставить палатку, а остальные на лыжах шли за второй партией каяков. Место для ночлега старались выбирать у какого-нибудь высокого холма, с которого можно наблюдать горизонт. Внутри палатки расстилались куски парусины, служившей для защиты каяков, одеяла и дождевики. Часов в 7 или в 8 все уже сидели в палатке в ожидании, когда растопится лед и согреется вода для заварки чая. Ради экономии топлива, вода не кипятилась: чай пили только теплым. «Но были рады и этому, — говорил Альбанов: —«Дверь в палатку плотно зашнуровывалась, пар из ведра и кружек мигом наполнял палатку, становилось тепло, и все оживлялись. Получив свои порция чая, сухарей и австралийского мяса, мы забывали и холод и усталость. Когда же вышло австралийское мясо, стали варить суп из сухого бульона, который, к слову сказать, получался всегда очень жидкий, и заправляли его молотым горохом или сушеной зеленью. Это время дня было для нас самым приятным и оживленным. Разговоры не прекращались и все время вертелись около вопроса, когда мы увидим землю, как пойдем к этой обетованной земле — мысу Флора, что там найдем и как там устроимся».

Гораздо хуже стало, когда малый запас топлива подошел к концу, В такие «холодные» вечера оживления в палатке уже не было. Мрачными сидели иззябшие люди по своим углам и, закутавшись в малицы, жевали сухари, заедая их маленькими кусочками льда. К сухарям выдавалось по ложке русского масла. Но оно тоже было мороженое и горячей пищи заменить не могло. Отсутствие питьевой воды было очень чувствительно, лед плохо заменял ее, а после сухарей, всех мучила жажда. Много времени спустя некоторые стали пользоваться морской водой, размачивая в ней сухари и прибавляя немного сушеного лука. Первое время ощущалась неприятная горечь, но вскоре к этому привыкли и уже не замечали ее. Суп или похлебка всегда варились из морской воды с прибавкой льда. Холодных же. вечеров в первой трети пути было достаточно. Полыней не было, а, следовательно, не было и тюленей, годных и в пищу и на топливо. Про медведей и говорить нечего: в этой части пути не встречалось даже медвежьих следов.

Самое неприятное время было утро, когда приходилось, пожевав; наскоро сухарей, выходить на холод.

«Но вот все готово, с неохотой снимаем мы теплые малицы, так как в них тянуть каяки по глубокому снегу нельзя, надеваем лямки и тяжело трогаемся в путь. Если при этом бывала еще пасмурная, погода, метель или сильный мороз, то наше настроение и совсем портилось. Безотрадным, бесконечным казался путь, и никогда, казалось не настанет теплое время, никогда мы не доберемся до полыней».

На десятый или одиннадцатый день после отхода со «Святой Анны», когда путешественники были уже километрах в сорока от судна, три матроса — Пономарев, Шабатура и Шахнин — не выдержали и стали проситься у Альбанова назад, так как они «устали и не надеются дойти когда-нибудь до берегов». Эти матросы отнюдь не были слабее других, но они ожидали дней через пять-шесть увидеть землю, долгое же путешествие по дрейфующему льду им вовсе не нравилось. Они предпочитали вернуться на судно, где пока можно жить в сравнительном тепле и в сытости. Так как все уходили с судна добровольно, без принуждения, а положение казалось Альбанову далеко не блестящим, он не счел себя в праве противиться.

Метелей за эти дни не было, лед находился в сравнительно спокойном состоянии, а след, оставленный семью нартами и четырнадцатью людьми, был слишком заметен, — дорогу на «Св. Анну» найти было возможно. Уходящие отказались взять с собой нарту и каяк. Взяли только винтовку, патроны, теплую одежду, заспинные сумки с сухарями и на лыжах отправились в путь. Можно было рассчитывать, что три матроса на следующий же день прибудут благополучно на «Св. Анну». На всякий случай караван простоял на месте еще сутки. С ушедшими Альбанов послал письмо Брусилову, в котором описал свое положение.

Таким образом к югу отправлялись теперь одиннадцать человек: Луняев, Максимов, Нильсен, Кондрат, Смиренников, Регальд, Баев, Архиреев, Шпаковский, Губанов и сам Альбанов.

Приближалась весна. Сильнее пригревало солнце в полуденное время, но таяния еще не было. Снег только начал покрываться тонкой и гладкой коркой, сильно отражающей свет. В конце апреля почти у всех стали болеть глаза. На «Св. Анне» только некоторые; страдали этой болезнью, но она скоро проходила после того, как больной посидит несколько дней в помещении. Настоящих предохранительных снеговых очков на «Анне» не было. Еще на судне машинист Фрейберг сделал всем по паре очков, взяв для них стекла темных четырехгранных бутылок от «джина», но очки эти не отвечали: своему назначению. Надев их, люди ничего не видели и ежеминутно спотыкались. Глаза же болели по-прежнему, а слезы текли струями. В передних нартах шли обыкновенно счастливцы — «зрячие», а «слепцы» тянулись по следам с закрытыми глазами, только по временам посматривая сквозь ресницы на дорогу. Но бывали дни, когда глаза болели у всех; тогда приходилось целый день сидеть в палатке и ждать, когда отдохнут глаза от этого нестерпимо сильного света.

Альбанов картинно описывает движение своего каравана.

«Тяжел, мучителен был наш путь. Но еще мучительнее становился он, когда болели глаза. Живо, как будто это было только вчера, встает перед моим взором следующая картина, которой я, кажется, не забуду.

Большое ровное поле с неглубоким снегом. Длинной вереницей растянулись по нем пять каяков, из которых четыре тянут по два человека, передний мой — три. Я иду во втором ряду, так как положительно не могу смотреть.

Тепло и тихо. На небе — ни облачка. Солнце ослепительно светит в лицо. Глаза плотно закрыты. Приоткроешь их на минуту, чтобы посмотреть направление и убедиться, что по-прежнему тянется равнина и опять закрываешь. Первое время боль усиливается, но постепенно затихает, и глаза уже не хочется открывать. Даже шапку надвинул на брови, чтобы защититься от света, который проникает и сквозь веки.

Мерно, в ногу, одновременно покачиваясь вперед, налегая грудью и выпрямляясь, держась одной рукой за борт каяка, идем мы. В правой руке лыжная палка с кружком и острым наконечником, которая с механической точностью заносится вперед, с рукою качается вправо и медленно остается позади…

Как однообразно, как отчетливо скрипит снег под наконечником этой палки! Эта палка как бы отмеривает пройденное расстояние и, недовольная результатом., настойчиво брюзжит. Невольно прислушиваешься к этому ритмическому поскрипыванию, и как будто бы ясно слышится: «далеко, да-ле-ко, да-ле-ко…». Как в забытьи идем мы, механически переставляя ноги и налегая грудью на лямку. Тепло. Солнце припекает… Жаркое южное лето. Вы идете по набережной в тени высоких каменных домов. В этих домах фруктовые склады, двери которых раскрыты настежь. Вы ясно чувствуете ароматный, пряный запах свежих и сухих фруктов. Одуряюще пахнет апельсинами, персиками, сушеными яблоками, изюмом и гвоздикой… Вы ясно чувствуете приятную влажную прохладу мягких от жары асфальтовых панелей, часто поливаемых водой персами-торговцами. Вам уже слышится их спокойная гортанная речь… Ах, как хорошо пахнет, какая приятная прохлада!

Вдруг вы спотыкаетесь о свою палку, открываете глаза и останавливаетесь, пораженный картиной… Первое время вы не можете сообразить, где вы, как сюда попали.

— Что случилось? — спрашивают с удивлением спутники. Но вот вы приходите в себя.

— Ничего, споткнулся.

И по-старому тянется ледяное поле, но ближе видны торосы. По-старому солнце ослепительно светит, по-старому болят глава.

А галлюцинации не совсем исчезли. Еще ясно ощущается душисты! пряный запах фруктов, и воздух, кажется, напоен им. Что это? Неволен ли я? Спять закрыты глаза, опять медленное, мерное покачивание, опять недовольно поскрипывает наконечник палки о том, что далеко, далеко нам итти…

Если я благополучно вернусь домой, то обязательно поступлю на службу куда-нибудь на Черное или на Каспийское море. Тепло там… В одной рубашке ходить можно и даже босиком. Неужели правда можно? Странно… Буду есть много апельсинов, яблок, винограда… Но и шоколад тоже ведь хорошая вещь с ржаными сухарями, как мы едим в полуденный привал. Только теперь мы очень мало его получаем, этого шоколада. А хорошо бы поставить перед собой тарелку с просушенными сухарями, а в руку взять сразу целую плитку шоколада и есть, сколько хочется. Ах, зачем я пошел в плавание в холодное, ледяное море, когда так хорошо там, на теплом юге! Как это было глупо. Теперь казнись, иди, иди, иди… подгоняемый призраком голодной смерти. Мечтаешь ехать на теплый юг, когда ты еще находишься в области вечно движущегося льда, далеко от земли. Ты еще доберись сначала до оконечности самой северной земли. Доберешься ли?

Перевалив через громадные торосы, мы убедились, что никакой полыньи за ними нет. Впереди был виден далеко торошенный лед, по которому предстояло искать мало-мальски сносную дорогу. Раскинули палатку и расположились на ночлег. Пошарив по каякам, нашли кое-что лишнее, годное на топливо, и, хотя не удалось согреть воды для чая, но для питья натаяли. И то хорошо. На ужин получили по 400 граммов сухарей и по столовой ложке замороженного масла. Если это масло согреть своим дыханием, забравшись в малицу, то его можно пальцем намазывать на сухарь. Это тоже вещь вкусная и сытная.

Сегодня сделали хороший переход, не менее шести километров, но зато впереди у нас не дорога, а частокол. Спать легли мрачные и молчаливые. Утром я проснулся радостный и возбужденный, под впечатлением только что виденного хорошего сна. Сейчас же поделился им со спутниками как чем-то действительно радостным, имеющим прямое отношение к успеху нашего путешествия. Своим одушевлением я увлек и всех спутников. Они тоже пришли в хорошев настроение, в особенности после того, как в тот же вечер, совершенно неожиданно оказавшись около большой полыньи, мы убили несколько тюленей, давших нам много мяса и жира на топливо. Мы отдыхали, были сыты и счастливы. Мы легко падали духом, но зато немного надо было и для счастья.

Полынья, около которой мы встали, была очень велика. Противоположная кромка ее чуть видна на горизонте. Ветер в эти дни держится все время северный, так что замерзающая «шуга» или «сало» все время относится к противоположной стороне. У нашей кромки тоже намерзает свежий ледок и несется туда же через полынью. В бинокль можно рассмотреть, что такой ледяной каши у противоположной кромки очень много. Съездили туда на каяке и убедились, что пробиться через эту кашу шириной около полумили нельзя и высадиться на старый лед невозможно.

Надо искать обхода этой полыньи или более удобной переправы. На восток полынья постепенно расширялась до нескольких миль. Пройдя километров около десяти, мы все еще не видели края и не замечали, чтобы она начала суживаться. На западе полынья постепенно суживалась, но, пройдя километров пять-, мы не дошли до зажатого места.

Очень много ходило по этой полынье белух, ботельносов и полосатиков. [7] Поминутно слышалось их пыхтенье, и эти небольшие киты носились здесь и там по несколько штук, то показывая спины, то исчезая под водой.

Тюленей на этой полынье показывалось тоже много, но слишком далеко. Впрочем, если начать подсчитывать, как подсвистывают лошадям, когда их поят, то тюлени, видимо заинтересованные, подходят ближе, стараясь высунуться повыше из воды. Таким образом нам удалось убить четырех или пять тюленей. Теперь мы были обеспечены топливом на несколько дней, а мясо ели жареное и в похлебке с молотым горохом.

Тюленье мясо в вареном и жареном виде по цвету напоминает дичь. Оно темного цвета и мягкое. На вкус — довольно приятно. В тюлене, по-моему, все съедобно. Печенка тюленя — это даже деликатес. Тюлений мозг, если его прожарить в кипящем сале, очень вкусен Тюленьи «катары»— самые оконечности, — хорошо пропеченные, очень похожи не телячьи ножки.

Первое время мои спутники сильно злоупотребляли тюленьим салом, нарезая его мелкими кусочками и сильно прожаривая. Получалось то, что называется «шкварками», которые мы ели из экономии без сухарей, с одной солью. На непривычный желудок такое лакомство действует как слабительное. Но желудок ко всему приспособляется: в конце концов и «шкварки» не оказывали особенного действия на наши желудки.

У этой большой полыньи мы простояли два дня. За это время в западной — более узкой — части ее накопилось много молодого и тонкого льда, который набился друг под друга и достаточно окреп. По этому тонкому слою мы и переправились через полынью. Взяли немного восточнее, надеясь, что там будут полыньи, идущие на юг и соединяющиеся с большой полыньей, но этого не случилось.

Попадались мелкие полыньи, дававшие нам пищу, но плыть по ним было нельзя.