Глава 14. Идиллия в Финкенштейне

Глава 14. Идиллия в Финкенштейне

Император был очень счастлив, когда 1 апреля 1807 года смог расположиться со штаб-квартирой в прекрасном замке Финкенштейн в Западной Пруссии. В этом замке Наполеон поселился в так называемых королевских комнатах, где когда-то жил сам Фридрих Великий.

По словам биографа Марии Валевской Мариана Брандыса, с приездом Наполеона «маленький городок преобразился в столицу могущественной империи. Финкенштейн на десять недель стал диспозиционным центром власти для половины Европы. Ежедневно отсюда высылали десятки курьеров с письмами к королям и императорам. Наполеон, играя в „очко“ со своими маршалами, решал судьбы народов. В прежней бальной зале принимали экзотические посольства из Турции и Персии, а по вечерам смотрели представления, устраиваемые корифеями французского театра. В комнатах, прилегающих к императорским апартаментам, ожидали аудиенции высокие сановники из Парижа и союзных столиц. В передних гудела разноязычная толпа политических актеров рангом поменьше. В Финкенштейне определяли границы новой Европы, добивались должностей в еще не существующих государствах, заключали конъюнктурные союзы и плели сложные интриги, искали протекции и взаимно чернили друг друга».

В этом замке, устроенном со всеми удобствами, в короткие свободные часы император действительно любил греться у многочисленных печей и каминов, ведь он, как известно, был очень чувствителен к холоду. Но, как бы ни приятно было размышлять, сидя у пылающего в камине огня и наслаждаясь его теплом, даже при своей такой насыщенной жизни, долго выдержать одиночество Наполеон не мог. Слишком сильно он тосковал по своей польской возлюбленной. И вскоре он уже отправил гонца к своей Марии.

Получив разрешение приехать, она тут же собралась и помчалась к нему. По дороге ее настигло его очередное послание:

«Получил твое очаровательное письмо. Тебе пришлось пострадать из-за непогоды, ты устала от плохих дорог, но ты, по твоим словам, чувствуешь себя хорошо, а это — самое главное. Рассчитываю на исполнение данного обещания. Ты знаешь, с каким удовольствием я с тобой повидаюсь. Желаю тебе тысячу приятных удовольствий и посылаю один нежный поцелуй в твои очаровательные губки!»

Отметим, что практически в тот же день Наполеон написал своей жене:

«Здесь ничего нового. Я чувствую себя хорошо. Прощай, мой друг. Не надо скрытничать, ты хороша такая, какая ты есть. Всецело твой».

Изложение этих событий мемуаристкой Анной Потоцкой весьма своеобразно:

«Неприятель удалился, чтобы сконцентрировать свои силы, а император, вполне уверенный в своей победе, ничуть этим не тревожился и, по-видимому, ждал, когда тот на него нападет.

Погода была по-прежнему очень суровая, и Наполеон, не зная, как провести время, послал за графиней Валевской. Брат красавицы, неожиданно превратившийся из лейтенанта в полковника, поспешил привезти ее с соблюдением строгой тайны в главную квартиру, но разве возможно скрыть что-либо там, где столько праздных людей, которые хотят все знать, чтобы потом иметь возможность все разболтать? И почти тотчас же стало известно, что ночью приехала карета с тщательно опущенными шторами, а об остальном уже нетрудно было догадаться».

Об остальном нетрудно догадаться… Тезис весьма сомнительный, ибо догадки у всех разные. Они зависят от времени, места и множества разных других обстоятельств. Большая часть людей, кстати сказать, вообще не имеет своего мнения, а значит — может «догадываться» лишь о том, что диктует мнение общественное, которое, как известно, подобно маятнику, совершающему колебания от одной крайности к другой.

Очевидцы тех событий, естественно, не могли не обсуждать метаморфозы, случившейся с Наполеоном.

— Император, похоже, и в самом деле увлекся этой полькой, — говорили одни.

— Даже самым великим из великих иногда угодно бывает внушать окружающим мнение, будто они не так уж и суровы, как предполагают, — вторили им другие.

— Хотя в действительности…

— В действительности император никогда по-настоящему не любил ни одну женщину, даже собственную жену.

— Однако трудно поверить в его холодность, ведь польская графиня красива, как ангел.

— Но она замужем.

— И что с того? Граф Валевский намного старше ее, и этот брак, говорят, с самого начала был чудовищным мезальянсом.

— И все же не стоит льстить себя надеждой обнаружить хоть какую-нибудь слабость в нашем императоре. Все, что он делает, делается слишком обдуманно, чтобы можно было заподозрить тут хоть самую малость любви.

— Никто и не говорит о любви. Возможно, это просто кратковременное увлечение, интрижка. Об этом шепчутся решительно все.

— Да, но никто этому не верит. Все думают, что император, стремясь рассеять скуку, просто пытается развлечься. Не он ли говорил, что любовь — это глупость, совершаемая вдвоем…

* * *

За ехидными словами пани Потоцкой и ей подобных скрываются три недели, которые Наполеон и Мария Валевская пробыли вместе. То, какими были эти три недели, дало право Анджею Зайончковскому утверждать, что «здесь, в Финкенштейне, страсть императора и покорность Марии превратились в настоящую взаимную любовь. Из наложницы императора графиня Валевская превратилась в его польскую супругу».

Биограф Валевской Мариан Брандыс с этим полностью согласен:

«Совместное пребывание в Финкенштейне придало новый тон отношениям Валевской с императором. Это уже не были тайные, торопливые свидания в королевском замке в Варшаве, прерываемые бурными взрывами Наполеона и орошаемые слезами Марии. В мазурской штаб-квартире, в тиши двух смежных комнат, в отдалении от остального мира, бурный варшавский роман приобретает черты супружеской респектабельности».

Однако при этом все делалось с соблюдением величайших предосторожностей. Рядом со своей спальней, посреди которой возвышалась огромная кровать с малиновым шелковым на белой подкладке пологом, Наполеон устроил для Марии комнату с примыкающей к ней уборной, откуда она не выходила в течение целого дня. Если ей хотелось подышать воздухом, то она шла прогуляться под покровом ночи.

Ни слуги в Финкенштейне, ни обитатели деревни, ни кто-либо из свиты императора никогда не встречали графиню Валевскую лицом к лицу.

Мариан Брандыс пишет:

«Поездка в Финкенштейн была со стороны Марии актом большой смелости. Она же знала, чем рискует. В Варшаве вся история еще укладывалась в рамки приличий. Был муж, были кузины и подруги, были те или иные ширмы. Там все еще можно было повернуть вспять, от всего еще можно было отречься. Скандалезные любовные похождения случались с самыми высокопоставленными светскими дамами. После них прибегали к карантину, уезжая на два-три месяца в деревню, и все быстро забывалось. Но здесь возврата уже не было. Это означало разрыв с мужем, отказ от сына, прощание со всей прошлой жизнью».

Графиня Валевская как будто выпросила у Наполеона, что никто не узнает о ее пребывании в Финкенштейне. Император делал что мог, лишь бы исполнить ее желание. Спальня любовников и примыкающая к ней комната фаворитки были отделены от остального замка глухой стеной.

А вот завтракали, обедали и ужинали влюбленные всегда вместе. Это было то преимущество, которое Мария Валевская имела даже перед Жозефиной. За столом им прислуживал только камердинер Констан, который не находил достаточно похвал для обаятельной молодой графини. Позднее он вспоминал:

«Император приказал приготовить помещение рядом с его покоями. Мадам В… поселилась там и уже не покидала замка Финкенштейн, тем более что в Варшаве ее старый муж, оскорбленный в своем достоинстве и в своих чувствах, не хотел более принимать под свой кров женщину, которая его оставила. Мадам В… жила в Финкенштейне все три недели пребывания там императора. Все это время она проявляла к Его Величеству самую возвышенную и бескорыстную привязанность. Император со своей стороны как будто понимал эту ангельскую женщину; ее поведение, полное доброты и самоотверженности, оставило во мне неизгладимое воспоминание. Обедали они всегда вместе; я обслуживал их один и был свидетелем их бесед — живых и возбужденных со стороны императора, и нежных и меланхоличных со стороны мадам В… В отсутствие Наполеона мадам В… проводила время в одиночестве, читая или же наблюдая из-за занавесок комнаты императора за парадами и военными учениями, проводимыми во дворе замка. Такой же, как поведение, была и ее жизнь, всегда размеренная и всегда одинаковая».

* * *

Однако, несмотря на все старания Наполеона, сохранить тайну было явно нелегко. В главной квартире на каждом шагу встречались поляки. Все они знали Валевскую лично. Кроме того, в Финкенштейне нес свою службу посвященный во все Бенедикт-Юзеф Лончиньский, который охотно встречался с варшавскими друзьями. Чтобы укрыться от людского любопытства, Марии приходилось прибегать к самым строгим ограничениям. Все три недели она ни разу не переступила порог своей добровольной тюрьмы. К окнам подходила только тогда, когда были опущены жалюзи.

Единственными лицами, которые видели ее, кроме императора, были обслуживающий ее камердинер Констан и наполеоновский телохранитель-мамелюк Рустан.

Приехав в Финкенштейн, Мария очутилась в весьма необычной ситуации. Завеса тайны полностью оградила ее от внешнего мира и обрекла на нахождение один на один с человеком гениальным, властным, необычайно впечатляющим и… в полном расцвете мужских сил. Последнее, кстати, подтверждают слова самого Наполеона, который именно в этот период писал старшему брату Жозефу:

«Здоровье мое еще никогда не было таким хорошим <…> Я стал лучшим любовником, чем раньше».

Марии был 21 год, и она, по сути, еще не знала настоящей любви. Потому что если и имели место девические предсвадебные романы, то хрупкие воспоминания о них наверняка были стерты годами супружества с семидесятилетним графом Валевским. Ее биограф Мариан Брандыс по этому поводу пишет:

«В Варшаве Марию оберегал от любви к Наполеону шок, который она пережила в ту минуту, когда обожаемый освободитель превратился вдруг в настойчивого домогателя. Но в условиях Финкенштейна, в одиночестве и монотонности супружеского симбиоза, столь отличного от того, что имело место в Валевицах, она не могла долго оставаться пассивной к стихийному чувству любовника и вынуждена была, в конце концов, на это чувство ответить. Тот факт, что любовник был одновременно человеком, от которого зависело будущее ее родины, перестал мешать любви, он стал интегральным элементом. Это, вероятно, еще не была большая настоящая любовь, о которой мечтала до свадьбы юная Мария Лончиньская и которую пани Валевская познает только на склоне жизни, но измерять любовь вообще очень трудно».

В любом случае известно, что Мария подарила Наполеону на память о пребывании в Финкенштейне кольцо с надписью: «Если перестанешь меня любить, не забудь, что я тебя люблю».

* * *

Для Наполеона финкенштейнская идиллия также должна была стать необычайным событием. То, что в Варшаве императору могло казаться только мимолетной страстью, здесь приобрело черты прочной близости и стало, как пишет Фредерик Массон, «чисто сердечными отношениями».

И пусть некоторые историки (Жозеф Тюркан, Армандо Руссо и др.) называют отношения Наполеона и Марии Валевской «связью». На самом деле почти все серьезные биографы Наполеона особо подчеркивают, что роман с Марией Валевской в его жизни был совершенно исключительным явлением.

Например, Франсуаза Трембицкая в своих «Мемуарах польки» называет графиню Валевскую «одной из немногих, к кому Наполеон демонстрировал привязанность». Она же пишет о том, что «мадам Валевская ему бесконечно нравилась». А вот биограф императора Винсент Кронин утверждает, что Мария Валевская была «самой чувствительной, верной и страстной из любовниц Наполеона». Он же дает бурному развитию их отношений следующее объяснение:

«Наполеон любил Марию не только как мужчина среднего возраста любит молодую девушку, но еще и как освободитель любит храброго патриота <…> Похоже, Наполеон видел в двадцатилетней девушке, грезившей о независимости Польши, самого себя в молодые корсиканские годы».

В самом деле, как-то незаметно польская фаворитка очаровала Наполеона и привязала к себе, причем не только внешностью, но и — может быть, даже более того — своими внутренними качествами. И в финкенштейнском уединении, за трехнедельное пребывание один на один, император мог лишь еще лучше оценить эти ее достоинства.

Камердинер Констан утверждает:

«Ее характер очень нравился императору и с каждым днем очаровывал его все больше и больше».

Гертруда Кирхейзен развивает эту же мысль:

«Наполеон был очень счастлив этой любовью. Скромность Марии, ее кротость и сердечная доброта день ото дня приобретали над ним все больше власти. Она была той женщиной, о которой он мечтал всю жизнь, той тихой, идиллической подругой, единственным желанием которой было скрасить, насколько возможно, его интимную жизнь».

Те часы, когда Наполеон не был занят, они без устали разговаривали или предавались любви. В эти минуты она наслаждалась своей властью над величайшим человеком Европы. В остальное время она скучала. Внешне ее существование в Финкенштейне выглядело тихим и монотонным, совсем как то, которое она вела некогда в поместье своего старого мужа. Но она не чувствовала себя одинокой. Время без него текло медленно, а сама она была похожа на затворницу, всегда готовую по первому зову предстать перед своим повелителем. Она находилась в полной зависимости от него, без общества, без удовольствий, без малейшего кокетства; но эта жизнь нравилась ей гораздо больше, чем блестящая, шумная светская жизнь, которую она вела в Варшаве.

Был счастлив этой любовью и Наполеон. Не часто в своей жизни он переживал такие замечательные дни, как в Финкенштейне. Впервые в жизни рядом с ним была женщина нежная, любящая, покорная, искренняя и чистосердечная. Жозефина, которую он любил, вечно отравляла ему жизнь своими изменами и безумным мотовством, его сестры, особенно Каролина, жена маршала Мюрата, постоянно интриговали и безжалостно эксплуатировали его. Его Мария была совсем другой.

Для него она представляла собой именно тот тип женщины, который он в свое время думал найти в Жозефине: женщины мягкой, внимательной, робкой, не имеющей ни желаний, ни, по-видимому, даже воли; женщины, принадлежавшей ему целиком, жившей исключительно для него. Великий император, покоривший всю Европу, всегда мечтал иметь рядом с собой женщину, смысл существования которой сводился бы только к нему. Он хотел быть самим смыслом ее жизни, ее дыханием, ее судьбой. Его Мария была именно такой: она ничего от него не просила, ни на чем не настаивала, она просто находилась рядом с ним, и сам этот факт уже был для нее величайшей радостью.

Биограф Наполеона Эмиль Людвиг по этому поводу пишет:

«Что она для него? Вторая живая душа на свете, которой ничего от него не надо: мать была первой. Он еще не знал женщины, которая не ждала бы, чтобы на нее посыпались, как из рога изобилия, все земные сокровища: бриллианты, замки, короны, деньги. А эта ничего от него не хочет, а сама дает все: только она, графиня Валевская, была той тихой и любящей спутницей жизни, к которой временами тянулась бурная душа Наполеона».

Впрочем, нет, она просила у него одной милости, но милости в такой степени не личной (речь идет о Польше), что замыслить ее могла лишь душа необыкновенно возвышенная, да и сам этот замысел означал, что человека, к которому адресовалась подобная просьба, приравнивают почти к Богу.

В глубине души Наполеон понимал, что он не Бог, но такое отношение ему очень льстило. Связей походных, сугубо эротических, у него было много, но за каждую приходилось платить. К Марии он относился снисходительно. Поначалу ему даже думалось, что встречи с ней просто приятно заполняют те маленькие трещинки свободного времени, которые у него иногда появлялись. Однако ее скромность, кротость и сердечная доброта незаметно для него самого с каждым днем покоряли его все больше и больше. Молодая, красивая, умная, она все больше подчиняла его, ведь с ней, и только с ней, он мог найти покой после трудов по управлению Европой. Ко всему прочему, она была настоящая дама из старинного аристократического рода, что для человека, вознесенного наверх революцией, было немаловажно. И он все больше к ней привязывался. На самом деле она была той женщиной, о которой он мечтал всю свою жизнь.

Она же довольствовалась тем, что просто была в его жизни, что он хоть иногда уделяет ей внимание. Она просто любила его. И он тоже полюбил ее, ибо не полюбить такую женщину было невозможно. Именно из Финкенштейна Наполеон писал своему брату Люсьену:

«Она — ангел. Вполне можно утверждать, что душа ее столь же прекрасна, как и ее черты».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.