Глава 9 Из одной экспедиции в другую

Глава 9 Из одной экспедиции в другую

Итак, восемь месяцев упорной работы позволили нам 3 сделать открытия, перевернувшие все существовавшие до сих пор представления об искусстве доисторического периода Сахары. Нам удалось собрать огромную коллекцию копий великолепных наскальных росписей. Казалось, этот неожиданный успех должен был удовлетворить наше тщеславие, тем более что мы уже давно перевыполнили установленную программу. Но мы не могли остановиться на полпути.

Я хорошо помнил наш отъезд из Джанета, трудности, которые мы испытали при доставке на Тассили громоздкого и тяжелого снаряжения, и особенно изнурительное восхождение на перевал Ассакао. Не могло быть и речи о том, чтобы спускать вниз столы, лестницы и прочие вещи — ведь через шесть месяцев все пришлось бы втаскивать снова наверх. Нужно было во что бы то ни стало возвратиться сюда, возвратиться как можно скорее, чтобы продолжить так удачно начатую, но далеко не законченную работу, о которой еще рано было судить: ведь оставалось так много других впадин с росписями! Когда целиком отдаешься какому-либо делу, доставляющему подлинное удовлетворение и полностью тебя поглотившему, то сознание этого плена настолько радостно, что чувствуешь себя обязанным довести дело до конца, даже если от тебя требуются усилия, превышающие человеческие возможности.

Поскольку Филипп и Жак возвращались в Париж, где их вскоре должны были призвать на военную службу, я решил через некоторое время последовать за ними во Францию для пополнения нашей группы. Из прежней группы, обследовавшей высокое плато Джанета, теперь оставались только Гишар и Ле Пуатевен. Они-то и стали ядром новой экспедиции. К несчастью, Ле Пуатевен, проспав ночь в Джанете под открытым окном, подхватил бронхит, который надолго уложил его в госпиталь. Мужественный Гишар взобрался на плато с проводником Джебрином и слугой Мухаммедом. Втроем они отправились по направлению к массиву Тин-Тазарифт, где я раньше обнаружил множество изображений. Здесь предстояла большая работа. Столы, лестницы, ящики со снаряжением опять были водружены на спины верблюдов, которым вновь предстояло испытать на себе все превратности передвижения в этой стране камней.

В первой половине октября в экспедицию прибыло пополнение. Жак Шамбрен и Робер Мартен были хорошими художниками, уже известными своими оригинальными произведениями. Воодушевленные нашими открытиями и желанием узнать Сахару, они решили предложить свои услуги и поучиться у своих доисторических коллег. В этом отношении их не постигло разочарование, но лагерная жизнь и однообразная пища слишком мало походили на их прежнюю жизнь. Кроме того, температура падала с каждым днем, поэтому им, рассчитывавшим жить в тропической стране, показалось, что за несколько недель они перенеслись на Северный полюс. В декабре в Сахаре совсем не жарко, а на высоте 1600 метров, где разместился наш лагерь, холодный, иногда ледяной ветер врывается во все закоулки. Он пронизывает насквозь, и у всех, в том числе и верблюдов, на кончике озябшего носа появляется капля.

Пришлось работать лишь в те часы, когда солнце согревало воздух; дни же стали короче. 15 декабря поверхность воды в гельте покрылась льдом. Каждое утро его приходилось разбивать, чтобы наполнить водой бурдюки, которые ночью от мороза лопались один за другим.

Гуашь настолько сгустилась, что ее с трудом удавалось развести. Да и как можно замерзшими пальцами рисовать и писать красками? С консервами произошло то же самое: зеленые бобы превратились в бруски льда, а мясные консервы выглядели, как мороженая говядина. Члены экспедиции надели подбитые пухом блузы и теплую обувь, встретив холода без особого энтузиазма. Что же касается туарегов, то им пришлось еще хуже: бедняги не знали, как спастись от холода.

Первым заболел сын Джебрина Матал, которого отец привел с собой из Тин-Тазарифта. Этот пятнадцатилетний мальчуган был очень болезненным — он страдал костным туберкулезом. Пришлось переправить его в Джанет и поместить в госпиталь. Затем наступила очередь самого Джебрина — острый приступ ревматизма лишил его возможности двигаться. Он решил, что настал конец, и кричал, что его скоро похоронят. Но и в таком состоянии он не утратил полностью жизнерадостности и шутил, показывая свои исхудалые, ни на что сейчас не годившиеся ноги, тощее тело, узловатые пальцы. В конце концов такова жизнь. Он ведь сам говорил, что неплохо ею воспользовался, и если аллах призывает его к себе на небеса, то ведь этого следовало ожидать. Днем раньше, днем позже — какая разница? Правда, он не сможет больше бегать за женщинами Тассили, а ведь это была основная забота в его жизни!

Когда Джебрен оседлал верблюда, чтобы отправиться в Джанет, все были уверены, что он не доедет до места и мы видим его в последний раз. Однако он добрался не только до Джанета, но и до больницы, где лежал его сын.

День ото дня работа становилась тяжелее, а условия жизни — все более невыносимыми. Мы потеряли бодрость духа. Виной тому были очень утомительная работа и постоянная, многомесячная борьба с суровыми условиями жизни в пустыне. Нужно было укладывать багаж и отправляться в Джанет. Шамбрен отбыл 20 декабря в Алжир. Остальные члены экспедиции приехали в Джанет верхом на осликах как раз вовремя, чтобы осушить в новогоднюю ночь бокал шампанского. Ле Пуатевен вылетел во Францию.

Отдохнув несколько дней, Гишар и Мартен снова возвратились на плато, чтобы закончить прерванную работу. Но жить и работать в тех условиях оказалось почти невозможно. Было так холодно, что им оставалось только укрыться в своих палатках, забравшись в теплые спальные мешки, откуда потом совсем не хотелось вылезать.

Все снаряжение спрятали в маленьком гроте, поместив копии росписей в ящики с бумагой. Запеленутые, как младенцы, Гишар и Мартен подталкивали своих двух осликов, мечтая лишь о столовой в Джанете.

— Эх, винца бы! — вздохнул Мартен. — Тогда бы дело пошло!

Вода с верблюжьим пометом мало походила на напиток, о котором он мечтал. В дальнейшем он вспоминал об этих двух месяцах в Тассили с откровенным отвращением, и не раз в столовой Джанета слышались его проклятия по адресу экспедиции Лота.

Мартен и Гишар устроились на ночь под большой скалой на перевале Тафалелет. На жалкий костер поставили чайник с водой, чтобы приготовить чай, причем более горячий, чем обычно нам подавал слуга Мухаммед. Как хорошо выпить чаю в такую стужу! Затем каждый поглубже забился в свой спальный мешок, и скоро луна осветила два темных бугорка, откуда доносился звучный храп.

Крохотные, сверкающие в лунном свете блестки падали с неба, как звездный дождь. В ту ночь никто не осмелился высунуть нос наружу. Даже шакал предпочел сидеть в своем скалистом логове, а зябкая рогатая гадюка, заснувшая в норе какого-то грызуна, и подавно.

Проснувшись утром, ребята увидели пасмурное небо и укрытую белым покровом землю. Сами они тоже оказались под ослепительно чистым снежным покрывалом.

"Белые простыни!" — подумал Гишар. Он мог только мечтать о такой роскоши — уже десять месяцев ему приходилось спать в одном и том же изрядно загрязнившемся спальном мешке.

Это было 6 января. Всю ночь шел снег. Хлопоты о реорганизации экспедиции были позади. Несколько недель назад я покинул Тассили и отправился в Париж за новыми сотрудниками и снаряжением. И вот в январе 1957 года по обрывистым склонам перевала Тафалелет уже шла гуськом группа молодых людей.

Гишар, единственный участник прошлой экспедиции, ждал нас в Джанете. Рядом со своими четырьмя молодыми коллегами он выглядел бывалым жителем Сахары. Среди новых участников экспедиции нет ни одного художника с именем; это люди без претензий, но владеющие кистью.

Мишель Брезийон, 33 лет. Уроженец Юры. Говорит, что его предки — монголы, от которых он действительно унаследовал некоторые антропологические особенности. Он утверждает, что с радостью расстался с очень комфортабельными условиями, чтобы следовать за мной. Недавно он услышал рассказ моих товарищей по сахарской экспедиции, и с тех пор его неотступно преследовала мечта о настоящем приключении. По профессии он книготорговец и заведовал в течение нескольких лет большим книжным магазином в Сайгоне. Ему была свойственна совершенно удивительная способность приспосабливаться к любым условиям. Кроме того, он был человеком разносторонне образованным. Казалось, он не был создан для того, чтобы карабкаться по тассилийским скалам и копировать там росписи. Однако у него был опыт: еще находясь в Индокитае, он нарисовал несколько полотен, которые нашли себе покупателей среди библиофилов клиентов его магазина.

Мишель оказался превосходным сотрудником и, что особенно ценно в экспедиции такого рода, малым с головой. Он шел в этот январский день первым в цепочке людей, поднимавшихся на перевал Тафалелет. За ним следовал высокий парень, навьюченный многочисленными сумками, с необыкновенной матерчатой шляпой на голове. Подобный головной убор можно скорее встретить на Каннебьер[26], чем в этих скалах.

Владелец шляпы — Андре Вила, по профессии зубной техник, любитель-фотограф. Он уроженец провинции Дордонь, вскормлен гусиным жиром, чему и обязан своим здоровым видом. Наша экспедиция совершенно не нуждалась в зубном технике, и он интересовал меня только как фотограф. Не сможет ли он также дублировать кинооператора? Мне очень хотелось оставить его в Париже, но он так настойчиво и в то же время так мило меня упрашивал, что я наконец сдался. Он был предупрежден заранее о том, что ему придется заниматься самыми разнообразными делами, и охотно согласился на любые условия.

Ж.-Д. Лажу уже имел опыт: он служил раньше кинооператором в армии и снимал фильм из жизни племени мои[27], который был показан на антропологическом конгрессе в Вене. Он сложен, как турок, смугл и черноволос, как мулат, хотя родом из Вогезов. Кроме того, его череп тверже скал Тассили. Я ничуть не преувеличиваю, приписывая его голове твердость кварца. Его голова оказалась настолько твердой, что однажды Гишар во время какого-то инцидента (кажется, из-за упавшего ящика) сильно повредил о нее свою руку! Обычный рацион Лажу состоит в основном из молока, фруктовых соков, минеральной воды и сладостей.

Что касается четвертого, то он был профессиональным художником, его манера писать состояла, по его объяснению, в том, что он наносил на полотно маленькие разноцветные точки. Несколько позднее он понял, что подобный стиль не имеет ничего общего с сахарскими росписями. К сожалению, этот художник (назовем его И. К.), товарищ Лажу по коллежу, не смог вынести Тассили более трех недель. Пришлось его срочно эвакуировать в Джанет, а оттуда в Париж. Я здесь только упоминаю о нем. Этот далеко не единичный случай свидетельствует о том, что Сахара — не пустыня Эрменонвиля[28] и что далеко не всем удается к ней приспособиться.

Это досадное недоразумение лишило нас художника и грозило помешать ходу работы. Мне срочно пришлось вызывать кандидата, находившегося до сих пор в резерве: после появившихся в прессе статей о наших первых открытиях мне предложили свои услуги более двадцати художников не только из Франции, но также из Голландии, Бельгии, Швейцарии; из Германии предложения почему-то поступали в основном от женщин.

Новичок Жан Лесаж был по специальности книготорговец из Тарба (можно подумать, что я набирал сотрудников в основном в книжных лавках), любил малевать картины, занимался изучением пещер и имел диплом летчика-спортсмена, что служило в конце концов неплохой подготовкой к участию в сахарской экспедиции.

Было решено, что "додж" доставит весь этот народ к подножию Тафалелета. Джебрин, заботясь о поддержании моего престижа среди туарегов, привел мне верблюда: начальник может ездить только верхом на благородном животном. Однако Джебрину не удалось набрать шесть верблюдов, необходимых для доставки продовольствия на Тин-Тазарифт. Мы приложили немало труда, прежде чем удалось достать вьючных животных. Это стоило много времени и денег.

Не могло быть и речи о том, чтобы нагруженные верблюды переправились через перевал Тафалелет. Джебрин отправился через перевал Ассакао с Агауэдом, одним из своих друзей из племени кельмедак. Он пошел в Тин-Тазарифт, где его сын Матал оставался охранять наш лагерь и снаряжение, тем же путем, что и первая экспедиция, сделав, таким образом, большой крюк.

Я назначил встречу с Агауэдом близ Тафалелета. Первое недоразумение. Опоздав, Агауэд решил, что нас еще нет, и остался у подъема на перевал. В 10 часов вечера, окоченев от холода, без одеял, продовольствия и топлива для костра мы настолько продрогли среди высоких скал, где гулял ледяной ветер, что Гишар, Брезийон и Лажу решили спуститься вниз и отправиться на поиски остальных членов экспедиции. Спуск с перевала нелегок даже среди бела дня, а темной ночью идти весьма неприятно, тем более что совсем недавно мы с трудом преодолели подъем. Для новичков эта ситуация была серьезным испытанием, тем не менее они мужественно превозмогали усталость. Новые слуги, напротив, восприняли создавшееся положение менее оптимистично. Когда же Гишар предложил им тащить наши спальные мешки, бурдюк с водой и небольшой запас продовольствия, то один из них испугался испытания, не предвещавшего ничего доброго в будущем, и улизнул ночью, не сказав никому ни слова[29].

На следующее утро Агауэд со своими ослами наконец присоединился к нам, и началось нескончаемое восхождение на перевал. Наш путь лежал между двумя высокими отвесными скалами, угрожающе нависшими над тропой, по которой тысячелетия назад проходили охотники за гиппопотамами и слонами, обитавшими на берегах громадной, ныне безводной реки Тафассасет, и пастухи, гнавшие стада быков на пастбища долины Адмер. Перевал, пересекая плато, соединяет два оазиса — Гат и Джанет.

Голоса погонщиков, понукавших ослов, гулко, как в соборе, разносились под каменными сводами. Каждый сорвавшийся из-под ног камень рождал таинственные звуки, и наши новые товарищи, еще не привыкшие к подобной обстановке, шли молча, охваченные волнением и тревогой. Мы добрались без всяких приключений до подножия третьей акбы, которая достаточно ясно дала всем понять, что тассилийская экспедиция — не игра в куклы. И действительно, эта крутая тропа — одна из самых тяжелых в Тассили. Наши ослы, по-видимому, это почуяли: они сразу же остановились и украдкой переглянулись — глаза их выражали тревогу и страх.

Вопреки своей репутации ослы совсем не глупы; во всяком случае они достаточно хитры и понимают, чего от них ждут. Когда эти животные чувствуют, что на их долю выпадает какая-то тяжелая работа, они тоже умеют вовремя куда-то скрыться. Но наши ослы часто ходили этим путем, дорога была им хорошо знакома, и они не пошли на уловки. Они стали нехотя взбираться наверх, однако, пройдя 10 метров, вожак остановился, преградив путь своим собратьям, обрадовавшимся передышке. По этой тропе не могут пройти рядом два человека, и потому нам приходилось, как акробатам, карабкаться по скалам, добираясь до виновника задержки. Получив несколько добрых пинков, он рысцой потрусил дальше, прыгая, как газель, по камням.

Подобная карусель повторялась до двадцати раз. Наконец измученные животные стали сдавать. Многие падали, вызывая опасные обвалы камней. Нужно было во что бы то ни стало найти выход из положения. Один тянул осла вперед, другой подталкивал сзади, однако животные продолжали падать, а хвост одного осла остался в руке Вила! В узких проходах между скалами было невозможно водрузить упавшие грузы на животных, и, как уже не раз случалось, поклажа взваливалась на спины людей.

Я до сих пор не могу забыть осла, наблюдавшего за Гишаром и Агауэдом, изнемогавшими под тяжестью груза. Казалось, он, подмигивая, говорил: "Хорошую шутку сыграли мы с этими двумя! А они-то не давали нам житья с самого начала пути!" Тут мой ослик, весело пошевеливая ушами, без всяких уговоров живо взобрался на последние уступы. Добравшись до вершины, он помочился от радости прямо на ноги Агауэда, возмущенного подобной неучтивостью.

Да, тассилийские склоны доставили нам немало хлопот!

Проблема обеспечения нашей экспедиции продовольствием внушала мне серьезные опасения, тем более что туареги все неохотнее ссужали нужных нам вьючных животных. Я подумал, что идеальным решением вопроса снабжения в столь труднодоступных местах была бы доставка продовольствия на вертолете. Но о вертолете не могло быть и речи: в Сахаре им пользуются слишком редко. Оставалась еще одна возможность — сбрасывать груз на парашютах.

Ночной отдых вернул нам силы. Наши ослики повеселели и на утреннем сборе покорно дали себя навьючить. Маленький караван тронулся в путь; я сел верхом на своего верблюда — он уже не впервые на Тассили и потому совершенно спокойно взбирался по акбам Тафалелета. Правда, он не был нагружен.

Наш караван на плато Тамрит как будто сошел со страниц Библии: впереди — верблюд, за ним — вереница ослов и людей с палками в руках. Эта картина напоминала исход из Египта или группу бедуинов на пути в Вифлеем. После восьми часов пути и остановки у гельты, где все совершили туалет, мы прибыли в Тин-Тазарифт, где уже несколько часов нас поджидал Джебрин со своими верблюдами.