Глава 2 РОЖДЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ

Глава 2

РОЖДЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ

Среди специалистов. — Камень преткновения. — В Доме моряков. — Последнее средство. — Клуб путешественников. — Новое снаряжение. — Я нахожу товарища. — Триумвират. — Один художник и два участника Сопротивления. — В Вашингтоне. — Совещание в военном министерстве. — В интендантское управление со списком пожеланий. — Финансовые проблемы. — Среди дипломатов в ООН. — Мы летим в Эквадор.

Итак, это началось у костра на острове Южного моря, где сидел старый полинезиец, рассказывая легенды и истории из жизни своего племени. Много лет спустя я сидел с другим стариком, на этот раз в темном кабинете на одном из последних этажей большого нью-йоркского музея.

Вокруг нас в хорошо монтированных стеклянных витринах лежали глиняные черепки давно прошедших, но уже изученных времен — путеводные нити в туманной древности. Стены были заставлены также книгами. Едва ли больше десяти человек прочли некоторые из них. Старик, который прочел все эти книги, а кое-какие из них написал, сидел за письменным столом — седой, добродушный старик. Но сейчас я, без сомнения, больно задел его, так как он испуганно вцепился в подлокотники своего кресла с таким выражением лица, словно я спутал все его карты.

— Нет! — произнес он, — Никогда!

Такой вид имел бы, вероятно, дед Мороз, если бы кто-нибудь осмелился при нем утверждать, что в следующем году рождество будет в Иванов день[6].

— Вы не правы, совершенно не правы, — повторял он и негодующе тряс головой, как бы отмахиваясь от нелепой идеи.

— Но вы еще не прочли моих доводов, — настаивал я, с надеждой указывая на рукопись, лежавшую на столе.

— Доводы! — воскликнул он. — Вы не имеете права относиться к этнографическим проблемам, как к детективной тайне!

— Почему нет? — спросил я. — Все мои выводы основаны на моих собственных наблюдениях и на фактах, описанных в науке.

— Задачи науки — чистое и не приукрашенное исследование, — спокойно сказал старик. — А не попытка доказать то или иное.

Он осторожно отодвинул нераскрытую рукопись в сторону и склонился над столом.

— Совершенно правильно, что Южная Америка была родиной некоторых самых любопытных древних цивилизации и что мы не знаем, кто были эти люди и куда они исчезли после пришествия к власти инков. Но одно мы знаем наверно — ни один из народов Южной Америки не переселился на острова Тихого океана.

Он испытующе посмотрел на меня и продолжал:

— И знаете почему? Ответ очень прост. Они не могли попасть туда. У них не было лодок!

— Но у них были плоты, — нерешительно возразил я. — Вы знаете, плоты из бальсового дерева[7].

Старый ученый улыбнулся и спокойно сказал:

— Ну, попытайтесь совершить путешествие из Перу к островам Тихого океана на плоту из бальсовых деревьев.

Я не нашелся, что возразить. Становилось поздно. Мы оба встали. Старый ученый, прощаясь, добродушно похлопал меня по плечу и сказал, что всегда готов к моим услугам, если мне понадобится помощь.

Но в будущем я должен специализироваться либо на Полинезии, либо на Америке и не смешивать двух различных антропологических областей. Он снова склонился над столом.

— Вы забыли это, — произнес он и протянул мою рукопись.

Я бросил взгляд на название: «Полинезия и Америка; исследование доисторических связей». Я сунул рукопись под мышку, уныло побрел вниз по лестнице и, выйдя на улицу, смешался с толпой.

В этот вечер я Отправился в один из тихих закоулков в Гринвич Вилледж[8] и постучался у дверей старого одноэтажного дома. Я любил приходить сюда со своими маленькими проблемами, когда чувствовал, что они начинают лишать меня душевного равновесия.

Щуплый человечек с длинным носом чуть-чуть приоткрыл дверь, а затем с широкой улыбкой на лице распахнул ее настежь и буквально втащил меня в дом. Он провел меня прямо в маленькую кухню и сразу же впряг в работу, заставив носить тарелки и вилки, между тем как он сам удваивал порцию какого-то кушанья, которое, издавая аппетитный запах, жарилось на газовой плите.

— Очень мило, что вы зашли. Как дела?

— Отвратительно, — ответил я. — Никто не хочет читать рукопись.

Он разложил свою стряпню по тарелкам, и мы принялись за еду.

— Похоже на то, — заметил он. — что все, у кого вы были, считают вашу идею преходящей фантазией. Знаете, здесь, в Америке часто сталкиваешься со множеством самых курьезных идей.

— Дело не только в этом, — сказал я.

— Конечно, — согласился хозяин. — И в нашем подходе к вопросу. Они специалисты все без исключения и они не верят в метод работы, который вторгается во все специальности — от ботаники до археологии. Они ограничивают поле своей деятельности, чтобы не разбрасываться и углубленно изучать вопрос во всех подробностях. Современная наука требует, чтобы каждая специальность рылась в своей собственной ямке. Никто не привык заниматься разборкой и сопоставлением того, что добыто из разных ямок.

Он встал и извлек объемистую рукопись.

— Взгляните, — сказал он. — Моя последняя работа об изображении птиц на вышивках китайских крестьян отняла у меня семь лет, но ее сразу приняли для опубликования. В наши дни спрос на монографии.

Карл был прав. Но разрешить проблемы Тихого океана без всестороннего освещения их мне казалось так же невозможным, как разобраться в сложной шахматной позиции, учитывая движения фигур только своего цвета.

Мы убрали со стола, и я стал помогать Карлу вытирать посуду после мытья.

— Из Чикагского университета ничего нет?

— Ничего.

— А что вам сказал сегодня ваш старый приятель в музее?

Я ответил, с трудом подбирая слова:

— Он совершенно не заинтересовался. Он сказал: так как у индейцев были только простые плоты, нечего и думать о том, что они могли открыть острова Тихого океана.

Маленький человечек вдруг с яростью принялся вытирать тарелку.

— Да, — заговорил он наконец. — По правде говоря, мне это тоже кажется практическим возражением против вашей теории.

Я уныло взглянул на маленького этнографа, которого считал своим верным союзником.

— Не поймите меня ложно, — поторопился добавить он. — Я думаю, что вы правы, но вместе с тем все так неясно. Моя работа о вышивках подтверждает вашу теорию.

— Карл, — сказал я, — я абсолютно уверен, что индейцы переплыли Тихий океан на своих плотах, и готов сам построить такой плот и переплыть океан только для того, чтобы доказать, что это возможно.

— Вы с ума сошли!

Мой друг принял это за шутку и даже засмеялся от такой чудовищной мысли.

— Вы с ума сошли! На плоту?

Он не находил слов и лишь смотрел на меня с сомнением, как бы ожидая, что я вот-вот улыбнусь в знак того, что я пошутил.

Он не дождался улыбки. Я понял теперь, что в самом деле никто не согласится с моей теорией из-за того, что между Перу и Полинезией простирается беспредельный океан, для преодоления которого я ничего не мог предложить, кроме доисторического плота.

Карл неуверенно смотрел на меня.

— Теперь мы выйдем и выпьем по стаканчику, — предложил он.

Мы вышли и выпили по четыре.

К концу недели истек срок квартирной платы. В это время я получил письмо из норвежского банка, извещавшее меня в том, что он не может больше переводить мне доллары — валютные ограничения. Я захватил свой чемодан и сел в метро, которое доставило меня в Бруклин. Там я поселился в Доме норвежских моряков, где хорошо и обильно кормили, а цены соответствовали содержимому моего бумажника. Я получил маленькую комнату во втором этаже, но питался вместе со всеми моряками в большой столовой внизу.

Моряки приходили и уходили. Они отличались друг от друга по типу, по росту и по степени трезвости, но у всех у них было одно общее качество — когда они говорили о море, они знали, о чем говорят. Я узнал, что величина волн и бурность моря не зависят от глубины моря и расстояния от берега. Напротив, вблизи от берега штормы часто бывают опаснее, чем в открытом море. На мелководье, вдоль берега, где проходят местные течения или заканчиваются океанские, море часто бывает более бурным, чем вдали от суши. Судно, пригодное для плавания вдоль открытого берега, сможет выдержать и далекое плавание по океану. Я узнал также, что во время бури большие корабли часто зарываются в волны носом или кормой так, что тонны воды обрушиваются на их палубу и, как тростинку, изгибают стальные трубы, между тем как маленькое судно нередко прекрасно выдерживает шторм, потому что оно без труда умещается между волнами и танцует на них, подобно чайке.

Я встретил здесь людей, которые в бурю благополучно спаслись в лодке после того, как их корабль пошел ко дну.

Но о плотах они знали мало. Плот — это не корабль, у него нет ни киля, ни фальшборта. Это просто плавучее средство, на котором спасаются при катастрофе и держатся на воде до тех пор, пока на помощь не подойдет какое-нибудь судно. Впрочем, один из моряков относился с уважением к плотам в открытом море; ему пришлось три недели проплыть на плоту, когда немецкая торпеда потопила его корабль среди Атлантического океана.

— Но вы не можете управлять плотом, — добавил он. — Он движется в сторону и назад или крутится по воле ветра.

Я откопал в библиотеке отчеты, составленные первыми европейцами, побывавшими на тихоокеанском побережье Южной Америки. Там оказалось немало рисунков и описаний больших индейских плотов из бальсового дерева. У них был четырехугольный парус, что-то вроде киля и длинное рулевое весло на корме. Значит, ими можно было управлять.

Проходили недели, а я все еще жил в Доме моряков. Никакого ответа ни из Чикаго, ни из других городов, куда я послал экземпляры своей рукописи. Никто не прочел ее.

Как-то в субботу я собрался с духом и отправился на Уотер-стрит в магазин морских инструментов и карт. Там меня вежливо называли «капитаном», пока я выбирал навигационную карту Тихого океана. Со свернутой в трубку картой под мышкой я сел в пригородный поезд, идущий в Оссининг[9], где в очаровательном загородном доме жила молодая норвежская чета, у которой я постоянно проводил конец недели. Муж был раньше морским капитаном, а теперь заведовал нью-йоркской конторой пароходной компании «Фред Ульсен».

После купания в бассейне для плавания все городские дела были забыты, и когда Амбьерг принесла поднос с коктейлем, мы уселись на лужайке на солнцепеке. Я больше не мог сдерживаться и, расстелив на траве карту, спросил Вильгельма, возможно ли, по его мнению, чтобы люди могли благополучно добраться на плоту из Перу на острова Полинезии.

Несколько опешив, он смотрел больше на меня, чем на карту, но тут же дал утвердительный ответ. У меня словно гора свалилась с плеч: я знал, что все, имеющее отношение к кораблевождению и к плаванию на парусах, было не только специальностью, но и любимым коньком Вильгельма. Я немедленно посвятил его в свои планы. К моему удивлению, он категорически заявил, что это чистейшее безумие.

— Но вы только сейчас сказали, что считаете это возможным, — перебил я.

— Совершенно правильно, — согласился Вильгельм. — Но столь же велики шансы и на то, что дело кончится плохо. Сами вы никогда не плавали на бальсовом плоту и воображаете, что по мановению волшебной палочки он перенесет вас через Тихий океан. Может быть, да, а может быть, и нет. Древние индейцы Перу опирались на опыт поколений. Кто знает, может быть, на каждый плот, переплывший океан, приходилось десять плотов, которые пошли ко дну, а может быть, и сотни на протяжении столетий. Как вы утверждаете, инки выходили в открытый океан целыми флотилиями этих бальсовых плотов. Тогда, если с одним из плотов случалась беда, потерпевших могли подобрать с соседних. Но кто сможет подобрать вас посреди океана? Если даже вы захватите с собой радиостанцию на случай катастрофы, не думайте, что будет легко найти маленький плот среди волн за тысячи миль от берега. Во время шторма вас может смыть с плота, и вы успеете десять раз утонуть, прежде чем кто-нибудь доберется до вас. Лучше уж оставайтесь здесь и ждите, пока у ученых найдется время прочесть вашу рукопись. Напишите еще раз и пошевелите их; это самое лучшее, что вы можете сделать.

— Я уже больше не могу ждать, — у меня скоро не останется ни цента.

— Вы можете переехать к нам. Коль скоро вы уж заговорили об этом, то как предполагаете вы снарядить экспедицию из Южной Америки без денег?

— Легче заинтересоваться экспедицией, чем не прочтенной рукописью.

— Но что это вам может дать?

— Опровержение одного из сильнейших аргументов против моей теории, не говоря о том, что в научных кругах обратят внимание на эту затею.

— Но если дело обернется плохо?

— Тогда я ничего не докажу.

— И тогда вы скомпрометируете вашу собственную теорию в глазах всех, не так ли?

— Может быть. Но, как вы сами сказали, одна из десяти попыток удавалась и до нас.

Из дому вышли дети, чтобы поиграть в крокет, и в тот день мы больше не возвращались к этому вопросу.

В следующую субботу я снова явился в Оссининг с картой под мышкой. А когда я уезжал, на карте была нанесена карандашом длинная линия от берегов Перу до островов Туамоту в Тихом океане. Мой друг капитан потерял надежду отговорить меня, и мы просидели несколько часов за расчетом возможной скорости движения плота.

— Девяносто семь дней, — сказал Вильгельм, — но помните, что это только при теоретических, идеальных условиях, при постоянном попутном ветре и предположении, что плот действительно, как вы думаете, может плыть под парусом. Вы должны положить на путешествие определенно не меньше четырех месяцев и быть готовы к тому, что оно продлится значительно дольше.

— Ладно, — оптимистически ответил я, — будем рассчитывать по меньшей мере на четыре месяца и проделаем плавание за девяносто семь дней.

Маленькая комната в Доме моряков показалась мне вдвое уютнее обычного, когда я в этот вечер вернулся домой и с картой в руках уселся на краю кровати. Я вымерил шагами площадь комнаты с точностью, какая была возможна при наличии кровати и комода. О да, плот должен быть значительно больше. Я высунулся из окна, чтобы взглянуть на далекое звездное небо большого города, которое можно было увидеть лишь прямо над головой между высокими стенами домов. На плоту, если и будет тесно, все же окажется достаточно простора для того, чтобы видеть над собой небо со всеми звездами.

На 72-й западной улице, недалеко от Центрального парка помещается один из самых замкнутых нью- йоркских клубов. Только маленькая, начищенная до блеска медная дощечка с надписью «Клуб путешественников» могла намекнуть прохожим, что в этом доме находится нечто необычное. Но, очутившись внутри, вы как бы совершали парашютный прыжок в какой-то особый мир, отстоявший на тысячи миль от нью-йоркских небоскребов и верениц автомобилей между ними. Когда за вами захлопывается дверь в Нью-Йорк, вы оказываетесь в атмосфере охоты на львов, альпинистских походов и полярных зимовок и в то же время чувствуете себя так, будто находитесь в салоне роскошной яхты, совершающей кругосветное плавание. Трофеи охоты на гиппопотамов и оленей, нарезные карабины, бивни, военные барабаны и копья, индейские ковры, идолы и модели кораблей, флаги, фотографии и карты окружают членов клуба, когда они собираются за обедом или слушают лекцию о далеких странах.

После моего путешествия на Маркизские острова я был избран действительным членом клуба и, как один из самых молодых членов, редко пропускал заседания, если только находился в Нью-Йорке. И вот теперь, когда дождливым ноябрьским вечером я вошел в клуб, меня очень удивил необычайный вид помещения. На полу посреди зала лежал надутый резиновый плот с пакетами аварийного запаса продуктов и всякого рода приспособлениями, а на столах и стенах лежали и висели парашюты, резиновые костюмы, спасательные куртки и полярное снаряжение вперемежку с приборами для перегонки воды и другими любопытными изобретениями. Вновь избранный член клуба, полковник Хаскин из лаборатории снаряжения материальной части военно-воздушных сил, собирался прочесть лекцию и продемонстрировать ряд новых военных изобретений, которые, по его мнению, в будущем могли бы оказаться полезными для научных экспедиций и в северных и в южных широтах.

После лекции началась жаркая и веселая дискуссия. Известный датский полярный исследователь Петер Фрейхен[10], высокий грузный мужчина, встал, скептически тряся своей длинной бородой. Он не верил в эти новомодные изобретения. Однажды во время экспедиции в Гренландию он сам пользовался резиновой лодкой и мешком-палаткой вместо эскимосского каяка[11] и иглу[12], и это чуть не стоило ему жизни. Прежде всего он чуть не погиб во время пурги из-за того, что «молния», скреплявшая полотнища входа, так замерзла, что он не смог даже залезть в палатку. А затем один раз, когда он рыбачил, крючок зацепился за надутую резиновую лодку; лодка была проколота и затонула под ним, как кусок тряпки. Ему и его другу эскимосу удалось на этот раз добраться до берега в каяке, который подоспел им на помощь. Он уверен, что ни один самый талантливый современный изобретатель не может, сидя в лаборатории, придумать что-нибудь лучшее по сравнению с тем, чем пользовались наученные опытом тысячелетий эскимосы у себя на родине.

Дискуссия окончилась неожиданным предложением полковника Хаскина. Действительные члены клуба могут для своих ближайших экспедиций выбрать все, что им угодно из новинок, которые он демонстрировал; единственное условие — они должны по возвращении сообщить в его лабораторию свое мнение об этих вещах. Этого мне и надо было. В тот вечер я последним покинул помещение клуба. Я должен был тщательно осмотреть все это внезапно свалившееся мне в руки новехонькое снаряжение, для получения которого мне достаточно было лишь изъявить свое желание. Это было как раз то, в чем я нуждался, — снаряжение, с помощью которого мы могли бы попытаться спастись, если вопреки ожиданиям наш деревянный плот стал бы обнаруживать признаки разрушения, а других плотов поблизости не окажется.

Наутро, сидя за завтраком в Доме моряков, я все еще был поглощен мыслями о виденном снаряжении, как вдруг хорошо одетый, атлетически сложенный молодой человек подошел со своим завтраком на подносе к моему столу и сел рядом. Мы начали непринужденно болтать; оказалось, что он тоже был не моряком, а дипломированным инженером из Тронхейма, приехавшим в Америку для покупки деталей машин и для практического ознакомления с техникой холодильного дела. Он жил неподалеку и часто приходил поесть в Дом моряков, так как здесь была хорошая норвежская кухня. Он спросил меня, что я делаю, и я вкратце ознакомил его с моими планами. Я сказал, что в том случае, если до конца недели не получу никакого определенного ответа по поводу моей рукописи, я начну готовиться к экспедиции на плоту. Мой собеседник почти не задавал вопросов и слушал с большим интересом.

Через четыре дня мы опять встретились в той же столовой.

— Ну, как вы решили, отправляетесь в путешествие или нет? — спросил он.

— Да, — ответили. — Отправляюсь.

— Когда?

— Как можно скорей. Если я надолго задержусь, из Антарктики задуют штормы, да и на островах наступит пора ураганов. Я должен отплыть из Перу в ближайшие месяцы, но сначала мне нужно достать деньги и организовать все дело.

— Сколько человек будет с вами?

— Я думаю, что всего нужно шесть человек; тогда на плоту нас будет достаточно, чтобы не надоесть друг другу; к тому же это удобное число для четырехчасовых вахт у руля в течение суток.

Несколько секунд он стоял, как будто обдумывая что-то, затем горячо заговорил:

— Черт возьми, как мне хочется поехать с вами! Я мог бы взять на себя технические измерения и метеорологические наблюдения. Конечно, вы должны будете подкрепить свой эксперимент точными измерениями силы и направления ветров, течений и величины волн. Не забудьте, что вам предстоит пересечь огромные пространства океана, о которых практически ничего не известно, так как они находятся в стороне от обычных морских путей. Такая экспедиция, как ваша, может провести интересные гидрографические и метеорологические исследования: я смогу с пользой применить свои знания термодинамики.

Я ничего не знал об этом человеке, кроме того, о чем могло сказать его открытое лицо. Оно могло сказать о многом.

— Идет, — произнес я. — Мы отправляемся вместе.

Его звали Герман Ватсингер. Он был такой же горе-моряк, как и я.

Несколько дней спустя я привел Германа в качестве моего гостя в Клуб путешественников. Там мы сразу же наткнулись на полярного исследователя Петера Фрейхена. Фрейхен обладал счастливым свойством никогда не теряться в толпе. Высокий и широкий, как дверь сарая, со всклокоченной бородой, он казался посланцем бескрайной тундры. Его окружала какая-то особая атмосфера — словно он все время идет по следу медведя-гризли.

Мы подвели его к большой карте, висевшей на стене, и рассказали о нашем плане переплыть Тихий океан на индейском плоту. Он широко раскрыл свои мальчишеские голубые глаза, отчего они стали совершенно круглыми, и все время дергал себя за бороду, слушая наш рассказ. Потом он топнул своей деревянной ногой об пол и потуже затянул ремень.

— Проклятие! Я хотел бы, ребята, отправиться с вами!

Старый путешественник по Гренландии наполнил наши кружки пивом и принялся рассказывать о своей вере в суда первобытных народов, в способность этих людей передвигаться по суше и по морю, применяясь к природным условиям. Ему самому приходилось спускаться на плоту по большим сибирским рекам и, плавая на корабле вдоль арктических берегов, тащить на буксире плоты местных жителей. Рассказывая, он дергал себя за бороду и в заключение выразил уверенность, что мы получим от нашего путешествия большое удовольствие.

Благодаря горячей поддержке Фрейхена дело завертелось с устрашающей скоростью, и вскоре о нем заговорила скандинавская печать. Уже на следующее утро раздался сильный стук в дверь моей комнаты в Доме моряков. Меня звали к телефону в нижний коридор. В результате разговора в тот же вечер Герман и я позвонили у подъезда одного из домов в фешенебельном квартале Нью-Йорка. Нас принял прекрасно одетый молодой человек в лакированных домашних туфлях и шелковом халате поверх синего костюма. Он производил впечатление чуть ли не неженки, когда, прижимая к носу надушенный платок, просил извинения за свою простуду. Однако мы знали, что этот парень прославился в Америке своими подвигами в качестве летчика во время войны. Кроме невозмутимого на вид хозяина, там были еще два энергичных молодых журналиста, обуреваемых жаждой деятельности и идеями. Одного из них мы знали как талантливого корреспондента.

За бутылкой хорошего виски наш хозяин объяснил, что заинтересовался нашей экспедицией. Он предложил раздобыть необходимые средства при условии, что мы примем на себя обязательство писать о путешествии в газеты, а по возвращении совершить поездку по разным городам с лекциями. К концу свидания мы договорились и выпили за успешное сотрудничество между теми, кто финансирует экспедицию и кто участвует в ней. Теперь все экономические проблемы должны были быть разрешены; ими займутся наши компаньоны, и мы можем больше не беспокоиться. Герман и я должны сейчас же приступить к подбору экипажа и снаряжения, построить плот и отправиться в путь до наступления периода штормов.

На следующий день Герман уволился с работы, и мы всерьез взялись за дело. При посредстве Клуба путешественников я уже успел заручиться согласием исследовательской лаборатории материальной части военно-воздушных сил снабдить нас всем, что я попрошу; руководители лаборатории считали, что такая экспедиция, как наша, прекрасно подходит для испытания их снаряжения. Это было хорошее начало.

Теперь наши важнейшие задачи состояли в том, чтобы найти четырех подходящих людей, готовых отправиться с нами на плоту, и раздобыть продовольствие для путешествия.

Подбирать людей, которым предстояло вместе плавать по океану на плоту, нужно было очень тщательно. Иначе после месячного пребывания в открытом море могли бы возникнуть всякие неприятности и ссоры. Я не хотел комплектовать команду плота из моряков: они вряд ли знали больше нас о том, как надо управлять плотом, а впоследствии, если бы нам удалось довести дело до конца, могли бы начаться разговоры, что мы достигли успеха, возможно, лишь потому, что были лучшими моряками, чем древние строители плотов в Перу. Все же на плоту следовало иметь одного человека, который умел бы, во всяком случае, пользоваться секстантом и отмечать наш курс на карте; это было необходимо для научных отчетов.

— Я знаю художника, — сказал я Герману. — Это высокий, здоровенный парень, который умеет играть на гитаре и брызжет весельем. Он окончил мореходное училище и несколько раз плавал вокруг света до того, как засел дома с кистью и палитрой. Я знаю его с детства, и мы часто совершали с ним туристские походы по горам на родине. Я напишу ему; я уверен, что он приедет.

— Он вполне подойдет, — согласился Герман, — а затем нам нужен человек, знакомый с радио.

— С радио! — в ужасе воскликнул я, — на черта оно нам сдалось? Ему не место на доисторическом плоту.

— Неверно, это мера предосторожности, которая не повредит вашей теории, если нам не придется посылать сигналы бедствия и просить о помощи. А радио нам понадобится для передачи метеорологических наблюдений и других сведений. К тому же мы не сможем использовать радио для приема предупреждений о штормах, так как для этой части океана таких предупреждений не бывает, а если бы и были, какую пользу смогут они принести нам на плоту?

Его доводы постепенно сломили все мои возражения, которые были основаны главным образом на моей нелюбви ко всяким кнопкам и крутящимся ручкам.

— Как это ни странно, — признался я, — но у меня большие знакомства с людьми, имеющими отношение к радиосвязи на большие расстояния. Во время войны я был зачислен в подразделение радиосвязи — «по специальности», должно быть. Я обязательно напишу Кнуту Хаугланду и Торстейну Робю.

— Вы с ними знакомы?

— Да. С Кнутом я впервые встретился в Англии в 1944 году. Англичане наградили его орденом за участие в парашютном десанте, который предотвратил попытки немцев создать атомную бомбу: он был радистом в группе участников Сопротивления, совершившей диверсионный акт по уничтожению в Рьюкан запасов тяжелой воды[13]. Когда я встретился с ним, он только что вернулся с другой операции в Норвегии; гестапо накрыло его с тайным передатчиком, спрятанным в дымоходе родильного дома в Осло. Нацисты его запеленговали, и все здание было окружено немецкими солдатами с пулеметами против каждой двери. Фемер, начальник гестапо, сам находился во дворе, ожидая, когда приволокут Кнута. Но приволокли его собственных людей. Кнут с помощью револьвера пробился от чердака до подвала, а оттуда — на задний двор и исчез за больничной стеной, преследуемый градом пуль. Я встретился с ним на секретной станции в старинном английском замке, он вернулся для организации подпольной связи между сотней передающих станций в оккупированной Норвегии.

Сам я только что закончил парашютную практику, и мы собирались вместе спрыгнуть в Нордмарке, около Осло. Но как раз в это время русские вступили в район Киркенеса, и небольшой норвежский отряд был направлен из Шотландии в Финмаркен на смену, если можно так выразиться, целой русской армии. И я был послан туда. Там я встретился с Торстейном.

В тех местах была еще настоящая арктическая зима, и северное сияние мерцало на звездном небе над нами. День и ночь стояла кромешная тьма. Когда мы проходили по пепелищам сожженного района Финмаркена, посиневшие от холода и закутанные в меховую одежду, из маленькой хижины, расположенной в горах, вылез веселый парень с голубыми глазами и жесткими светлыми волосами. То был Торстейн Робю. В начале войны он убежал в Англию и прошел там курс обучения; потом его тайно перебросили в Норвегию, куда-то под Тромсё. Он скрывался с маленьким передатчиком где-то вблизи от линкора «Тирпиц» и в течение десяти месяцев ежедневно сообщал в Англию обо всем, что происходило на борту корабля. Он отправлял донесения ночью, присоединяя свой тайный передатчик к приемной антенне, установленной немецким офицером. Его регулярными донесениями и руководствовались английские бомбардировщики, которые в конце концов покончили с «Тирпицем».

Торстейн убежал в Швецию, оттуда опять перебрался в Англию, а затем с новым радиопередатчиком спрыгнул на парашюте в тылу у немцев в пустынном районе Финмаркена. Когда немцы отступили, он оказался у нас в тылу и вышел из своего убежища, чтобы помочь нам своей маленькой радиоустановкой, так как наша мощная радиостанция была выведена из строя миной. Готов держать пари, что и Кнуту и Торстейну надоело сейчас болтаться дома, и оба они будут рады отправиться в небольшую прогулку на деревянном плоту.

— Напишите и предложите им, — посоветовал Герман.

Итак, я написал короткие письма, без всяких прикрас, Эрику, Кнуту и Торстейну:

«Собираюсь переплыть Тихий океан на деревянном плоту в подтверждение теории о том, что острова Южного моря были заселены из Перу. Не хотите ли принять участие? Я гарантирую только бесплатный проезд до Перу и до островов Южного моря и обратно: во время путешествия вы найдете хорошее применение своим техническим талантам. Отвечайте немедленно».

На следующий день от Торстейна пришла такая телеграмма:

«Еду. Торстейн».

Двое других также сообщили о своем согласии.

В качестве шестого участника мы намечали то одного, то другого, но всякий раз возникали какие-нибудь препятствия. Тем временем Герману и мне надо было заняться вопросом о продовольствии. Мы не собирались во время путешествия питаться вяленым мясом лам или сушеными клубнями кумара[14], так как не имели в виду доказать, что когда-то мы сами были индейцами. Мы намеревались испытать возможности и свойства плота инков, его пригодность к плаванию в море и грузоподъемность и выяснить, удастся ли ему — с нами на борту — благополучно переплыть по воле стихий океан и добраться до Полинезии. Наши предшественники индейцы могли, конечно, прожить на плоту на сушеном мясе и рыбе и сушеных клубнях кумара, так как этими продуктами они питались и на берегу. Но мы предполагали выяснить, повторив их путешествие, удавалось ли им во время плавания по океану добывать для себя свежую рыбу и пользоваться дождевой водой. Что касается нашего собственного питания, то я рассчитывал на простой полевой рацион, знакомый нам по войне.

Как раз в это время в Вашингтон приехал новый помощник норвежского военного атташе. Я исполнял обязанности его заместителя, когда он командовал ротой в Финмаркене, и знал, что это был «огненный смерч», который с бешеной энергией брался за решение любой задачи, поставленной перед ним. Бьёрн Рёрхолт принадлежал к тому типу людей, которые чувствуют себя совершенно растерянными, если, покончив с одним трудным делом, они не принимаются сразу за новое.

Я обрисовал ему в письме наше положение и попросил его пустить в ход свой тонкий нюх и разузнать, не найдется ли в управлении снабжения американской армии какого-нибудь человека, с которым можно было бы установить связь. Шансы на успех заключались в том, что военная лаборатория разрабатывала новые полевые рационы, которые мы могли бы испытать, как мы собирались испытать снаряжение для лаборатории военно-воздушных сил.

Два дня спустя Бьёрн позвонил нам по телефону из Вашингтона. Он переговорил в отделе внешних связей американского военного министерства, и там были не прочь узнать, в чем дело. С ближайшим поездом Герман и я выехали в Вашингтон.

Мы застали Бьёрна в его кабинете в военной миссии.

— Думаю, все будет в порядке, — сказал он. — Нас примут в отделе внешних связей завтра, как только мы получим соответствующее письмо от полковника.

«Полковник» — это был Отто Мунте-Кос, норвежский военный атташе. Узнав, в чем дело, он отнесся к нам очень доброжелательно и охотно согласился дать соответствующее рекомендательное письмо.

Когда на следующее утро мы пришли за письмом, он неожиданно встал и заявил, что лучше будет поехать ему с нами. В автомобиле полковника мы покатили к Пентагону, самому большому зданию в мире, где находятся управления военного министерства. Полковник и Бьёрн в полной парадной форме сидели спереди, а Герман и я устроились сзади и смотрели сквозь переднее стекло на огромное здание Пентагона, возвышавшееся на площади перед нами. Это грандиозное здание с тридцатью тысячами чиновников и с двадцатью шестью километрами коридоров должно было стать местом предстоящего «совещания по вопросу о плоте» с высокопоставленными представителями военного министерства. Никогда ни раньше, ни впоследствии не казался Герману и мне наш плот таким безнадежно маленьким.

После бесконечных странствий по лестницам и коридорам мы добрались до дверей отдела внешних связей и вскоре, окруженные офицерами в новой, с иголочки, форме, сидели за большим столом красного дерева; председательское место занимал сам начальник отдела внешних связей.

Суровый, широкий в кости офицер со значком Уэст-Пойнтской академии[15], важно восседавший у конца стола, долго не мог сообразить, какое отношение может иметь американское военное министерство к нашему деревянному плоту. Но хорошо продуманная речь полковника и благоприятное впечатление, произведенное нашими ответами на град вопросов, заданных сидевшими вокруг стола офицерами, постепенно склонили его на нашу сторону, и он с интересом прочел письмо из лаборатории снаряжения материальной части военно-воздушных сил. Потом он встал, отдал своему штабу лаконичное распоряжение оказать нам помощь в соответствующих инстанциях и, пожелав нам пока что удачи, покинул комнату, где происходило совещание. Когда дверь за ним закрылась, молодой штабной капитан прошептал мне на ухо:

— Готов держать пари, вы получите все, что вам нужно. Это очень напоминает небольшую военную операцию и вносит какое-то разнообразие в нашу ежедневную канцелярскую рутину мирного времени; к тому же это даст возможность как следует, методически испытать снаряжение.

Отдел связей немедленно договорился о встрече с полковником Льюисом из экспериментальной лаборатории главного интендантского управления, и меня с Германом отвезли туда на автомобиле.

Полковник Льюис оказался приветливым великаном с фигурой спортсмена. Он тотчас вызвал к себе сотрудников, руководивших опытами в различных областях. Все они отнеслись к нам очень дружелюбно и немедленно предложили кучу всякого снаряжения, которое было бы желательно подвергнуть тщательному испытанию. Они превзошли все наши самые смелые ожидания, когда начали перечислять почти все, что только могло нам понадобиться, — от полевых рационов до мази от загара и не боящихся сырости спальных мешков. Затем они повели нас осматривать все эти предметы. Мы пробовали особые рационы в прекрасной упаковке; мы видели спички, которые зажигались и после того, как их опускали в воду, новые образцы примусов и бидоны для воды, резиновые мешки, специальную обувь, кухонную утварь и плававшие ножи и множество других вещей, необходимых для экспедиции.

Я взглянул на Германа. У него был вид примерного мальчика, который ходит с богатой тетей по магазину кондитерских изделий. Высокий полковник шел впереди, демонстрируя все эти восхитительные вещи, а когда обход был закончен, сотрудники лаборатории записали, что нам необходимо и сколько. Я думал, что сражение уже выиграно, и мечтал только о том, чтобы поскорее очутиться у себя в гостинице и, приняв горизонтальное положение, спокойно и мирно все обдумать. Тут высокий приветливый полковник неожиданно произнес:

— Ну, теперь надо пойти потолковать с шефом; он должен решить, можем ли мы дать вам все это.

Я почувствовал, что у меня оборвалось сердце. Итак, мы должны опять начать все сначала и снова пустить в ход свое красноречие, а одно небо знает, что за тип этот «шеф».

Оказалось, что шеф был офицер небольшого роста, державшийся чрезвычайно серьезно. Когда мы вошли к нему, он, сидя за письменным столом, окинул нас проницательным взглядом своих голубых глаз. Он предложил нам сесть.

— Ну, что хотят эти господа? — резко спросил он полковника Льюиса, не сводя с меня глаз.

— О, кое-какую мелочь, — поспешно ответил Льюис. Он в общих чертах объяснил суть нашей просьбы, а начальник терпеливо слушал, не шевельнув пальцем.

— А что они могут дать нам взамен? — спросил он, не проявляя никаких признаков удивления.

— Ну, — примирительно сказал Льюис, — мы надеемся, что участники экспедиции, вероятно, смогут дать отзыв о пригодности новых видов продовольствия и некоторых предметов снаряжения в тех тяжелых условиях, в каких они будут ими пользоваться.

Чрезвычайно серьезный офицер за письменным столом с лишенной всякой аффектации медлительностью откинулся в кресле, все еще не спуская с меня взгляда; я почувствовал, что проваливаюсь сквозь глубокое кожаное кресло, когда он холодно сказал:

— Я совершенно не понимаю, как могут они дать нам что-нибудь взамен.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Полковник Льюис поправлял свой воротничок, никто из нас не произнес ни слова.

— Впрочем, — неожиданно снова заговорил начальник, и теперь в уголках его глаз промелькнула легкая усмешка, — смелость и предприимчивость также идут в счет. Полковник Льюис, пусть они получат все!

Чуть не задыхаясь от восторга, я сидел в автомобиле, который вез нас домой в гостиницу, как вдруг на Германа напал припадок судорожного смеха.

— Вам нехорошо? — с беспокойством спросил я.

— Нет, — ответил он, беззастенчиво смеясь, — но я подсчитал, что в продовольственных рационах, которые мы получим, будет шестьсот восемьдесят четыре банки ананасов, а это мое любимое блюдо.

Нужно сделать тысячу дел, и почти все — одновременно, чтобы шесть человек, деревянный плот и его груз своевременно очутились в определенном месте на перуанском побережье. А в нашем распоряжении три месяца и у нас нет лампы Аладдина.

Мы полетели в Нью-Йорк с рекомендательным письмом от отдела связей и встретились с профессором Бэре из Колумбийского университета. Он был председателем Комитета географических исследований военного министерства, и он нажал те кнопки, с помощью которых Герман, наконец, получил все ценные инструменты и аппараты, необходимые для научных измерений.

Затем мы полетели в Вашингтон, чтобы повидать адмирала Гловера из Гидрографического института морского министерства. Добродушный старый морской волк созвал всех своих офицеров и, познакомив их с Германом и мною, указал на висевшую на стене карту Тихого океана:

— Эти молодые люди интересуются нашими новейшими картами. Помогите им!

Колеса завертелись дальше, и английский полковник Ламсден созвал совещание британской военной миссии в Вашингтоне, чтобы обсудить наши дальнейшие задачи и шансы на благоприятный исход предприятия. Мы получили кучу хороших советов и набор английского снаряжения, которое было доставлено на самолете из Англия, чтобы мы испытали его во время путешествия на плоту. Английский военный врач оказался рьяным поборником таинственного «акульего порошка». Нам достаточно будет высыпать в воду несколько щепоток порошка, если акула станет слишком нахальной, и она тотчас же исчезнет.

— Сэр, — вежливо спросил я, — мы можем положиться на этот порошок?

— Ну, — улыбаясь, произнес англичанин, — это именно то, что мы хотим выяснить!

Когда времени в обрез и приходится заменять поезд самолетом, а ноги автомобилем, тогда бумажник быстро становится тонким, как засушенный лист. После того как мы истратили деньги, полученные от продажи моего обратного билета в Норвегию, нам пришлось отправиться к нью-йоркским друзьям-компаньонам, чтобы привести в порядок финансовые дела. Там нас ждало неожиданное разочарование. Финансовый директор лежал в постели с температурой, а двое его товарищей были бессильны, пока он не поправится. Они не отказывались от нашего финансового соглашения, но в данное время они ничем не могли помочь. Они попросили нас на некоторое время отложить все дело — напрасная просьба, так как мы были не в состоянии остановить бесчисленные колесики, которые уже завертелись на полную скорость. Теперь мы могли думать только о том, как бы не свалиться; останавливаться или тормозить было слишком поздно. Наши приятели-компаньоны согласились ликвидировать синдикат, чтобы дать нам возможность действовать быстро и независимо от них.

И вот мы идем по улице, а в карманах у нас по-прежнему пусто.

— Декабрь, январь, февраль, — считал Герман.

— На худой конец, март, — добавил я, — но в марте мы обязательно должны отплыть!

Все представлялось нам неопределенным, но одно было нам ясно. Наше путешествие имело серьезную цель, и мы не желали, чтобы нас ставили на одну доску с акробатами, которые спускаются по Ниагаре в пустых бочках или высиживают 17 дней на верхушке флагштока.

— Только не быть в зависимости от фирм, торгующих жевательной резинкой или кока-кола, — заявил Герман.

В этом вопросе мы были совершенно согласны.

Мы могли раздобыть норвежские кроны, но по эту сторону Атлантического океана они не решали проблемы. Мы могли обратиться с просьбой о субсидии, но вряд ли нам дали бы ее на доказательство спорной теории; в конце концов именно поэтому мы затеяли путешествие на плоту. Вскоре мы убедились, что ни газетные тресты, ни отдельные меценаты не решаются вложить деньги в предприятие, которое сами они и все страховые общества считали самоубийственным; но если мы вернемся живыми и невредимыми, тогда все будет по-иному.

Положение было довольно мрачным, и в течение многих дней мы не видели никакого выхода. Тогда на сцене снова появился полковник Мунте-Кос.

— Вы на мели, ребята, — сказал он. — Вот для начала чек. Я могу подождать, пока вы вернетесь с островов Южного моря.

Еще несколько человек последовали его примеру, и вскоре полученных нами взаймы сумм оказалось достаточно, чтобы мы могли снова взяться за дело без помощи посредников и других коммерсантов. Пора было лететь в Южную Америку и приступить к постройке плота.

Древние перуанские плоты строились из бальсового дерева, которое в сухом состоянии легче пробки. Бальсовые деревья растут в Перу, но только далеко от побережья, за Андами; поэтому во времена инков мореплаватели добирались вдоль берега до Эквадора и там рубили огромные бальсовые деревья у самого Тихого океана. Мы собирались поступить так же.

В наше время путешественник сталкивается с coвершенно иными проблемами, чем во времена инков. В нашем распоряжении автомобили, и самолеты, и бюро путешествий; но чтобы дело не оказалось слишком легким, у нас зато имеются препятствия, называемые границами, на которых не в меру ретивые стражи с медными пуговицами проверяют вашу личность, перерывают ваш багаж и мучают вас бесконечными анкетами, если вы благополучно пройдете все предварительные испытания. Страх перед этими людьми с медными пуговицами заставил нас прийти к выводу, что мы не можем высадиться в Южной Америке с ящиками и чемоданами, полными странных вещей, и, вежливо раскланявшись, попросить на ломаном испанском языке разрешения построить плот и отплыть на нем. Нас, наверно, упрятали бы в тюрьму.

— Нет, — сказал Герман, — мы должны иметь официальное разрешение.

Один из наших приятелей из ликвидированного триумвирата был корреспондентом при Организации Объединенных Наций; он отвез нас туда на автомобиле. Когда мы вошли в большой зал заседаний, где представители всех народов сидели рядом на скамьях, все молча слушали горячую речь черноволосого русского, который стоял перед огромной картой мира, висевшей на стене. Эта сцена произвела на нас сильное впечатление.

Нашему приятелю-корреспонденту удалось во время перерыва завладеть одним из делегатов Перу, а затем одним из представителей Эквадора. Сидя в вестибюле на мягком кожаном диване, они внимательно выслушали наш проект переплыть океан с целью подтвердить теорию о том, что создатели древней цивилизации на их родине были первыми людьми, достигшими островов Тихого океана. Оба обещали информировать о нашем плане свои правительства и гарантировали нам содействие, когда мы прибудем в Перу и Эквадор. Проходивший через приемную Трюгве Ли, услышав, что мы его соотечественники, подошел к нам, и кто-то предложил ему отправиться с нами на плоту. Но для него было достаточно бурь и на суше. Помощник секретаря Организации Объединенных Наций, доктор Бенхамин Коен из Чили, известный археолог-любитель, дал мне письмо к президенту республики Перу, который был его личным другом. В вестибюле мы встретили также норвежского посла Вильгельма фон Мюнте-Моргенстьерне, который с этого времени оказывал экспедиции неоценимую помощь.

Итак, мы купили два билета и полетели в Южную Америку. Когда четыре мощных мотора заревели один за другим, мы, совершенно обессиленные, откинулись в глубоких креслах. Трудно выразить словами то чувство облегчения, какое мы испытывали при мысли о том, что с первой частью программы покончено и что теперь мы движемся прямо навстречу приключениям.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.