Глава 2 На пути к Тассили
Глава 2 На пути к Тассили
Несколько месяцев спустя после известия об открытии Бренана я оказался на ледяном ветру в глубине каньона Имихру. Тассили с его дикой красотой, несомненно, стоил Ахаггара. Я испытал на себе притягательную силу этого края. Его причудливый рельеф напоминает лунную поверхность. Это впечатление создается оголенными разломами почвы, похожими на трещины на корке свежеиспеченного хлеба, — природе вздумалось придать глыбам песчаника самые фантастические формы. Массив Тассили — это своеобразный мир, одна из жемчужин Сахары. Он, пожалуй, в некоторых отношениях красивее, а его гигантские каньоны и загроможденные каменными осыпями ущелья грандиозней столь прославленного Ахаггара. В сопровождении проводника-туарега я за восемь дней прошел от военного поста Форт-де-Полиньяк до Джанета, расположенных соответственно к югу и северу от массива. Этот переход позволил мне составить первое представление о массиве в целом.
В Джанете я встретился с лейтенантом Бренаном. Он показал мне папку с зарисовками, сделанными им недавно в вади Джерат. Однако в Джерат мне удалось поехать только несколько месяцев спустя вместе с географом Перре, ныне президентом Географического общества. Известный ученый, профессор Готье просил меня захватить Перре с собой в Форт-де-Полиньяк и быть его проводником.
Мы были восхищены тем, что увидели в Джерате. Во время моих прошлых поездок по Сахаре мне не раз доводилось заниматься изучением петроглифов, но я никогда не встречал ничего более оригинального и прекрасного. Профессор Готье, несколько ранее посетивший нижнюю часть вади, окрестил его по названию реки в Центральной Франции Сахарским Везером[11], и это совсем не преувеличение. Тысячи наскальных изображений покрывают оба каменистых берега вади, который тянется вплоть до Феццана.
Поднявшись на возвышенные участки каньона, мы увидели гораздо больше, чем наши предшественники. Неожиданно путь нам преградила заброшенная пальмовая роща — оазис Нафег. Дикие пальмы были настолько опутаны и переплетены лианами, что, казалось, мы очутились в глубине девственного леса.
— Нам здесь ни за что не пройти, — заметил мой компаньон. — Лучше уж пойти в обход.
— Пройдем, поверьте мне! — возразил я. — Только наберитесь терпения!
Начинаю топором прокладывать путь через густые заросли, но не так-то легко одолеть крепкие стебли лиан и пальмовые стволы. Руки у меня в крови, одежда изорвана шипами в клочья, но я не прекращаю работы и расчищаю проход метр за метром. Наконец путь свободен. Берем верблюдов за поводья, и наша процессия кое-как пробирается по проложенной тропинке. Вечером разбиваем лагерь на самом верхнем уступе каньона, где никогда еще не бывал ни один европеец. На ужин жарим рыбу, выловленную в соседнем озерке. Ее там так много, что она клевала на кусочки фиников, насаженные на привязанный к веревочке крючок, который мы сделали из простой булавки.
Наши усилия оказались не напрасными. Мы обнаружили в нишах, защищенных от непогоды, прекрасные петроглифы и росписи, выполненные красной охрой.
Посещение Джерата произвело на меня большое впечатление. При виде этих высокохудожественных произведений доисторического искусства я понял, какой огромный интерес представляют они для археологии. Их красота увлекала меня все больше и больше. Позднее я занялся исследованием пещер, расположенных севернее Джанета, где, по сообщениям Бренана, была обнаружена наскальная живопись. За несколько месяцев я исколесил Тассили вдоль и поперек и увидел массу наскальных изображений. Я сделал так много зарисовок, что мои запасы бумаги были вскоре полностью исчерпаны. Бренан сам прекрасно рисовал, однако все наши зарисовки были жалкими уменьшенными копиями: они давали только приблизительное представление об изображениях и, что особенно важно, абсолютно не воспроизводили гармонии красок из охры, которыми пользовались доисторические художники. Отныне меня преследовала одна идея: приехать когда-нибудь сюда с группой художников и сделать точные копии, сохранив масштабы и краски оригиналов. Только тогда эти шедевры станут достоянием не единиц, а всех, кому никогда не придется побывать в Тассили, ученых, художников, широкой публики.
Я продолжал обследование Тассили. Это, правда, обошлось нам очень дорого: четыре верблюда — наш основной капитал, необходимый для продолжения изысканий, подохли, не выдержав изнурительных переходов по камням, по местам, совершенно лишенным пастбищ.
Прошли годы. Различные дела вынудили меня выехать в другие районы Сахары. Началась война, и я был мобилизован в кавалерию в Ахаггаре. Только в 1954 году мы с Бренаном вновь встретились в марокканской деревне, где он поселился, дослужившись до чина полковника. Мы вернулись к моему старому проекту, чрезвычайно заинтересовавшему моего учителя Брейля. Я принялся за его осуществление по возвращении из экспедиции на юг Орана, где занимался изучением большого ансамбля наскальных изображений доисторического периода. Мне удалось создать группу из четырех художников и одного фотографа. Художники были с Монпарнаса; один из них дважды побывал в Сахаре, и они сами "завербовали" друг друга. Я показал им копии изображений, сделанные во время прошлых экспедиций, и рассказал о предстоящей работе. Воодушевленные моим планом, они единогласно решили принять в ней участие. Некоторые сведения о каждом из них позволят судить о причинах, объединивших всех нас в этой увлекательной экспедиции.
Жорж Ле Пуатевен, 43 лет. Выпускник Парижской академии изящных и прикладных искусств. Несколько раз бывал в Северной Африке. Он совершил даже поездку по Тассили, откуда привез много прекрасных рисунков, выполненных гуашью. Оригинал, страстно любящий море (следствие его нормандского происхождения) и по аналогии — Сахару (тоже ветер и уединение). На Монпарнасе и в Сахаре известен только под именем Джо.
Клод Гишар, 23 лет. Греноблец. Бывший питомец Академии художеств в Гренобле и Париже. Специалист по фрескам, принимал участие в росписи многих церквей в районе Альп. Тип подмастерья художника с бородкой и длинными волосами, с виду благодушен. Настолько чувствителен, что ему делается дурно при виде убиваемой на его глазах мухи, что, увы, потом случалось довольно часто (16 месяцев в Тассили излечили его). Великий труженик и не менее великий курильщик трубки.
Жак Виоле. Его 20-летие праздновали в Тассили. Парижанин, бывший ученик Училища прикладного искусства. До нашей экспедиции расписывал глиняную посуду "а ля Пикассо" в Валлори. Особые приметы: рост 1,92 метра, размер обуви 46. Вырос несколько быстрее, чем следовало. Слишком молод, чтобы иметь прошлое.
Джанни Фрассати, 23 лет, итальянец. Бывший ученик Миланской академии художеств. Некоторое время жил в Париже. Очень талантливый художник-портретист. Был одним из группы художников, которым позировала Джина Лоллобриджида. Неплохо заработал на портрете этой красивой артистки, продав его одному из ее поклонников. Однако это не мешало ему — неблагодарный! — предпочитать Софи Лорен. Сложен, как зеркальный шкаф, рост 1,87 метра, вес около 105 килограммов. Надеется стать изящным, что произойдет неизбежно. В Париже он делил с Клодом Гишаром мастерскую и трапезу, состоящую обычно из спагетти.
Филипп Летелье, около 20 лет. Парижанин. Фотограф и кинооператор экспедиции. Получив воспитание в школе Наткина, фотографировал тысячи парижских детишек. Это — "ветеран" экспедиции. Во всяком случае так считает он сам.
Мне очень хотелось бы внести в список имя моего товарища Бренана, но за месяц до нашего отъезда он умер во время сердечного приступа у меня на руках. Все произошло в течение нескольких минут. Я очень тяжело пережил эту ужасную потерю, положившую столь неожиданный конец нашей 20-летней сахарской дружбе.
Подготовка к экспедиции заняла несколько месяцев. Нам нужно было продумать все до мелочей: экспедиции в течение нескольких месяцев предстояло жить и работать, переезжая с места на место в труднодоступной, совершенно пустынной местности. Прежде всего — проблема экипировки членов экспедиции. Нужно было учесть очень резкие колебания температуры — от плюс 50 °C в тени летом до минус 10 °C зимой.
Не менее важно было решить вопрос о техническом снаряжении. Для предстоящей работы требовались складные лестницы, столы и разные принадлежности для рисования, запас бумаги (700 квадратных метров), краски, кинокамеры, фотоматериалы и т. д. Размер столов для рисования был очень велик — 4,8 метра, и, когда я ввел в курс дела Брейля, он воскликнул, воздев руки к небу: "Но как вы доставите весь этот груз в Тассили?" Наконец, нужно было подумать о снабжении, а это означало тысячи вещей, жизненно необходимых для экспедиции: от пенициллина и консервного ножа до машинки для стрижки волос. Весь этот груз, весом 3 тонны, был сложен в одной из комнат Музея Человека[12]. Нужно было переправить эти 3 тысячи килограммов за 4 тысячи километров, и притом, если возможно, даром — в целях экономии наших средств. Мне удалось добиться этого благодаря содействию знакомого судовладельца.
Брейль, крупнейший знаток доисторического искусства, хотел принять участие в экспедиции, но, к сожалению, вынужден был отказаться от этого плана из-за преклонного возраста и большой занятости. Тем не менее он оказал нам большую моральную (а впоследствии и материальную) поддержку. Должен сознаться, что без него мы никогда не смогли бы преодолеть все препятствия, возникавшие на нашем пути. Он потратил много сил, представляя экспедицию в Париже, и можно сказать, что мы всегда ощущали его присутствие. С каждой почтой мы получали от него весточку, и сам он всегда был в курсе наших дел. Экспедицию опекал Музей Человека. Его директор, профессор Валуа, и заместитель директора, доктор Пале, пользуясь своим влиянием, всеми силами поддерживали мои планы, дружески и внимательно следили за их осуществлением. По ходатайству членов этнологической секции нам оказал материальную поддержку также Национальный научно-исследовательский центр.
В конце января 1956 года мы покинули Париж, чтобы несколько дней спустя оказаться в городе Алжире. В то время как наш трехтонный багаж грузили на военный грузовик, самолет одним махом доставил нас из алжирского аэропорта Мэзон-Бланш в Джанет.
В Алжире в последний момент к экспедиции присоединилась Ирен Монтандон, получившая диплом специалиста по берберскому языку и стремившаяся пожить среди туарегов, язык которых она изучала. В течение трех месяцев она была членом нашей экспедиции, взяв на себя большой труд исполнять обязанности ее секретаря.
Отныне живописный оазис Джанет у подножия Тассили и расположенный там военный пост остаются для нас единственной точкой соприкосновения с цивилизованным миром. Отсюда ежемесячно нам должны доставлять продовольствие.
20 февраля 1956 года у борджа[13] Джанет стояло 30 верблюдов, переданных в наше распоряжение начальником военного поста капитаном Росси. Меня связывала с ним 20-летняя дружба, еще со времен моей первой ходки в Тассили в 1934 году.
Пять погонщиков верблюдов — уроженцев Джанета, проводник-туарег и двое слуг составляют наш обслуживающий персонал. Идут последние приготовления к отъезду: мои товарищи нетерпеливо суетятся, несколько растерявшись при виде множества разнообразной поклажи, которую следует водрузить на спины вьючных животных. Верблюды ревут, жуют жвачку и отравляют воздух своим зловонным дыханием. Погонщики размещают тюки, натягивают веревки, осыпая друг друга бранью: каждый старается взвалить на своих верблюдов самые небольшие ящики, оставляя большие на долю других. Мне хорошо знакома подобная "музыка", и постепенно я навожу порядок в этой суматохе. Однако понадобилось еще полдня, прежде чем все было готово и наш караван наконец тронулся.
Попасть на плато Тассили, возвышающееся над Джанетом на 500–700 метров, можно по одному из четырех перевалов. К сожалению, единственно доступным для вьючных верблюдов оказался самый дальний из них. Нам пришлось идти до места первой длительной стоянки в обход, что отняло у нас 8 дней. Привалы устраивались каждый вечер. Мы не научились еще правильно укреплять грузы, нужно было освоить искусство езды на верблюдах, и немало прошло времени, прежде чем все стало на свои места. На протяжении всего пути мы не разбивали палаток и спали под открытым небом. Мало-помалу все научились спать в спальных мешках, пользоваться надувными матрацами и находить укромное местечко среди тюков, спасаясь от ледяного ветра.
Стоянки доисторического человека в районе Тассили-Аджер
Ирен Монтандон взяла на себя обязанности интенданта и командовала на кухне. Все отдают должное новому образу жизни, полному особой прелести. Любимым развлечением по утрам и вечерам стало кормление полдюжины цыплят, которых мы везли в клетке. Со временем они должны угодить в кастрюлю, но два из них погибли от холода, и слуги чуть было их не выбросили. Мои товарищи энергично запротестовали. Ведь в конце концов это просто мороженое мясо! Несмотря на явное неодобрение слуг, рагу из цыплят показалось нам отменно вкусным. Мы, во всяком случае, остались довольны.
О трех днях похода по равнине мы вспоминаем, как о прекрасной прогулке. Но вот начинается подъем на перевал Ассакао, который нам предстоит преодолеть. Первый ночлег пришлось устроить на очень живописном, но слишком открытом для ледяных ветров каменистом цирке[14]. Это была одна из самых тяжелых ночей за всю нашу экспедицию. Мы напялили толстые свитера и пуховые анораки[15]. Вид фляжки с коньяком, извлеченной нашим интендантом из сумки и пущенной по кругу, вызвал на наших лицах подобие улыбки. Немного подкрепившись кипящим бульоном, приготовленным в полной темноте, мы нырнули в свои спальные мешки и не вылезали из них до самого утра. Окоченевшим, со слезящимися глазами верблюдам пришлось гораздо хуже, чем нам.
На следующий день, к двум часам пополудни, выходим к самому трудному участку перевала. Нам предстоит серьезное испытание. Мне издавна знакома эта дорога, и я предугадываю те трудности, которые неизбежно возникнут на нашем пути. Погонщики распределяют между собой верблюдов, и восхождение начинается. Нагруженные верблюды цепочкой медленно пробираются среди осыпающихся каменных обломков. Иногда их приходится понукать и даже бить, что наши туареги с успехом и делают. Вскоре слышны только крики погонщиков. Подъем становится все круче и круче, нагромождения камней — все больше, и бедные животные задыхаются от напряжения. Дальнейший путь превращается для них в восхождение на Голгофу: многие падают, поклажа скатывается под откос. Люди собираются вокруг упавшего животного, поднимают его, вновь нагружают. Но едва один верблюд становится на ноги, падает другой. Все потеряли голову. Наш проводник — туарег Серюи, возглавляющий погонщиков и слуг и пользующийся среди них непререкаемым авторитетом, трудится не жалея сил. Он появляется там, где особенно тяжело, кричит, не умолкая ни на минуту, и работает совершенно героически. Нужны нечеловеческие усилия, чтобы поднимать и вновь взваливать на спины верблюдов тюки, свалившиеся на тропу, где может пройти лишь один человек! Дойдем ли мы когда-нибудь до перевала? Животные уже выбились из сил. Я замечаю на камнях многочисленные следы крови: у всех верблюдов копыта и наколенные мозоли ободраны об острые обломки скал. Валится и сильно разбивается верблюд, нагруженный столами. Этому бедняге, вероятно, уже не удастся больше подняться.
Столы для рисования представляют особую ценность, поэтому нельзя допустить повторения подобного случая. Приходится прибегнуть к крайнему средству: решаю распределить столы между людьми. Теперь начинается наше восхождение на Голгофу. Перевала еще не видно, а каменистая тропинка неумолимо круто вздымается перед нами. Опоражниваются один за другим бурдюки с водой, быстро тают индивидуальные запасы таблеток глюкозы. Тем не менее настроение у отряда бодрое. Верблюды продолжают падать. Новые грузы взваливаются на спины людей, но все держатся молодцом, и я теперь уверен в удачном исходе экспедиции. В пять часов вечера вся поклажа оказывается наконец на перевале. Люди совершенно изнурены. Я иду замыкающим, тащу за поводья своего верблюда и одновременно подталкиваю едва живого старого верблюда, которого тянет за собой Ле Пуатевен.
Преодолеваем последние десять метров, и вот я уже любуюсь великолепной панорамой, открывающейся с перевала. Вдруг один из верблюдов оступается и, не удержав равновесия, катится вниз по склону, пока его не задерживает куча камней. Верблюд чуть было не увлек за собой меня, но я успеваю отскочить в сторону. Совершенно измученные, мы общими усилиями втаскиваем бедное животное за хвост и ноги и ставим его на вершину перевала. Если бы не опасность потерять верблюда, эта сцена могла показаться смешной. Несчастный верблюд дрожит, но, видимо, доволен тем, что не сложил своих костей на дне ущелья.
У нашего сентиментального Клода Гишара слезы на глазах, он отворачивается от этого зрелища. Ничего, ему придется еще не то увидеть. День еще не кончился. Снова нужно навьючивать верблюдов, укреплять грузы и идти к ближайшему вади со скудным, но спасительным пастбищем. Ночь наступает внезапно. В пути отряд разбивается на несколько групп, и мы бредем в полном мраке, почти не ориентируясь и натыкаясь на камни. Но вот замечаем огонь, разожженный Серми — он уходил вперед на разведку. Все собираются вместе.
Дует ледяной ветер, и каждый пытается укрыться среди тюков или занять место у огня. В молчании догрызаем сухие финики, которые нам дали туареги. В эту ночь никого из нас не нужно было убаюкивать.