Б. А. Смысловский и оперативная разведка германского вермахта

Б. А. Смысловский и оперативная разведка германского вермахта

В мае 1941 г. Б. А. Смысловский, возглавлявший штаб Варшавского подотдела РОВСа, вместе со своим начальником, генерал-майором В. А. Трусовым прибыл в Берлин для обсуждения с председателем Объединения русских воинских союзов (ОРВС) генерал-майором A. A. фон Лампе вопроса об участии русских эмигрантов в войне на стороне Гитлера. Встреча, как считает историк С. И. Дробязко, побудила фон Лампе подготовить 21 мая 1941 г. обращение на имя генерал-фельдмаршала фон Браухича о предоставлении в распоряжение германского командования всех сил ОРВС. Немцы ответили отказом, однако фон Лампе не опустил руки: им был выпущен приказ по объединению, разрешавший членам организаций действовать в сложившейся обстановке самостоятельно, «поддерживая… с ним регулярную связь». Глава ОРВС также поручил Смысловскому ведение переговоров с представителями генштаба сухопутных сил вермахта о привлечении белоэмигрантов в немецкую армию[196].

Существует точка зрения, согласно которой приказ генерала фон Лампе, разрешавший эмигрантам воевать на стороне Германии, многие чины ОРВС якобы проигнорировали, и на службу к немцам пошло меньшинство[197]. Данная позиция, на наш взгляд, не совсем объективно отражает реальную картину Большинство членов ОРВС четко представляли, какая приближается война, и многие вполне искренне желали поскорее оказаться на Восточном фронте, чтобы бороться против большевиков.

Процесс подключения белогвардейцев к войне на Востоке оказался непростым. Многие нацистские чиновники об этом не хотели и слышать. Так, 30 июня 1941 г. состоялось совещание представителей министерства иностранных дел, отдела верховного командования вермахта по зарубежным проблемам, главного управления войск СС и управления внешнеполитических связей НСДАП. Обсуждались вопросы, касавшиеся разработки общих директив относительно рассмотрения заявлений иностранных добровольцев, желающих воевать против Советского Союза. В итоге было принято решение не принимать заявлений от чехов и русских[198].

Участники совещания считали помощь вермахту со стороны русских нецелесообразной. Утверждалось также, что СССР мог использовать факт присутствия белоэмигрантов в германских вооруженных силах в пропагандистских целях — якобы немцы собираются восстановить в России старые порядки, — а это, по мнению партийных и государственных чиновников, могло только усилить сопротивление Красной армии[199].

Тем не менее, в НСДАП, в Министерстве занятых восточных областей и в германском военном ведомстве нашлось немало сотрудников, видевших в сотрудничестве с эмигрантами пользу. В ряде случаев сами немцы первыми шли на контакт. По утверждению американского исследователя Альберта Ситона, в мае 1941 г. начальник отдела «Иностранные армии Востока» (Fremde Heere Ost) полковник В. Кинцель, отвечавший за сбор разведывательной информации для ОКХ, пригласил бывших русских офицеров, чтобы обсудить вопрос об обеспечении вермахта переводчиками с русского, и большая часть приглашенных ответила на предложение согласием[200].

Действительно, если вопрос вооруженного участия эмигрантов в войне на Восточном фронте первое время встречал возражения со стороны нацистов, то немецкие разведывательные органы, уже давно и плодотворно использовавшие эмигрантов в своих целях, непосредственно перед началом войны с СССР еще более активно стали привлекать русские кадры (а также и представителей других народов, населявших Советский Союз).

В любом случае, вопреки распространенному мнению, русские эмигранты без особого труда могли включиться в работу (пропагандистскую, разведывательную, диверсионную и т. п.) на оккупированных территориях, разумеется, при условии изъявления лояльности в отношении нацистских властей. Исследователь С. Г. Чуев справедливо отмечает по этому поводу: «Все измышления и указания гитлеровского руководства о недопущении эмигрантов к борьбе на Восточном фронте попросту игнорировались инстанциями на местах. Армейские структуры, органы абвера и СД активно использовали белоэмигрантов в своих целях»[201].

Вербовку эмигрантов для работы в интересах СС и абвера осуществляли, в частности, Управление русских беженцев (Vertrauenstelle f?r Russische Fluchtinge) генерала В. В. Бискупского и созданное по его «образу и подобию» Управление делами русских эмигрантов во Франции (Vertrauensstelle der Russischen Emigranten in Frankreich)[202]. К выполнению этой задачи подключился и ряд эмигрантских организаций, в первую очередь — НТСНП, о чем уже говорилось выше.

С началом войны Б. А. Смысловского под псевдонимом фон Регенау направили в отдел «1 C» при штабе группы армий «Север». Поначалу он занимался сбором развединформации, а также выполнял обязанности переводчика в звании зондерфюрер «К» (соответствовало чину капитана)[203]. По другой версии, Смысловский имел чин майора вермахта уже в июне 1941 г.[204] После войны бывший начальник штаба 1-й Русской национальной армии полковник С. Н. Ряснянский по этому поводу злорадно замечал, что Смысловский якобы «сумел убедить немецких коллег, что чин гвардии штабс-капитана русской службы соответствует чину майора вермахта»[205]. По мнению авторов, свидетельство Ряснянского является инсинуацией: если бы Смысловский стал бы столь топорно дурачить немцев, его бы отстранили от дел, а это совершенно не входило в планы энергичного и настойчивого эмигранта.

Зима 1941–1942 гг., Эстония. Майор Хольмстон и водитель обер-ефрейтор Вебер

Исследователь В. И. Голдин считает, что Смысловский был произведен в майоры после того как добился разрешения на формирование русского учебно-разведывательного батальона (о чем мы расскажем ниже)[206]. Согласно еще одной версии, майорское звание Смысловский получил, когда возглавил зондерштаб «Р» (март 1942 г.)[207].

Оказавшись в войсках, Смысловский активно включился в борьбу на невидимом фронте. На Бориса Алексеевича замыкались различные агентурные каналы. Должность, которую он занимал, по-видимому, позволяла ему играть серьезную роль при штабе командующего группой армий «Север» генерал-фельмаршала фон Лееба. Недаром, в чекистских документах подчеркивалось: «Всей разведывательной работой Северного фронта до июля 1942 г. руководил фон Регенау, который затем якобы уехал в германский штаб, в Берлин»[208].

Отдел «1 C» штаба группы армий «Север», в котором служил Смысловский, с августа 1941 г. дислоцировался во Пскове (ул. Лазаретная, дом № 2). Подразделение возглавлял полковник Кипп. Сотрудники Киппа руководили отделами «1 C» соединений и объединений, располагали разветвленной сетью агентов, добывавших информацию. Проводилась целенаправленная и системная вербовка среди всех слоев населения, но в первую очередь среди пленных бойцов и командиров РККА[209].

Отдел контролировал заброску агентуры и радиофицированных групп на советскую территорию, в зависимости от обстановки мог напрямую ставить задачи разведчикам и диверсантам. В функции подразделения входило создание негласных агентур и резидентур, особенно в местах расположения объектов военной значимости, чтобы своевременно обезвреживать террористов и саботажников и обеспечивать бесперебойное снабжение и связь армейских соединений и объединений. На подчиненных Киппа, помимо всего прочего, возлагались обязанности по выявлению и ликвидации подпольных групп и партизанских отрядов, по проведению радиоигр и пеленгации, сохранению военной тайны и противодействию большевистской пропаганде.

В оперативном подчинении у отдела находились 104-я, 204-я и 304-я абверкоманды, которые развернули свою деятельность против соединений и частей Ленинградского, Волховского, Северо-Западного и Калининского фронтов. Тесное взаимодействие сложилось между отделом и абверкомандой-104 (начальник — майор Гемприх, позывной — «Марс»; команда прибыла в г. Псков в сентябре 1941 г.). Это подразделение вело разведку в прифронтовой полосе и в тылах советских войск, используя агентов, подготовленных в разведшколах Варшавы, Валги, Стренчи, Мыза-Кумны, Летсе, Кейла-Юа, Пскова и др. К слову, в составе абверкоманды-104 находилась абвергруппа-111, более чем на три четверти укомплектованная русскими эмигрантами, подготовленными в Мишенской и Брайтенфуртской разведшколах (русские там составляли большинство до января 1944 г., затем ставка была сделана на литовцев)[210].

Через некоторое время Смысловский пришел к выводу, что есть реальная возможность сформировать из эмигрантов специальное подразделение, которое бы занималось сбором дополнительной разведывательной информации о противнике. По сути, речь велась о школе по подготовке разведчиков и диверсантов для действий в советском тылу[211]. На базе школы должны были в последующем развертываться другие русские национальные части. «Основная мысль при создании этих батальонов заключалась в том, — объяснял читателям газеты «Суворовец» С. К. Каширин, — что под предлогом организации специальных учебных разведывательных батальонов майор фон Регенау приобретал возможность создания первичного ядра русской вооруженной силы»[212].

Предложения Смысловского заинтересовали вышестоящее командование, и вскоре он был командирован в Генеральный штаб сухопутных сил. В ходе прямых переговоров с представителями ОКХ офицер добился положительного решения — ему позволили создать учебный разведывательный батальон (Lehrbataillon f?r Feind-Abwehr und Nachrichtendienst). При этом Смысловский заявил: «Мы — русские, и нас интересует только борьба с СССР»[213].

24 сентября 1941 г. при штабе группы армий «Север» завершилось формирование первой русской добровольческой части на Восточном фронте. В этот день на торжественном построении личного состава на территории Валгской разведшколы майор Регенау обратился к солдатам и офицерам со словами: «Каждый, кто сюда пришел, должен работать для России. Я работаю в штабе фронта, вы будете работать на передовой, и, работая, вы должны понимать, что служите России, и ваша победа принесет возрождение Великой Национальной России»[214].

Спустя годы Хольмстон-Смысловский вспоминал: «Почти десять лет тому назад под небом прекрасно-суровой Эстонии с трехцветным национальным флагом был выстроен первый, сформированный во время Второй мировой войны, русский батальон и мною была брошена ему идея и приказ — после почти двадцатидвухлетнего перерыва начать снова с оружием в руках борьбу за освобождение и восстановление великой, национальной Третьей России»[215].

Организация батальона осуществлялась в тылу 18-й армии вермахта (583-й тыловой район). Основу части составили эмигранты, а точнее — «…кадры РОВСа, т. е. кадры российских офицеров и солдат, бывших участников Первой мировой и Гражданских войн…»[216], а также члены РОНДа и РНСД[217]. На все командные должности Смысловский поставил лично преданных ему людей, преимущественно из Генерал-губернаторства и протектората Богемия и Моравия. Среди них были и офицеры, привлеченные им на работу в абвер после 22 июня 1941 г. (от 10 до 20 человек[218]).

В это же время Смысловскому, вероятно, стало известно о провалах некоторых агентов-эмигрантов, заброшенных в советский тыл по другим каналам немецкой военной разведки. Исследователь Д. П. Каров (настоящее имя — Д. П. Кандауров; в годы войны — сотрудник абвера, служивший в разведорганах группы армий «Север») отмечал: уже на первом этапе войны выяснилось, что эмигранты «в областях СССР работать не могут»[219].

Это свидетельство подтверждается некоторыми фактами. Так, посланные в качестве агентов в сентябре 1941 г. трое русских эмигрантов были обнаружены и ликвидированы в окрестностях г. Луга советской контрразведкой так как, пойдя в баню, они забыли снять свои нательные золотые кресты. По аналогичным причинам из 11 агентов, направленных в начале сентября 1941 г. в район Нарвы, в течение месяца погибло восемь человек[220].

Учитывая данные факты, Смысловский, по всей видимости, взялся за подготовку «своего войска» с удвоенной силой. Кроме того, он сосредоточил внимание на отборе подходящих кадров из числа пленных бойцов и командиров РККА, и за счет них пополнил свой батальон.

Следует подчеркнуть, что сотрудники абвера и СД с самого начала войны посещали лагеря для военнопленных и там отбирали подходящих кандидатов. В основном это были лица, согласившиеся сотрудничать с немецкой разведкой, негативно настроенные к советской власти, перебежчики, не желавшие воевать в Красной армии, и те, кто дал ценные показания при пленении. Все кандидаты проверялись, причем предварительное «прощупывание» людей могло осуществляться еще в лагере, где красноармейцы пребывали в самых жутких условиях. Вербовщики принимали в расчет и то, кем был человек по профессии в довоенное время, каковы его морально-психологические и волевые качества. Приоритет чаще всего отдавался радистам, связистам и саперам и вообще тем, кто обладал достаточным кругозором[221].

Стоит отметить и то, что подбором кадров занимался лично Хольмстон. После войны он вспоминал, что «через мои руки прошло 4 генерала, несколько сот командного офицерского состава и более 60 000 рядовых бойцов советской армии»[222].

Отобранных кандидатов изолировали от остальных военнопленных, и под охраной немецких солдат или вербовщиков направляли в специальные проверочные лагеря или непосредственно в разведывательно-диверсионные школы.

Методы при вербовке, как пишет специалист по германским спецслужбам С. Г. Чуев, применялись самые разнообразные, начиная от подкупа и заканчивая провокациями и угрозами. Кандидата, например, могли подвергнуть аресту за действительные или мнимые проступки, а затем предлагали «искупить свою вину» добросовестной работой против большевиков. Часть кандидатов, вызывавшая подозрения у вербовщиков, проходила дополнительную проверку на «благонадежность» — в качестве агентов-контрразведчиков, карателей и полицейских. Те, кто успешно ее проходил, подписывали бумаги о добровольном сотрудничестве с немецкой разведкой, давали о себе исчерпывающую биографическую информацию и приводились к присяге на верность Рейху. Завербованные лица получали псевдонимы, под которыми они числились в разведшколах[223].

«Смысловцы» проходили подготовку в школах, подконтрольных штабу «Валли» и его периферийных структур, представленных на оккупированной территории СССР абверкомандами и абвергруппами. Параллельно с этим, при АСТ «Остланд» («АНСТ-Ревал», «АНСТ-Ковно», «АНСТ-Минск»), звене абвера, независимом от штаба «Валли», действовали свои разведшколы, где также обучались русские. Так, «АНСТ-Ревал», формально подчинявшийся АСТ «Остланд», вел работу самостоятельно, контактируя с военными разведчиками из группы армий «Север», и предоставлял для них подходящих агентов[224].

«Крупнейшим поставщиком кадров для воинства Смысловского, — отмечает С. Г. Чуев, — являлась Варшавская разведшкола абвера, бывшая в то время своеобразной "академией" по подготовке русскоязычной агентуры и радистов для работы в советском тылу». Школа подчинялась штабу «Валли» и до середины лета 1943 г. размещалась в Сувалках, около станции Милостна (21 км восточнее Варшавы, номер полевой почты — 57219). Школа располагала мощной материальной базой, двумя учебно-тренировочными лагерями. Учебная программа была насыщенной, включала в себя массу практических и теоретических занятий, опиравшихся на передовые разработки в области шпионажа и диверсии. Поэтому в Сувалки часто приезжали для ознакомления с опытом представители немецких спецслужб. Штат инструкторов и преподавателей был подобран из кадровых разведчиков и контрразведчиков, в большинстве своем немцев. Впрочем, в школе также преподавали белоэмигранты и коллаборационисты из числа советских военнопленных, в частности — бывший генерал-майор РККА Борис Стефанович Рихтер (псевдонимы «Рудаев», «Мусин Иван Иванович»)[225].

В Варшавской разведшколе на двух отделениях (разведка ближнего и глубокого тыла, т. е. тактическая и оперативная), могло обучаться до 350 человек. Обучение велось от 2 до 6 месяцев, в зависимости от потребностей в агентуре и способностей учащихся. Курсантов отбирали в лагерях для военнопленных в гг. Хаммельбурге, Данциге, Седлеце, Замостье, Кельцах, Холме, Ковеле, Виннице и Ченстохове. Комплектованием учебных групп занимался начальник школы, майор абвера Моос (псевдоним «Марвиц»)[226].

Формирования Смысловского также пополнялись из разведшкол, находившихся в городах Валга и Стренчи. Значительное количество русских разведчиков, например, готовила Валгская школа (находилась на границе Латвии и Эстонии, номер полевой почты — 18232), ее организовали в сентябре 1941 г. начальник абверкоманды-104 майор (затем — подполковник) Гемприх и капитан Шеллер. В целях прикрытия школа, имевшая два отделения — разведчиков и радистов, действовала под видом курсов по подготовке служащих вспомогательной полиции для оккупированных районов СССР и условно именовалась «Русская колонна», или Учебный лагерь-104 (Schullager-104). Руководил школой подполковник фон Ризе (псевдоним «Рудольф»).

В августе 1942 г. в Стренчи организовали новое отделение школы. Из Валги туда перевели часть преподавателей и всех разведчиков, прошедших предварительное обучение, радистов, завершивших учебу в местечке Белое озеро, и разведчиков из школ АСТ «Остланд», дислоцировавшихся в Кейла-Юа, Мыза-Кумна и Летсе[227].

В первые месяцы существования Валгской школы в ней обучались агенты из русской эмигрантской молодежи, завербованные в Польше представителем Русского фашистского союза (РФС) В. М. Бондаровским (в дальнейшем он являлся сотрудником Зондерштаба «Р»), постоянно проживавшим в Варшаве.

Часть агентов, подготовленных в школе, после обучения была оставлена в Валге в качестве преподавателей, остальные в составе групп переброшены в тыл Красной армии. Затем в школе обучались агенты из военнопленных, успевшие послужить в лагерной полиции, а также из коллаборационистов и репрессированных коммунистами лиц[228].

В Валгской школе был установлен следующий распорядок дня.

Подъем — 7.00

Физическая зарядка — 7.05—7.20

Туалет —7.20—7.45

Завтрак — 8.00—8.30

Начало занятий — 9.00–12.45

Обед и отдых — 13.00–15.00

Продолжение занятий — 15.00–17.00

Свободное время — 17.00–19.00

Ужин — 19.00–19.45

Отбой — 23.00

Курсантам предоставлялись увольнения в город в четверг, субботу и воскресенье до 22.00. Кроме того, по субботам курсанты увольнялись на целые сутки, последние в эти дни заводили обширные знакомства с гражданским населением, преимущественно с женщинами[229].

В школе поддерживалась строгая дисциплина. Разведчики находились на казарменном положении, проживая по 4—10 человек в комнате или в отдельном доме. За проступки применялись различные меры наказания — например, иногда провинившиеся должны были преодолеть искусственное препятствие, в то время как по ним вел огонь из пистолета немецкий солдат.

При школе работала библиотека, большинство книг было антисоветского и нацистского содержания, но были также произведения Толстого, Тургенева, Некрасова и других классиков русской литературы. В свободное время устраивались коллективные чтения книги И. Л. Солоневича «Россия в концлагере», пропагандистской литературы и прессы.

Разведчиков в обязательном порядке заставляли исполнять популярные советские песни, предписывалось называть друг друга товарищами. Все это прививалось курсантам, чтобы они не отвыкали от условий и быта военнослужащих РККА.

Периодически в школу приезжали армейские пропагандисты и делали доклады о международном положении и непобедимости вермахта. Для закрепления этой информации демонстрировались выпуски германского еженедельного кинообозрения (Die Deutsche Wochenschau). Практиковались также православные богослужения, обычно завершавшиеся призывами к восстановлению государственности России.

Весь личный состав разведшколы был обмундирован в форму латышской армии (после обучения бойцов и командиров батальона переодевали в немецкую полевую форму). На левых рукавах кителей и шинелей курсанты носили нашивки с изображением российского триколора, к головному убору (летом пилотка, зимой — шапка-ушанка) крепилась кокарда бывшей русской армии[230].

После войны о жизни Валгской школы в идиллических тонах рассказывал капитан Георгий Петрович Неронов на страницах «Суворовца»:

«Я впервые в командировке в городе В., находящемся на границе Латвии и Эстонии. Здесь недавно открыта наша первая школа особого назначения.

Школа находится на латвийской стороне и расположена вдоль пограничной улицы по обеим ее сторонам. Курсанты в группах по несколько человек расквартированы в отдельных домиках. Всюду чистота и порядок. Вот перерыв от занятий. Курсанты вываливают на улицу подымить махорку и поделиться впечатлениями.

Видна дисциплина и подтянутость. В глаза бросается и ласкает сердце трехцветный бело-сине-красный значок на левом рукаве мундира курсантов. В центральной части расположения на плацу четко раздаемся команда курсовых офицеров, проводящих строевые занятия. То здесь, то там быстро проходит дежурный с повязкой на рукаве или вестовой с бумагами. Слышно, как где-то работает аппарат Морзе.

Жизнь бьет ключом. Откуда-то издали доносится залихватская солдатская песня. Это третья рота возвращается с полевых занятий. Песнь чарует. Невольно останавливаешься. Наконец, выходит из-за поворота. Впереди запыленной роты идут запевалы, по обеим сторонам улицы бегут толпы детишек, пытаясь шагать в ногу.

Смотришь и не веришь. Неужели это возможно было создать в такое короткое время? Неужели это не сон?»[231]

В программу обучения разведчиков Валгской школы входило изучение следующих дисциплин.

1. Агентурная разведка.

2. Контрразведка и ее деятельность.

3. Организация и структура Красной армии.

4. Топография.

5. Политинформация.

Агенты, готовившиеся к переброске, под руководством преподавателей теоретически и практически — выходом в поле — изучали организацию сбора сведений о частях противника, наблюдение за передвигающимися войсками, методы преодоления переднего края обороны, способы обхода сторожевых постов, секретов, ухода от погони.

Занятия по контрразведке сводились к ознакомлению с методами деятельности органов НКВД — НКГБ.

Курсанты самостоятельно разрабатывали легенды по даваемым им заданиям. В результате к выпуску из школы каждый агент умел разрабатывать свою легенду, причем освоение этих предметов в значительной степени облегчалось тем, что преподавательский состав школы в большинстве своем состоял из бывших командиров РККА[232].

Перед выходом на задание каждая труппа уточняла легенду, разрабатывала содержание ответов в случае задержания советскими контрразведчиками, и определяла, что необходимо для успешного выполнения поставленной задачи:

а) что нужно узнать об армии противника для немецкого командования;

б) какие нужны документы;

в) должность и звание;

г) какое потребуется снаряжение;

д) как объясняться при задержании на передовой, в 1–2, 4–5, 15–20 км от линии фронта и в глубоком тылу;

е) какие методы и способы нужно применить, чтобы выполнить задание.

Подготовленные к заброске разведчики и диверсанты получали усиленное питание, спиртные напитки, имели возможность отлучаться из школы и общаться с гражданским населением. Перед самой заброской на советскую сторону устраивались банкеты, на которых произносились хвалебные речи в честь Гитлера и Третьего рейха. На такие банкеты приглашались женщины из близлежащих населенных пунктов, однако их круг был очень ограничен.

Агенты, успешно выполнившие задания, награждались медалями «За храбрость» и «За заслуги» для восточных добровольцев или Железными крестами. Был также установлен порядок: за выполнение двух заданий агент получал возможность поступить вольноопределяющимся в одну из немецких частей, с правом проживания на частной квартире. Кроме того, удачливым разведчикам и диверсантам разрешалось жениться, при этом свадебные процедуры субсидировались руководством школы. Так, было разрешено поступить в немецкую часть агенту Лобовскому (Лобанов Николай Николаевич, 1919 года рождения, уроженец Орловской области), дважды побывавшему за линией фронта. Лобанов остался жить в Валге, женился на местной жительнице Жуйкиной, причем на свадьбе присутствовали ряд агентов, начальник школы капитан Шеллер, лейтенант Шиллинг, комендант школы Гофман и др. Аналогичное право получили агенты Л. Л. Павлов и Каине (псевдоним «Каин»)[233].

Осенью 1941 г. благодаря инициативе Смысловского было организовано от двух до четырех батальонов. Их личный состав был поставлен на все виды довольствия, отправлен на обучение и вооружен. Батальоны вошли в состав подчинявшейся штабу «Валли««Северной группы», которая вела тактическую и оперативную разведку в тылу РККА. Каширин замечал: «… разведка велась этими частями лишь для удовлетворения немецкой амбиции, основная же деятельность была — сколачивание кадров для будущих российских Вооруженных сил»[234].

В конце 1941 г., по утверждению K. M. Александрова, Смысловского назначили инспектором шести учебно-разведывательных русских батальонов (russisches Lehrbataillon)[235]. По мнению С. И. Дробязко и Ю. С. Цурганова, до начала 1942 г. майор фон Регенау организовал 12 батальонов, находившихся на разных участках Восточного фронта[236].

Но, думается, процесс формирования такого количества частей занял бы больше времени, так как речь шла о личном составе разведывательных школ. «Первый школьный батальон, — отмечал Каширин, — в течение 1941—42 гг. развернулся в 12 школьных батальонов, охватывая постепенно своей системой весь германский Восточный фронт»[237]. И. А. Дугас и Ф. Я. Черон, рассматривая данный вопрос, отмечают, что создание 12 батальонов Смысловский завершил к зиме 1942–1943 гг.[238] Доктор наук П. М. Полян, также касавшийся этой темы, пишет: «в 1943 году Хольмстон-Смысловский завершил формирование… дивизии»[239].

Численность соединения достигала 10 тыс., а по другим данным, — даже 20 тыс. человек. По некоторым оценкам, 85 % военнослужащих составляли военнопленные солдаты и офицеры РККА, а 15 % — эмигранты[240]. «Конец 1941 г., как и последующие годы войны, — подчеркивал Каширин, — вызвали большой прилив в эти батальоны русских, украинцев, татар, кавказцев и многих других из СССР. Новая эмиграция представляла 85 % нашего наличного состава»[241].

Среди «смысловцев» сложились товарищеские отношения. Эмигранты быстро наладили контакт с «бывшими подсоветскими бойцами» (среди которых даже встречались бывшие сотрудники НКВД), и все они, объединенные общей идеей «освобождения Матери Родины», горели желанием бороться за нее до конца. «Здесь развивался русский национальный флаг, — не без гордости вспоминал Каширин, — возрождались традиции старой Русской императорской армии, преподавались русская история, пелись старые русские и добровольческие песни, и на каждом шагу подчеркивалось красота и величие русской культуры»[242]. Батальоны Смысловского «явились местом встречи военно-национальных кадров старой эмиграции с военными кадрами новой эмиграции из Советского Союза и служили объединяющими центрами русского военного национального единства. Политически эти батальоны были очагами, перевоспитывающими свои кадры в едином русском национальном духе»[243].

Касаясь данного вопроса, авторы пришли к следующим выводам. Под батальонами, о которых ведется речь в статьях соратников Хольмстона по Суворовскому союзу, надо понимать разведывательные школы абвера, действовавшие на оккупированной территории Прибалтики, а также в других областях СССР, занятых немецкими войсками. Первоначально, о чем не раз говорил Смысловский в своих публикациях, речь шла о школах «Северной группы», куда входили Валга и Стренчи, Вихула, Балдона, Вано-Нурси, Мыза-Кумна, Летсе, Вяцати, Приедайне, Кейла-Юа. В последующем к ним добавились разведшколы, действовавшие в тыловых районах групп армий «Центр» и «Юг». Цифры, отражающие численность личного состава, находившегося под началом Смысловского, начиная с осени 1941 г., вероятно, отражают количественные данные по разведчикам и диверсантам, подготовленным в разведшколах, а затем привлеченных к разведывательной деятельности на Восточном фронте. Какие отношения сложились в разведшколах между эмигрантами и бывшими пленными красноармейцами, сказать трудно. Однако если Смысловскому удалось наладить механизм подготовки агентов, то внутренний климат в разведывательных школах вполне мог быть именно тем, каким он представлен в воспоминаниях С. К. Каширина.

Немецкие разведчики, безусловно, знали, какие идеи распространяются среди «смысловцев», но, видимо, закрывали на это глаза, считая данный вопрос не столь существенным в тот момент, когда перед абвером стояли другие, куда более важные задачи, которые требовали своего решения. Одна из них — участившиеся нападения партизан на тыловые коммуникации германских войск, и особенно группы армий «Север».

Надо сказать, что в Ленинградской области, на территории которой в течение 33 месяцев вела боевые действия северная группировка вермахта, почти с самого начала войны развернулось сильное подпольное и партизанское движение. С конца июня и до середины июля 1941 г. главное командование Северо-Западного направления и Ленинградский горком партии взяли на себя подготовку командных и политических руководителей, формирование партизанских отрядов и определение задач для них в масштабах Северного и Северо-Западного фронтов.

24—28 июня первыми были сформированы 12 диверсионных групп из студентов и преподавателей Ленинградского института им. Лесгафта. К сентябрю 1941 г. обкомы и райкомы партии и комсомола сформировали, ввели в действие и продолжали руководить операциями 227 партизанских отрядов и небольших диверсионных групп из обученных добровольцев общим числом 9000 человек. В августе и сентябре два фронта забросили в германский тыл 67 таких отрядов общей численностью 2886 человек и расформировали оставшиеся, пополнив их участниками только что созданные истребительные отряды и дивизии народного ополчения[244].

Всего в Ленинградской области в 1941 г. было создано и вступило в борьбу шесть партизанских бригад, шесть полков, четыре батальона и 200 отдельных отрядов (общее число отрядов составило около 400). Партизанские силы области, созданные в начальный период войны, насчитывали около 14 тыс. человек (по данным В. Хаупта — 18 тыс.)[245].

Ленинградский обком партии назначил тройку во главе с областным секретарем Г. Х. Бумагиным для руководства партизанскими операциями. Позже, 27 сентября, Ленинградский фронт и партия издали совместную директиву, учредив Ленинградский штаб партизанского движения (ЛШПД) — первый региональный орган такого типа в РСФСР — в составе М. Н. Никитина (начальник штаба), П. Н. Кубаткина, М. Ф. Алексеева и П. П. Евстигнеева[246].

Первые партизанские отряды совершили ряд акций саботажа и диверсий в июне и июле. Так, диверсионные группы студентов института им. Лесгафта в июле взорвали железнодорожную насыпь на участке Луга — Сиверская. В конце июля и в августе 5-й Ленинградский партизанский полк уничтожил 40 грузовиков и автомобилей на шоссе Псков — Луга, взорвал Псковско-Покровскую железнодорожную ветку, нанес ущерб станции Локоть и подготовил много ограниченных засад. В июле отряд студентов Ленинградского университета разрушил железнодорожный мост через реку Игольная на участке Шапки — Тосно и нанес урон нескольким составам[247].

Наиболее значительные партизанские действия в конце июля — начале августа 1941 г. происходили на южных подступах к Ленинграду. Здесь 2-я партизанская бригада под командованием Н. Г. Васильева заняла и удерживала Белебелку, Ашевск и Дедовичи, которые вместе с прилегающими районами стали одним из первых «партизанских краев». Второй бригадой была занята территория протяженностью 120 км с севера на юг и 90 км с востока на запад, непосредственно граничащая с окрестностями населенных пунктов Дно, Старая Русса, Бежаницы и Холм (общая площадь около 11 тыс. кв. км). На протяжении августа партизаны успешно отражали попытки немцев прорвать оборону и оккупировать край, в октябре и ноябре были восстановлены сельсоветы, колхозы, 53 школы и многие пункты медицинской помощи в районе[248].

Советские партизаны создали большие проблемы для 18-й и 16-й армий. Почти все дороги, находившиеся в их тылу, подвергались налетам и нападениям. Действия партизан затрудняли и управление войсками. Генерал-фельдмаршал фон Лееб, который ранее часто совершал поездки в штабы армий, корпусов и даже дивизий, для того, чтобы на месте решать неотложные вопросы, счел за благо, опасаясь партизан, прекратить эти поездки, несмотря на то, что обычно его сопровождал большой вооруженный эскорт[249].

Командование сухопутных сил Германии, обеспокоенное действиями партизан в тылу группы армий «Север», особенно 16-й армии, потребовало от Лееба принять все зависящие от него меры по уничтожению «бандитов». Одновременно оно направило на северный участок германо-советского фронта новые охранные войска. Фельдмаршал фон Лееб провел совещание и подписал план по подавлению партизанского движения. Во всех штабах — от дивизии и выше — выделялись специальные офицеры-контрразведчики. В штабах полков и батальонов тоже появились офицеры контрразведки, ответственные за организацию борьбы с народными мстителями. Войскам предлагалось в случае нападения партизан немедленно прочесывать окружающую местность, привлекая для этого поисковые команды с собаками. Приказ обязывал выявлять и арестовывать коммунистов, комсомольцев, советских служащих, их родственников[250].

Поздней осенью 1941 г. в объединениях группы армий «Север» (так же как и в группах армий «Центр» и «Юг») стала налаживаться система проведения крупных антипартизанских мероприятий. Разработка операций возлагалась на оперативные отделы («1 А») армейских штабов. В своей деятельности они опирались на информацию, добытую отделами «1 C», которые к тому моменту представляли собой одну из важнейших штабных структур, уделявшей все больше и больше внимания контрразведывательной работе.

Выделение офицеров-контрразведчиков (абвер-офицеров) привело к усилению системы обмена развединформацией по антипартизанским вопросам. При штабе армии находился офицер из отдела «1 C». Он был связан со всеми разведывательными структурами, в частности — с диверсионными и контрразведывательными группами, с офицерами отделов «1 C» корпусов, дивизий и полков, абвер-офицер отдела «1 C» армии также контактировал с тайной полевой полицией (ГФП), полицией безопасности и СД, с абвер-офицером тылового района армии и лицами, отвечавшими за борьбу с партизанами в полевых и гарнизонных комендатурах[251].

Офицеры абвера, служившие в отделах «1 C» подчинялись начальнику отдела «1 C» армии и получали от него приказы. Отдел «1 C» состоял из начальника, его заместителя, 3–4 офицеров, 5–6 зондерфюреров в офицерском звании, знавших русский язык, 14–20 писарей, радистов, делопроизводителей и т. д.

Отдел «1 C» армии обычно находился в нескольких километрах от штаба армии в небольшом населенном пункте, охрана которого не представляла больших сложностей. К примеру, в октябре 1941 г. офицер отдела «1 C» 18-й армии находился в Сиверской. А после того, как советской разведке удалось установить регулярное наблюдение за ним, он был переведен в село Лампово, находившееся в 6 км от Сиверской[252].

Отдел «1 C» располагал значительной агентурой — не менее 100 человек. Все агенты были сведены в резидентуры. В распоряжении резидента обычно находилось от 10 до 20 агентов, а также некоторое число завербованных осведомителей. Еженедельно резидент предоставлял в отдел «1 C», через курирующего офицера абвера, сводку о проделанной работе. Проверку резидентов осуществляли агенты-контролеры и офицеры абвера из других подразделений.

Резидентуры, как правило, были приписаны к местным и полевым комендатурам или какой-либо воинской части. Там резидент получал для себя и своих агентов вещевое имущество и продовольствие, дрова, табак и другие необходимые вещи. Резидент отчитывался о расходе средств своему офицеру-куратору из отдела «1 C». Если резиденту требовалась провести какую-либо небольшую операцию или арест, то комендатура предоставляла в его распоряжение отделение или взвод немецких солдат[253]. При необходимости резидентам выдавалось оружие — пистолеты, автоматы, гранаты.

С конца 1941 г. при отделах «1 C» стали формироваться боевые роты разведчиков, в основном из бывших советских военнопленных, а также, в соответствии с «Основными положениями по борьбе с партизанами», подписанными 25 октября 1941 г. командующим сухопутными силами Германии генерал-фельдмаршалом фон Браухичем, истребительные и охотничьи команды (zerst?rungskommandos; jagdkommandos). Численность русских рот составляла от 100 до 200 человек, и принимались туда исключительно добровольцы. Эти роты быстро превратились в спецподразделения по борьбе с партизанами[254].

В конце декабря 1941 г. при штабе 18-й армии, в селе Лампово, дислоцировалась русская рота численностью 200 человек. Подразделением командовали бывший старший лейтенант РККА Полетаев и бывший лейтенант РККА Сушко. В дальнейшем масштаб использования русских коллаборационистов в операциях против «народных мстителей» все более возрастал. В 1943 г. при отделах «1 C» корпусов 18-й армии (I, XXVIII и XXXVIII) действовали русские антипартизанские роты (четыре взвода по 25 человек в каждом). Как отмечал начальник Управления НКГБ СССР по Ленинградской области, комиссар госбезопасности 3-го ранга П. Н. Кубаткин, «в задачу "русских" групп корпусов входит ведение негласной агентурной работы среди местного населения, проживающего в районе дислокации корпусов, а также выявление и физическое уничтожение групп партизан и разведчиков»[255].

Русские роты находились под общим командованием немецких офицеров или зондерфюреров, но при выполнении боевых задач подразделениями командовали русские (бывшие советские) офицеры. С 1942 г.[256] русских офицеров абвера зачисляли в 1001-й гренадерский разведывательный полк, в котором они числились независимо от того, где проходили службу[257].

Убедившись, что эпизодическими мерами подавить партизанское движение невозможно, командование группы армий «Север» отдало приказ о проведении крупных антипартизанских экспедиций. Первая такая операция была проведена в начале декабря 1941 г. в тылу 16-й полевой армии (584-й тыловой район). Возглавлял группировку сил и средств комендант тылового района генерал-лейтенант Курт Шпейман. Задача сводилась к тому, чтобы полностью ликвидировать Ашевско-Белебелковский «партизанский край», откуда постоянно исходила угроза для немецких коммуникаций[258].

Группировка Шпеймана формировалась из самых разных частей, зачастую мало подготовленных к ведению антипартизанских действий. Так, группа «А» (наступала из Локни) состояла из двух рот — одна из 281-й охранной дивизии и вторая (обеспечения) из 572-го моторизованного батальона. В группу «В» (наступала из Холма) входили: 101-я рота химзащиты, рота 869-го стрелкового батальона, рота 561-го батальона полевой жандармерии, рота 87-го строительного батальона и часть роты обеспечения из 572-го моторизованного батальона. Группу «С» (наступала из Старой Руссы) составляли две роты 615-го охранного батальона, две роты 87-го строительного батальона, полроты 561-го полевой жандармерии, рота оперативного назначения, рота эстонской вспомогательной полиции, рота обеспечения 573-го моторизованного батальона, а также рота СС «Шпицки». Группа «D» (наступала из района Старой Руссы) комплектовалась из следующих подразделений: двух рот 281-й охранной дивизии, роты 2-го резервного полицейского батальона, роты латышской вспомогательной полиции, строительной роты базы Люфтваффе в г. Дно, кавалерийского эскадрона (парк армейских лошадей № 561)[259] и роты охраны армейского склада в городе Старая Русса. С воздуха группировка поддерживалась бомбардировочной авиацией. Численность немецких сил составляла 4 тыс. человек. Им противостояло примерно 1500 «народных мстителей»[260].

30 ноября 1941 г. немцы с четырех направлений начали наступление на партизан. В последующие дни ими были заняты важные населенные пункты и перекрыты все дороги, идущие из края. «Народные мстители» уклонялись от открытого боя ввиду явного превосходства противника. К 7 декабря группировка Шпеймана, зачистив несколько районов, операцию завершила. Основная часть войск была выведена в места постоянной дислокации, а в деревнях, где, по данным разведки, происходила концентрация «бандитов», были оставлены сильные гарнизоны. Однако с 9 декабря 1941 г. партизаны стали наносить удары по этим гарнизонам и к середине месяца восстановили свой контроль над краем[261].

Примерно в это же самое время (конец ноября — начало декабря 1941 г.), когда проводились оперативные мероприятия по уничтожению партизан в тыловом районе 16-й армии, к борьбе с народными мстителями были привлечены и «смысловцы». Решение об их использовании принималось в штабе группы армий «Север». Немцы хотели привлечь к зачисткам всех подчиненных Смысловского, но поскольку некоторые еще проходили обучение, а некоторые — только прибыли в разведывательные школы, боевые задачи ставились только перед курсантами, уже не один месяц обучавшимися в разведшколах. Они вошли в состав 1-го учебно-разведывательного батальона. В своей книге «Война и политика» Борис Алексеевич вспоминал:

«Поздняя осень 1941 года. Первые "партизанские шалости" в тылу Германского Восточного фронта. Мы формируемся на далеком севере. В тылу Германской северной группы армейских войск. Партизаны начали организовываться в глубоких лесах Эстонии, Латвии и Белоруссии. И в то время когда они начали выходить из своих тактических очагов, напряжение боев германских армий на всем Восточном фронте начало доходить до зенита. От Балтийского до Черного моря динамика германского стратегического наступления поглощает все оперативные и тактические резервы. В распоряжении тыловых комендатур находятся только слабые части этапных команд, полиция и полевая жандармерия.

Партизаны начинают наносить удары. Загорается тыл. Портятся дороги. Идут первые нападения на текущие к фронту боевые снабжения.

И вот оперативная разведка Германского генерального штаба Северной группы армейских войск — обращается к нам с острожным вопросом: нельзя ли использовать против партизан формирующиеся русские национальные батальоны?

Вопрос в исторической перспективе совершенно ясен.

От того, как сдадут боевой экзамен русские батальоны, будет зависеть их будущая организационная судьба. Быть может, судьба будущей Российской национальной освободительной армии, а вместе с нею, как нам тогда казалось, и вопрос освобождения российской нации от революционной коммунистической идеологии.

Долго раздумывать не приходилось.

1-й Русский национальный батальон был выдвинут на линию партизанского огня.

…В слегка морозную ночь северной осени батальон силою 400 штыков вышел из своих казарм и потянулся к месту боевой операции.

На рассвете, развернувшись в боевой порядок двумя ротами, оставляя третью в резерве, батальон начал входить в высокий лес.

…Командир батальона, прихрамывая от раны 1-го Кубанского похода [очевидно, речь идет о С. К. Каширине. — Примеч. авт.], скрылся в лесу со своим штабом»[262].

Первая боевая операция батальона, по словам Смысловского, прошла успешно. Все ограничилось перестрелкой. Как впоследствии выяснилось, «смысловцы», находясь на линии огня, умело провели агитацию среди партизан, убедив последних в том, что нет смысла попусту проливать русскую кровь. Партизанам предложили сдать оружие, влиться в ряды русских добровольцев и вести борьбу с большевиками. Предложение было принято. К месту дислокации русская часть вернулась вместе с бывшими «бандитами».

«400 солдат Северного батальона, потеряв двух убитыми и четырнадцать ранеными, — подытоживал Смысловский, — маршировали в свои казармы, ведя, вернее, идя совместно с 844 партизанами.

Боевой, вернее, политический экзамен был выдержан блестяще. В лесу, через линию боевого огня, русские сговорились с русскими. Воевать им было нечего. Впереди их ждало общее — Российское Национальное Освободительное Дело.

Так была проведена первая национальная боевая и политическая операция, когда германский военный союзник не мешал, а, вернее, помогал русским национальным воинским соединениям»[263].

Насколько информация Смысловского соответствует действительности?

По нашему мнению, такой случай вполне мог произойти. В 1941 г. советское партизанское движение еще не представляло собой того монолитного и грозного явления, каким оно стало в 1943–1944 гг. В начале войны в рядах партизан было множество людей, сомневавшихся в способности советского государства выдержать удар немецкой военной машины. Некоторые партизанские отряды быстро разваливались, ни разу не вступив в бой. В большинстве отрядов разведывательная, контрразведывательная и контрпропагандистская работа была поставлена неудовлетворительно, а в некоторых она вообще отсутствовала. Бойцы и командиры зачастую отсиживались в лесах, пока были продукты, а потом расходились по домам. Периодически имели место случаи измены, выдачи руководителей подполья и партизан, тайников с оружием, баз с продовольствием и медикаментами, партизанских лагерей и стоянок. Некоторые «окруженцы» — солдаты и офицеры РККА, избежавшие плена, — порою считали бессмысленным дальнейшее сопротивление вермахту. Не справившись с психологическим шоком, после разгрома своих частей и соединений они уходили из леса, вступали во вспомогательную полицию или «восточные» батальоны, и воевали в последующем в составе германских войск.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.