2. Деятельность Сталина в первые годы НЭПа
2. Деятельность Сталина в первые годы НЭПа
Некоторые стороны партийной и государственной деятельности Сталина в той или иной степени уже затрагивались в предыдущих главах. На фоне ожесточенной дискуссии о внутрипартийном положении и переходе к новой экономической политике проблемы национальных отношений внешне как бы отошли на второй план, их заслонили на время другие острые вопросы. В действительности это было не так, ибо они по существу были органически взаимосвязаны со всеми другими вопросами общего политического курса партии и страны. Поэтому имеет смысл более детально остановиться на деятельности Сталина в области национальной политики в этот период. Тем более, что она фактически подготовила почву для произошедшего в скором времени принципиального столкновения Сталина с Лениным именно в сфере национальной политики партии.
В 1921–1923 гг. национальный вопрос в советской России в полной мере стал одним из центральных вопросов всей государственной и политической жизни. Естественно, он занимал соответствующее место и в партийных баталиях, развернувшихся вокруг путей и методов определения нового государственного устройства страны. Неудивительны поэтому широкие масштабы и особая активность Сталина, связанные с решением национального вопроса в новых исторических условиях. И как политическая фигура крупного масштаба в партийном руководстве, и как общепризнанный специалист по национальному вопросу он оказался в эпицентре борьбы, развернувшейся вокруг проблем, непосредственно касающихся национально-государственного размежевания после победы в Гражданской войне.
Ранее уже частично освещалась работа Сталина в этой сфере, в частности, рассматривалась постановка национального вопроса на X съезде партии и доклад по этому вопросу на съезде самого Сталина. Здесь же рассмотрим в самом общем виде эволюцию его взглядов на решение национальных проблем в период подготовительной работы по созданию Союза Советских Социалистических Республик.
Как свидетельствуют многочисленные факты, в том числе и публичные выступления Сталина, самым важным и самым острым вопросом, поставленным в повестку дня самим ходом событий, стал вопрос о соотношении шовинизма и национализма. Точнее сказать, речь шла о том, как определить позицию партии по отношению к этим двум опасностям, угрожавшим самими устоям вновь созидавшегося государственного устройства советской России. Упрощенно говоря, в чем виделась партийному руководству основная угроза делу государственного и национального сплочения советских республик. Был ли главным врагом так называемый великорусский шовинизм или принимавший все большие масштабы местный национализм? Именно в ответе на этот коренной вопрос пролегал водораздел в столкновении двух линий в партийном руководстве. Разумеется, было бы грубым упрощением представлять дело таким образом, будто одна часть руководства защищала шовинизм, а другая выступала поборником национализма. Столь примитивного разделения позиций, конечно, не существовало в силу вполне очевидных причин: обе стороны не могли не замечать опасности как шовинизма, так и национализма. Их разделяла в первую очередь оценка глубины и масштабов опасности того и другого, а также — в еще большей степени — практические меры, которые предполагалось осуществить в процессе выработки фундаментальных основ формирования нового государственного устройства страны.
И тем не менее, грубо упрощая, можно, разумеется, с массой оговорок, сказать, что отношение к шовинизму и национализму стало тем оселком, на котором проверялись позиции сторон. Поскольку нас интересует прежде всего позиция Сталина, попытаемся изложить его принципиальные исходные взгляды по данному вопросу.
Из выступлений и статей Сталина со всей очевидностью вытекает, что главную опасность он видел не в великорусском шовинизме, а с каждым днем набиравшем все большую силу местном национализме. Уже тогда, будучи убежденным поборником создания единого и мощного государства, будучи до мозга костей государственником, он понимал, что направление острия борьбы против великорусского шовинизма чревато в перспективе серьезными отрицательными последствиями для судеб самого государства. И как неизбежное побочное следствие такого неверного выбора направления главного удара против великорусского шовинизма станут рост и укрепление националистических тенденций. Сначала, конечно, закамуфлированные под идеи национального возрождения и ликвидацию остатков прежнего угнетения, а затем — все более откровенные, окрашенные в цвета антирусского национализма. Именно в росте этих тенденций главный специалист партии по национальному вопросу усматривал серьезные угрозы и потенциальные опасности для дела социалистического строительства, и в первую голову для оптимального решения вопроса о будущем государственном устройстве.
Здесь необходимо сделать оговорку следующего содержания. Сталин не мог в силу понятных причин выступать против критики великодержавного шовинизма. Он неизменно подчеркивал свою верность общей партийной линии, которая в этот период выдвигала борьбу против великодержавного шовинизма на первый план, усматривая в нем главную опасность. Однако внимательный анализ фактов, их сопоставление друг с другом, учет чисто тактических моментов, которые Сталин так или иначе должен был принимать во внимание в своих выступлениях, показывают, что все-таки правильным будет вывод о том, что он не усматривал в великорусском шовинизме главную опасность. Хотя именно на основе его доклада великодержавный шовинизм был определен в качестве главной опасности. Налицо парадокс. Но в баталиях вокруг национального вопроса и принципах построения государства в то время случалось немало парадоксов. Они служили как бы косвенным отражением всех сложностей и перипетий внутрипартийной борьбы. Одновременно они являлись и отражением сложности и деликатности самих проблем, вокруг которых назревало серьезное противостояние.
Постараюсь проиллюстрировать эти свои априорные утверждения ссылками на самого Сталина. Хотя они относятся и к различным этапам борьбы за создание централизованного советского государства, но их в единое целое связывает общая направленность его мыслей по данному вопросу. Выступая в июле 1921 года в Тифлисе с докладом «Об очередных задачах коммунизма в Грузии и Закавказье», он главный огонь своей критики сосредоточил на разоблачении местного национализма. В частности, он говорил: «…существуют некоторые условия, созданные за последние два-три года, мешающие такому объединению, грозящие подорвать попытки к такому объединению. Я говорю о национализме — грузинском, армянском, азербайджанском — страшно усилившемся за последние годы в республиках Закавказья и тормозящем дело объединения.
Я помню годы 1905–1917, когда среди рабочих и вообще трудящихся национальностей Закавказья наблюдалась полная братская солидарность, когда узы братства связывали армянских, грузинских, азербайджанских и русских рабочих в одну социалистическую семью. Теперь, по приезде в Тифлис, я был поражен отсутствием былой солидарности между рабочими национальностей Закавказья. Среди рабочих и крестьян развился национализм, усилилось чувство недоверия к своим инонациональным товарищам: антиармянского, антитатарского, антигрузинского, антирусского и всякого другого национализма теперь хоть отбавляй»[918].
Известный советолог Р. Конквест в своей книге о Сталине специальное внимание обращает на процитированное выше выступление. Он отмечает, что высказывания Сталина, сделанные в Тифлисе, не привлекли того внимания, которого они заслуживают. По мнению Р. Конквеста, Сталин, да и другие лидеры большевиков, включая Ленина, кардинально недооценили новую ситуацию, сложившуюся в национальных республиках после падения царизма. Главной чертой этой новой ситуации был колоссальный рост национального самосознания народов окраин. Это, мол, хорошо поняли и умело использовали в своей политике грузинские меньшевики, завоевавшие широкую поддержку возродившейся нации на основе программы реальной и полной независимости[919]. Сталин же, как полагает Р. Конквест, выступая с критикой национализма, смотрел не вперед, а назад, отражая реалии уже навсегда ушедшего времени.
С таким толкованием трудно согласиться, поскольку речь у Сталина шла не о подавлении независимости и духа национального самосознания грузинского и других народов Закавказья. Напротив, речь шла о союзе национальностей не на основе отрицания их независимости, не на базе восстановления прежних царских принципов и устоев, а на платформе классового единения трудящихся, на основе свободного союза свободных народов.
Ведь не случайно, подвергая жесткой критике рост национализма, Сталин одновременно выступил против тех, кто ратовал за восстановление существовавшего при царизме деления на губернии — Тифлисскую, Бакинскую, Эриванскую. Он расценил такие планы как попытку повернуть колесо истории вспять и категорически подчеркнул необходимость сохранения независимости Грузии, Азербайджана и Армении. В качестве одной из важнейших задач коммунистов Закавказья Сталин выдвинул задачу — «раздавить гидру национализма и создать здоровую атмосферу интернационализма для облегчения дела объединения хозяйственных усилий советских республик Закавказья при сохранении независимости этих республик»[920].
В принципиальном подходе Сталина к проблемам отношения к великорусскому шовинизму и местному национализму наличествуют как бы два измерения, два угла зрения, через призму которых он пытается найти наиболее приемлемое решение проблемы. С одной стороны, это фундаментальный, основополагающий подход, где его позиции проглядывают достаточно четко. С другой стороны, тактический или прагматический подход, который, пользуясь юридической терминологией, можно было бы определить как подход на основе принципа ad hoc (латинское — для данного случая, для данной цели — Н.К.). Бросающаяся в глаза двойственность — отнюдь не проявление беспринципности. Она скорее отражение необходимой гибкости и чрезвычайной осторожности, без которых любое решение по национальной проблематике (в каждом национальном регионе со множеством местных особенностей) тех времен было просто немыслимо. Эта двойственность проглядывает во многих выступлениях Сталина того периода и накладывает на них свою неизгладимую печать. Однако объективный (в том числе и ретроспективный) взгляд позволяет сделать вывод, что именно первый подход был у него доминирующим, в конечном счете предопределявшим и его точку зрения по отдельным конкретным проблемам национальной политики советской России начала 20-х годов.
Специального внимания заслуживает общая политическая позиция Сталина в период профсоюзной дискуссии и его роль в борьбе за отстаивание ленинской платформы. На этот счет существуют различные, порой полярные, точки зрения. Одна из них лаконично и безапелляционно изложена в официальной биографии Сталина. В ней говорится буквально следующее: «Вместе о Лениным Сталин последовательно проводил и отстаивал партийную линию и громил всех этих врагов партии. Сталин организационно руководил борьбой с антиленинскими группировками в период профсоюзной дискуссии, сплачивая партию вокруг ленинской платформы. К Сталину стекались все данные с мест о ходе борьбы за линию партии. Сталин направлял в «Правду» в те дни данные об итогах дискуссии в местных организациях, демонстрировавшие победу партии и поражение антиленинских группировок»[921].
Факты, однако, рисуют, мягко говоря, несколько иную картину. Хотя в целом принципиальная позиция Сталина здесь отражена верно с точки зрения исторической действительности.
В период дискуссии о профсоюзах политическая позиция Сталина с самого начала определялась приверженностью ленинской линии. Он был одним из тех, кто энергично поддерживал ленинскую точку зрения и выступал в ее защиту. Однако следует подчеркнуть, что участие Сталина в открытой политической борьбе, яркой формой которой фактически и была дискуссия о профсоюзах, выражалось скорее не в форме открытых публичных выступлений (хотя имели место и такие выступления), сколько в организационной работе, нацеленной на сплочение рядов ленинской платформы и изоляцию противников этой платформы. Непосредственно анализу предмета споров, обнаживших перед партией и страной всю глубину политических расхождений в руководстве, посвящена одна статья Сталина под довольно нейтральным заголовком «Наши разногласия».
Едва ли есть необходимость уделять специальное внимание этой статье, поскольку она не выделяется ни глубиной, ни остротой, ни оригинальностью постановки вопросов. Обращают на себя внимание лишь три момента. Первый — то, что Сталин явно вопреки реальным фактам, утверждает, что «наши разногласия — не принципиальные разногласия»[922]. Второй — то, что острие атак направлено персонально против Троцкого, взгляды которого Сталин подвергает справедливой, но довольно вялой критике. Третий момент характерен тем, что Сталин выступает в роли ярого противника методов принуждения, защитника демократических способов убеждения и т. д. Это как-то не вписывается в свойственный ему с самого начала его деятельности образ человека, ставившего на первый план жесткие меры, вплоть до принуждения как эффективного средства достижения политических целей. В этой же статье он писал: «Осуществить эту задачу (имеется в виду вовлечение широких масс трудящихся в строительство нового общественного строя — Н.К.) методами принуждения и «перетряхивания» союзов сверху, очевидно, нельзя, ибо эти методы раскалывают рабочий класс… и порождают недоверие к Советской власти. Кроме того, нетрудно понять, что методами принуждения, вообще говоря, немыслимо развить ни сознательность масс, ни доверие их к Советской власти.
Ясно, что только «нормальными методами пролетарской демократии внутри союзов», только методами убеждения можно будет осуществить задачу сплочения рабочего класса, поднятия его самодеятельности и упрочения его доверия к Советской власти, доверия, столь необходимого теперь для того, чтобы поднять страну на борьбу с хозяйственной разрухой»[923].
Тема преодоления хозяйственной разрухи неизменно присутствует в публикациях, принадлежащих перу Сталина. Знакомясь с его взглядами на методы борьбы с экономическим хаосом, захлестнувшим страну, можно констатировать: он демонстрирует достаточно широкий экономический кругозор, умение выделить узловые моменты хозяйственной жизни, ухватившись за которые можно сдвинуть дело с мертвой точки. Особый акцент Сталин делает на сопоставлении тех положительных моментов, которые позволяют стране преодолеть разруху, с отрицательными последствиями, неизбежно вытекающими из нового экономического курса. Весь смысл его аргументации сводится к тому, что партия и Советская власть способны справиться с негативными последствиями новой экономической политики. Участие в работе Политбюро и в Совнаркоме, где вопросы хозяйственной политики занимали чуть ли не доминирующее место, очевидно, обогатило Сталина экономическими знаниями, дало ему хотя бы самое общее представление о формах и методах управления экономическими процессами в стране. Поэтому, читая его статьи и выступления, невольно поражаешься, как легко он оперирует многими сугубо экономическими, финансовыми, валютными и иными категориями. Причем формулирует свои соображения и предложения не как дилетант, а как человек, достаточно хорошо разбирающийся в проблемах, о которых он ведет речь.
Мне хотелось бы специально отметить этот момент, поскольку в дальнейшем, когда он стал у руля партийного и государственного управления, эти знания и этот опыт сыграли отнюдь не последнюю роль в том, что он сумел сначала утвердить, а затем и закрепить свою власть. Без приобретенных им знаний и опыта в сфере руководства экономическими процессами в стране ему было бы трудно управлять государственными делами в целом. Одних только политических навыков, проникновения в самую суть политической стратегии и тактики было явно недостаточно, чтобы стоять у кормила великой державы, которой стал в дальнейшем Советский Союз. Это черта Сталина как политического деятеля должна быть отмечена как одна из главных составляющих его успехов на государственном поприще.
Но вернемся непосредственно к предмету нашего рассмотрения.
В русло стремления Сталина значительно расширить диапазон своей практической и теоретической деятельности укладывается и публикация им в период 1921–1923 гг. ряда статей по вопросам общегосударственной, в частности, экономической политики партии. Примечательным фактом, который обращает на себя особое внимание, служит то, что сам Ленин лично подталкивает Сталина к написанию статей по этой тематике. Думается, делал он это неспроста, поскольку за каждым его шагом и каждой инициативой всегда просматривалась не только лежащая на поверхности цель, но и более далекие замыслы. В подтверждение приведу записку Ленина, адресованную Сталину, когда тот весной 1921 года болел, перенеся тяжелую операцию, и находился на излечении. Вот текст этой записки:
«[Март 1921] Т.Сталин!
Очень рад. что поправка идет хорошо.
Когда позволят писать, напишите в «Правду» статейку (короткую) о «Плане электрификации» с указанием важности этой работы и необходимости исполнять решение 8-го съезда Советов и популяризовать ее.
Решение есть.
Его литераторы не исполняют.
Статья за Вашей подписью будет полезна.
Привет! Ленин.» [924]
Сталин статьи, о которой просил Ленин, не написал. О причинах можно только догадываться. Что касается самой просьбы Ленина, то она, по всей вероятности, была реакцией на письмо самого Сталина, ранее направленное Ленину, в котором давалась оценка значения плана электрификации России. Сталин писал: «Мастерский набросок действительно единого и действительно государственного хозяйственного плана без кавычек. Единственная в наше время марксистская попытка подведения под советскую надстройку хозяйственно-отсталой России действительно реальной и единственно возможной при нынешних условиях технически-производственной базы»[925].
Ленину, видимо, весьма импонировал масштабный подход Сталина, усмотревшего в плане электрификации не какую-то очередную акцию, а поистине наметки коренного преобразования всего экономического облика страны. А без такого преобразования все разговоры о строительстве нового общества повисали в воздухе и выглядели красивыми, но малосодержательными декларациями.
Особый акцент в статьях Сталина, где затрагиваются экономические аспекты, делается на том, что «из партии переворота внутри России РКП превратилась в партию мирного строительства… Раньше можно было обойтись без знатоков военного и хозяйственного дела, ибо работа партии была по преимуществу критическая, а критиковать легко… Теперь партия не может обойтись без знатоков дела; наряду с использованием старых специалистов, она должна выработать своих знатоков: формировщиков, снабженцев, операторов (по военной линии), продовольственников, сельскохозяйственников, железнодорожников, кооператоров, знатоков индустрии, внешней торговли (по хозяйственной линии). Без этого строить нельзя»[926].
Рефреном многих его выступлений на различных партийных форумах и в партийной печати звучат слова о необходимости овладеть практическими механизмами эффективного проведения новой экономической политики в жизнь. Хозяйственная проблематика становится своего рода центром, вокруг которой вращается вся политическая стратегия партии. И хотя прежде Сталин никак не проявил себя в области экономики и управления хозяйством, в новых условиях эта проблематика постепенно занимает все больший удельный вес в его выступлениях. Помимо чисто классовых и политических аспектов НЭПа, он все больше обращает свой взор к чисто экономическим проблемам. Так, он рекомендует развивать индустрию путем:
«а) сосредоточения максимума сил на овладении основными отраслями индустрии и улучшении снабжения занятых там рабочих;
б) развития внешней торговли по линии ввоза машин, оборудования;
в) привлечения акционеров, арендаторов;
г) создания хотя бы минимального продовольственного манёвренного фонда;
д) электрификации транспорта, крупной промышленности.»[927]
Сталин чрезвычайно высоко, даже чрезмерно высоко, оценивал первые результаты проведения новой экономической политики. Им, как мне представляется, даже овладело чувство неоправданной эйфории, когда он говорил о первоначальных успехах НЭПа. Это видно из следующего его высказывания: «Снятие развёрстки и прочих подобных ей препон является первым шагом на новом пути, развязавшим руки мелкому производителю и давшим толчок к усиленному производству продовольствия, сырья и прочих продуктов. Не трудно уяснить себе колоссальное значение этого шага, если принять во внимание, что Россия переживает теперь такой же массовый порыв к развитию производительных сил, какой переживала Северная Америка после гражданской войны»[928].
Конечно, введение НЭПа дало мощный толчок развитию производства, особенно мелкого. Однако, как говорится, одна ласточка еще не делает весны. Процитированная выше оценка и несоразмерное сравнение с развитием производительных сил в США после гражданской войны относились к 1921 году. Но тогда не было реальных оснований для подобного оптимизма, что более чем наглядно доказал обрушившийся на страну в 1921–1922 гг. страшный голод, буквально поставивший страну на край национальной катастрофы. Аналогия с Америкой имела лишь чисто внешнее сходство и выглядела скорее как красивая метафора, чем реальный факт. И хотя Сталин, говоря о себе, как-то дал следующую примечательную самооценку — «я человек не увлекающийся»[929] можно с достаточным на то основанием утверждать, что в данном случае он явно увлекся и, как говорится, хватил через край.
В 1921 году Сталин составил наброски плана брошюры «О политической стратегии и тактике русских коммунистов», материалы которой были использованы им при написании ряда теоретических, или по крайней мере, претендующих на разработку теории, статей. Именно к этому периоду следует отнести повышенный интерес Сталина к коренным вопросам теории и стратегии коммунистической партии. Невольно возникает вопрос: что послужило побудительным мотивом для проявления такого интереса? Мне представляется, что Сталин, уже зарекомендовавший себя в качестве бесспорного знатока и эксперта партии по национальному вопросу, а также крупномасштабного организатора, решил расширить сферу своих теоретических изысканий и закрепить за собой репутацию человека, претендующего на роль одного из теоретиков партии не только в национальном, но и в других вопросах.
Так, в 1923 году он выступает с работой «К вопросу о стратегии и тактике русских коммунистов». Этой статьей Сталин попытался внести свою лепту в широко отмечавшуюся в марте того же года 25-ю годовщину создания партии. Кстати сказать, практически все видные партийные руководители, имевшие хотя бы малейшую склонность к литературной работе, не преминули выступить со своими статьями, воспоминаниями и т. д. Примечательна та демонстративная скромность, с которой Сталин представил вниманию читателей свою статью: «Считаю нужным, однако, оговориться, что статья эта не имеет претензии дать что-либо новое по существу в сравнении с тем, что уже сказано несколько раз в русской партийной прессе нашими руководящими товарищами. Настоящая статья должна быть рассматриваема как сжатое и схематическое изложение основных взглядов тов. Ленина»[930].
И надо признать, что скромная оговорка автора была вполне оправдана — статья написана в типичном для Сталина катехизисном стиле и не содержала каких-либо теоретических новаций или острой постановки новых проблем. Однако в глазах партийной массы она еще раз напомнила о нем не только как о практике революционной борьбы и как партийном организаторе, но и как о человеке, которому вопросы теории отнюдь не чужды. И более того, он явно претендовал на четкое и предельно ясное, понятное самым простым и необразованным людям, выражение квинтэссенции вклада своего учителя Ленина в марксистскую теорию. Особенно в разработку проблем революционной стратегии и тактики, в которых, как не без оснований полагал Сталин, он и сам достаточно компетентен.
Примечательно, что на этот период падает и усиление литературной активности других лидеров большевистского руководства. Они как бы соревнуются друг с другом, чтобы обрести соответствующее реноме в глазах партийной массы. Именно в это время начинается издание собрания сочинений Троцкого, а затем Зиновьева и Каменева. Сталин, как человек, обладавший чувством меры и здравого смысла, конечно, не претендовал на издание своих сочинений. Да и количество таких сочинений явно оказалось бы слишком скромным. Но показать себя человеком, сведущим в вопросах теории, было важно. Тем более, что по всем признакам, в воздухе уже ощущалось наступление эпохи самой ожесточенной борьбы за верховную власть в партии.
Наряду с этими политико-прагматическими моментами, бесспорно, более серьезное значение имели и обстоятельства объективного порядка. Страна и партия вступили в принципиально новую полосу исторического процесса. Каждодневно возникали все новые и новые задачи и проблемы, решение которых уже не могло базироваться на голом практицизме. Необходимы были и теоретические разработки, способные дать какие-то ответы на возникавшие проблемы.
Не исключено, что определенную роль здесь играло и такое соображение: ближайшие соратники Ленина не могли не видеть, что здоровье вождя ухудшается и, соответственно, сокращается его как практическая, так и теоретическая активность. Поэтому каждый из них стремился создать себе необходимые тылы, укрепить свои позиции, в том числе и на ниве марксистской теории. Все это, несомненно, будет иметь отнюдь не второстепенное значение в предстоявшей борьбе за власть. Поскольку было трудно, если вообще возможно, претендовать на первые роли в руководстве, не проявив себя на поприще марксистской теории. Тога партийного теоретика служила непременным условием и одной из предпосылок в схватке за лидерство в партии. Репутация маститого практика революционной борьбы и крупного организатора, а также знатока национального вопроса, — такая репутация была необходима, но одной ее было недостаточно.
Попутно здесь я позволю себе коснуться еще одного аспекта проблемы предстоявшей борьбы за власть. Я имею в виду язык и стиль Сталина, сыгравшие не последнюю роль в его победе над своими соперниками. В других местах тома я уже частично затрагивал этот вопрос. Не ставя перед собой задачу подробно осветить языковые и стилистические особенности речи и письма Сталина, хочу подчеркнуть, что ясность, четкость, простота и лаконичность были органически присущи ему как государственному и политическому деятелю. Он умел выражать свои мысли так, что они становились понятны всем. Многие биографы Сталина посвятили немало страниц критике (или же восхвалению) его языка и стиля речи. М. Вайскопф — известный израильский славист — посвятил даже объемистую книгу данному вопросу. Выдержана она в критическом по отношению к Сталину ключе. Но я позволю себе привести одно место из этой книги, которое представляется не только любопытным, но и весьма показательным. Автор пишет: «…сталинский стиль выглядит примитивным даже на фоне общебольшевистского волапюка. В ответ на подобные возражения мне остается напомнить, что именно стиль, язык явился непосредственным инструментом его восхождения к власти, а следовательно, обладал колоссальным эффектом, причина которого заслуживает изучения…
В конечном итоге мы сталкиваемся здесь с поразительным парадоксом. Несмотря на скудость и тавтологичность, слог Сталина наделен великолепной маневренностью и гибкостью, многократно повышающей значение каждого слова. По семантической насыщенности этот минималистский жаргон приближается к поэтическим текстам, хотя сфера его действия убийственно прозаична. Очевидно, это были те самые слова, которые обладали одновременно и рациональной убедительностью, и, главное, необходимой эмоциональной суггестией (внушением — Н.К.), обеспечивавшей им плодотворное усвоение и созвучный отклик. Иначе говоря, они опознавались сталинской аудиторией как глубоко родственные ей сигналы, как знаки ее внутренней сопричастности автору»[931].
Несмотря на излишнюю наукообразность изложения, Вайскопф, как мне кажется, верно уловил именно динамичную силу речи и слога Сталина, а главное то, что слушатели и читатели становились как бы сопричастны ко всему тому, что говорил Сталин. В условиях полуграмотной страны данное обстоятельство по своему удельному весу и воздействию было намного ценнее и выше классического ораторского красноречия и умения писать ярким и красочным языком.
Вот характерный пример такого простого и понятного стиля. В набросках брошюры о стратегии и тактике русских коммунистов Сталин сформулировал и свое знаменитое определение — «компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность»[932]. В дальнейшем, как видно из плана брошюры, он намеревался раскрыть значение для «этого могучего ордена» старой большевистской гвардии. Однако в последующих работах мы нигде не встречаем сравнения партии с орденом меченосцев. Можно предположить, что автор счел такое сравнение слишком уж одиозным и шокирующим, поэтому и избегал его использования в дальнейшем. Впервые план-набросок брошюры с уподоблением партии ордену меченосцев увидел свет лишь в 1947 году в очередном томе собрания сочинений Сталина.
Осторожность, проявленная Сталиным с использованием этого достаточно красочного и весьма многозначительного сравнения, вполне понятна и объяснима. Этот метафорический образ слишком расходился с принципиальными основами марксистско-ленинского понимания партии и ее роли в обществе. Он мог породить много недоуменных вопросов, а посему автор и решил не использовать его в своих работах. Хотя, надо сказать, внутреннее понимание Сталиным природы большевистской партии и характера ее отношений с органами государственной власти страны, на мой взгляд, наиболее полно и верно выражалось именно этим определением. Навеянные реминисценциями средневековой эпохи понятия, как мне кажется, импонировали самому духу понимания Сталиным природы большевистской партии как голого инструмента осуществления определенных политических и государственных целей. Ведь духовно-рыцарские ордена средневековья покоились на системе строгой иерархии и беспрекословного подчинения нижестоящих вышестоящим, обязанностью свято выполнять взятые на себя обеты и т. д. Именно такой организацией и мыслилась в голове будущего вождя партия, которая должна была играть роль главного инструмента осуществления воли и предначертаний своего верховного магистра-генсека.
Но все это только тускло маячило впереди. К тому же, — и это было гораздо важнее, — совершенно неопределенными, туманными рисовались и ближайшие перспективы. Однако Сталин не только морально был готов к новым свершениям, но делал все во имя этого. Подобно кроту истории, он неутомимо рыл пути выхода на авансцену исторических событий.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.